Январежки

Мария Фомальгаут

…мой дом ушел в Ночь. Ушел плавно, как все дома: сначала в ночи оказалась спальня, потом будничная гостиная, потом праздничная гостиная, потом библиотека, кухня, ванная, просторный холл и прихожая со стойкой для зонтиков. Так же постепенно в Ночь ушел сад возле дома и одинокое дерево.

Пиро Кусь

— А где Фил Тано?

Спрашиваю. В пустоту.

Мне никто не отвечает.

Говорю громче:

— Где Фил Тано?

Люди оборачиваются. Смотрят на меня изумленно. Уже по их взглядам я чувствую — что-то здесь не так…

— Это… это кто? — спрашивает Агник.

— Нет, ну как же, ну…

Начинаю объяснять. Тут же спохватываюсь, что объяснять тут нечего, по их лицам понимаю, что они не знают никакого Фила Тано, просто — не знают. Ни Агник, ни Пиро Кусь, ни Амо Эп.

Просто.

Не знают.

Садимся за круглым столом, уставленным чашками, Пиро зорко следит, чтобы чашки были расставлены строго-настрого одна напротив другой. Вчера стол был поделен на пять частей, сегодня уже на четыре части, потому что Фил Тано…

…хочу сказать, что его сегодня нет.

Не говорю.

Потому что…

…потому что его никогда не было.

Пиро наливает мне чай. Почему у меня так холодеют руки, почему, почему, ведь я ждал этого так долго, чтобы Пиро налил мне чай. Чашка уже начинает пить чай, а я все еще не могу прийти в себя, Пиро нетерпеливо покашливает, Амо с волнением смотрит на меня, Агник уставился в стол, как будто меня здесь нет…

…спохватываюсь.

Начинаю читать:

А давайте, дорогой гость, сыграем в квест. Нет, как-то не звучит, сыграем в квест, сильно много согласных сразу. Не знаю, как сказать. Квест, квест… не желаете ли квест, вот как. Вы же мой дорогой гость, ну знаю я, что вы мой злейший враг, можете не напоминать. Что вы, ничего я вам не сделаю, где это видано, чтобы дорогому гостю вред причинить.

— Это что такое? — фыркает Агник, — ни здрассьте, ни до свидания, сразу про квест?

Не выдерживаю. В конце концов, строгость Агника иногда переходит все границы.

Вспыхиваю:

— А что, я должен был начать — жили-были такие-то персонажи, их звали так-то, страниц на сорок биографию им придумать, Афанасий Павлович Лавреньтев родился семнадцатого мая тысяча семьсот сорок седьмого года в самое воскресенье, когда…

–…в этот день не воскресенье было, — Агник мотает головой, сверкают глубоко запавшие глаза под тощими скулами.

— Да ну вас… — еле сдерживаюсь, чтобы не бросить рукопись в камин. Или Ангика. Да, лучше Агника.

— К порядку, дамы и господа, к порядку, — не выдерживает Пиро. Амо чуть краснеет, бормочет, а я-то тут при чем, Пиро снова добавляет свое — к порядку.

Продолжаю читать, строго, с нажимом, с намеком, да пошли вы все…

Да и вы у нас не с пустыми руками пришли, только где же это видано, чтобы в гости с оружием ходили? В гости с тортиком ходят, с винишком…

–…довольно, — обрывает Пиро, — пробуйте.

Пробую. Сворачиваю рукопись самолетиком, пускаю в журнал, в самую мишень.

Аплодисменты. Еще не верю себе, неужели…

…нет.

Рукопись пролетает мимо журнала, выпархивает в раскрытое окно, садится на карниз, клюет что-то там на крыше.

— А что… аплодисменты?

— А-а, вы новичок у нас, не знаете, что аплодисменты каждому, и неважно, попал в журнал, не попал…

Осторожно спрашиваю:

— А вообще… кто-нибудь когда-нибудь попадал в журнал?

Люди нервно посмеиваются, смотрят на меня, как на психа.

Понимаю, что в журнал не попадал никто.

Снова спрашиваю. Позориться, так до конца:

— А… а что там тогда печатают?

Пиро фыркает:

— Ничего, разумеется.

— Чистые страницы?

Мне даже не отвечают. Потому что это и так очевидно.

Для них.

Не для меня.

Пиро оглядывает сидящих, будто высматривает, кто смелый, наконец, наливает чай в чашку Агника.

— Ваш ход, — говорит Пиро.

Агник поднимается, берет свою рукопись, сворачивает самолетик.

— А читать? — спрашиваю я.

И тут же понимаю, что здесь это необязательно.

Бумажный самолетик летит в журнал, как-то слишком прицельно летит, неужели, неужели, неужели…

…попадает.

Аплодисменты. Теперь уже не утешительные, а восторженные.

Не верю себе. Чувствую, что созерцаю исторический момент, что так раньше не было.

Никогда.

Жду, что Пиро разразится восторженной речью, но он только коротко говорит, что Агник молодец.

Мой портрет будет здесь среди портретов великих.

Великих писателей.

Потому что.

Просто.

Потому что.

Даром, что я еще ни разу не попадал в журнал.

Даром, что я еще не только не великий, но даже не писатель.

Смотрю на портреты.

На чистые листы в рамках.

Здесь никого нет.

Еще никого.

Мысленно хлопаю себя по лбу, а почему нет…

–…а почему нет Агника?

Спрашиваю. В пустоту.

Мне никто не отвечает.

Говорю громче:

— Где Агник?

Люди оборачиваются. Смотрят на меня изумленно. Уже по их взглядам я чувствую — что-то здесь не так…

— Это… это кто? — спрашивает Амо.

— Нет, ну как же, ну…

Начинаю объяснять. Тут же спохватываюсь, что объяснять тут нечего, по их лицам понимаю, что они не знают никакого Агника, просто — не знают. Ни Пиро Кусь, ни Амо Эп.

Просто.

Не знают.

Садимся за круглым столом, уставленным чашками, Пиро зорко следит, чтобы чашки были расставлены строго-настрого одна напротив другой. Вчера стол был поделен на четыре части, сегодня уже на три, потому что Агник…

…хочу сказать, что его сегодня нет.

Не говорю.

Потому что…

…потому что его никогда не было.

Пиро наливает мне чай. Чашка начинает пить, осторожно, медленно…

Разворачиваю рукопись.

Читаю.

В доме пять часов.

Я накрываю стол на пять персон, все пять часов рассаживаются за столом, напольные часы с маятником спорят со старинными часами с зодиаком, кому занять председательское место, наконец, я напоминаю им, что таких мест два.

Когда солнце садится, наступают шесть часов. Они наступают мне на ногу и вежливо извиняются. Я усаживаю шесть часов в креслах у камина, и думаю, что мне делать, ведь в доме набралось уже целых одиннадцать часов.

— Ой, как здорово… волшебно, прямо… — Амо хлопает в ладоши.

— Довольно, — кивает Пиро, — пробуйте.

Сворачиваю самолетик, кривовато как-то он у меня получился. Ну да неважно, тут ведь главное не как самолетик получился, а что на нем написано.

Целюсь. Целиться тоже необязательно, опять же — главное, что написано…

Бросаю.

…и все-таки когда промахиваюсь, корю себя, что надо было прицелиться получше, и самолетик лучше свернуть.

Аплодисменты.

Утешительные, конечно же.

Моя чашка допивает чай, сдержанно мне аплодирует.

Сжимаю зубы.

Пиро берет чайник, наливает чай Амо, вежливо кивает, ваша очередь, мадам. Амо краснеет, Амо боится, все-таки разворачивает свою рукопись:

Ключ на старт.

Десять.

Девять.

Восемь.

Семь.

Шесть.

Пять.

Четыре.

Три.

Два.

Один.

Пуск.

Рольфи поднимается в небо.

Рольфи круглый, как шар.

…нет-нет, еще не расслабляйтесь, еще не все, еще мало ли что случится, может, в атмосфере сгорит, может, от курса отклонится, может, на связь не выйдет…

Пиро откашливается:

— Это… это вы к нам обращаетесь?

— Ой нет, это по тексту…

— Что скажете? — спрашивает Пиро, оглядывает нас.

У меня вырывается не к месту и не ко времени:

— Сударыня… а вы в космосе-то были?

— Ой, а не была…

Смущаюсь, какого хрена спросил…

–…а я взлетно-посадочными системами занимаюсь, вот это вот всё… ну знаете, Странник там, Пилигрим, Агасфер, это вот я все запускала… рассчитывала… А «Бродяга» у меня в молоко ушел, мы как бились, не вернули…

— В смысле… в молоко? — оторопело смотрю на молочник.

— Ой, ну это у нас говорят так, когда вот корабль на орбиту выходит, а связи с ним нет, вот называется — в молоко ушел… А я так подумала, надо про нас написать, как у нас там все бывает…

Холодеет спина. Понимаю, что Амо не врет.

— Ой, а я как бы больше все по расчетам по всяким, по цифрам, я вообще двух слов связать не могу… я вот так для себя писала…

— Ну, давайте… пробуйте…

Амо сворачивает самолетик.

Мне страшно. Мне хочется одернуть её, толкнуть нечаянно, чтобы она не попала.

Иначе она тоже пропадет.

Я знаю.

Пропадет, как пропадали…

…кто?

Не помню. Выжимаю что-то из памяти, не выжимается.

Чер-р-рт…

Она стоит слишком далеко от меня, через стол, сворачивает самолетик…

…бросает.

Мое сердце пропускает удар.

…промахивается.

Падает в кресло, закрывает лицо руками, черт возьми, только этого не хватало, чтобы она тут разрыдалась… Подхожу, бормочу какие-то слова утешения, ну что вы, в самом деле, я сюда знаете, сколько хожу, ни разу не попал, да вообще никто ни разу не попал, а вы…

Амо встает, пошатываясь, идет к двери, незаметно сжимает мою руку, сильно, больно, все понимаю, иду за ней, в комнату, в другую, в третью, наконец, усаживается на диванчик, захлопывает дверь.

Вопросительно смотрю на Амо, отчего-то вспоминаю, женат я или не женат.

Амо шепчет:

— А я что про нас знаю…

Настораживаюсь:

— А что?

— А вот… смотрите…

Амо раскрывает тетрадь, показывает мне записи, записи, записи…

Догадываюсь:

— Ваше… творчество?

— Да что вы… — хмурится, — почерк… узнаете?

Узнаю. Почерк Пиро.

Фил Тано (зачеркнуто)

Агник (зачеркнуто)

Амо (зачеркнуто)

— Ну… это это… это он отмечает, кто в журнал не попал…

— А тут, тут смотрите… — Амо листает назад, — вот…

Литературный клуб. Многогранный стол, число граней по числу гостей. Пустые портреты на стенах — там будут те, кто попадет в журнал.

Гости клуба: Фил Тано. Агник. Амо. Здесь должны быть еще какие-то имена, фамилии, характеры — но их нет, их нет…

— А что это значит, вы можете объяснить? — Амо с надеждой смотрит на меня.

Не понимаю. Чувствую что-то не то, очень и очень не то…

— А… а можно нескромный вопрос, а сколько вам лет?

— Семнадцать недавно исполнилось, а что?

— А то… это когда это вы на взлетно-посадочные системы выучиться-то успели?

Вспыхивает:

— Вы… вы мне не верите?

Смотрю на неё. Понимаю, что она не врет. Просто. Потому что. Не врет. Не умеет врать. Просто…

…просто здесь что-то очень и очень не то…

— А где Амо?

Спрашиваю. В пустоту.

Мне никто не отвечает.

Говорю громче:

— Где Амо?

Люди оборачиваются. Смотрят на меня изумленно. Уже по их взглядам я чувствую — что-то здесь не так…

— Это… это кто? — спрашивает….

…этого человека не знаю, новенький кто-то.

— Нет, ну как же, ну…

Начинаю объяснять. Тут же спохватываюсь, что объяснять тут нечего, по их лицам понимаю, что они не знают никакую Амо, просто — не знают. Ни… ни…. ни… незнакомые люди, незнакомые лица, я вижу их первый раз…

Они не знают никакую Амо.

Просто.

Не знают.

Садимся за круглым столом, уставленным чашками, Пиро зорко следит, чтобы чашки были расставлены строго-настрого одна напротив другой. Стол поделен на семь частей…

Сегодня читает Пиро Кусь.

— Вы не продержитесь с ним и трех минут, — фыркает Кугельштайн.

Хочу парировать, что Кугельштайн и минуты не продержится. Вместо этого отвечаю:

— Хотите пари? На ваше левое крыло?

— Издеваетесь?

Прищуриваю правое окошко:

— Значит… боитесь?

— Что? Кто? Я боюсь? Сударь, да вы нарываетесь на дуэль! Итак, Кугельштайн против Ле Кастле завтра в восемь…

–…позвольте, позвольте, господа, вы что собираетесь, шпагами махать, или разобраться с этим… с этим…

Смущаемся. А я и не знал, что Чиветта-Торетта терпеть не может дуэли, мне почему-то казалось, она будет в восторге, если мы будем махать шпагами…

Аплодируем.

Пиро складывает самолетик, прицеливается, запускает.

Жду.

Выдыхаю.

— Мимо.

Понимаю, что сказал это вслух.

— Вы что-то сказали? — Пиро поворачивается ко мне.

— Э-э-э… что мимо. Ну да ничего, у вас получится все…

— Нет… до этого.

— Гхм… это… что… что…

— Вы про Амо говорили.

Делаю большие глаза:

— Про какую Амо?

Понимаю, что выдал себя с головой, когда ляпнул — про какую, а не про какого. И вообще нужно было спросить — а что за Амо.

Выскакиваю из комнаты, бегу прочь, где-то здесь должна быть тетрадь, тетрадь…

…уютно устраиваюсь в кресле, гадаю, кому из нас на этот раз Пиро нальет чай, кто из нас на этот раз удостоится чести прочитать…

Пиро выбирает меня. Как-то неспроста выбирает меня, как будто что-то задумал…

Разворачиваю рукопись.

Читаю:

В лесу сов семь.

А где нет сов, там нет сов-сем.

Вот сидят совы, из дупла вы-совы-ваются.

Полетели сов семь по лесу с полуночи до двух ча-сов.

А там и до трех ча-сов.

А тут у трех ча-сов раз — и захлопнулся за-сов.

Тут-то совам и конец, да как бы не так.

А почему?

А ну-ка, думайте, думайте… сов семь, сов заперли, что осталось?

Правильно, семь.

Вот семь засов и открыло за сов.

И совы вылетели.

Главное, не лететь им туда, где семь часов. Там своя семь есть, семь от сов с семь от часов драться будут.

А может, там вообще не семь ча-сов, а семь ча-филинов.

Люди смеются. Это хорошо. Или плохо. Не знаю. Пиро кивает мне, я сворачиваю рукпосиь, от волнения сначала получается кораблик, потом бумажный фонарик, наконец, какое-то подобие самолета.

Бросаю.

Говорю себе — не целиться, чтобы не попасть, к черту амбиции, я хочу жить. Не выдерживаю, целюсь как следует.

Не верю себе.

Попал.

Аплодисменты.

Торжествующе смотрю на Пиро. Наш председатель (председатель? Кто и когда объявил его председателем?) говорит восторженную речь, даже вручает какую-то статуэтку, не то писчие перья, не то крылья, не то все вместе взятые, спасибо, спасибо…

Дожидаюсь, пока интерес к моей персоне поутихнет, тихонько выскальзываю в соседнюю комнату, еще, еще, еще, кажется, за этой дверью должна быть улица, потому что вон, в окне снег идет, хлопаю дверью, выглядываю…

…черт.

Еще одна комната. Думаю, почему они такие одинаковые. Тетрадь, тетрадь, где она может быть, эта тетрадь, была же, показывала мне… кто? Уже не помню, как её звали, ничего помню, черт, черт…

Открываю секцию дивана, вот и тетрадь, вот и записи в тетради…

…почему их рукописи исчезают вместе с создателями.

Разобраться.

Найти способ сохранять рукописи убитых (зачеркнуто) стертых.

Будь я проклят, если не попаду в журнал, будь я проклят.

Будь ты проклят, думаю я.

Смотрю на свое имя, перечеркнутое крест-накрест. Хочу стереть крест, тут же спохватываюсь, пишу свое имя рядом.

Пиро посмеивается.

Я знаю, что это Пиро. Хотя еще не вижу его. Дергаю из тетради чистые страницы, Пиро фыркает недовольно:

— Мою-то зачем… вон сколько тетрадей лежит, возьмите, да пишите себе…

Меня передергивает:

— Хоть знаете, что я писать собрался?

Снова фырк:

— Про меня писать собрались, ясное дело… только дохлый номер, ведь это же я вас придумал, а не вы меня….

Вздрагиваю:

— А вы… а вы откуда знаете?

Он бледнеет. Ага, есть, получилось, он бледнеет, он сомневается…

…не расходимся — разбегаемся по комнатам, раскрываем тетради, пишем, каждый свое, я думаю, убить мне Пиро, или арестовать за убийства членов клуба, или не надо ничего такого, пусть Пиро просто порядочным человеком станет, ой, это я загнул, порядочным, это ж мне как характер его переписывать придется, начиная с того, как он таким вот стал, может, воспитали так, люби-себя-чихай-на-всех, может, наоборот, воспитывали в строгости, отдавай-уступай-делись, вот он и вырос, и решил делать с точностью до наоборот…

Спохватываюсь, что пока я сижу и думаю, Пиро уже пишет — быстро, легко, кстати, почему мы все пишем от руки, а не на ноутбуке, сейчас какой век вообще, по мне так двадцать первый, а Пиро действие книжки своей про наш клуб в век девятнадцатый какой-нибудь перенес. Тетрадь под моей рукой вздрагивает, превращается в ноут какой-то непонятной фирмы, вовремя спохватываюсь, что надо выдумать себе и зарядник, и розетку, вот та-ак…

ПРОГРАММЫ

WORD

…как-то так…

Думать, думать, это называется — мозговой штурм, так, его родители в детстве достали, делись-делись-уступай, вот он и поклялся, когда вырастет, никому ничего не уступать, все себе, себе, себе. А журнал… пусть его в стенгазету не взяли… не, не в стенгазету, а в местную газетенку, пусть он в городке в маленьком родился и жил, носил свои опусы в газету, а его не взяли… вот он с тех пор мечтал попасть в журнал…

…накатывает удушье, волнами, волнами, сильнее, сильнее, через двери и комнаты вижу своего врага, как он пишет, быстро, борзо, и не на ноутбуке пишет, у него другое что-то в руках, что-то незнакомое, нда-а, похоже, сейчас все-таки не двадцать первый век…

…удушье накатывает резко, сильно, хватаю воздух, воздуха нет, начинаю понимать, пока я выдумывал ему историю, он тупо записал что-то вроде, что я умер, или что меня не было никогда, или сердечный приступ какой-нибудь выдумал…

…хватаю стол, стол не хватается, падаю, кто-то подхватывает меня, да не кто-то, Пиро, хлопает меня по щекам, спохватывается, бежит к своим записям, что-то переправляет…

…с наслаждением вдыхаю.

— Как… как вы догадались? — спрашивает Пиро.

— О… о чем… до… до… дога…

–…ну это вот все… про родителей… про газету… ах, пусть Танечку напечатают, она же девочка, а тыжемальчик, тыжеуступи, и это ты такую фигню в журнал понес, не позорился бы…

Молчу и слушаю. Что-то подсказывает мне, что нужно молчать и слушать. Просто.

Наливаем чай. Пьем сами, не все же чашкам пить.

За окнами идет снег. Здесь всегда идет снег.

— Ну, давайте… продолжать, что ли… — кивает Пиро, — вам какую биографию-то писать?

— В смысле?

— Ну, вы сами-то что хотите? Где родиться хотите, где жить…

— Ой, а знаете, я наследным графом хочу быть… в поместье… родители, дедушка… библиотека огромная… замок, чтобы там по закоулкам прятаться надо было, кузина сколько-то-там-юродная, её в дом жить взяли, а она за мной присматривала… ну так, чтоб не сильно строго, двадцать первый век все-таки…

— Ну, это вы загнули…

— А что я такого загнул, думаете, это написать трудно?

— А, ну да, конечно, мы же пишем… — Пиро смеется.

Садимся писать, каждый выдумывает другому биографию. Страницу за страницей…

…думаю, почему же здесь все-таки все время идет снег.

Сворачиваем нашу общую рукопись, Пиро бормочет что-то, что надо бы еще подредактировать, я отвечаю, что так вообще никогда не сделаем, и вообще, слишком хорошо тоже плохо…

Пиро Кусь хочет прицелиться, протягивает рукопись мне.

Бросаю самолетик.

Сердце делает сальто.

Аплодисменты. Такие, какие бывают, когда кто-то попадает в журнал. Хлопают все — Фил Тано, Агник, Амо Эп…

Журнал разбивается со звоном и грохотом.

Смотрим что там, по ту сторону.

Понимаем, что можем войти…