Сюита для скрипофона

Мария Фомальгаут

Очень полезная книга о том, что делать, если человек разделился пополам. И как сыграть сюиту для скрипофона. И как вырваться из нищеты, если у вас всего-то есть, что вилла на Лазурном Берегу.

Кольцевая

— Ну что… асфальт дробить умеем?

Честно отвечаю:

— Нет.

— Это хорошо, что честно сказал… а то прискачет такой орел, я и то могу, и это могу, а как до работы пойдет, так и хвост поджимает…

Молчу.

— Чего скис-то… научим, не впервой.

Догадываюсь:

— Это отбойным молотком стучать?

— Им самым, дыр-дыр-дыр, дыр-дыр-дыр…

— Голова заболит…

— А ты как хотел, на работе всегда голова болит… голова не болела бы, так не платили бы столько.

Наконец, спрашиваю:

— Сколько?

Дядька называет сумму.

— Вау…

— А ты чего хотел, хозяин у нас щедрый, не чета некоторым… Ну пошли…

Идем в рассветный туман, где-то пробивается сонное чириканье, гулкое мм-у-у-у-у, где-то шуршат шины.

— Ну что… вот здесь долбить будем.

Дядька идет к полотну шоссе, ставит знак дорожных работ.

— Ну давай… вот так молоток держишь… теперь долби… давай… потихонечку… да чего ты боишься его, не сожрет он тебя, чего ты в самом деле?

Хочу отшутиться, а вдруг сожрет, не отшучиваюсь.

Голову пронзает грохот молотка, спрашиваю себя, почему у дятла голова не болит…

Палит солнце.

Клубится пыль по дороге.

— Устал?

— Есть маленько.

— А то давай отдохнём. Время есть еще.

— Сколько?

— Да вся жизнь.

— Я серьезно.

— И я серьезно. Куда торопиться-то…

Вечереет.

Смотрю на дорогу, вернее, на то, что от неё осталось, глубокий поперечный провал делит дорогу надвое.

— Это зачем? Трубу будем прокладывать?

— Увидишь… отдыхай пока…

Отдыхаю пока. Смотрю на вереницу машин, которые так и стоят, так и ждут незнамо чего. Не нравится мне, как они на меня смотрят, не нравится, отворачиваюсь, ухожу к холмам, с вершин которых видны окрестности, хоть посмотрю, где мы находимся, пока туман не выпал…

Оглядываюсь.

Не верю себе, с ума я сошел, что ли…

Очень похоже.

Нет, не сошел с ума, всё так и есть, длинное шоссе, замкнутое в кольцо, вереница машин, насколько хватает глаз, и вдоль дороги — города, города, города, сходу и не поймешь, то ли это разные города, то ли один и тот же город. Нет, вроде один и тот же, начинается на самом горизонте, поднимается из пепла, растет — и снова падает, разрушенный войной.

— Любуешься?

— Это чего?

— Кольцевая, чего… замкнулась, вишь…

— Вижу.

— Вот так и крутятся… Свергнут кого, потом опять поставят, только-только города отстроят, и опять по новой бомбы на город бросать…

Молчу. Не верю. Не понимаю.

— Отдохнул?

— Вроде да.

— Вот и молодца, давай дальше работать.

Спрашиваю еще раз:

— Трубу прокладывать будем?

— Да нет, тут не трубу, тут другое…

Спускаемся с холма, уже почти темнеет, светлой остается только дорога в сиянии фар.

Ждут автомобили.

Ждут люди за рулем.

Ждут.

— Ну, давай… хватайся с той стороны.

Дядька хватается за край шоссе. Хватаюсь за асфальт, не понимаю, что мы будем делать.

— Тяни… потихонечку.

Тяну — дорога поддается удивительно легко, несу её, как легкую скатерть, сам пугаюсь этой легкости.

— Ты тише там, не урони… выпустишь, не поймаешь потом…

— Держу, держу.

— Все вы так говорите, а потом как отпустит, потом ищи-свищи…

Не отпускаю. Тяну полотно шоссе дальше и дальше в темноту ночи.

Чуть погодя понимаю, что дорога кажется легкой только сначала, — чем дальше, тем труднее волочить, останавливаюсь, перевожу дух, дядька терпеливо ждет меня, приговаривает что-то, что легче бы без остановок дойти…

Хочу спросить, до чего дойти, тут же вижу, отрезок дороги далеко впереди, шоссе уходит вдаль, к парящим в небе мегаполисам на горизонте, к чему-то легкому, полупрозрачному, космическому…

— Вот туда и тащим… это продолжение дороги нашей, — кивает дядька.

— Понял… а… а кто нашу дорогу замкнул?

— А черт его знает…

— Может, сама?

— Может… ну давай… присоединяй осторожно…

— Пришить, может? Или еще чем скрепить?

— Не боись, сама прирастет… вот так…

Прикладываю дорогу, смотрю, как она притягивается к полотну будущего.

— Ну, вот теперь…

Дядька не договаривает, слышу оглушительный вой сирен, как кажется — со всех сторон.

— Началось, — шепчет дядька, добавляет несколько слов, которые говорить нельзя.

— Что началось?

— Да что, известно что… — дядька отчаянно машет рукой все еще неподвижным машинам, — э-э-эй, сюда давайте! Живо! Путь открыт, м-м-мать вашу!

Кто-то замечает дорогу, кто-то давит на газ, две, три, четыре машины едут вперед…

Надрывается сирена.

Дядька орет:

— Живее!

Добавляет еще пару словечек, которые говорить нельзя.

Что-то происходит, что-то опускается с неба, какие-то тени, какие-то всполохи, не двигаться, вы окружены, всем оставаться на местах… Кто-то хватает меня, сбивает с ног, катимся с кем-то по склону холма…

— Вы… вы чего?

— Чего-чего, сейчас бы арестовали нас на хрен…

— К-кто бы арестовал?

— Кто, эти, кто… дорогу-то мы им раскурочили, вот они и злые как черти…

— А что, нельзя было раскура… раскурочивать?

— Нельзя, конечно… они дорогу замыкали-замыкали, мы тут напортили все…

— А нам чего теперь будет?

— Ничего не будет, не боись, не увидят нас… Ох, забегали-забегали, замаются сейчас петлю-то снова запетливать…

— З-зачем… запетливать?

— Зачем-зачем, чтобы в будущее не пустить, что непонятно-то…

— А зачем в будущее не пустить?

— А это ты у них спроси… чш, куда поперся-то, так и бошку с тебя снимут…

Прячусь в кустах, смотрю, как эти сверху снова разрывают дорогу, снова тащат шоссе назад, замыкают в петлю.

Успеваю заметить и еще кое-что.

А дядька заметить не успевает, сжимает мое плечо:

— Сколько их было? А?

— Десять… не, вру. Двенадцать.

— Отлично. Проскочили.

Говорю зачем-то, сам не знаю, зачем:

— Трое на машине, трое на велике ехали, один пешком…

Ладно, ладно, неважно… ехали медведи… на велосипеде…

Смотрю туда, где только что было продолжение трассы — дорога тает в тумане, исчезает.

— Черт…

— Ничего… всегда так бывает… человек десять перейдет, и хорош…

Дядька разливает чай.

Смотрю на календарь на стене, не понимаю.

— Чего-то с календарем у вас…

— А чего?

— Две тыщи двадцать восьмой.

— Ну, что ты хочешь, сколько лет прошло…

Молчу. Здесь нужно что-то сказать, только я не знаю, что.

— Ничего… Счас, передохнем, успокоятся они, мы дальше пойдем долбить…

Хочу спросить, кто они.

Не спрашиваю.

— Да черт их знает, кто они…

Вздрагиваю.

— Я же не вслух сказал.

— Да все одно и то же спрашивают.

— А что… до меня другие были?

— Были, конечно.

— И…

— Что И… подстрелили их всех… эти там…

— Да вы чего?

— Чего-чего, думал, нас тут пор головке гладят? А вот фиг тебе… Чего побледнел, боишься, домой иди… Я серьезно, здесь выжить, это мужество какое надо…

— Ничего… выдержу…

— Ну, смотри…

— А это… А мы сами туда не пойдем?

Показываю в ту сторону, где продолжается шоссе.

— Не-е, парень… мы тут нужнее…

Киваю, нужнее так нужнее.

— Ничего… как-нибудь потихоньку… переведем людей… сколько сможем… спать ложись давай, завтра продолжим…

Осторожно спрашиваю:

— А… а завтра мы к какому времени дорогу снова соединим?

— Ишь ты, шустрый какой… может, вообще не соединим, если непогода какая будет…

— А если не будет?

— Ну… часикам к шести…

— Ага, ясно…

Ухожу в комнатенку, которую мне выделили, чтобы спать, осторожно проскальзываю в комнату, которую дядька мне отвел для ночлега.

Прислушиваюсь.

Открываю окно, бесшумно выбираюсь на улицу, в холодок ночи, достаю телефон.

Вызваниваю хозяина.

Длинные гудки.

Жду.

— Ну что вы там, нашли урода этого, который дорогу режет?

Это начальник. Вот так, ни тебе здрассьте, ни тебе до свидания, это на нашего шефа похоже…

— Не… не нашел.

— А чем вы занимались вообще, позвольте узнать?

— Чем… искал его.

— Пока вы его искали, он еще раз дорогу разрезал, тринадцать человек сбежали!

Ёкает сердце, значит, тринадцать.

— Ищите хорошенько…

— Ищу.

— А то, может, подкрепление прислать?

— Да что подкрепление, я что, с одним человеком не разберусь?

— Ну, смотрите у меня…

Хочу ответить — буду смотреть, не успеваю.

Короткие гудки.

Набираю другой номер.

Жду.

— Алло.

— Завтра… часам к шести к шоссе подходите.

— Мне одному подходить?

— Чего одному, все подходите… кто хочет…

— Да мало желающих что-то… добрая половина только храбрятся, а как до дела дойдет, так в кусты.

— Ну, хоть сколько-то, уже хорошо… Ну, давай.

— Давай.

Короткие гудки.

Осторожно пробираюсь обратно в окно, вытягиваюсь на постели.

Светится шоссе на горизонте в лучах фонарей.