Сюита для скрипофона

Мария Фомальгаут

Очень полезная книга о том, что делать, если человек разделился пополам. И как сыграть сюиту для скрипофона. И как вырваться из нищеты, если у вас всего-то есть, что вилла на Лазурном Берегу.

Это же деньги…

— Пачку Бонда, — я протянул деньги, положил на прилавок, стал ждать.

Там, где за прилавком обычно сидят миловидные девушки, был парень, угловатый, тощий, как нескладное дерево, выросшее в лесу и забитое другими деревьями. Парень пошарил под сеткой, покрывавшей прилавок, вытащил синюю пачку, потом еще раз посмотрел на пятьсот рублей, которые я ему дал. Проверил на свет, под углом, и под другим, и под третьим, сладко пошуршал ею, наконец, вздохнул:

— Извините… может, у вас другая есть?

— А эта вам чем не нравится?

— Да… какая-то сомнительная.

Я вздрогнул, едва удержался, чтобы не дать ему в морду. Если бы он ударил меня, я возмутился бы меньше.

— Ну, если вы мне не верите, я могу и в другой магазин пойти, их вон сколько по району. Думаете, вы один такой? — я бросил ему другую банкноту.

— Вы извините пожалуйста, — он побледнел, кажется, испугался, — это же серьезно, это же… деньги… — он снова посмотрел на пятисотку, — а… а еще другой у вас нет?

— Ты что, парень, денег никогда не видел, — вспыхнул я, — ну да, поди таких больших денег и не видел, сидишь тут на копейках своих… — я вынул из кармана измятую сотню, — на вот, держи…

— Это же деньги, это же серьезно, — продолжал бормотать парень, — тут по Челябинску, говорят, фальшивые деньги ходят…

— Ага, ходят, — фыркнул я, — скоро мимо твоего магазина пройдут… на ножках. Ну что, и эта фальшивая? Ты смотри, парень, я это долго терпеть не буду…

Парень повертел в руках сотню, — его лицо исказилось болезненной гримасой, как будто каждое прикосновение к деньгам причиняло ему невыносимую боль. Наконец, он измученно вздохнул, протянул мне сигареты и все три купюры.

— Берите. Так берите.

— А деньги?

— Да берите так, бог с ними, с деньгами…

— Тебе что, деньги не нужны?

— Да ладно, говорю же вам, бог с ними… И вообще, что не нравится? Я вам сигареты бесплатно, а вы еще руками машете…

— Да что-то не привык я, чтобы бесплатный сыр… В мышеловках, — я сгреб пачку и банкноты, и у меня появился соблазн быстро повернуться и уйти, вот так быстро, чтобы он не успел опомниться, этот сумасшедший, но что-то удерживало меня — может, как раз то, что он был сумасшедший. Я выгреб из кармана всю мелочь, наскреб двадцать рублей и бросил на прилавок разлетевшиеся монеты.

— На, клюй, воробей.

— Вот за это спасибо, — он улыбнулся совершенно искренне, без малейшей издевки, кинулся собирать монеты.

Я вышел из магазина, посмеиваясь, но с тяжелым, неприятным чувством, что я там чего-то недоделал, что надо бы вернуться и дать ему в морду или наговорить кучу колкостей, которые я считаю остроумными. Я повернулся и посмотрел в светлый проем магазина: парень тихонько стонал и бился головой о прилавок.

Я увидел его снова в троллейбусе.

Вернее, не увидел, а услышал, это было поздно вечером, когда троллейбус остается единственным светлым островком в зимней вьюжной ночи. Озябшие люди тянутся к нему, как мотыльки на свет огня, и жмутся к печке кондуктора, и кто-нибудь самый дерзкий уже сидит на самом троне. Кажется, что в мире не осталось ничего кроме этого троллейбуса. И кажется, что там, за окном — открытый космос и летим мы на какой-нибудь Гемма Беллатрикс в созвездии…

— А других банкнот на сдачу у вас нет? Вот эту и эту замените пожалуйста, что-то они у меня доверия не вызывают… А можно вот эту бумажку? И вот эту. Спасибо большое, извините, я сам виноват, что с соткой зашел…

Кажется, парень пятился, кажется, в мою сторону, мне оставалось только дождаться, пока он подойдет поближе, а потом хлопнуть его по спине.

— Ну что, фальшивых денег наштамповал, теперь можно и в троллейбусе проехать, да? — крикнул я.

Он обернулся, растерянно посмотрел на меня, пытался вспомнить, кто я и что я.

— Да, у него все деньги фальшивые, — кивнул я кондукторше, — вы это учтите.

— Да будет вам, сейчас обоих выгоню, — кудахтнула тетка и удалилась на свой трон.

— Вы извините пожалуйста, что я тогда… — он сел в кресло, жестом предлагая мне присоединиться к нему, — у меня же и в мыслях не было, что ваши деньги фальшивые, настоящие они, кто бы сомневался…

— А что не понравилось тогда? — меня передернуло, — серийный номер некрасивый?

— Да нет, вы опять извините… Судьба у них нехорошая была.

— У кого?

— У денег у этих.

— Тяжелое детство, что ли? — попытался сострить я, — вы что, ясновидящий?

— Да нет, — он вытащил из кармана десять рублей, погладил и с той, и с другой стороны, присвистнул, — вот эта хорошая, ее один художник как гонорар получил, когда стены в какой-то школе разрисовывал… Потом с молодой женой в ресторане кутил, весело было…

— Десять рублей? Неслабый гонорар…

— Да нет, там побольше было, но эта десятка в том числе… я же их все чувствую, наперечет. Вот эту десятку дети во дворе нашли, видите, какая мятая? А сколько радости в ней, вам и не снилось, они же на нее шоколад купили, а это сами знаете, для ребенка ой-ей-ей… А вот на эту десятку один мужчина обручальные кольца покупал, ну, конечно, приплатил тыщ двадцать…

— А с моими деньгами что было? Которые я вам давал…

— А дрянь дело было с вашими деньгами. Ну все, моя остановка, — он встал, тощий, нескладный, казалось, вот-вот развалится на части, — всего хорошего. Еще раз извините.

— Я тоже выхожу, — я выскочил, хотя до моей остановки было еще полгорода, не меньше, — а вы давно это… деньги видите?

— Деньги вижу? Да всю жизнь вижу, вы же и сами видите, вот они, повсюду, деньги-то…

— Да нет, судьбу денег. Это…

— А это в институте, на физике. Там у амперметра контакт отошел, я полез голыми руками вправлять, тут меня и шибануло. Красиво так было, будто летишь через вселенную, и холодные звезды на тебя падают. Потом прихожу в себя, все охают, ахают, руками машут, крыльями хлопают… А я смотрю на бумажку, там сто рублей на столе лежало, и говорю: «Эти деньги студент Кьюсак принес, чтобы вы ему экзамен зачли. Только там еще двадцать тысяч было…» Все смотрят на меня, глаза вытаращили, физик ни жив, ни мертв, потом, конечно, заорал, хвост трубой, шерсть дыбом, да как вы смеете… А что делать, я же вижу…

— Отчислили? — ни с того ни с сего спросил я.

Он кивнул.

— Потом страшно так бывает, стоишь в очереди в магазине, и перед тобой кассир считает деньги, а там чего только нет… вся история человечества в картинках. Страшно так… Еще спасибо, прикасаться к ним не приходится.

Порыв ветра бросил нас в подворотню, в другую, прижал к стене, мы почти поползли вперед. Белые хлопья снежинок летели нам навстречу мокрыми звездами, бились в лицо.

— А я думал, вы скряга какой-нибудь, который кроме денег ничего не видит, — признался я, — есть сейчас такие… никаких интересов, ни друзей, ни семьи, а если семья, так и там каждую копейку считают, со взрослых детей деньги берут, что те у них в квартирах живут…

— Нет, я не такой… но что ничего кроме денег не вижу, это точно, — вздохнул он, — свихнуться можно. Как увидишь там что-нибудь, так страшно становится… вся история человечества, какая есть… Тут же сто детективов написать можно, всех Корецких переплюнуть… Бывает, конечно, что-то приятное, но чтобы у человека с деньгами что-то приятное было связано… то редкость… Ну все, мне в этот подъезд, спасибо, что проводили.

— Можно я в конец обнаглею? — не выдержал я.

— А что такое? — он настороженно повернулся ко мне.

— А то… Замерз я совсем. Чашку кофе можно у вас попросить?

— Ах вот оно что, — он странно посмотрел на меня, кивнул, как будто даже не мне, а кому-то или чему-то еще, — ну-ну.

Квартира оказалась под самой крышей, как будто специально, чтобы видеть сверху огромный город и людей в нем, и деньги, деньги, много денег, у каждой бумажки была своя история, своя память, своя безмолвная боль. Продавленный диван и стеллажи, стеллажи, как в библиотеке, только здесь были не книги, а фотоальбомы, кипы, талмуды, полчища.

Мой новый знакомый рухнул на диван и раскрыл первый попавшийся альбом, я скрипнул зубами, думая, что он начнет показывать мне семейные фотографии, но на страницах альбома под пленкой оказались деньги. Рядом с каждой банкнотой чернел знак, плюс или минус, и еще какая-нибудь краткая, лаконичная запись. Старая, дореформенная сотня с жирным минусом, под ней было размашисто написано: «Москва, 1981. Ссора двух…» Левее лежал новенький доллар, на нем, что странно, вместо плюса или минуса чернел знак вопроса, и было подписано: «Курск. Коллекция» Ниже лежала пятисотка, вернее, то, что было когда-то пятисоткой, картинка из нее была бережно вырезана, а внизу стояла подпись: 2008 г. Что такое деньги.

— Вот видите… У каждой денежки своя судьба, своя история… Вот из-за этой сотни две подруги в Москве поссорились, когда одна другой долг отдавала, тысячу, обсчиталась с деньгами… Естественно, скандал, ты меня обмануть хотела, ты меня ограбить хотела, знать тебя не хочу больше… Это же деньги… А были лучшими подругами, между прочим. Вот вам и деньги.

— А кто это в Курске доллары печатал?

— А, это… это не печатал, это один человек собирал. Коллекция у него была, старые, новые рубли, марки, франки, доллары… рейхсмарки даже были… А потом завод закрыли, где он работал, так он… знаете, мне к этой бумажке даже прикасаться тяжело. Я прикасаюсь и вижу, как он считает мятые десятирублевки, покупает какую-то там крупу… А перед ним в папочке сто рублей, тысяча, доллар вот этот, там еще сто долларов было… А он их не трогает, боится отдать, это же коллекция, это история…

Конец ознакомительного фрагмента.