Луна на Луне

Мария Фомальгаут

– А давай ты будешь ты, и я тоже буду ты.– Это как?– А вот так.– Ну, давай.– А давай ты меня к черной дыре пошлешь.– Это еще зачем?– Ну… интересно же, что там в черной дыре.– Тоже верно.

Через толпу

1

Иду через толпу.

Кто-то толкает меня, кто-то задевает меня плечом, не оборачивается. Люди еще не замечают меня, люди еще не знают, что я им принес.

Люди всегда догадываются слишком поздно.

Иду через вечернюю толпу — кто-то наступает мне на ногу, даже не вздрагиваю. Прошло время, когда я вздрагивал, и время, когда я лез в драку, тоже прошло.

Люди шумят, где-то слышен женский смех, ненавижу женский смех, почему-то особенно женский — ненавижу. Где-то гремит музыка, какой-то праздник у них сегодня, не помню я уже, что у них за праздники…

Люди смеются, шутят, люди еще не знают, что их ждет.

Я знаю. Ощупываю пояс, где под одеждой у меня спрятана смерть. Одно нажатие кнопки — и все будет кончено. Навсегда. Я знаю, что смерть унесет меня вместе со всеми, но мне все равно.

Иду через толпу. Толпа не хочет расступаться, накатывается на меня — волнами, волнами, давит, душит, затягивает куда-то на дно. Я знаю, я привык к этой толпе… то есть, что я говорю, к толпе нельзя привыкнуть, толпу можно только уничтожить, или я её, или она меня.

Люди уже и не помнят, как причиняли мне боль. Вон смеется накрашенная девица, она уже не помнит, как я ухаживал за ней, как она кокетничала со мной, как я подарил ей айфон, который стоил две моих зарплаты — и больше я её не видел, и айфона тоже.

Иду через толпу. Толпа ничего не помнит, толпе не положено ничего помнить. Вон те парни у барной стойки, они уже не помнят, как обобрали меня дочиста в темном переулке, выворачивай карманы, и все такое. Они уже не помнят, как это было.

Я не забыл.

Я все помню. Так уж я устроен, все помню, ничего не забывается у меня. Вон тот толстый богач обнимает девчонок, он не помнит, как я построил для него костел, а он приказал ослепить меня, чтобы я никогда не сотворил ничего подобного.

А я не забыл.

Люди смеются, шутят, какой-то паренек протягивает мне листовки, приглашает на открытие чего-то там. Хорошо помню этого паренька, как он продал меня врагам за тридцать сребреников. А он забыл.

Иду через толпу, — толпа смыкается, поглощает меня, главное, не раствориться в ней без остатка. Мимо проходит почтенный человек, он однажды прогнал меня, как собаку, когда я после долгого пути просил пристанища в его доме. Ты помнишь?

Нет.

А я помню.

Мимо идет белобрысый мужчина, оживленно болтает по мобильному. И этого мужчину я помню, как он расстреливал меня за воротами Бухенвальда, и я был еще жив, когда нашу братскую могилу забрасывали землей…

Я ничего не забыл.

Где-то играет музыка, слышится детский смех, ребенок пускает мне в лицо стаю мыльных пузырей. И этого мальчишку я тоже хорошо знаю, как он поймал меня на лугу, и отрывал мне крылья, и жег меня зажигалкой.

Он уже не помнит, как это было.

Я не забыл.

Меня утешает только одно — сегодня же всего этого не будет. Орущих детей, смеющихся женщин, самодовольных богачей, праздничной толпы.

Сегодня все кончится.

Почему-то — сам не знаю, почему — мне хочется дать миру последний шанс. Иду к девушке, стоящей чуть в стороне от других, — мы любили друг друга двести лет назад, я готов был положить к её ногам весь мир, а она вышла замуж за седого банкира.

Иду к ней.

Барабанная дробь в душе.

— Не узнаешь меня?

Смотрит на меня, как на психа.

— Чего надо-то, я не поняла?

Ухожу. Последний шанс не удался. Оглядываю вечереющий город, мерцание огней, праздничную толпу…

Протягиваю руку к кнопке под одеждой…

…не нажимаю.

Иду домой, поднимаюсь к себе. Отсюда виден весь город, маленький и тесный.

Не сегодня.

Не сейчас.

Который вечер, который год, который век говорю себе — не сейчас.

Корю себя за малодушие.

И на следующий вечер снова говорю — не сейчас.

2

Иду через толпу.

Кто-то толкает меня, кто-то задевает меня плечом, не оборачивается. Люди еще не замечают меня, люди еще не знают, что я им принес.

Люди всегда догадываются слишком поздно.

Иду через вечернюю толпу — кто-то наступает мне на ногу, даже не вздрагиваю. Прошло время, когда я вздрагивал, и время, когда я лез в драку, тоже прошло.

— Вижу объект.

— Уточни.

— Вижу землю.

— Знаешь ты, что это та земля?

— Проверил.

— В прошлый раз тоже проверил. И плохо было.

— Все точно… вот она… земля.

— Благая весть…

Люди шумят, где-то слышен женский смех, ненавижу женский смех, почему-то особенно женский — ненавижу. Где-то гремит музыка, какой-то праздник у них сегодня, не помню я уже, что у них за праздники…

Люди смеются, шутят, люди еще не знают, что их ждет.

Я знаю. Ощупываю пояс, где под одеждой у меня спрятана смерть. Одно нажатие кнопки — и все будет кончено. Навсегда. Я знаю, что смерть унесет меня вместе со всеми, но мне все равно.

— Найди мне, где больше жизней.

— Здесь.

— Недостаточно много.

— Здесь.

— Тоже недостаточно. Больше, больше. Ты смотри, где огней больше горит, там их много.

— Здесь огней много.

— Больше огней.

— Здесь…

— Да. Здесь.

Иду через толпу. Толпа не хочет расступаться, накатывается на меня — волнами, волнами, давит, душит, затягивает куда-то на дно. Я знаю, я привык к этой толпе… то есть, что я говорю, к толпе нельзя привыкнуть, толпу можно только уничтожить, или я её, или она меня.

Люди уже и не помнят, как причиняли мне боль. Вон смеется накрашенная девица, она уже не помнит, как я ухаживал за ней, как она кокетничала со мной, как я подарил ей айфон, который стоил две моих зарплаты — и больше я её не видел, и айфона тоже.

Иду через толпу. Толпа ничего не помнит, толпе не положено ничего помнить. Вон те парни у барной стойки, они уже не помнят, как обобрали меня дочиста в темном переулке, выворачивай карманы, и все такое. Они уже не помнят, как это было.

Я не забыл.

— Наводи смерть.

— Сейчас?

— Да. Прямо сейчас.

— Не рано ли для смерти?

— В самый раз. Смерть голодна, смерть больше не может ждать…

Они уже не помнят, как это было.

Я не забыл.

Меня утешает только одно — сегодня же всего этого не будет. Орущих детей, смеющихся женщин, самодовольных богачей, праздничной толпы.

Сегодня все кончится.

Синяя вспышка режет небо, синяя тень падает на город, толпа рассыпается, слышу женский визг, мерзкий, рвущий душу на клочки…

— Опускай вниз.

— Опускаю.

Что-то снижается на город, что-то большое, массивное, и нужно бежать, и не бежится, смотрю, завороженный…

Нечто почти касается меня. Срываю пояс, жму на кнопку, бегу — сам не знаю, куда.

Взрывная волна несется мне в спину, швыряет меня — в бесконечность…

— Минус одна жизнь.

— Минус одна.

— Одну жизнь отобрали у нас.

— Отобрали.

— Плохая весть.

— Плохая.

— Смерть голодна.

— Голодна.

— Смерть заберет нас.

— Уже забрала.

— Да мертвый он, мертвый!

— Ага, все бы такие мертвые были… чегой-то не видел я, чтобы мертвые дышали.

— Парень, ты живой вообще, нет?

— Ты смотри, помереть-то не вздумай…

— Не, видали, герой какой, не побоялся же… Я вообще чуть не помер, когда эту жуть увидел, а этот ничего.

— Блин, не перевелись еще на земле русской… Парень, ты давай, просыпайся уже, хорош умирать… Там этот, губернатор наш тебя видеть хотел, в больницу приперся… Прально, перед выборами отчего ж близость свою с народом не показать….

3

Иду через толпу.

Кто-то толкает меня, кто-то задевает меня плечом, не оборачивается. Люди еще не замечают меня, люди еще не знают, что я им принес.

Люди всегда догадываются слишком поздно.

Иду через вечернюю толпу — кто-то наступает мне на ногу, даже не вздрагиваю. Прошло время, когда я вздрагивал, и время, когда я лез в драку, тоже прошло.

Люди шумят, где-то слышен женский смех, ненавижу женский смех, почему-то особенно женский — ненавижу. Где-то гремит музыка, какой-то праздник у них сегодня, не помню я уже, что у них за праздники…

Люди смеются, шутят, люди еще не знают, что их ждет.

Я знаю. Ощупываю пояс, где под одеждой у меня спрятана смерть. Одно нажатие кнопки — и все будет кончено. Навсегда. Я знаю, что смерть унесет меня вместе со всеми, но мне все равно.

Иду через толпу. Толпа не хочет расступаться, накатывается на меня — волнами, волнами, давит, душит, затягивает куда-то на дно. Я знаю, я привык к этой толпе… то есть, что я говорю, к толпе нельзя привыкнуть, толпу можно только уничтожить, или я её, или она меня.

Люди уже и не помнят, как причиняли мне боль. Вон смеется накрашенная девица, она уже не помнит, как я ухаживал за ней, как она кокетничала со мной, как я подарил ей айфон, который стоил две моих зарплаты — и больше я её не видел, и айфона тоже.

Её звали Инга. Это я тоже помню. Такой я человек, все помню, ничего не забываю.

Инга… как дурак поверил, что она меня любит, как последний дурак, поверил,

Иду через толпу. Толпа ничего не помнит, толпе не положено ничего помнить. Вон те парни у барной стойки, они уже не помнят, как обобрали меня дочиста в темном переулке, выворачивай карманы, и все такое. Они уже не помнят, как это было.

Я не забыл.

Я все помню. Так уж я устроен, все помню, ничего не забывается у меня.

Инга.

Ты вернешься ко мне.

Я знаю.

Не может быть иначе.

Я убью тебя сегодня — и ты вернешься ко мне.

— Ну а нам теперь что тут, замерзать на хрен?

— Ничего, вроде бы этого вызвали уже…

— Какого этого?

— Ну… этого самого… которого этого…

Двое смотрят на мертвую электростанцию. Которая еще недавно была живая. Ждут чего-то, какого-то чуда, которое приедет на такси.

— Тим, а ты вообще в этих… веришь?

— В кого в этих?

— Ну… которые энергию из самих себя качают?

— А как не верить… Был у нас такой в Зауральске…

— Тоже энергию пускал?

— Сначала энергию пускал… потом деваха его какая-то продинамила, бросила, он город весь взорвал на хрен. Хорошо я к внученьке в Усть-Кут поехал, жив остался…

— Охренеть, не встать.

— Двое смотрят в заснеженную пелену.

— Околеем тут на хрен, пока приедет….

— Да вообще приедет, или нет, дороги-то вон как все замело на хрен!

— Тоже правильно…

Свет фар за пеленой снегопада.

— Едет…

— Улита едет, когда-то будет.

Из невзрачной машинешки выбирается что-то тощее, поджарое, затравленно оглядывается, смотрит на спешащих к нему людей.

— А этот где? — спрашивает Тим.

— К-какой этот?

— Этот…. Который топливо…

— Это я.

— А покрупнее ничего не нашлось?

Тимоха, он те на что нужен, чтобы энергию делать, или чтобы воду на нем возить?

Тощий человек поднимается по лестнице, оглядывает умерший реактор. Что-то происходит, люди не могут понять, что: Тимоха ждет каких-то искр из кончиков пальцев пришедшего, или что-то в этом роде. Ничего подобного не случается, реактор вздрагивает всем телом, оживает…

— Во дает…

— Нехило…

— Ну, ты парень вообще молодчина, как тя там…

Это было год назад.

С тех пор никто не называл меня молодчиной.

Никто…

Иду через толпу.

Кто-то смеется в толпе, недолго им осталось смеяться…

Инга…

Она обещала перезвонить, так и бросила в трубку — да, да, я перезвоню.

Не перезвонила.

Набираю номер…

Будь я проклят, если сейчас не смогу сказать, что люблю тебя, Инга…

— Да сказала я, не звони мне больше!

Мужской голос где-то там, на заднем фоне.

Короткие гудки.

— Ну что я могу сказать… Понимаете, этот феномен до сих пор до конца не изучен.

— То есть, не известно, почему рождаются люди-энергетики?

— А почему рождаются люди с музыкальными способностями? Почему рождаются люди с талантом художников? Скульпторов?

— Сейчас все больше говорят, что это опасно. Люди-энергетики….

Мне даже не надо жать на кнопку.

Выпускаю энергию (я люблю тебя, Инга).

Секунда, растянутая в вечность (люблю).

Мир разлетается на куски, толпа падет в бездну, увлекает меня за собой…

Два человека на другой стороне планеты смотрят, как огромный город вспыхивает пламенем, разлетается в прах.

— Сработало, — говорит человек в форме.

— Сработало, — вторит ему девчонка в короткой юбке.

— А вы молодец, Инга… как у вас говорят… русска пословиц… молодец… как соленый огурец…

— Ну да.

— Ну, что, новое заданьице есть… вот… Акиро Кусаяма, двадцать три года, живет затворником, атомный человек, зарабатывает энергетикой… Войдете в доверие, дальше сами знаете.

— Знаю. Да не парьтесь даже, через полгодика устроим в Токио Хиросиму…

— Вот и отлично… слишком много возомнили о себе…