Квариат

Мария Фомальгаут

Что делать, если океан утонул в океане? Что такое квариат? Как согреть время? Почему город Воспариж поссорился с городом Воспарижем? Зачем письму зонтик? Как прогнать ночь из музея, и почему нельзя этого делать? Куда уходят рояли? Книга дает предельно ясные ответы на эти и многие другие вопросы, хотя в ней попадаются и спорные, совершенно немыслимые моменты – ну как такое может быть, чтобы люди… сами выбирали свою судьбу?

Заброшенный человек

Уже понимаю, что мне не дадут, скорее всего — не дадут, да просто безо всяких скорее всего — не дадут, потому что имя нам — легион, а их раз-два и обчелся, на каждого очередь в несколько лет. Так что ни черта не дадут, скажут несколько утешительных слов, ставим вас в очередь, ваш номер такой-то, ваш срок подойдет через сто двадцать лет, ну и что, что люди столько не живут, а мы что можем сделать. Все-таки говорю, сам не знаю, для кого, все-таки надеюсь сам не знаю, на что:

–…ну, вот представьте себе космический зонд…

Стараюсь не замечать презрительных усмешек, интересно, как у них получается усмехаться, когда у них нет лиц…

–…его долго собирали, столько сил потратили, столько средств… отправили к звездам…

Вот черт, когда думаю об этом, такие картины вырисовываются, а когда рассказываю, еле-еле могу связать два слова, вот черт…

–…и вот вы понимаете, он посылает снимки далеких планет, раньше их в телескопы видели, а теперь вот так, вживую, атмосферу там, вихри, горы, возвышенности, низменности… Это сенсация, люди в восторге… потом зонд покидает пределы солнечной системы, сигналы от него приходят все реже, люди потихоньку начинают про него забывать, помнят только самые-самые энтузиасты, те, кто его создавал, а может, их уже и нет в живых, тех, кто создавал… Ну вот, самые безумные мечтатели еще ждут чего-то от этого зонда… и вот, через сколько-то там веков приходит сигнал, фотографии, аудиозаписи, что…

Делаю многозначительную паузу.

–…разумную жизнь нашли?

Хочу спросить — а вы откуда знаете — не спрашиваю. Уже и сам понимаю, насколько это банально, уже и сам понимаю, что нет никакого смысла продолжать, и все-таки говорю, надеюсь непонятно на что:

— И вот… новость разлетается по всему миру, по интернету, по всем радиостанциям, или что у них там, объявляют по телевидению, или что у них там… мировая сенсация… и вот здесь нужно потихоньку подвести читателя к мысли, что к этому времени людей на земле уже не осталось… и этих там, в космосе, тоже, может быть, не осталось, и идут сигналы от никого к никому…

Пауза — все притихают, слушают меня, ага, неужели я их пронял, неужели получилось…

— Интересно… очень интересно… ставим вас в очередь…

Вздрагиваю от этого «интересно», как от хорошей затрещины, черт, будь моя воля, вообще бы запретил это проклятущее словечко, потому что оно значит — пошел ты к черту, глупый ненаписанный роман про сигналы из космоса, черта с два тебя кто-то писать будет, и вообще про тебя подумает…

Все-таки спрашиваю:

— И… и когда подойдет…

–…ну вот, посмотрите, ставим вас в очередь к автору, у него сейчас сто восемьдесят идей…

— Э-э-э, сто восемьдесят романов?

— Ну да… да не бледнейте вы так, сейчас же какие авторы пошли, по книжке в месяц пишут… ну в три месяца…

— А сколько лет…

— Шестьдесят вроде… а нет, семьдесят три… да что вы так, люди и до девяноста доживают…

Понимаю, что мне ничего не светит, еще улавливаю чьи-то мысли, ну а что вы хотели, сейчас знаете, сколько без человека сидят, вам и не снилось…

Это было вчера…

…нет, вру, позавчера…

Нет, снова вру, неделю назад, или что-то около того, а может, несколько лет назад, или даже… хотя нет, насчет веков я преувеличиваю…

А сегодня…

…я смотрю на него, и понимаю, что это мой единственный шанс, я смотрю на него, и не понимаю, как я не додумался до этого раньше, а ведь так просто, так элементарно, почему раньше никому и в голову не пришло вот так посмотреть на брошенного человека…

Брошенные люди… а ведь сколько я их видел… вру, нисколько не видел, первый раз натолкнулся на человека, про которого все забыли, вот ведь черт, а правда, почему есть люди, про которых вот так вот забывают, и лежат они, всеми брошенные, где-нибудь в лесу…

Касаюсь человека — осторожно, бережно, человек поддается со скрипом, скрежетом, тут же снова затихает. Мне раньше с людьми дело иметь не доводилось, и все-таки чувствую, что здесь что-то не так, что человек должен шевелиться побыстрее. Хотя что я хочу, мне же достался бесхозный, брошенный человек, его же нужно ремонтировать, восстанавливать, чинить, — смешно, как будто я умею чинить заброшенных людей, как будто я могу подлатать потрепанный рассохшийся остов, вонзить электрические искры в живые человеческие провода, кажется, их называют невронами. Вымести сор, налетевший с облетающих деревьев, привести в порядок рассохшийся чердак, разогнать по венам застывшую кровь.

Я рассказываю ему себя — быстро, торопливо, взахлеб, я даже не сразу понимаю, что буквально застреваю в чужом разуме, не подготовленном для меня, буквально вываливаюсь из невронных связей, которых нет. Пытаюсь ухватиться хоть за что-нибудь, ну хоть в детстве ты какие-нибудь истории сочинял, или сочинения какие писал, как я провел лето… Человек вздрагивает, слышу его неприязнь, не надо ему тут про сочинения, ему этими сочинениями всю душу вытрясли… а вот космос… вау, космос, это тема, вау, пришельцы, а там в последней серии корабль в космос послали, а он вернулся, когда на земле катастрофа какая-то случилась, а там в корабле послание для людей, а его никто прочитать не может, думают, там на инопланетном каком, или еще каком, а там все по-нашему, только выжившие люди читать разучились, а теперь надо найти того, кто умеет, а в это время на другой планете…

…мне не по себе, мне хочется бежать от него, вырваться из этого разума, или вообще исчезнуть, и не быть больше никогда, никогда, никогда, я тут лезу со своим космическим зондом, прилетевшим из ниоткуда в никуда, а тут такое…

Мысли путаются, я уже не могу управлять ими, я и не думал, что в чужом разуме так сложно, так страшно, мне казалось, я там буду хозяином, единоличным властителем — и черта с два, и мечусь, как в клетке, ищу выход из самого себя, разрываюсь на фрагменты, переплетаюсь с какими-то другими мыслями, уже непонятно, где я, где другие истории — и в какой-то момент я с ужасом понимаю, что уже нет никакого меня, что я преобразился до неузнаваемости…

Хочется выплеснуться на бумагу — вот так, разом, безумной хаотичной массой, и в то же время понимаю, что так это не делается, что нужно проделать колоссальную работу, прежде чем я — хаотичный, безумный, рассыпающийся, заблудившийся сам в себе — сложусь в стройную историю, разложенную по полочкам, по главам, по героям (откуда-то лезет гениальный ученый, создавший зонд, группка выживших после катастрофы, ищущая того, кто умеет читать, стойте, стойте, не все сразу, по очереди), а вот сейчас открывать ноут и писать — «К запуску зонда готовились много лет» — нет никакого смысла. Или наоборот, записать хоть что-нибудь, чтобы потом переиначить все по новой, без этого никак…

…когда начинает темнеть, человек оживляется, спохватывается, ему надо куда-то идти, он закрывает нетбук, он спешит куда-то, это очень-очень важно, это очень-очень нужно, идти по осеннему лесу туда, где виднеются огни, к дому, где пылает очаг, открыть дверь своим ключом, почему нет запахов, должны же быть, почему все как в тумане, ма, ты чего, почему они все шарахаются как черти от ладана, почему разбегаются от человека, от моего человека, это же его семья, это же… Приотпускаю разум своего человека, спрашиваю его, а что, собственно, происходит, что тут случилось вообще — мой человек (меня зовут Альдо, да спроси ты уже мое имя, Альдо, Альдо!) вспоминает, заблудился в лесу, вот это крепко заблудился, сколько дней плутал, уснул в холодке в чаще, потом ты меня разбудил со своими космическими зондами… Да погоди ты со своим продолжением, дай хоть себя в порядок привести, — я понимаю, что человеку нужно сделать что-то свое, человеческое, уйти в комнату, где вода, сбросить промокшие, пропахшие осенним лесом одежды, включить душ, и…

…что такое, что не так, почему он так смотрит на отражение в зеркале, почему он так смотрит на свои обнаженные руки, ну да, заброшенный человек выглядит не очень-то и красиво, но это же модно подправить, чинят же заброшенные дома…

–…вы… вы хоть понимаете, что вы сделали?

Первый раз вижу их в таком гневе, этих, которые совсем недавно вежливо говорили, что я такой-то в очереди, интересно, интересно, и за эту напускную вежливость хотелось убить.

А вот теперь:

— Вы… вы хоть понимаете, что вы сделали?

Оторопело смотрю на них, это я тоже вижу первый раз — чтобы не я к ним пришел, а они пришли ко мне сами, разыскали меня-таки в чаще леса, куда почему-то ушел Альдо, в холод ноября, так надо, говорил он, так надо, чтобы в холод, нельзя мне (нам) в тепло, понимаешь ты, да ничего ты не понимаешь, глупый, глупый ненаписанный роман…

Откашливаюсь, насколько может откашливаться роман:

— Я сделал то, что на моем месте сделал бы каждый, я подобрал бесхозного человека, я подлатал его, я наполнил его разум собой… а то так бы он и лежал в лесу всеми брошенный…

— Вы хоть понимаете, почему он лежал в лесу?

— Ну, откуда я знаю, забыли про него все, потеряли… а я нашел…

— Да вы хоть понимаете, ЧТО вы сделали?

Я не понимаю их гнева, вернее, понимаю, ну, конечно, когда этого человека нашли, на него очередь должна была выстроиться в тысячу лет, а я его сам себе прихватил, захапал. Хотя нет, тут что-то другое, сердятся так, как будто я невесть что натворил…

— Немедленно покиньте это… это…

–…этого человека?

— Это уже не человек… вы не понимаете… не понимаете, что натворили… Если вы не покинете его, мы будем вынуждены сами выставить вас отсюда…

Не дослушиваю, срываюсь с места — вернее, тот, в ком я живу, срывается с места, бежит в глубину леса, как будто от них можно убежать. Понимаю, что они нас достанут, достанут где угодно, на земле и под землей, на краю света… если только не… идея настолько безумная, что её даже не хочется думать, как она вообще пришла ко мне, а, ну да, я же теперь не просто я, бесплотная идея, я же теперь еще и человек, — Альдо мрачно поправляет — то, что было человеком, я пытаюсь понять, что это значит, не понимаю, Альдо отмахивается, и некогда понимать, давай, делай, что задумал, вернее, что мы с тобой вместе задумали…

Мне не по себе — осторожно намекаю, что мы нарушаем закон, что так нельзя, тут же возражаю самому себе, что я и так уже нарушил все мыслимые и немыслимые законы, дальше некуда…

…придирчиво смотрю на то, что получилось, не верю себе, что это может подняться в небо, тут же одергиваю себя, стоп, стоп, это же надо запас еды, запас воды, запас воздуха, это же теперь не просто космический зонд, это же… Альдо обрывает меня, да ничего не надо, как ты не понимаешь, ничего мне уже не надо, давай скорее, люки задраивай, ключ на старт, десять, девять…

— Ну, это уже ни в какие ворота, знаете ли, — на этот раз они даже не злятся, они разговаривают со мной так, что становится ясно, со мной все покончено, если не сейчас, то через считанные секунды, — может, будете любезны, напомните, по какому такому закону вы имеете право материализовывать свои идеи?

…восемь, семь, шесть…

Тяну время, сам не знаю, зачем:

— Позвольте вам напомнить, что многие идеи рано или поздно воплощались в жизнь…

…пять, четыре…

— Вот именно, что рано или поздно, а не сию минуту после того, как их придумали!

…три, два…

— А вы можете указать допустимый промежуток между задумкой и её воплощением?

…один…

— Ну, хотя бы…

…понимаю, что это еще не все, что еще нужно оторваться от них, что еще нужно выдумать какие-то технологии, чтобы зонду не пришлось стремительно ускоряться, иначе то, что осталось от человека, растечется бесформенным месивом… Пустоту внутри зонда окутывает мертвенный холод, я снова боюсь за человека, Альдо снова одергивает меня, да так надо, чтобы было холодно, как ты не понимаешь…

Боюсь признаться, что я все еще ничего не понимаю. Альдо уже включает нетбук, пишет, быстро, торопливо, а давай так, а, ну, конечно же, я тут историю про инопланетные цивилизации напишу, а потом через тысячи лет зонд этот обратно на землю вернется, люди в конце концов прочитают, подумают, что это по правде все, будут искать кого-то в космосе, так и не поймут, что это я придумал… а что, интересная концовка будет, правда? Правда, соглашаюсь я, правда, и он пишет, быстро, торопливо, пока не рассыпался в прах, он почему-то знает, что рассыплется в прах, ничего, я придумаю, как подлатать заброшенного человека, подключить его импульсы к бортовому компьютеру, что ли, или я не знаю, что еще…