Торговец отражений

Мария Валерьева, 2022

Студентов университета городка Ластвилль ожидала привычная спокойная осень, но внезапно случившееся преступление нарушает их планы. Отныне многие заняты поиском ответов, часто на вопросы, с похищением человека никак не связанными. Среди них и Грейс Хармон, которая точно знает, что Ластвилль уже не станет прежним. Связаны ли ее опасения с группой исчезнувших из университета студентов? Неизвестно. Но их пальто, сотканные из пыли, кажутся Грейс знакомыми.А тем временем где-то бродит торговец отражений, позвякивает припасенными в карманах зеркалами и готовится продать людям то, чего они в глубине души желают, но очень боятся получить.

VII глава

Профессор Ливье сначала негодовала, что кто-то позвонил во время очередного свидания, но потом, когда услышала Грейс, расцвела. Голос ее вновь стал приятным. Магическая группа слов о победе в конференции превратила профессора Ливье из раздраженной женщины в удовлетворенного преподавателя. Поначалу она делала вид, что принять решение сложно, но хватило терпения меньше, чем на пару минут. Победа победой, но личную жизнь никто не отменял.

В конце концов, после трех минут обсуждений, профессор Ливье разрешила Грейс не появляться в университете в ближайшие дни. Сказала даже, что договорится даже с другими преподавателями, лишь бы ученица не забрасывала статью. Победа значит для слишком многое — конференции, приезд телевидения, известность, наконец какие-то регалии для давно работавшей преподавательницы. Грейс напомнила о том, что помощи не нужно, хотя профессор Ливье и не предлагала. По правде говоря, не признаваясь и себе, но выписывая каждую мысль на лишь слегка тронутом возрастом лице, она готова была даже освободить Грейс от занятий, лишь бы их конкурсная статья вышла хорошей. Она спала и видела собственный успех.

Грейс повесила трубку и долго пребывала в приподнятом настроении.

Все складывалось как нельзя лучше.

Осборн схватил вдохновение за хвост и проводил все свободное время в студии. Вечером возвращался совершенно измотанным, только и мог доползти до кровати, сбросив по дороге ботинки и куртку, и упасть на свежие простыни. Сворачивался калачиком и пялился в стену до тех пор, пока Грейс чуть ли не силой заставляла его выпить чай. Ночи были неспокойные. Осборн стонал, потел, ворочался и бубнил что-то о смерти искусства.

А на утро, раннее и тихое, все возвращалось на круги своя. Университет не представлял никакой опасности. Лес молчал. Руби училась, бегала на встречи с подружками, моталась из университета в город и обратно, как заведенная из последних сил пыталась хоть немного вразумить Осборна, которого невозможно было убедить ни в чем, во что бы не хотелось верить. Осборн предавался музыкальной вакханалии. Шеннон из всех сил старался быть полезным обоим, но проваливался по всем фронтам и все чаще уходил гулять с друзьями.

Никто не мог помешать планам.

Грейс прощупывала возможность несколько дней. Утром ненароком решала прогуляться вокруг кампуса, случайно оказывалась там, где скапливались группы, и подмечала каждого студента, направлявшегося прочь от университета. Она следила за ними до конца. Кто-то расходился по общежитиям, кто-то шел на остановку. Эти-то студенты и были интересны Грейс. Она шла следом за прогульщиками до станции, ждала, пока разъедутся, и запоминала номера автобусов, на которых они уезжали, и время, в которое покидали кампус.

Когда остановка оставалась пустой, Грейс садилась на лавочку, отряхивала пальто, доставала из кармана маленький блокнотик и раскрывала на странице, где уже давно записывала имена и группы тех студентов, которые интересовались делом Уайтхеда чуть больше, чем остальные. Таких было немного и, к счастью, ни одного из списка не покидало кампус в учебное время.

Грейс подслушивала чужие разговоры, с особенной скрупулезностью Грейс проверяла новостные ленты, выискивая новые упоминания об Уайтхеде. Их становилось все меньше. Ластвилль медленно забывал о том, что еще неделю назад каждый листик на липе у городского музея дрожал от одного только упоминания этого имени. Новости вновь стали неинтересными, город зажил спокойной жизнью.

Только в понедельник в газету пробилась весть о том, что миссис Уайтхед совсем не верит заключению полиции и все еще чувствует, что муж где-то рядом. Что не поехал он в Лондон, а ищет ее, испуганный и жаждущий любви. Но никто не захотел верить женщине, и новость быстро растворилась среди других.

На третий день тишины Грейс поняла — время пришло. Больше медлить нельзя.

Это случилось в четверг.

Осборн ушел еще до восхода, стараясь не шуметь, чтобы ненароком не разбудить Грейс. Она видела, как парень копался в вещах, как искал ботинки под кроватью и как не заметил в темноте, что Грейс подпихнула второй кроссовок прямо под руку. Долго стоял у двери, рассматривал девушку. Тот взгляд, каким прощался с ней Осборн, был красноречивее слов. Грейс знала — он весь день будет вспоминать ее образ. Приятно ведь обладать чем-то красивым.

Грейс встала с кровати в восемь тридцать. Поднявшись за двадцать секунд до будильника, она успела выключить его прежде, чем музыка заиграла на весь корпус, успевший уже опустеть.

Похолодало. Утро встретило моросящим дождем, капли которого сверкали в солнечных лучах, отказавшихся скрываться за прозрачными тучами. Ветер пах свежестью медленно надвигавшейся зимы, в здешних краях очень похожей на обыкновенную мокрую осень. Грейс постояла у открытого окна чуть дольше обычного, наслаждаясь тем, как быстро кожа покрывалась острыми мурашками.

В то утро она отказалась от завтрака. Долго лежала, жевала жвачку за жвачкой до тех пор, пока не начало подташнивать. Это знак — разум проснулся. Он негодует. Тогда Грейс заварила крепкий кофе. После первых глотков перед глазами после бессонной ночи прояснились даже самые размытые линии. Грейс могла бы и остановиться, но не стала. Допила до конца. Живот схватило, кишки скрутило, но Грейс попыталась не обращать внимания. Пусть лучше голова работает лучше. Голод заставлял думать быстрее, ум становился как остро заточенный нож, а любая загадка превращалась в сливочное масло. В этот день необходимо быть внимательной.

Долго и старательно Грейс выбирала одежду. Она знала, что лучшая маскировка — и вовсе не пытаться маскироваться. Но отчего-то показалось, что прежняя городская маска может в этот раз подвести. Если прежде в кирпичного цвета пальто Грейс становилась невидимой в переулках, то на окраине не так много домов, чтобы спрятаться. А если сойти с брусчатки, то и вовсе никакая маскировка не спасет.

Грейс ненавидела нервозность, но в тот день отчего-то слишком долго проверяла, все ли положила в сумку, искала зажигалку в ящиках Осборна, расчесывала пушившиеся волосы и бубнила что-то под нос. Даже дождь то расходился, то переставал, словно предчувствуя. Грейс долго стояла у окна, всматривалась в небо и думала, стоило ли брать зонт. Взглянула на раздувшуюся сумку и отчего-то решила, что он не помешает. И хотя небо уже рассеивалось, тучи отступали, все равно взяла.

Из общежития Грейс вышла, когда до половины десятого не доставало нескольких минут. В эти минуты студенты, которые каждый день оставались на полянке, уходили курить, и периметр оставался чист. Незаметно Грейс прошла до тропинки быстрым шагом и скрылась в золотистом сиянии еще не успевших опасть листьев. Уже в тени деревьев надела шляпу, которая превратила ее в ствол дерева для всех, кто не приглядывался бы. А тех, кто хотел бы увидеть ее в учебный час, в округе не было.

Грейс знала, что до остановки идти десять минут, но специально выбрала самый длинный путь, сворачивая на каждую тропинку. Спешить некуда, она все равно успеет. Куда важнее остаться для всех запертой в четырех стенах со статьей. Куда важнее затеряться, а лес Ластвилля скроет что угодно.

К остановке Грейс подошла за минуту до прибытия единственного за день нужного автобуса. Вышла из кустов как раз в тот момент, когда он заворачивал на пятачок асфальта, окруженный деревьями. Начинался дождь. Грейс так и не раскрыла зонт. Слишком заметный. Слишком яркий для нее, летний, слишком зеленый. Надо было взять черный у Осборна. Сошла бы за тучу.

Прежде чем зайти в автобус, Грейс огляделась. Осмотрела каждую лавочку, видневшуюся с остановки, попыталась разглядеть каждый кустик, окружавший дорогу. В салоне никого, кроме нее. Непопулярный маршрут. Приезжает всего несколько раз в неделю. Она заняла любимое место, самое незаметное, в конце автобуса, и закрыла глаза. Первый забег закончен успешно.

Грейс любила тишину. В тишине можно позволить извилинам работать спокойно, не боясь быть прерванными, отвлеченными посторонним звуком, и Грейс предалась размышлениям. Расписанные по минутам события, проверенные, обдуманные, поплыли перед глазами. Она вновь пробежалась по пунктам своего плана, рассмотрела каждый, и наконец убедилась в его безупречности. Иначе быть не могло. Иначе никогда не было. Вся жизнь — идеальный план.

Ластвилль за окном утопал в золоте. Тихий, старый и красивый, хранивший в себе столько тайн, о которых не догадывались даже жители. Грейс видела в каждой луже кровь, вытекшую из отрубленной на гильотине головы. В каждом дуновении ветра чудился ей отчаянный стон человека, томившегося в темнице. В каждом раскате грома слышались вопли заживо сожженных на кострах. Ластвилль долго был городом смерти, где ни у кого никогда не спрашивали о последнем желании. На площади сжигали ведьм, рубили головы, случались кровавые потасовки. Столько загубленных жизней хранили его красоты, что никто не хотел вспоминать об этом.

Грейс вышла за две остановки до конечной. Прежде моросивший дождь закончился. Она поправила пальто, шляпу, достала пачку сигарет и закурила. Она курила редко, пачку сигарет растягивала на месяцы. Никотин зажигал ее. Ум Грейс остер, но капризен. Его постоянно нужно будить, чтобы работал безошибочно, и совсем не важно, что для этого нужно сделать. Цель оправдывает средства.

Грейс прогуливалась неспешным шагом. Окраины Ластвилля, тихие, узкие, темные, не любили беготни. Люди уходили утром и оставляли дома в одиночестве дожидаться возвращения. Темневшие на солнце окна, казалось, становились печальными глазами, а двери — раскрытыми во вздохе печали ртами. Деревья на окраинах уже облетели, понимая, наверное, что их красота не привлечет внимания. Даже птицы не шумели в листве. Все молчало, и тишина нарушалась только глухим стуком невысоких каблуков по брусчатке. Удивительно замаскировалась смерть среди живых. Даже не заметишь, если не присмотришься.

Грейс не встретила ни одного человека по дороге в кафе, располагавшегося на первом этаже непримечательного дома, одного из дюжины, составлявшей последний оплот цивилизации Ластвилля. Незаметная табличка, никакой рекламы у входа. О кафе не знали даже некоторые люди, жившие рядом. Даже пыль с брусчатки не смахивалась. Казалось, что она выкрашена в серый.

Дверь открылась с тихим скрипом. Кафе встретило ароматом кофе и свежей выпечки. Непримечательный светло-зеленый интерьер, искусственные цветы на каждом столике и написанное от руки меню — заведение не зря не пользовалось популярностью. Дизайнер бы им не помешал. Если были средства, чтобы оплатить его работу.

Хозяин сразу же заметил Грейс, стоило той перешагнуть порог кафе. Расплылся в наиприятнейшей, но отдававшей приторностью, улыбке. Не зная имени, он помнил, где Грейс любит сидеть, и учтиво проводил до столика в углу, позабыв и о газете, которую читал за кассой, и об официанте, который вдруг не смог выполнить свой долг перед клиентом. Грейс улыбнулась в ответ. Внимание всегда приятно. А видеть, что твоя учтивость не осталась без внимания, — еще приятнее.

Прежде Грейс всегда заказывала крем-суп из брокколи. Знала, что это лучшее блюдо из всех, что могло предложить кафе, в котором не очень-то хорошо готовили. Но в этот день заказала овсяную кашу, самую обыкновенную, на воде, и чашку кофе. Удовольствие не должно мешать думать.

Хозяин принял заказ и ушел. Наконец наступило спокойствие. В кафе никогда не включали музыку. Тишина была гробовая.

Грейс откинулась на спинку потертого стула, поставила сумку рядом и пропустила чуть спутавшиеся от легкого ветра волосы сквозь пальцы. Она подумала, что неплохо было бы их отрезать снова, как в прошлом году. Голова с ними была тяжелая.

Повар суетился. Для Грейс достали красивые приборы, чашку с верхней полки, а кашу зачем-то украшали фруктами. Совсем ненужная красота, но людям приятнее видеть даже в невкусной каше что-то красивое. Официант поглядывал на Грейс испуганно, но в его темных глазках поблескивал интерес. Он еще думал, что взгляды могут очаровать. Грейс улыбнулась ему. Официант покраснел и продолжил укладывать яблочные дольки в кружок особенно сосредоточенно.

Грейс любила посещать только неизвестные никому магазины и кафе, ходить в них так часто, чтобы владельцы могли запомнить.

Усевшись поудобнее, Грейс достала из сумки книгу. Открыла, отлистнула до множества закладок и стала перечитывать любимые строки.

— А, Хайнлайн¹¹. Хороший писатель! — сказал вышедший из кухни и направлявшийся в уборную хозяин. Он не мог не остановиться у столика Грейс — долг вежливости.

— Он самый, мистер Хэрроу, — сказала Грейс, улыбнулась хозяину и закрыла книгу.

— Грустная книжка, конец печальный. Я думал, ее сейчас уже не найти. Сейчас и другой фантастики навалом.

— Да, но какие-то книги из прошлого и сейчас читают.

— Давно не видел ее в магазинах.

— Просто люди не любят книги без счастливого конца. Наверное, сейчас лучше на обложке писать, что все кончится хорошо, иначе никто даже не возьмется читать ее. Но есть и те, кто любит пострадать. Такие и читают.

— И ты относишься к ним? — пошутил мистер Хэрроу и оперся о стол. — Тебе не нравятся счастливые концы?

— Они неправдоподобны. Во всяком случае, не во всякой истории он нужен. Да и вообще, не могу сказать, что здесь конец грустный.

— Но Майкла Смита же, эм, вроде как забила толпа, а потом его семейка… Они же его съели, да?

Грейс улыбнулась.

— Там написано, что он развоплотился перед обезумевшей от его речи толпы, а потом друзья поглотили его.

— Так это то же самое! — хохотнул мистер Хэрроу.

Грейс улыбнулась, а потом спросила:

— А вы читали?

— Я? Не, я фантастику не люблю. Моя мать читала, когда хипповала в шестидесятых.

— Ваша мать была хиппи? Удивительно.

— Я не очень похож на такого, да? — посмеялся мистер Хэрроу, выпрямился и погладил круглый живот, обтянутый белой рубашкой.

— Это были не вы, а ваша мама.

— Точно. Все-таки капитализм и потребление мне больше по душе.

— Она рассказывала вам что-то об этом времени? — Грейс чуть подалась вперед.

— Да так, немного. Она бросила родителей в Рексеме¹², улетела в Соединенные Штаты, была на Вудстоке¹³, каталась по стране автостопом, рожала детей. — Он хмыкнул. — Потом, правда, вернулась, когда все это кончилось, а родители ее заболели. Вышла замуж, пошла работать. Все так, будто молодости и не было. Только музыка и была дельным во всей этой мишуре. А так — одни немытые наркоши в джинсах с бахромой, везде таскающие с собой книжки о восточных религиях и выкрикивающие лозунги о свободной любви.

— Разве они были бесполезные? Они ведь протестовали против войны.

— Их протест ничего не значил. Деньги значат больше.

— Они показали миру ценность свободы души.

— Души? А кому нужна-то такая свобода? — отшутился хозяин.

Грейс улыбнулась, ничего не ответила, а потом перевела тему. Разговаривать о разновидностях кофейных зерен, продающихся в Ластвилле, куда приятнее, чем об эпохе, которой Грейс никогда не видела.

— Принести еще чего-то? — спросил мистер Хэрроу, наконец отправляясь в уборную.

— Нет, мистер Хэрроу, не стоит. Спасибо за приятную беседу.

Он улыбнулся и ушел в уборную. А Грейс, почитав еще немного, убрала книжку в сумку и продолжила думать. Она проглядывала части плана и убеждалась в том, что все шло как никогда лучше. Ошибок быть не должно. Но вдруг план начал сыпаться.

Сначала Грейс заметила, как официант, вновь урвавший ее взгляд, зачем-то унес чашку кофе за другой столик. Посчитав, что замечание было бы неуместным, она промолчала, но почувствовала что-то неладное.

Грейс еще раз оглядела кафе. На вешалке висело всего одно, ее, пальто. День промозглый, никто бы не смог прийти в кафе без верхней одежды. Она осмотрелась еще, уделила внимание каждому стулу, но не заметила ни на одной спинке хотя бы пиджака. На полу ни единого следа. Может, это официант решил выпить кофе? Никто не подходил к столику. Хозяин ушел на кухню. В зале была одна Грейс и чашка кофе, от которого шел ароматный пар.

Грейс отвернулась к окну и пыталась высмотреть хотя бы одного прохожего, направлявшегося в кафе, но улицы были пусты. Такие унылые картины встречались в казавшихся Грейс шуточными вестернах. Пустыня, жгущее землю круглое солнце, кактус на горизонте и катящееся перекати-поле. И пусть Ластвилль не подходил под это описание, Грейс пришло на ум это сравнение.

Может, это для хозяина. Он выйдет из кухни и насладится плохим кофе. Может, ему хочется поговорить.

Звук открывшейся двери она услышала с опозданием — с секунду Грейс пребывала в роковом неведении. А когда наконец поняла, что случилось, боковым зрением увидела, как ни в чем ни бывало распахнулась дверь уборной и как и из нее вышел человек в черном брючном костюме.

Сначала он был похож на черное пятно, но потом прояснился. Грейс выловила каждую черту. Черные волосы хорошенько прилизаны, но все равно немного топорщатся на макушке. Невысокого роста, похож на спортсмена, почему-то сменившего спортивный костюм на дорогой костюм тройку. Руки в карманах пиджака. Шаг пружинистый, но тяжелый.

Молодой человек даже не взглянув в сторону Грейс, прошел к столику, где стояла чашка. У него не было никаких вещей, кроме газеты, которую он взял с соседнего столика и разложил во весь стол, даже отодвинув чашку в сторону.

Грейс надеялась, что ошиблась. Но ошибки быть не могло — все так, как она и предполагала. Глаза никогда не врали. А если бы они вдруг отказали, то аромат одеколона, пронесшийся мимо нее, убедил бы снова. Не ошиблась. Не могла.

Но как такое может быть? Среди белого дня, здесь? В такое-то время?

Это абсурд. Но разве жизнь — не абсурдна?

Ему на вид лет двадцать пять, может, чуть младше. Неаккуратный, словно вырезанный неумелым мастером профиль. Маленький нос, тонкие губы, длинные ресницы, большие глаза. Бледная кожа, не знающая солнца. Маленькие короткие пальцы, чуть покрасневшие в области воспаленных суставов. След от недавно снятого кольца на мизинце, еще немного красный. Пятна чернил на руках, не отмывшиеся в уборной. Ни часов, ни телефона. Только газета, разложенная постранично во весь стол, как скатерть, и чашка кофе, печально дожидавшаяся своего часа.

Он. Но почему здесь? И почему днем?

Миска каши и чашка кофе словно материализовались на столе. Грейс не заметила, что официант стоял рядом со столом дольше положенного. Так долго, будто бы решался сесть рядом, но понял-таки, что не лучшее время. Грейс бы не увидела его, даже если бы он сел ей на колени.

Грейс не видела, как официант ушел. Не поняла, как взяла в руку ложку и, даже не смотря вниз, начала есть отвратительнейшую кашу, не чувствуя вкуса. Кофе не пробудил. В висках пульсировало.

Молодой человек в костюме не спешил, почитывал газету строчку за строчкой, не пропуская ни одного объявления. Так зачитывался, что забывал о кофе, а когда вспоминал, то подносил чашку к губам, чтобы отпить кофе, и вновь возвращался к страницам жизни Ластвилля. Он был спокоен. Он был мертвецки спокоен.

Грейс не знала, сколько раз пробило ее сердце, прежде чем он встал, оставил чашку допитым залпом кофе, газету и деньги на столе, поправил пиджак и, засунув руки в карманы пиджака, пошел прочь.

Из кафе она вышла через три минуты и двадцать секунд после. Солнце светило тускло, а деревья уже отбрасывали длинные тени.

За крайними домами Ластвилля начиналось царство леса. Небольшой луг, тогда уже покрывшийся проплешинами, отделял город от его тьмы. Грейс перешагнула через невысокую ограду и оставила Ластвилль позади. Чуть проваливаясь в размоченную дождями землю, она шла через луг.

Грейс предполагала, что идти придется не по сухой брусчатке. Может, пробежаться по пыльным и покрытым паутиной ступенькам старых лестниц или утонуть по колено в луже, пробираясь к самым крайним, находившимся в низине, домам. Но никак не думала, что преодолеть придется размокшую в дождь целину. Куда же они ушли?

Грейс шла. Она знала — мистер Хэрроу, может, видел ее из окна. Зрелище все-таки занимательное: девушка в блестящих полусапожках, в новом пальто и шляпе, плетется по размокшей земле, утопая в грязи, следом за человеком, с которым не перекинулась в кафе ни словом.

Грейс не волновалась. Жизнь — это перформанс. Пусть смотрят.

Силуэт удалялся. Прямой, словно плывущий над грязью. Он шел уверенно, не оборачиваясь. Но Грейс знала — он ведет ее. И даже когда потеряла из виду, знала, что не заблудится.

Лес встретил холодом. Непрореженный, тихий и темный, словно вымерший, он пугал. Грейс слышала тихие шаги, удалявшие от нее, и шла следом. Но вскоре лес стих.

Тишиной страшны леса, окружавшие Ластвилль. Не пели птицы, не шумели деревья, не бежали ручьи. Родители пугали детей призраками, жившими в дуплах толстых стволов, и сами боялись заходить в леса. Домашние животные не сбегали в леса. Не каждая птица вила гнездо в его кронах.

Ноги Грейс вязли земле. Свежие следы проглядывались отчетливо. Небольшая нога, ботинки с неудобными треугольными носами. Уверенно нарисованный путь. Она бы так и шла по следам, если бы в какой-то момент они не кончились. Грейс опешила, остановилась, огляделась. Лес темный. Ни одного клочка света между стволами. Невозможно понять, куда идти. Тишина обступила.

Невозможно, просто никак нельзя потеряться. Это же лес Ластвилля. Он уже покорялся ей.

Вдруг под ногой вдруг раздался хруст. Грейс взглянула вниз и увидела расколовшееся под каблуком маленькое черное зеркальце. Она подняла его, посмотрела на себя в разбитое отражение и усмехнулась.

Темный лес закончился быстро. Уже через несколько минут пути солнечный свет стал все настойчивее пробиваться сквозь редевшие деревья, в битве с дождем потерявших большую часть оперения. Золотые лучи пятнами проявлялись на темной земле, и наконец засветили в полную силу. Лес расступался.

Грейс прошла прямо, свернула у большого дуба, в корнях которого сверкало второе, уже целое, зеркальце, обогнула поваленное дерево и очутилась на утоптанной тропинке. Здесь следы терялись в других, в десятках других следов, и старых, уже въевшихся в землю, и новых, размытых водой. Деревья склонялись к дорожке, укрывая проход меж собой от посторонних глаз. Вскоре они уступили место кустарникам. Грейс не остановилась, нашла лаз, вырезанный в одном из кустов, и пролезла сквозь ограду. За кустами, сверкающий в прямых солнечных лучах, разливался небольшой пруд. На противоположной стороне в тени раскидистых ветвей старого тополя стоял небольшой двухэтажный дом из темного, поросшего мхом и ползучими лианами, кирпича. Тучи обступили его.

Дом казался заброшенным, но явно им не был. Слишком много следов, припорошенных землей и листьями, вело к заросшей травой мощеной дорожке, слишком неаккуратно замаскированы жилые окна, занавешенные старыми шторами. Слишком редко обступили пруд высаженные кусты, чтобы скрыть разбитый у дома огородик.

Грейс обошла пахший тиной пруд, поднялась по треснувшим от времени ступеньками к двери и постучала по ней колотушкой, отполированной от прикосновений.

И как только дверь открыли, спросила:

— Где он?

Примечания

11

Роберт Энсон Хайнлайн — американский писатель, один из крупнейших писателей-фантастов, во многом определивший лицо современной научной фантастики. Автор множества фантастических романов, в том числе упомянутого в диалоге «Чужака в стране чужой».

12

Крупнейший город на севере Уэльса. Является административным центром графства Рексем.

13

Вудсток — легендарный музыкальный рок-фестиваль, проведенный в 1969 году. Его посетило полмиллиона человек, а на сцене выступили такие артисты как The Who, Джими Хендрикс и другие. Вудсток стал символом конца «эры» хиппи и начала сексуальной революции.