Северный свет

Дженнифер Доннелли, 2003

1906 год. Матильде 16 лет, и больше всего на свете она любит читать. Однако ей предстоит провести всю жизнь на ферме в Северных Лесах, хлопотать по хозяйству, стать женой и матерью, заботиться о семье. О другой судьбе нечего и мечтать. Зря учительница говорит, что у Мэтти есть талант и ей нужно уехать в Нью-Йорк, поступить в университет, стать писательницей… Устроившись на лето поработать в отель «Гленмор», Мэтти неожиданно становится хранительницей писем Грейс Браун, загадочно исчезнувшей девушки. Может ли быть, что, размышляя о жизни Грейс, Матильда решится изменить свою?

© 2003 by Jennifer Donnelly

© Канищева Е., Сумм Л., перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство «Розовый жираф», 2021

* * *

Меган —

выбравшейся из зачарованного леса

И пусть реченья многих мудрецов

Зовут к смирению — я не смирюсь.

Мой непокорный дух взметнется ввысь

И вызов бросит звездам в небесах.

Аделаида КрэпсиСаранак-Лейк, 1913

Когда в Северные Леса приходит лето, время замедляется. А в иные дни и вовсе останавливается. Небо, почти весь год серое, нависающее, превращается в голубой океан, безбрежный и такой яркий, что поневоле оставишь любую работу — развешиваешь ли мокрые простыни на веревке или чистишь бушель кукурузы на заднем крыльце — и уставишься ввысь поглазеть на него. Саранча гудит среди берез, маня прочь от солнца, под густые ветви, воздух замирает на жаре — плотный, насыщенный сладким ароматом бальзамного дерева.

Стоя на веранде «Гленмора», лучшего отеля на всем Большом Лосином озере, я говорю себе: сегодня, 12 июля 1906 года, четверг — один из таких дней. Время остановилось, красота и покой идеальных послеполуденных часов не иссякнут никогда. Туристы из Нью-Йорка в белых летних нарядах вечно будут играть на поляне в крокет. И старая миссис Эллис останется на веранде до конца времен, стуча тростью по перилам, требуя еще лимонада. И дети врачей и адвокатов из Ютики, Роума и Сиракьюса так и будут бегать по лесу, смеясь и вопя, опьяневшие от мороженого.

Я верю в это. Всем сердцем. У меня хорошо получается себя обманывать.

Получалось — пока Ада Бушар не вышла из холла и не сунула свою руку в мою. И миссис Моррисон, жена управляющего, тоже вышла и остановилась на верхней ступеньке. В другое время она бы нам уши надрала за то, что стоим без дела, но сейчас будто нас и не замечает. Руки скрещены на груди, глаза серые, тревожные, неотрывно глядят на причал. И на пароход, стоящий у причала.

— Это ведь «Зилфа», да, Мэтти? — шепчет мне Ада. — Они прочесывали озеро, да?

Я сжимаю ее руку.

— Вряд ли. Я так думаю, они только вдоль берега ищут. Стряпуха говорит, наверное, они заблудились, эта парочка. Не нашли в темноте дорогу и переночевали где-то под соснами, только и всего.

— Я боюсь, Мэтти. А ты нет?

Я не отвечаю. Бояться я, пожалуй, не боюсь, но и объяснить, что я чувствую, не сумею. Иногда слова ускользают от меня. Я прочла Международный словарь английского языка Вебстера почти целиком, и все-таки иногда верные слова не идут на ум, когда они так нужны.

Вот сейчас мне бы найти слово, обозначающее то чувство — холодное неприятное ощущение глубоко внутри, которое появляется, когда знаешь: происходит что-то такое, что изменит тебя целиком, и ты этого не хочешь, но ничего не можешь поделать. И ты понимаешь, в первый раз в жизни, в самый первый раз, что отныне появятся до того и после, было и будет. И еще понимаешь, что впредь будешь уже не совсем такой, какой была.

Должно быть, что-то в таком роде почувствовала Ева, когда надкусила яблоко. Или Гамлет, когда встретился с призраком отца. Или мальчик Иисус, когда кто-то усадил его и сообщил, что его папа — вовсе не плотник Иосиф.

Как же называется это чувство? Когда знание, страх и утрата смешиваются воедино? Страхомудрость? Ужаснознание? Крушеверие?

Стоя на открытой веранде под безмятежным небом — а пчелы лениво жужжат среди роз, и кардинал так внятно, так нежно поет на сосне, — я уговариваю себя: Ада — трусишка, она вечно тревожится без нужды. Ничего плохого не может случиться в «Гленморе», особенно в такой славный денек.

А потом я вижу, как от причала бежит, подхватив юбки, Стряпуха, бледная, запыхавшаяся, — и понимаю, что была не‐ права.

— Мэтти, отопри гостиную! — кричит она, будто не замечая постояльцев. — Живо, беги!

Я словно и не слышу. Уставилась на мистера Крэбба, механика с «Зилфы». Он поднимается по дорожке и несет на руках молодую женщину. Голова ее упала ему на грудь, словно сломанный цветок. С юбки течет вода.

— Ох, Мэтти, погляди! Боже мой, Мэтти, погляди на нее! — твердит Ада и обеими руками дергает и крутит свой передник.

— Тс-с, Ада! Она промокла, только и всего. Они заблудились на озере и… и лодка перевернулась, а они доплыли до берега, и она… должно быть, она в обмороке.

— Господи! — шепчет миссис Моррисон, прижимая руки к губам.

— Мэтти! Ада! Что стоите тут, как две ослицы! — Стряпуха, пыхтя, втаскивает свое тяжелое тело на верхнюю ступеньку. — Открой запасную комнату, Мэтти! Которая за гостиной. Задерни занавески и застели кровать старым покрывалом. Ада, ступай, свари кофе, наделай сэндвичей. В леднике ветчина и немного курятины. Пошевеливайтесь!

В гостиной дети играют в прятки. Я выгоняю их, отпираю дверь в маленькую спальню, где ночуют извозчики и речные капитаны, когда непогода не позволяет им продолжить путь. Спохватываюсь, что забыла про покрывало, бегу за ним в бельевую, возвращаюсь в комнатку, встряхиваю покрывало и успеваю расстелить его на голом матрасе как раз в тот момент, когда входит мистер Крэбб. Я и подушку принесла, и тяжелое теплое одеяло. Она же до мозга костей промерзла, проспав всю ночь в мокрой одежде.

Мистер Крэбб кладет ее на кровать. Стряпуха выпрямляет ей ноги и подсовывает под голову подушку. Входят Моррисоны. Следом за ними — мистер Сперри, владелец «Гленмора». Глядит на нее, бледнеет и выходит.

— Сейчас принесу грелку, и чай, и… и бренди, — предлагаю я, переводя взгляд со Стряпухи на миссис Моррисон, потом упираюсь взглядом в картину на стене. Куда угодно смотрю, только не на саму девушку. — Сбегать? Принести бренди?

— Тс-с, Мэтти. Ничего не нужно. Поздно, — говорит Стряпуха.

Тогда я заставляю себя посмотреть на девушку. Глаза у нее тусклые, пустые. Кожа сделалась желтой, как мускатное вино. Жуткий порез на лбу, губы в кровоподтеках. Вчера еще она сидела одиноко на веранде, теребила подол юбки. Я принесла стакан лимонада, потому что мне показалось, что на жаре ей стало нехорошо. Плату за лимонад я не брала: на вид она была не из богатых.

За моей спиной Стряпуха наседает на мистера Крэбба:

— А тот мужчина? Чарльз Джером?

— Пропал, и следу нет, — говорит он. — Во всяком случае, пока. Лодку мы нашли. Перевернулись, как пить дать. В Южной бухте.

— Надо связаться с семьей, — говорит миссис Моррисон. — Они в Олбани.

— Нет, оттуда только он, Джером, — уточняет Стряпуха. — А девочка из Южного Оцелика. Я смотрела в гостевой книге.

Миссис Моррисон кивает:

— Позвоню тамошней телефонистке. Пусть свяжет меня с магазином или отелем. Или с кем-то, кто может сообщить семье. Что же я им скажу? Боже, боже! Бедная ее мать! — она прижимает к глазам платок и почти выбегает из комнаты.

— Вечер еще не настанет, как ей придется звонить по второму разу, — предвещает Стряпуха. — По мне, так людям, которые не умеют плавать, нечего и соваться на озеро.

— Слишком самонадеянный, парень этот, — говорит мистер Моррисон. — Я его спросил, управится ли он с ботиком, и он сказал «да». Только чертов дурак-горожанин способен опрокинуть лодку в тихий день…

Он что-то еще говорит, но я не слышу. Словно железными обручами сдавило грудь. Я закрываю глаза и пытаюсь глубоко вдохнуть, но становится только хуже. С закрытыми глазами я вижу пачку писем, перевязанную голубой ленточкой. Письма, которые лежат в комнате наверху, под моим матрасом. Письма, которые я обещала сжечь. Так и вижу адрес на верхнем конверте: «Честеру Джиллету, 17½ Мейн-стрит, Кортленд, Нью-Йорк».

Стряпуха гонит меня прочь от покойницы.

— Мэтти, задерни занавески, как велено! — распоряжается она, потом складывает руки Грейс Браун на груди и опускает ей веки. — В кухне есть кофе. И сэндвичи, — говорит она мужчинам. — Подкрéпитесь?

— Лучше с собой возьмем, если не возражаете, миссис Хеннесси, — отвечает мистер Моррисон. — Нам снова в путь. Как только Сперри дозвонится до шерифа. Он и в «Мартин» тоже звонит. Попросит их глядеть в оба. И в «Хигби», и на другие дачи. На случай, если Джером выбрался на берег и заблудился в лесу.

— Его зовут не Чарльз Джером. Честер. Честер Джиллет! — эти слова у меня вырвались сами собой, и я не сумела их остановить.

— Откуда ты знаешь, Мэтти? — спрашивает Стряпуха.

Теперь все смотрят на меня — Стряпуха, мистер Моррисон и мистер Крэбб.

— Я… вроде бы я слышала, она его так называла, — бормочу я, внезапно перепугавшись.

Стряпуха подозрительно щурится.

— Ты что-то видела, Мэтти? Что-то знаешь, о чем и нам следует знать?

Что я видела? Слишком много я видела. Что я знаю? Только то, что за знание приходится чертовски дорого платить. Мисс Уилкокс, моя учительница, столькому научила меня. Почему же об этом никогда не предупреждала?