Авантюрист

Марина и Сергей Дяченко, 2000

Он виновен и осужден, он знает дату своей смерти. Сумеет ли Ретано Рекотарс отменить приговор? Успеет ли прожить жизнь за один год? Настоящую человеческую жизнь?

ГЛАВА 2

Молодая женщина сидела на широком подоконнике, обняв руками колени. Девчоночья поза была ей удобна и привычна; ничуть не заботясь о том, как ее легкомыслие может быть воспринято со стороны, женщина смотрела за окно — туда, где грохотали по булыжной мостовой пузатые кареты, расхаживали уличные торговцы, прогуливались богатые горожане и стайками носились чумазые дети.

По ту сторону стекла опустилась на подоконник оранжевая с черным бабочка. Женщина невольно задержала дыхание; казалось, с крыльев бабочки пристально глядят два черных недобрых глаза.

— Это «глаз мага», — сказала женщина вслух, хоть в комнате не было никого, кто услышал бы и ответил.

Некоторое время бабочка сидела, подрагивая крыльями, потом сорвалась и полетела — трепещущий оранжевый огонек.

Женщина вздрогнула, будто о чем-то вспомнив. Соскользнула с подоконника; дверь не стала дожидаться, пока она коснется ручки. Дверь распахнулась сама собой, в комнату без приглашения шагнула девочка или, скорее, девушка, потому что вошедшей было пятнадцать лет, тело ее понемногу обретало подобающие формы, но лицо оставалось вызывающе подростковым, угреватым, некрасивым и дерзким.

— Ты была в моей комнате? — спросила девушка вместо приветствия.

— Я принесла тебе книжки, — отозвалась женщина с подчеркнутым спокойствием.

— Я просила НЕ ПЕРЕСТУПАТЬ порога моей комнаты! — сказала девушка, и глаза ее сделались двумя голубыми щелями. — Никому, кроме прислуги!

— Считай, что я прислуга, — сухо усмехнулась женщина. — И я не трогала твоих вещей.

Девушка сжала губы. Женщина с тоской разглядывала ее лицо — знакомые черты дорогого ей человека претерпели здесь странное изменение, девочка казалась карикатурой на собственного отца.

Женщина подавила вздох:

— Где ты была вчера, Алана? В «Северной корове»?

— Почему бы мне там не быть, — фыркнула девушка с вызовом.

— Разве отец не просил тебя…

Девушка круто повернулась и пошла прочь, на лестницу. И, уже спустившись на несколько ступенек, обернулась:

— А ты, Танталь? «Притон», «кабак»… Ты что, никогда не ходила по кабакам?!

— Сегодня утром отец запретил привратнику выпускать тебя из дому, — устало бросила женщина в удаляющуюся гордую спину.

Девушка споткнулась. Обернулась, и сузившиеся глаза казались уже не голубыми, а черными:

— Чего?! Он… ну так… Так будет хуже! Будет хуже, так и передай!

И побежала вниз, подметая ступени подолом темного мятого платьица.

* * *

На закате распахнулась входная дверь, слуга поспешил в прихожую, на ходу кланяясь, не умея сдержать глупую улыбку от уха до уха:

— Добрый вечер, хозяин! Вернулись?

Женщина подавила желание бежать вслед за слугой. Поправила перед зеркалом прическу, пощипала себя за щеки — чтобы не вызывать беспокойства нездоровой бледностью — и только тогда вышла, остановилась на верхушке длинной лестницы, дожидаясь, пока человек со светлыми, наполовину седыми волосами поднимется по желтоватым, как клавиши, ступеням.

Это было своеобразным ритуалом. Она всегда дожидалась его здесь.

— Добрый вечер, Танталь.

— Добрый вечер, Эгерт…

Хорошо, что в вечернем полумраке он не может разглядеть ее лица. Ее безнадежно бледного лица с ввалившимися глазами, и невинная хитрость с пощипыванием щек ничего не может скрыть, тем более от него…

— Все в порядке, Эгерт?

Ее голос звучал тепло и ровно. Как обычно.

Он кивнул. Она взяла его под руку, пытаясь придумать какую-нибудь ничего не значащую фразу, но ничего подходящего не придумывалось; он молчал тоже, и так, в молчании, оба отправились в дальнюю комнату — самую большую и светлую спальню в доме.

На столе горел светильник. В глубоком кресле сидела женщина — ничей язык не повернулся бы назвать ее старухой. Черные тени лежали на белом, потрясающей красоты лице. Темные глаза смотрели в пространство.

— Привет, Тор, — ласково сказал Эгерт.

Сидящая улыбнулась и кивнула.

Вот уже три года она не делала ничего другого — сидела, глядя в пустоту перед собой, а услышав знакомый голос, улыбалась и кивала. Душа ее летала где-то так далеко, что даже самые близкие люди не могли до нее дозваться.

— Все в порядке, Тория, — спокойно подтвердила Танталь. И только внутри ее сжался невидимый комочек, та часть ее, что не любила лгать.

Женщина в кресле улыбнулась и кивнула снова.

— Мы пойдем, — глухо сказал Эгерт.

Женщина кивнула в третий раз.

Танталь и Эгерт вышли, осторожно прикрыв за собой дверь. В коридоре вежливо дожидалась сиделка — добрая женщина, приходившая вечером и уходившая утром, она сменила компаньонку, которая с утра и до вечера сторожит спокойствие госпожи Тории, балагурит в пустоту и читает вслух книги, до которых госпоже Тории нет никакого дела…

— Что случилось? — отрывисто спросил Эгерт, когда служанка убрала со стола недоеденный ужин.

«Все видит», — подумала Танталь устало.

— Алана?

— Заперлась в комнате. Я сказала ей, что ты…

Вертикальные морщины на белом лбу Эгерта сделались глубже.

— Да, я думал. Ты знаешь, как я надеялся, что она… Перерастет. Тем более после поездки в Каваррен…

— Каваррен пошел ей на пользу, — пробормотала Танталь, водя пальцем по узору на скатерти.

— Надо было ее пороть. — Эгерт нервно передернул плечами. — Когда все это началось… Надо было наступить себе на горло и…

— Ерунда, — меланхолично отозвалась Танталь. — Ты просто устал… ты устал сегодня.

— Отвезти ее в Каваррен, — Эгерт сплел пальцы, — изменить… обстановку… надолго. Я бы перебрался в Каваррен, но Корпус…

— Что тебе дороже — чужие мальчишки или собственная дочь?

Танталь сама удивилась словам, сорвавшимся с ее губ как бы между прочим. Как бы невпопад.

— Извини, — добавила она тихо. — Собственно, и переезд ничего не изменит. Мне так кажется.

Эгерт молчал.

— Извини, — повторила Танталь уже с беспокойством. — Я… я уже устала твердить тебе, что в этом нет твоей вины. Алана…

— Те дни ее сломили, — сказал Эгерт, глядя в стол. — Танталь, есть ли в этом доме человек, перед которым я не виноват?!

Наверху грохнула дверь. Послышался звон разбитой посуды, минуту спустя в столовую вбежала перепуганная служанка, и при виде ее окровавленного лица Эгерт поднялся из-за стола:

— Что?!

— Госпожа Алана, — служанка хлюпнула носом, — изволят… Ужинать не хотят, так посудой кидаются…

Танталь натянула платок на плечи. Непривычный, старушечий жест.

* * *

Поперек проезда стояла свинья.

Вероятно, то была королева свиней. Серая пятнистая туша занимала все пространство опущенного моста, от перил и до перил — а ведь мост не был узок, когда-то, в незапамятные времена, здесь свободно катались кареты!

Свинья неохотно посмотрела в мою сторону и отвернулась снова. Где ей было меня узнать — когда я последний раз навещал родовое гнездо, дедушка этой свиньи был еще розовым поросенком.

Тишина и упадок. Вздумай враги напасть на замок — вот он, берите голыми руками, вода во рву высохла, и мост не поднимается, потому как подъемный механизм проржавел до самого нутра…

С другой стороны, на кой ляд врагам старая развалина, призрак давней славы Рекотарсов?

— Уйди, — сказал я свинье. Та не обратила на меня никакого внимания — разве что серое ухо лениво дрогнуло, стряхивая муху.

* * *

…Куда возвращается путник, когда дорога намозолила ему ноги? Правильно, в отчий дом. Даже если вместо привратника его встретит серая свинья, вместо друзей — равнодушные собаки, а вместо заботливых родителей — располневший, подслеповатый слуга. Теперь, сидя перед камином в поросшем паутиной зале, я и не помнил толком, зачем так стремился сюда. Откуда взялась эта лживая надежда: вернусь, мол, домой, и все образуется, будто по воле мага.

Поместье, как и следовало ожидать, доходов не приносило никаких, жалкой ренты хватало только на прокорм домашним животным. В первый же вечер управляющий по имени Итер принес мне, вздыхая, груду пыльных расходных книжек; с отвращением пролистав мелко исписанные страницы, я отодвинул бухгалтерию прочь. Если старый слуга немножечко и крадет — что он, не имеет на это права?!

На другой день я открыл сундук со своими детскими вещами и среди школьных принадлежностей отыскал затейливо разукрашенный календарь. Лет двадцать назад я изготавливал его сам, под присмотром учителя — по краю деревянного круга хороводом вились цифры, ближе к центру были коряво выписаны названия месяцев, и каждый из них сопровождался подобающей иллюстрацией: в детстве я любил рисовать. Щекастое солнце перебирало щупальцами-лучами, вились косматые бороды ветров, из пузатых туч охапками сыпался нарисованный снег; я устало присел на краешек сундука, мне страшно захотелось туда, в двадцатилетней давности вечер, когда, выпучив от усердия глаза, я покрывал лаком уже готовую картинку…

А теперь я держу в руках собственную жизнь. Вернее, ее жалкий остаток, потому что от вынесения Приговора прошло уже две недели, а значит, жить мне осталось триста шестьдесят пять минус четырнадцать…

Я отыскал в письменном столе иголку и аккуратно отметил день, от которого, по воле Судьи, ведется столь важный для меня отсчет.

А потом кликнул Итера, оделся во все лучшее, нацепил шпагу, как подобает наследнику Рекотарсов, и отправился в поселок.

* * *

Староста поначалу перепугался — думал, бедняга, что я хочу скачать с него денег. Слово «подати» с некоторых пор резало мне слух, а потому я с милой улыбкой замял неприятный для обоих разговор. Староста развеселился, но тут же и притих, узнав, какие именно сведения меня интересуют. Почесал в круглой башке, потер лысую бровь, сказал с сомнением:

— Вы, господин Ретанаар, этого… Что магов в последние годы расплодилось — это правда, что тех крыс… При каждой деревеньке, куда ни сунься, теперь колдун сидит… Много и обманщиков, но есть и справные — хутор, если помните, ниже по речке, год назад наводнением смыло, среди сухого лета вдруг гроза, смыло подчистую, и я знаю, чьих рук дело, да только связываться с ним… Раньше болтали — перевелись, мол, маги, скучно стало и тяжко — так на вам, теперь весело, век бы такого веселья не видывать, сынишка мой сдуру повздорил с ЭТИМ — так назавтра молния средь двора как лупанет! Дырку прожгло, курицу убило, я быстренько подарки на телегу — и во двор ему, заразе, чтоб ему пусто было, а он щерится, лыбится, подарки принимает, ничего, мол, помни мою доброту, что только курицу поджарило тебе…

— ОН — это который? — небрежно поинтересовался я.

Староста поморщился:

— Имя его, батюшка, язык колет, горькое имечко… Я тебе на дощечке нацарапаю. Грамоте, по счастью, учен…

Я удивился таким предосторожностям; староста послал чумазого мальчишку за грифельной доской, долго трудился, помогая себе языком, и наконец продемонстрировал мне жуткими каракулями выведенное имя: «Черно Да Скоро».

— Правильно написал-то? — с сомнением поинтересовался я. — Уж больно имя какое-то…

— Так маг же, — пожал плечами староста. Видимо, это обстоятельство могло оправдать в его глазах любую странность — от непривычно звучащего имени до третьего уха на затылке.

— А живет где?

Староста не счел нужным скрывать гримасу отвращения.

* * *

На околице меня догнала старуха; я узнал ее. Сколько себя помню, а она все была старухой, неизменной, в темно-красном платке, с вислыми сиреневыми щеками и черными усиками над верхней губой. Жила знахарством, травами, мелким колдовством и сомнительными услугами по женской части.

— Гос… подин… Ежели к Черному пойдете, то не ходите ради Неба, тварь, он, простите, скотина распоследняя, потом не поймете, откуда беда… Ежели приворотное зелье — это и я могу, если кого-то со свету сжить… ну, труднее, но помогу тоже, а к Черному не ходите, у него не то что совести — подсовестка мелкого нету…

Старуха казалась по-настоящему встревоженной; на душе у меня царапнула непрошеная кошачья лапа, в то время как подбородок, гордый подбородок наследного Рекотарса сам собой задрался кверху. Старуха осеклась:

— Не хотела обидеть-то, господин… Не хотела…

Присела в неуклюжем подобии поклона, повернулась и затрусила прочь.

* * *

Дом был новехонький. Были в нем роскошь и щегольство, показное богатство и несомненный вкус, но отпечатка давних и славных времен, того особенного шарма, который самую захудалую развалюху способен превратить в Родовой Замок, — ничего этого не было и в помине. К благородной древности жилище господина Черно Да Скоро не имело никакого отношения: всего пару лет назад он изгнал из окрестностей соперника, колдуна помельче, и угнездился на холме со всем своим колдовским хозяйством.

Подниматься пришлось долго. Надо полагать, длинная и неудобная дорога вверх проложена исключительно для гостей — сам господин Черно не иначе как на помеле летает…

Перед воротами я остановился, но не из робости, а чтобы предаться ностальгии: вот так, согласно семейной легенде, на высоком холме стоял дом моего предка, Великого Мага Дамира, который был суров, но никого безвинно не обижал, знался с Прорицателями и самого Ларта Легиара, победителя Мора, держал одно время на побегушках…

Тем временем мое присутствие не осталось незамеченным. Черная ворона, бесстрашно сидевшая на воротах, покосилась на меня блестящим глазом и гаркнула, широко разевая клюв:

— Кто?!

Есть у меня недостаток — когда на меня орут, я сам начинаю орать в ответ.

— Кто?! — повторила ворона на повышенных тонах.

— Корова в манто! — рявкнул я, и ворона взмахнула крыльями, пытаясь удержать потерянное равновесие.

Некоторое время было тихо; ворона глядела в сторону, делая вид, что совсем меня не замечает. Потом скрипнули ворота; в образовавшейся щели показалась сперва рука с узкими ногтями на длинных пальцах, а потом и хозяин дома собственной персоной — а в том, что передо мной сам господин маг, сомневаться не приходилось, достаточно было один раз поймать взгляд цепких, раскосых, малость сумасшедших глаз.

В первую секунду мне показалось, что господин волшебник лыс, — голова его, голая, как яйцо, радостно ловила солнечные блики.

— Господин Черно Да Скоро? — осведомился я с церемонным поклоном.

Господин маг удивленно поднял бровь. Некоторое время мы смотрели друг на друга; хозяин высокого дома был немногим старше меня. Не годы проели плешь у него на макушке — продолговатый череп господина мага выскоблила до блеска острая бритва брадобрея.

— Чего? — переспросил наконец господин маг.

— Я хотел видеть господина Черно Да Скоро, — повторил я внятно и терпеливо. — Мне указали на ваш дом.

Длинное лицо моего собеседника сморщилось, будто он собирался расхохотаться. Зрачки раскосых глаз сошлись на переносице.

— Чонотакс Оро мое имя… Что касается черных, скорых и прочих эпитетов — не соблаговолите ли поцеловать в задницу вашего информатора?

Очень не люблю чувствовать себя дураком; именно это неприятное ощущение заставило меня закрыть глаза на грубость господина мага.

— Прошу прощения, — сказал я с самой милой улыбкой, на которую был способен. — Примите мои приветствия, любезный господин Чонотакс. С вами говорит правнук Великого Мага Дамира — возможно, вы слышали, что в замке у озера владычествует сейчас некий Ретанаар Рекотарс…

У него был совершенно непроницаемый взгляд. Как у лягушки. Он не снизошел не то что до поклона — даже до небрежного кивка. Как будто я сообщил ему, что пасу стадо овец на ближайшем лугу.

Я подавил раздражение. Разобидеться и уйти было проще всего, но вряд ли господин маг что-то от этого потеряет. Бритоголовому субъекту ничего от меня не надо, а вот у меня есть надобность, и значительная, я не красна девица, чтобы отказываться от обеда только потому, что рожа повара мне не по нраву…

— У меня дело к господину магу, — сказал я, твердо глядя в ничего не выражающие глаза. — Незамедлительное.

* * *

Мне, ожидавшему, что гостиная в доме мага обязательно погружена в полумрак, пришлось прикрыть ладонью глаза — так туго било в окна солнце. Три больших зеркала отбрасывали солнечные лучи, на высоком потолке лежали три овальных световых пятна, и я не рискнул бы назвать их зайчиками. Ничего прыгуче-игривого в них не было, это были в лучшем случае «солнечные хряки», а то и вовсе «солнечные коровы», массивные, обрюзгшие, почему-то неприятные на вид; у меня, во всяком случае, сразу же заныл затылок.

Мне было предложено кресло, по удобству сравнимое с пыточной скамьей. Впрочем, я и ожидал подвоха — а потому сделал вид, будто устроился вольготно.

Минут десять полагалось говорить ни о чем, хвалиться древностью рода и разглядывать висящее на стенах оружие; так, во всяком случае, я привык поступать, посещая в странствиях чей-нибудь кичливый замок. Господин Черно Да Скоро — вот приклеилось имечко, мысленно я называл своего собеседника именно так — этот самый господин оружия на стенах не держал, украшением служили развешанные тут и там пучки грубых ниток, напоминающие колтуны нечистых волос, и разглядывать их у меня не было никакой охоты.

Черно Да Скоро сидел напротив, за низким столиком, уперев локти в резную столешницу и положив подбородок на сплетенные пальцы. Чуть позже я узнал, что во всех случаях жизни он сидит только так — как будто слабая шея его не в состоянии выдерживать груз бритой головы, как будто обязательно нужно найти другую опору. Раскосые черные глаза сверлили меня насквозь — и при этом по-прежнему ничего не выражали. Ни вопроса, ни любопытства, ни даже насмешки.

— Любезный господин Чонотакс…

Я перевел дыхание и подумал, что, если каждая новая фраза будет даваться мне с таким трудом, разговор, пожалуй, не сложится.

Я рассчитывал получить нужные сведения, при этом ни единым намеком не раскрывая собственных печальных обстоятельств. Интересующей меня темой был Судья вообще, конкретным примером — некая юная дама, незаменимая с точки зрения сердечной привязанности и угодившая в Судную камеру, после того как своими руками зарезала ревнивца-мужа. Дама получила приговор с отсрочкой — я надеялся выяснить, кто из ныне живущих магов пролил бы свет на ее теперешнюю судьбу. На самого Черно надежда была невелика — после рассказов старосты он представлялся мне скорее самоуверенным провинциалом, нежели сколько-нибудь серьезным волшебником…

Время было начинать рассказ, но слова не шли с языка. Мы молчали минуту, пять минут, четверть часа; для хозяина, в чьем доме объявился неожиданный гость, это уже достаточный срок для того, чтобы начать беспокойно ерзать: а в чем, собственно, дело?

Черно Да Скоро сидел неподвижно, как изваяние. И не сводил с меня взгляда, так что ерзать приходилось мне.

— Любезный, э-э-э, господин… Чонотакс. Меня привела к вам… необходимость проконсультироваться со сведущим в магии человеком. Вы, конечно же, знаете, что род мой берет начало от мага исключительной силы и заслуг, — однако ни сам я, ни покойный батюшка… к сожалению, к этой области… не имели… касательства. Вы знаете также…

— Давай на «ты», — негромко предложил Черно.

Меня трудно сбить с толку, но теперь я растерялся. И не сразу смог эту растерянность скрыть.

— Давай на «ты», — повторил Черно, и его неподвижные глаза впервые за все это время мигнули. — Дело-то действительно есть; чем болтать — давай сразу и по-простому.

Я молчал. Мне очень не нравилось, когда инициатива так запросто уплывала к собеседнику, да и предложения сделать что-либо «по-простому» не радовали меня никогда.

Черно сильнее налег подбородком на пальцы — теперь его раскосые глаза смотрели чуть исподлобья.

— Не вертись — не отвертишься… Замок развалился, имение оскудело — или ты от хорошей жизни бродяжничаешь? Чего ты по миру искал, не мое, конечно, дело, но что приволок петлю на шее — это заметно… Не сразу и не всякому глазу, но видно, Ретано, отметили тебя от щедрот, давай рассказывай, а байки я и сам выдумывать могу…

Я поморщился — слишком уж ярко бил отраженный зеркалами свет. Слишком уж резко.

Господин маг был чересчур волен в выражениях. Ретанаар Рекотарс никогда не «бродяжничал». Он странствовал инкогнито. Хорошее слово «инкогнито», покрывает все неизбежные шероховатости, вот только больно уязвимо для болтливых языков…

Черно наблюдал, как я пытаюсь сообразить, кто и где меня разоблачил; он заранее был уверен, что все мои попытки тщетны.

— Оставь, Ретано. Тебе нет смысла меня обманывать. Я тебе нужен, а не ты мне… Выкладывай.

Я вполне мог раскланяться и уйти. Но за пазухой у меня лежал круглый деревянный календарь: с первого взгляда кажется, что дней в году полным-полно, но для человеческой жизни все-таки недостаточно, даже если не принимать во внимание уже истекшие две недели…

Я остался.

Солнце, по моим расчетам, давно клонилось к западу, но зеркала все ловили жадной поверхностью горячие полуденные лучи, и всякий раз, когда в своей повести я хотел чуть-чуть отступить от действительности, язык отказывался мне повиноваться. Зеркала грубо и прямолинейно высвечивали правду, подавляя и отсекая все остальное; мне не удавалось приукрасить рассказ ни единой выдуманной деталью. Ловко устраиваются господа маги, но тем не менее выкладывать бритоголовому Черно все подробности последнего приключения не входило в мои планы.

— Эту часть рассказа мы пропускаем, — говорил я небрежно, не отводя глаз, — пропускаем, как не имеющую отношения к делу…

Черно морщился, но молчал. Я не стал посвящать его в историю со сборщиком налогов, смолчал о тюремных вшах и о предложении, с которым обратилась ко мне Тиса по кличке Матрасница, но в остальном мой рассказ был довольно подробным, и, доведя его до конца, я испытал нечто вроде облегчения.

Черно Да Скоро сидел, навалившись подбородком на сплетенные пальцы. Глаза его сделались совсем узкими, будто прорези маски.

— Еще раз, подробно. Что он сказал?

Я вздохнул. Речь Судьи по-прежнему помнилась мне до последнего слова.

— «Дорожка твоя в тину, Ретано, — начал я с отвращением. — Ты уже в грязи по пояс — а там и в крови измараешься…» Ну, здесь небольшой пропуск, а затем…

— Никаких пропусков! — рявкнул Черно, и на бритом черепе прыгнули солнечные блики. — НИКАКИХ пропусков в тексте Приговора, неужели не ясно?!

Я заколебался. События повернулись совсем не так, как я рассчитывал — но, сказав «а», следует помнить и о прочих буквах алфавита. Явившись к лекарю с непристойной болезнью, поздно краснеть и утаивать симптомы.

— «Сборщик податей, — выговорил я через силу, — повесился на воротах, кто-то скажет — поделом, но смерть его на тебе, Ретано. Ты тот же разбойник — где лесной душегуб просто перерезает горло, ты плетешь удавку жестоких выдумок. Год тебе гулять. По истечении срока казнен будешь… Я сказал, ты слышал, Ретанаар Рекотарс. Это все».

Минуту в ярко освещенной комнате было тихо. Черно не смотрел на меня — глядел в сторону, шевеля губами, с сомнением морщась, будто решая в уме сложную арифметическую задачу.

— Так что? — не выдержал я наконец.

— Ничего, — отозвался Черно с неожиданной беспечностью. — Ты, понятно, хочешь, чтобы никакие Судьи над твоей душой не стояли, а?

У меня внезапно перехватило дыхание. Слишком легко прозвучали эти слова. Слишком непринужденно.

— Никто не вправе судить меня, — сказал я глухо. — Надо будет — сам за себя отвечу…

— Понимаю. — Черно кивнул. — Ты хочешь, чтобы я это сделал? Снял с тебя Приговор?

— А ты можешь? — не удержался я.

Он улыбнулся.

Лицо его, лишенное выражения, вдруг преобразилось. Окрасилось нескрываемым довольством, темные глаза вспыхнули, рот растянулся до ушей.

— Могу.

Некоторое время мы молчали. Черно смотрел на меня, как сытый кот на обомлевшую мышь: расслабленно, с удовольствием, с какой-то даже отеческой грустью.

— Я могу это сделать, Ретано… Считай, что тебе повезло. Но и мне повезло тоже — потому как даром, сам понимаешь, такие услуги никто не оказывает…

— Сколько? — спросил я механически. Сердце мое трепыхнулось от радости: так просто?!

Черно растянул рот еще шире — хоть это, казалось, было уже невозможно:

— Экий ты практичный… Нисколько. Отслужи.

Оскорбление — как черствый ломоть хлеба. Так просто его не проглотишь.

— Милостивый государь, — сказал я с отвращением, — заведите собаку, и пусть она вам служит. Или ваше последнее слово обращено к потомку Рекотарсов?!

— А что я такого сказал? — удивился Черно.

Я сдержался.

В комнате снова повисло молчание; солнечные пятна лежали на потолке как пришитые. Как будто здесь, в комнате с зеркалами, время не течет.

— Странные вы люди, — пробормотал Черно, обращаясь как бы к самому себе. — Собирать чужие налоги в личине фальшивого сборщика — это вот естественно для потомка Рекотарсов… А все прочее…

— Я заплачу, — сказал я зло. — Сколько скажешь, столько заплачу… «Все прочее» — не твое… дело.

Я хотел сказать «не твое собачье дело», но вовремя сдержался.

— Какие мы гордые, — пробормотал Черно Да Скоро, и, кажется, он был огорчен. Вся его бесстрастная физиономия как-то потемнела, и опустились кончики длинного рта. — Ладно… Знаешь, сколько это будет стоить?

— Я заплачу, — повторил я высокомерно, и тогда он назвал сумму.

Некоторое время я просто смотрел ему в глаза. С немым упреком; проще всего было предположить, что я ослышался.

— Сколько-сколько?!

Он повторил.

— Ясно, — сказал я шепотом. — Ничего ты не можешь. Цену набиваешь, паясничаешь, ты, колдун…

— Я сказал, а ты слышал, — пробормотал Черно знакомым до дрожи голосом Судьи. — Это все.

Я облизнул губы. На секунду мне поверилось, что Черно — это и есть Судья, только в другом обличье.

Он усмехнулся. Узкие глаза на мгновение вспыхнули — и тогда я понял, что нет, он не Судья, но он и не паясничает. Это я ошибся — передо мной вовсе не средней руки колдунишка. Чонотакс Оро знает себе цену и назначает плату за стоящий, по его мнению, товар.

Но и для меня товар ничего себе — жизнь…

— Совесть имей, — сказал я внезапно охрипшим голосом. — Я столько… у меня таких денег нет.

Он криво усмехнулся:

— Про первое мое предложение… помнишь?

— Нет, — сказал я холодно.

Чонотакс пожал плечами:

— Тогда замок продай. Какой-нибудь купец богатый, может быть, с родословной и купит…

— С родословной?!

— А мало ли дураков лезет в аристократы?

Я не нашелся что ответить. Солнце било в окно, отраженные лучи заставляли болезненно щуриться; я вдруг почувствовал, что мои глаза устали, саднят и слезятся.

— Погаси, — выдавил я, прикрывая лицо ладонью. — Хватит…

Солнце село в течение минуты. В зеркалах отразился умиротворенный золотистый закат, а я почти ослеп. Непросто после яркого света переключиться на полумрак; я видел только силуэт Черно. Маг — а он был-таки магом! — стоял у окна, спиной ко мне, и смотрел в сад.

— Ты точно можешь это сделать? — спросил я беспомощно.

Черный силуэт в квадрате окна пожал острым плечом:

— У Судьи свои сильные стороны, у меня — свои.

— Сбавишь цену?

Он обернулся. Теперь бритый череп отсвечивал мягко, матово, в теплых закатных тонах.

— Не сбавлю. Не хочешь служить — так ищи деньги… или думай. Головой.

Я промолчал.

— Думайте, Ретанаар Рекотарс, — официальным тоном повторил тот, кого звали Чонотакс Оро. — Думайте… все в ваших руках.

В окно влетела ворона, сделала круг под потолком и оттуда, с высоты, торжественно нагадила мне на колено.

* * *

Всю неделю, прошедшую после посещения Чонотакса Оро, мной владела неуместная взвинченная веселость. Я искренне хвалил себя за смекалку, позволившую отыскать выход из полной, казалось бы, безысходности; теперь передо мной была новая задача, непростая, но бесхитростная: раздобыть к сроку назначенную Чонотаксом сумму.

Всю неделю я пропивал последние деньги, гулял и веселился на всю округу, так что даже на самом распоследнем хуторе знали, что это «господин Ретано домой возвратимшись». Потом деньги кончились, наступило похмелье, я извлек на свет свой деревянный календарик и с ужасом увидел, что моя отмеренная жизнь сократилась еще на семь дней.

Идею о продаже замка я с ходу отмел, как циничную, — подобные бредни могли поселиться только в бритой голове корыстолюбивого Черно Да Скоро. Из других способов добычи денег мне на ум приходили почему-то кладоискательство, грабеж на большой дороге и шулерская игра в карты. Я прекрасно знал, что первое подчас бесполезно, второе — противно и опасно, а третье недостойно Рекотарса; мое радужное настроение улетучилось, и на смену ему явилась глухая тоска. Я в который раз пожалел, что, в отличие от легендарного предка, не способен к магии и не учен ее премудростям.

Много десятилетий тому назад Великий Маг Дамир, чье мужественное, чуть усталое лицо смотрело сейчас с трех разных портретов на стенах обветшавшего замка, много лет назад этот во всех отношениях замечательный человек одолел свирепого дракона, поселившегося во владениях барона Химециуса. Требовало чудовище жертв или нет — о том история умалчивает, но я склонен считать, что требовало-таки, это кажется логичным, у барона, как-никак, подрастали две красавицы-дочери, а сын был еще слишком мал, чтобы сесть на коня и взять в руки оружие…

Вот тогда-то в замке и появился Великий Маг Дамир, сопровождаемый верным слугой. А чуть позже появилась вот эта гравюра, изображающая моего предка в момент, когда он протыкает бестию копьем…

Я ближе пододвинул свечку.

Гравюра исполнена была любовно и тщательно — я видел гневное лицо своего предка, харю чудовища, совсем по-человечески искаженную злобой и страхом, и даже местность мог узнать — да, это южная оконечность охотничьих угодий, мне не раз случалось гулять там еще подростком. Помнится, в те времена я всякую свободную минуту посвящал фехтованию и, выхватив из ножен шпагу, самозабвенно играл в Мага Дамира, и от моих игрищ пострадал не один куст дикой малины…

Если бы мой предок Дамир мог услышать меня и прийти мне на помощь — разве понадобилось бы мне вступать в сделку с Черно Да Скоро?!

Тощая свечка догорала. Единственная свечка посреди темного, заброшенного, облупившегося замка…

Я вздрогнул.

Старый Итер давно спал в своей каморке — и все же я явственно услышал, как наверху, в запертых спальнях, тяжело отдаются чьи-то шаги. Вниз по лестнице…

Я никогда не был трусом.

Шаги остановились у двери, ведущей в кабинет. Шорох, будто от большой раскрытой книги; тяжелый вздох.

Тишина. Я сдержал дрожь.

Там, за порогом, никого нет. Это вздыхает замок.