Золотое лето

Галина Гончарова, 2022

Заключительная часть популярной тетралогии Галины Гончаровой. Читатели наконец-то узнают финал истории! Чаши весов качаются, а равновесие никак не наступает. Где же оно? В Русину пришло теплое, солнечное и золотое лето, а вот мира и покоя на земле нет. И продолжает литься кровь, и продолжают греметь орудия. В гражданской войне жизнь человека дешевле пули. Даже если это жизнь императрицы. Но и в России Анне скучать не приходится. Не оставляют ее в покое ни свекровь, ни враги Бориса Савойского. С чем-то подарок Хеллы может справиться, а что-то и богам неподвластно. И не могут боги отменить свои слова. Пришло лето. Девушкам пора уходить на перерождение. Или есть возможность еще немного задержаться? Этого не знают даже боги. Они могут играть людьми, но предсказать человеческие поступки иногда и им не под силу. Сумеют ли девушки удивить богов и выиграть свою жизнь? Они постараются. Ради детей.

Глава 1

Прекрасные сласти давали в саду^[1]

Яна, Русина

— Мама, мамочка…

Гошка повис у женщины на шее, словно камень. И точно так же Яне хотелось сейчас уйти на дно. Куда-нибудь в глубокое темное озеро. Туда, где тихо, спокойно, безопасно… где никто не сможет разлучить ее с сыном! Где не надо будет расцеплять руки и уходить.

Где можно будет остаться навсегда.

Вместе.

Ее мальчик плакал.

И за эти слезы она готова была убивать и умирать… вот второе ей сделать и придется. И хорошо, если ее сын будет подальше отсюда в эту минуту. Ни к чему ему видеть смерть матери.

Не надо…

Это единственное, что могло заставить Яну отпустить мальчика. Только это. И улыбаться. Храбро и спокойно улыбаться, хотя на душе даже не кошки скребли — там целый приют для бездомных зверей прописался. И активно разрывал эту самую душу когтями.

Чего ей стоило не плакать?

Шпильки стоило.

Всего лишь одной намертво сжатой в кулаке шпильки, которая сейчас до крови впилась в ладонь, пробила кожу и причиняла острую боль. Но это было не важно. Лишь бы держаться…

— Солнышко мое родное… я обещаю, что приеду! Ты отправишься с дядей Федей и будешь меня ждать. Учиться будешь, а я постараюсь побыстрее.

— Мамочка, почему нельзя поехать вместе?

— Георгий Петрович, вы прекрасно знаете почему.

Гошка знал.

И знал, когда мама начинает говорить таким тоном, лучше не связываться. Переспорить ее все равно не выйдет. А вот потом можно и что-то свое решить.

— Мама…

И прижаться покрепче. Вдохнуть еще раз этот особенный, родной запах. Каждый ребенок знает свою маму. Каждый любимый ребенок…

Ее голос, глаза, руки, запах, ее улыбку. И все это дарует ему ощущение безопасности.

Мама рядом.

Ничего плохого случиться не может.

Яна последний раз поцеловала сына, подмигнула Мишке и Машке. Помахала рукой Топычу. Они все уже были в вагоне, и только они с Гошкой обнимались на перроне, не в силах оторваться друг от друга.

— Люблю тебя, сынок…

Последний поцелуй во влажные от слез щечки — и решительное движение руки. Как же тяжело осознавать, что она никогда, никогда его больше не увидит.

Какое же это страшное слово — никогда.

Но Гошка будет жить!

Он будет жить, радоваться, учиться, смеяться, потом женится, и у него будут дети. А у нее внуки. Она их и не увидит никогда (опять, опять это жуткое слово), но разве это важно?

А может, еще и удастся договориться с Хеллой? Может, ей новая сова нужна? В Русину? Яна и на веточке посидит, она не гордая! Посмотрит на сына издали или там волчицей побегает… да хоть и ковриком у порога полежит! Лишь бы знать, что с ее мальчиком все хорошо.

Лишь бы беречь его. И в жизни, и после смерти.

Яна стояла на перроне до последнего. Пока паровоз не превратился в точку. Пока даже дым не растаял в синей дали. А потом повернулась к Валежному, который не трогал ее. До последней секунды не трогал, давая пережить и разлуку, и боль утраты…

— Что у нас по плану, тор генерал?

— Ваш приезд, ваше императорское величество.

— Замечательно. Только принесите мне чистый бинт.

— Бинт, ваше императорское величество?

Яна криво усмехнулась — и разжала ладонь, показывая, как впились под кожу острые металлические кончики шпильки. Валежный даже поморщился. Крикнул, чтобы принесли все потребное и привели доктора, но Яна справилась сама. Даже с улыбочкой.

Левая рука болела немилосердно. Шпилька вонзилась глубоко. А стоило ее выдернуть — потекла кровь. Ну и ладно, не смертельное ранение.

Прибежавший медик что-то закудахтал, Яна осмотрела содержимое его чемодана, выдернула склянку с медицинским спиртом и от души плеснула на рану. Ощущение было — как жидким огнем по коже. Еще бы внутрь принять… но это уже — нельзя.

Впрочем, Яна была рада боли. Она очень хорошо отвлекала от душевных терзаний.

Гошка, сын мой родной…

Один раз мать предала тебя.

Один раз поставила свои интересы вперед твоих.

Больше я так не поступлю. Даже если я сломаюсь, это не важно. Важно, что у тебя все будет хорошо. А я… а мне уже и немного осталось. Месяца три, не больше. Лето наступает…

* * *

— Почему?!

Гошка ревел от души и не собирался сдерживаться. Сложно разлучаться с мамой.

И взрослому-то сложно, а уж маленькому, беспомощному и беззащитному, терять единственного родного человека… и не говорите, что это на время! Больно каждый раз! Вне зависимости от времени и возраста!

Федор Михайлович плюнул на все. На титулы, на звания, на то, что Гошка — Воронов, может, единственный наследник династии…

Алексеев?

Да кто там будет слушать какого-то Алексеева? Тьфу на него три раза! Даже если он с главной колокольни страны орать будет, Гошка — все одно Воронов. Сын последней императрицы Русины. А закон… слово Анны — и есть закон.

Купец подхватил мальчишку, прижал к себе покрепче и как мог убедительно заговорил:

— Гоша, сынок, она приедет.

— Правда?

— Она обещала?

Гошка всхлипнул и покачал головой.

— Н-нет… мама сказала, что все для меня сделает. И любить будет. А когда заберет — не сказала.

Федор Михайлович скрипнул зубами.

Все он знал, все понимал, но тора Яна! Неужели нельзя было соврать малышу?! Ну хоть какие-то сроки назвать? Хоть год! Уж что-то решилось бы за год, нет?

И тут же сам себе ответил.

Нельзя.

Рано или поздно дети вырастают. Понять ложь они могут, и принять могут, и сами лгать будут, но простить своих родителей? Простить за этот обман?

Никогда.

— Это потому, Гоша, что ей сейчас очень трудное и страшное дело предстоит. Страну с колен поднимать — не выдох сделать…

— Знаю. А еще мама сказала, что я — ее уязвимое место. И ради меня она что угодно сделает.

— И это не тайна. А потому побереги себя, малыш. И я тебя поберегу. Если ты рядом с ней останешься, и она о деле думать не сможет, и ты в опасности будешь. Знаешь, сколько людей тебя захотят использовать? Даже представить страшно. А если похитит кто? Обидит? Вот мама тебя и отослала. А по срокам ничего не сказала, потому как и сама точно не знает. Уж очень тяжкое ей дело предстоит. Тут не скажешь — месяц или год уйдет.

Гошка длинно вздохнул и прижался поближе к купцу. Федор Михайлович погладил короткий хохолок на макушке мальчика.

— Все можно исправить, пока мы живы, Георгий. Все можно исправить.

— Правда?

— Правда.

Только вот утешить мальчика могли совсем другие слова.

Что мама придет, заберет его, что все будет хорошо. А их-то Федор Михайлович и не мог произнести. Словно горло петлей сдавило.

— Давай помолимся, Георгий. Чтобы все у нее получилось.

— Д-да… пусть все п-получится…

— Твоя мама все сделает, чтобы вернуться за тобой. Она тебя любит. Просто так уж получается, родись она в обычной семье, было бы и легче и проще. Но кровь диктует и спрашивает. Тора Яна могла бы предать, уйти, сбежать, но тогда бы она не была твоей мамой. Она бы сломалась, и ты первый рано или поздно не простил бы ей этого поступка. Как рано или поздно не простишь себе какой-то слабости. Ты ведь не просто Алексеев, ты ее сын и Воронов. В твоей крови право и власть древней фамилии. А власть — это не только привилегии. Это ответственность.

И снова Гошка не стал возражать.

Любит… мама постоянно говорила, как она его любит. И не просто говорила — доказывала делом. Приехала, спасла его, увезла от войны… собой пожертвовала ради сына. Это не пустые слова, это настоящая любовь.

Мамочка, я тебя тоже люблю. Побереги себя, пожалуйста…

* * *

Тор Изюмский мерил шагами площадь.

Нервничал.

Когда Валежный прислал ему письмо, он и глазам-то своим не поверил. Чудо?

Больше, чем чудо!

Или — подделка? Мистификация?

Это тоже возможно… верить не хотелось, но Валежный был до боли, до крови предан Русине. И если для того, чтобы она жила, нужна фальшивка… он не поленится таковую состряпать.

Или все же?..

Ответа не было.

Николай Николаевич так и не смог замереть на одном месте. Только когда медленно подкатил к перрону паровоз, тянущий шесть вагонов, он опомнился, встряхнулся — и вытянулся по стойке «смирно».

Грянул марш.

Медленно, очень медленно, словно время вдруг стало киселем, сквозь который продирались липкие жирные мухи, двое солдат соскочили на перрон, приоткрыли дверцу и приставили лесенку.

И взяли на караул^[2].

Первым из вагона молодцевато выскочил тор Валежный. И помещик Николай Изюмский, глядя в его глаза, вдруг успокоился.

А ведь и верно.

Все будет хорошо?

Она выпрыгнула из вагона так легко, словно ничего не весила. Не стала медленно спускаться по лесенке, придерживая пышную юбку, да и юбки никакой не было.

А что было?

А был тот самый брючный костюм. Да-да, тот самый, пошитый еще в Ирольске и проехавший с Яной через всю Русину. Валежный уговаривал ее надеть нечто «более приличествующее статусу», но генерала разгромили подчистую. Может быть, впервые в жизни.

Яна насмешливо подняла бровь и поинтересовалась, как ей в платье воевать, убегать, падать, перекатываться, стрелять… не желает ли тор генерал опробовать сие? Не на себе, так на ком-то из своих людей.

Ах, не придется защищаться?

Тор генерал, мой отец тоже так думал. А я лучше с пистолетом похожу. Так, для душевного спокойствия… кстати, не хотите ли кобуру на пояс к платью привесить? Нет? Стиль не тот?

Валежный понял, что не победит, и проявил мудрость полководца. Пошел в обход.

Яна отказалась от платья?

Ну так сделаем все возможное, чтобы она в остальном не отходила от канона. Найдем куафера, который уложит волосы в сложную прическу, найдем драгоценности, которые соответствуют статусу, не кольца, кольцо может быть лишь одно, но серьги? Возможно, колье?

Да и костюм костюму рознь, закажем попросту мундир для ее императорского величества. А что?

Она же официально является шефом полка, правда, не этого, но… разве теперь важно? Валежный просто приказал пошить мундир на ее величество — и Яна не стала отказываться.

Оговорила для себя пошив еще одного костюма — и только.

Но форма была еще не готова, построить мундир в нынешние непростые времена сложно. Галун, басон, шевроны, выпушка… да много чего! И сукно возьмешь не всякое, и шить надо бы не кривыми руками…

А представляться народу необходимо.

Яна обвела взглядом перрон.

Нет, не было у нее Аниной харизмы. И привычки подчинять себе людей тоже не было. Но сейчас и не надо. С какой надеждой на нее смотрели собравшиеся… у Яны комок в горле застрял. Пришлось судорожно сглатывать и давиться желчью.

Она вдруг поняла, что Валежный был прав.

Не в войске, не когда ехала к границе, а вот именно сейчас поняла. Сердцем ощутила. Прочувствовала до самого нутра.

Когда стояла на перроне, когда люди смотрели на нее, и в глазах у всех читалось одно и то же.

Останови ЭТО. Пожалуйста…

Довольно безумия, хватит гражданской войны, дай нам мир, дай нам хлеб, спокойствие, безопасность… мы не хотим бояться за своих детей!

Да, трава для коней, вода для людей, будущее для детей. Война и революция лишали всего. И самое страшное — последнего. И детей, и будущего.

А осознав происходящее, Яна едва не застонала.

Люди, да вы что?! Я же… я не смогу, не справлюсь, я обычный человек…

Больше всего ей сейчас хотелось нырнуть под вагон — и помчаться куда глаза глядят. И поверьте, ее не догнали бы и на гоночном автомобиле. Но…

Нельзя.

Яна медленно расправила плечи, подняла руку вверх и улыбнулась. Ладонь ее была видна очень хорошо. Перевязанная белым бинтом, с красной капелькой крови в центре. Проступила…

И тишина.

Такая, что шпилька упади — слышно будет. Даже дыхание все затаили.

— Народ мой! Здесь и сейчас я прошу у вас прощения.

Медленно, при всех, на грязном перроне, опустилась на колени императрица Русины.

Опустилась на колени перед теми, кто пострадал по вине ее отца. Может, и не хотел Петер. Но это его глупость, слабость, потакание жене довели до такого. Это он все развалил. И если кто-то скажет, что смерть все искупает…

Ни черта!

Не искупает она ничего! Помереть просто. А ты поди исправь все то, что натворил, и расхлебай, что заварил. Сможешь?

Нет? То-то и оно. А помрешь — и все, ни горя, ни забот, только жалость и слезы. Даже обматерить покойника толком нельзя.

А вот выкопать и на свалку выкинуть — иногда и стоило бы. Гадко воевать с костями? А это не война. Это — справедливость.

— Перед вами виноват мой отец — он это допустил. Перед вами виновата я — я должна была его остановить…

Тор Изюмский смотрел на профиль девушки.

Да, это действительно императрица.

Копия Петера. Это сразу видно тем, кто хоть раз… даже не то что видел императора. Видел его профиль. На монете, бюсте… Яна была копией своего отца. Только в женском варианте.

Тот же высокий лоб, короткий прямой нос, те же глаза, волосы… разве что подбородок, наверное, достался ей от матери. Петер нарочно отращивал бороду, чтобы скрыть слабость характера, вялость губ… а вот Аделина отличалась решительностью. Так что подбородок у Яны был вполне упрямым.

Да, это определенно принцесса Анна. У Николая хранилась вырезка из газеты, и сейчас он мысленно сравнивал… Непривычная прическа. Непривычное выражение лица. Но это — она.

Валежный совершил чудо.

Он нашел законного наследника престола.

Слова медленно слетали с ее губ. Словно камни.

Те самые, что вешают на шею. Вериги? Обеты?

Не важно, все одно — снимать нельзя.

Щелкали магниевые вспышки, лихорадочно строчили в блокнотах репортеры (эту заразу никакой революцией не возьмешь), а Яна внятно произносила давно обдуманные ею слова.

Проклятая ответственность.

Она думала об этом, пока поезд мчал их к границе.

Думала ночами, не имея возможности обсудить это ни с кем иным, думала, лежа рядом с Гошкой и перебирая мягкие волосенки своего сына, думала…

Она обречена.

А вот люди должны жить.

Она обречена. Но ее сына и ее сестру это затронуть не должно.

Она обречена. Но Русина должна выстоять. А чтобы это произошло…

Людям нужно знамя.

Причем — конкретное. И не так, чтобы она померла — и все рухнуло. Нет! Так, чтобы она померла как символ. Как мученица… вот в христианстве это хорошо провернули! Идеологи померли, а идеи вон сколько уже живут! И не придавишь!

Яне требовалось то же самое.

Отречься от трона она не может. Но постепенно продвигать в массы идею, что династия Вороновых оказалась недостойна и прохлопала… крыльями все, до чего дотянулась, — можно. А значит, династию надо менять.

Вот Яне подберут мужа, разумеется, достойного, и она передаст всю власть ему. А чтобы уж до конца…

Хотели вы хунту?

Вот ее и получите! И парламент, сволочи!

Идеальная форма правления? Ой, да не смешите мои тапочки! Это не идеал, а слезы горькие. Но в том-то и дело, что лучшего выхода нет. Империя?

Да, с точки зрения Яны, это была идеальная форма правления. При идеальном монархе. А вот такого и нет. Вот где они водятся?

Чтобы умный, решительный и ставил интересы страны вперед своих? Даже не так… чтобы интересы страны были и его интересами. Нет таких?

Нет…

Беда…

Не могла Яна никому доверять. Валежный? О стране он заботится искренне. И поэтому понимает — не потянет. Выиграть войну он сможет. Выиграть мир — тут нужны другие таланты. Но взять их негде.

Остается лишь одно.

Выйти замуж, а потом торжественно умереть. Красиво так… мученически. Чтобы народ уверился, что принесена искупительная жертва… как-то так.

Именно к этому она сейчас и готовила свое окружение. А случай сложить голову?

На войне?

Долго искать не придется.

Русина, Звенигород

— Что происходит?!

— Глянь! Энто как?

— Ась?! Чаво?!

— Горим, родненькие! Горим, не иначе!

— Молчи, дура!!!

И звук затрещины. И крики, и шум, и гам…

Над столицей, над древним городом Звенигородом, плыл малиновый, хрустальный, безудержный колокольный звон.

Тот самый Царь-колокол…

И не было никого на колокольне, чай, не дураки, все видят: на улице день белый, и колокольня-то заколочена наглухо, и пролет там обрушился лестничный…

О попытках жома Пламенного повоевать с Царь-колоколом и о полном его, Пламенного, поражении в столице знали даже крысы в канализации.

И если колокол звонит…

А он звонил, и кто-то из людей вдруг сообразил…

— Анператор! Люди, да то ж анператор возвращается!

Кто-то закричал, кто-то выстрелил, но было уже поздно. Смутьяна услышали. И лови его теперь, не лови… идеи действительно живут дольше людей.

Вслед звону поплыл, пополз шепоток, волной окутал площадь, и до вечера наверняка весь Звенигород будет в курсе. А там и дальше разойдется…

Возвращается император…

Колокол предвещает.

Он-то врать не будет, чай, не газета! В той сбрехнут — недорого возьмут, а тут-то все настоящее, от предков, древнее камней на мостовой, древнее самой столицы…

Анператор возвращается!

Анна, Россия

Анна не ругалась матом. Но иногда очень хотелось. Казалось бы, ненадолго отлучилась из дома — и что?

Да, из дома.

Особняк Савойского стал для нее тем, чего никогда не было у княжны Анны.

Дворец — был. Даже дворцы.

Роскошь, почитание, преклонение, спальни, гостиные, анфилады комнат и блеск позолоты. Прислуга и фрейлины. Гвардейцы и лакеи. Император и императрица. Великие княжны. А вот дома и не было.

Дом — это ведь не камни и не тряпки, это место, в котором тебе тепло и уютно. Нет, это не баня и не сауна. Это место, куда ты хочешь возвращаться, где живут в безопасности твои родные и любимые, место, в котором тебя примут и со щитом, и на щите, и даже под щитом.

Да хоть как! Только приходи наконец!

Это твои близкие и твой дом.

У Ани теперь все это было. И она была полна решимости защищать свое.

Пусть ей осталось немного! Не важно!

Это не повод отказываться от своих близких! Пусть она может дать им совсем мало времени, но она хотя бы покажет, к чему стоит стремиться!

Сегодня она решила навестить свою старую квартиру. Проверить, как там дела, как соседи…

Дошла. И даже поболтать успела с Ольгой Петровной, вот бы кого вместо служебной собаки! Как она только чует, когда кто приходит? И ведь выскакивает!

А потом Кира опять прислала сообщение.

«Анечка, срочно нужна помощь».

И адрес.

Телефон ее не отвечал. А Борису Анна звонить не стала, мало ли что? Да и ехать было недалеко. Буквально два шага. Проще даже добежать, посмотреть, что и как, на месте, и решить, кому звонить. Мало ли во что девочка могла вляпаться?

Репутация, знаете ли, страшная штука, особенно девичья. Беречь требуется.

Вот и указанный дом.

М-да. Раньше так строили. Четыре квартиры, четыре отдельных входа, четыре крылечка с четырех сторон. Предок таунхаусов. Рядом с каждым крыльцом палисадник, три более-менее ухоженных, а вот тот, к которому ее вызвала Кира, вообще травой по пояс зарос.

Анна поежилась.

Попробовала еще раз набрать Кире.

Нет ответа.

И что тут происходит? Куда вляпалась ее подопечная? Казалось бы, у Анны законный выходной, а Кира должна быть в школе. У них там какие-то мероприятия. Но девочка написала про город, а Анна все равно здесь.

Вот и добежала.

Анна, преодолевая дурные предчувствия, поднялась на крыльцо и постучала в дверь.

— Войдите, открыто, — прозвучал насмешливый мужской голос.

Анна спокойно толкнула дверь.

Да, по случаю весны руки у нее были в перчатках. Кожаных, тонких, отпечатков она не оставит.

— Кира?

— Ты проходи, проходи. — Голос был неприязненным. — У нас долгий разговор будет.

Аня только что плечами пожала, мгновенно успокаиваясь. Если это не Кира… ну и не страшно тогда ничего. И что же вам надо, Иван Игоревич? Судьба Лизы, вашей сестры, ничему не научила?

Внутри предок таунхауса выглядел достаточно убого. Крохотная, размером с клетку для канарейки, прихожая, из нее проход в гостиную, из той — в кухню и спальню. Из кухни открывается вход в санузел. Да, тяжко тут жить, наверное.

И ремонта последние лет пятьдесят не было, обои еще Хрущева помнят, вон газетная вырезка на стене, с фотографией Никитки и кукурузы. И там еще кто-то на заднем плане. Видимо, дорогой хозяину человек, иначе не вывесили бы эту газету на стену как реликвию.

Стены грязные, полы замызганные…

— Добрый день, Иван Игоревич. Где Кира? — ледяным тоном поинтересовалась Анна.

— В школе, конечно.

— А сообщение?

Парень кивнул в сторону компьютера.

— Сейчас такие умельцы водятся. И сообщение можно отправить с любого номера.

— Понятно. Итак, я вас слушаю. — Анна даже не перехватывала инициативу. Не издевалась.

Сказано про долгий разговор, вот и не надо терять время.

Молодой человек Аниным терпением и воспитанием не обладал, а потому и начал «в лоб»:

— Сколько тебе Борька платит?

— Простите?

— Сколько Борька тебе платит за то, что ты с ним спишь?

Анна перебрала все варианты ответа. Отрицать? Глупо, они особо в городе и не прятались, только в доме, чтобы дети не видели. Соглашаться? И озвучивать цену? Фу! Утверждать, что она не продается?

Смешно как-то…

Анна растянула губы в улыбке:

— Это бонус.

Такого ответа он не ждал, и даже замешкался на минуту. А потом…

— Бонус, значит! А моя сестра как там оказалась?

— Где именно?

— Ты Борьку науськала от нее отделаться?

Анна качнула головой:

— Нет. Я знала, что она изменяет Борису Викторовичу, но идей ему не подавала.

— Врешь!

— Считайте, как вам удобнее.

Иван считал. И выглядел сейчас очень решительно.

— Раздевайся.

— Зачем?

— Фотосессию устраивать будем. Сейчас ты разденешься, выпьешь таблеточку и продемонстрируешь чудеса камасутры. А потом… отправлю все Борьке.

Анна даже не испугалась.

Сломалось в ней что-то очень важное. Сломалось после четвертой жертвы.

— А с кем я буду эти чудеса демонстрировать?

— Для начала со мной. А потом еще кого-нибудь позовем, тут народ за бутылку что хочешь сделает!

Спокойствие Анны сбивало Ивана с толку.

Вот бы она начала, как приличная женщина, кричать, бороться, драться… тогда было бы проще. Можно было бы схватить ее, скрутить…

Анна даже не двигалась особо. Стояла, смотрела…

Руки спокойны, ноги неподвижны. Словно она ничего не боится. Но почему?

Она здесь одна, Иван это видел! Наблюдал в окно… так что происходит? Она думает, что на нее не поднимут руку? Что он не справится? Что не сладит с одной девчонкой? Или как?! Не понять…

Ответа он так и не дождался, потому что Анна сдвинулась с места. Прошлась по комнате, отодвинула его, словно мебель, заглянула в спальню, в которой уже было все приготовлено и даже товары из секс-шопа разложены.

— Никого. А тут?

На кухне и в туалете тоже никого не было.

А значит, руки у нее развязаны. Свидетелей тоже не будет.

— А ну, иди сюда! — рванул ее за руку Иван.

И…

Анна подалась к нему, почти влетая в его объятия. И шепнула на ухо лишь одну фразу:

— Умри, во имя Хеллы.

А больше ничего и не потребовалось.

Иван так и не успел осознать, что произошло. Он оседал на пол, подламываясь в коленях, и лицо было удивленным и растерянным… он ничего не понял.

Ничего…

Анна смотрела спокойно.

Чудовище?

Нет, она себя не считала чем-то ужасным. Она сюда пришла по вызову этого парня. И не сумей она себя защитить… вот у него на столе и шокер лежит, чтобы вывести ее из строя, не убивая. Вдруг она сопротивляться начнет?

Ткнуть шокером да и сунуть таблетку, пока будет в себя приходить.

Вот и таблетки… Название Анне ни о чем не говорило, и притрагиваться к ним она не стала.

Что тут еще есть?

Видеокамера. Небольшая, но профессиональная. Она стоит на треноге, в спальне. Явно приготовлена для записи, но пока…

Нет, пока она не работает.

Темная, матовая, ни одного огонька не горит. Все равно, надо ее забрать с собой.

А что еще?

Сотовый телефон. Память Яны подсказывала, что его надо забрать и выкинуть куда подальше. К примеру, в канализацию. Телефон отдельно, карту отдельно. И телефон хорошо бы еще и сломать.

Компьютер? Так… не надо его брать. Есть вещь, после которой информацию на нем и так не восстановят. Форматирование называется.

Правда, останутся следы в интернете, но это сначала еще надо их поискать додуматься. Чтобы они к ней привели…

Так… «Форматировать?» Да! Тут и ума большого не надо, подала команду, а все остальное система сама сделает.

Деньги?

Анна усмехнулась. Она отсюда больше ничего брать не станет. И хорошо, что сейчас весна, она одета достаточно просто. В куртку всесезонного синего цвета, таких на улице много, и длинную юбку. Капюшон она тоже накинула, еще когда по улице шла. Дождик моросил… такой противный, промозглый…

Опознать ее не должны. Да и…

Анна кивнула своим мыслям, сунула камеру и сотовый в сумку, а потом вышла из квартиры. И дверь открыла настежь.

А на крыльце бросила несколько купюр, которые нашлись у Ивана в карманах.

Вот так!

Теперь аборигены отлично вынесут все сами. И следы затопчут. А то и тело куда денут… Анна вникать в это не собиралась.

С ее точки зрения, она была полностью права.

Она Бориса ни на что не подначивала. Слова ему не сказала. И Лизу никто не заставлял гулять по мужикам. Сама напросилась.

Ивана никто не заставлял ей мстить за то, чего не было. Тоже мне, герой! За поруганную честь сестры… была ли там честь?

Не было. И мстить не за что и некому.

Анна не знала, что Игорь Иванович завинтил гайки детям, понимая, что слишком многое им разрешил. Что Ивану было сделано строгое внушение, что ему ограничили карманные деньги…

Надо парню было найти виноватого. Вот он и нашел… на свою голову.

Что ж. А мы поищем ближайшую канализацию.

Рядом с коллектором никого не было, кроме двух бродячих собак. Анна спокойно разбила подобранным кирпичом и сотовый, и камеру, а потом спихнула все в люк.

Карту от телефона, подумав, кинула в ближайшую лужу и придавила каблуком. Грязная вода ее быстро приведет в негодность.

Хелла, спасибо тебе.

За эту возможность защитить себя — спасибо.

Но, к чести Анны, решить так проблему с Ольгой Сергеевной Цветаевой она даже не подумала. Точнее, подумала — это нормально. Но тут же отвергла как плохую идею.

Мертвеца ничему не научишь. А это все же бабушка Гошки…

Вдруг она еще поумнеет?

Ида, Свободные герцогства

— Ma charmante fille… — доносилось с улицы.

Ида застонала и зажала уши подушкой. Спать хотелось до безумия. Ан нет!

Явился, зараза, не запылился! Анечка, милая, почему ты меня стрелять не научила? Ида медленно, но верно дозревала до мысли об убийстве. И силы, и терпение — у нее все постепенно подходило к концу. А вот зверское желание убить росло.

Тор Армандо Рессаль вел осаду по всем правилам.

Сначала посылал цветы и сладости. Потом, когда их попросту отказались брать даже слуги, перешел к планомерной осаде. Договорился с полицейскими, и те проходили мимо, улыбаясь в усы.

А что?

Любят же! Вот чего тебе, баба, надо? Мужик и так и этак, и по-хорошему и с поклонами, а ты не даешь! Даже надежду!

И поди ты объясни, что Иде этот хороший и замечательный и даром не нужен! Она бы и приплатила, чтобы кто забрал!

А Армандо вовсю… юродствовал! Другого слова Ида подобрать не могла!

Выложенные на мостовой сердца из роз!

Серенады!

Концерты под окнами!

Хоть бы кто из соседей на него кобеля спустил! Да хоть в каком смысле! Хоть в прямом, хоть в переносном! Ида б лично аплодировала!

Но — нет!

Улица была тихая и спокойная, Ида сама такую выбирала. И самое обидное, что часть соседей тоже Армандо сочувствовала… вот почему?!

Почему мужчина так воспринимается?

Не объяснишь же, что она не ломается, не набивает себе цену, не… он просто ей не нужен. И эта дурная назойливость…

Пока они с Яной ехали в Ирольск, разговаривали. В том числе и в словесные игры играли. Например — купи слона. Не хочешь? А ты купи слона! Не можешь? А ты все равно купи слона… Ида в тот раз едва Яну не стукнула. Но хоть посмеялись вдоволь.

А тут…

А ты купи слона!

Вот Ида себя так и ощущала! И ей-ей, слона бы она уже купила! Если бы это избавило ее от Рессаля.

От Кости было всего одно письмо, которое она бережно хранила в шкатулке и перечитывала, когда бывало тоскливо.

Вот и сейчас…

Девушка протянула руку к шкатулке, коснулась, но доставать не стала. Она и так все знала наизусть.

Костя писал, что добрался благополучно.

Что любит ее.

Что ждет новой встречи и верит в лучшее. Он постарается прислать человечка, чтобы Ида передала ему письмо, но тут уж как получится.

Ида давно уже составила это письмо. Дайте две минуты — и она напишет… был и подарок. Ида решила послать Косте медальон — и в нем колечко из своих волос.

Да, такое дарили. Обещая любить, заботиться, верить… ждать.

Вернет?

Значит, разрыв.

Пришлет свое?

Можно говорить о помолвке. Правда, благословения спрашивать не у кого, разве что у Полкана…

— Аморе, аморе фау…

— Ау-у-у-у-у! — поддержал певца Полкан.

Ида застонала.

— Радость моя! Ты-то…

Полкан ничего плохого в своем вое не видел. Чего не поддержать компанию? Там, за окном, у певца брачный сезон… У Полкана, правда, нет, но от такого — взвоешь!

Пес уже поправился, прихрамывал немножко, но Иду сопровождал как тень. И пресекал все попытки Армандо заговорить.

Попробуй подойди к девушке, рядом с которой ярится и щерится собака. Не кидается, не брешет — умный.

Но вздыбленная шерсть на затылке, но оскал клыков…

Полкан отлично понимал, по чьей милости он пострадал, и прощать не собирался. Мало тебе, зараза? Ты еще и хозяйке надоедаешь?

Ну, я тебя…

Сделать с ним что-либо Армандо не решался. Понимал, что после такого с Идой не просто разговаривать не получится… его просто убьют. Чтобы землю не поганил. Но и разговора рядом с Полканом не получалось. Не кинется — он умный. Но и неприятно как-то… а вдруг? Уж очень там клыки выразительные.

— Тора Ида?

Жама Эльза поскреблась в дверь.

Ида застонала, понимая, что поспать точно не удастся, но встала и пошла открывать.

— Да, жама?

— Тора Ида, вы ведь тоже не спите…

— Да кто б под этот кошачий концерт уснул? — огрызнулась девушка, окончательно стирая все классовые границы. Сил не было ни на что.

Жама Эльза покачала головой:

И то…

Хозяйку свою она уважала и даже любила. Это сначала она невесть что думала, а потом все стало ясно. Беженка из Русины? Так оттуда даже тараканы разбегаются! Жить хотят…

Ясно же, что тора, что судьба так сложилась, а так хозяйка — настоящая, природная аристократка, с кости и крови… и порядочная. Уж слугам-то оно завсегда известно.

Слугам, соседям… люди не слепые, все они знают. Им змею за голубя не продашь. Если б Ида водила кого… но — нет. Утром — в лечебницу, вечером — домой, все с собакой, один раз появился мужчина, но приличный, солидный, и опять же! Ухаживал, но ничего у них не было.

Может, поцелуй, но не больше.

А это правильно. Девушка себя до свадьбы блюсти должна. Не тратить на каждого-разного-мимохожего…

Хорошая девушка.

Правильная.

А Рессаль — пакость, сразу видно. Холеная-лощеная, но дрянь. И то, что он тут под окнами прыгает… и что? Не дали ему сразу, вот и заусило паршивца. Он бы еще ногами о пол поколотил, как в детстве. Хочу-хочу — хочу!!!

Тьфу!

— Тора Ида, коли вы позволите…

— Что угодно. Лишь бы эта пакость замолчала и убралась, — от души высказалась Ида.

Не подобает ее высочеству?

Да дома, в Русине, она бы на него спустила всю псарню… нет! Дома, в Русине, на него хватило бы одной Аделины Шеллес-Альденской. Сожрала бы с костями и не глядя.

Увы, здесь Герцогства. Не Русина.

А потому Ида посмотрела тоскливо, жама Эльза ухмыльнулась — и достала ведро с водой.

Большое, тяжелое.

— Посторонитесь-ка, тора…

— Жама, а можно?

— А разве нет? Это нечистоты нельзя на мостовую, а вода чистая. Ну почти, я в нее чуток мыла плесканула. Так отмоется лучше… И-их!

Последние слова жама Эльза договаривала, выплескивая ведро.

Размах у дамы был могучий.

Ш-ших!

И Армандо окатило с ног до головы. Чистой ледяной колодезной водичкой. А холодно… как-никак вечер. Поздний.

Мужчина фыркнул, отряхнулся… ага! Мыла жама Эльза все же от души плесканула. Едкого такого…

Глаза не выест, но промыть их надо было срочно, щипало немилосердно.

Пришлось свернуть серенаду и удалиться.

Ида перевела дух, а жама Эльза решительно захлопнула окошко — и задернула шторку.

— Ложитесь спать, тора. И не переживайте, мне не в тягость будет еще раз… мостовую помыть.

С каким же удовольствием Ида подгребла под себя подушку!

Спать, спа-а-а-а-ать!

* * *

Оставить такое без внимания Армандо никак не мог. И на следующий день решил взять реванш.

А именно, в очередной раз подкараулил Иду.

Не один. С букетом в руке и маленькой собачкой дворняжьих кровей на поводке.

— Тора Ида, мое почтение…

Ида оскалилась, не хуже Полкана… сейчас пес кинется…

Армандо пихнул собачку ногой, та заскулила…

Полкан даже на задние лапы осел от неожиданности.

Принюхался.

Ида поняла быстро.

Армандо решил сделать подлость и взял с собой течную сучку.

И…

Отстегнул поводок.

Ах ты ж…

Почувствовав свободу, дворняжка не рванула наутек, а кокетливо поглядела на Полкана. Мол, присоединишься?

Та-акой мужчина…

Полкан колебался. Несколько секунд.

А потом… рык у пса получился такой, что сучка жалобно завизжала, хоть и понимала, что ей ничего не грозит.

Прижалась к ногам Армандо — и описалась.

Тор Рессаль выругался. Пострадали и ботинки и брюки… и как тут вообще очаровывать даму, когда от тебя псиной воняет? И окрестные кобели на запах подтягиваются?

Ида фыркнула. Развернулась и прошла мимо.

Сегодня ей повезло.

Нет, ну как бы отвадить этого мерзавца, чтобы с гарантией?

Русина, Звенигород

–…!!! И…!!!

Пламенный разорялся так, что было даже страшновато смотреть.

Будешь тут!

Пришли газеты из Ирольска.

Да…

Ее величество императрица Анна, извольте любить и жаловать.

С мыслью про княжну Пламенный даже как-то смирился. Но — императрица?! Законная?!

И чем тут крыть?!

Снимки делались под строгим руководством Валежного, поэтому отлично было видно и саму Яну. И в фас, и в профиль, и кольцо на ее руке…

Ее величество.

Недаром звонил колокол в Звенигороде. Ой недаром…

Императрица дала интервью. Собственно, она давала его всем желающим, и репортеров было много. Яна рассказывала про свою жизнь во дворце, уверенно опознавала знакомых, рассказала и о своей «смерти». С ее слов выходило так, что пришли освобожденцы и повели всех в комнату. А там поставили к стенке и начали стрелять.

Анна не растерялась.

Ее только царапнуло, она упала и ждала, пока расстреляют патроны. А потом…

Потом достала свое оружие, которое ей подарили и которое она провезла с собой. И перестреляла негодяев.

Легко?

Нет, легко не было.

Она была серьезно ранена, она с трудом уползла из дома… Сожгла?

Да, она его и подожгла. Не могла допустить, чтобы тела родных попали в руки негодяев. Ну и решила… она плохо соображала из-за кровопотери. Ей было плохо!

Она свалилась в лесу, ее нашли крестьяне и выхаживали.

Семейство крестьян благородно предоставил тор Изюмский, но об этом никто не знал. Крестьян-лесовиков тоже сфотографировали, те рассказывали, как нашли этот… ахто… авто… короче, самобеглую телегу они нашли! И тору внутри!

Как было бросить человека?

Болела она долго, бредила, но все ж поправилась. А дальше — как в сказке.

Выздоровела, подумала о судьбе Русины, нашла возможность сообщить Валежному… а кому еще? Он монарха не предавал… хотя бы не впрямую.

И что самое ужасное…

Ее величество открыто признавалась в своей неспособности править. И более того, сообщала, что обязана выйти замуж и править Русиной, по праву наследования, будет ее супруг. Потому что род Вороновых не оправдал надежд.

Он не должен наследовать трон.

Поэтому…

Кто станет супругом императрицы?

И снова — потрясение.

Яна заявила, что это может быть как тор, так и жом.

«…я считаю, что истинное благородство не зависит от крови. Мой отец был императором, но не оправдал возложенных на него надежд. Великий князь Гавриил предал своего племянника. Меня спасли простые люди. Обычные жомы, которые могли бы бросить меня на съедение зверью, но они проявили благородство, достойное трона. Поэтому мужа я выберу, исходя из единственного соображения — блага для Русины…»

И как такое пережить?!

Пламенный метался по комнатам и матерился так, что цветы повяли.

Жама Голубица послушала мужа да и удрала подальше. Надо бы обратно, в Борхум или Лионесс, а то так… Кто сказал, что жом Пламенный овдоветь не может?

Запросто…

Элегантно и не пачкая ручек. Лучше держаться подальше и не показываться. Жама растворилась в пространстве так, что ее бы и с собаками не нашли.

А вот тор Мишель, сынок Гавриила, ее умом не отличался. Вот и полез… на свою голову.

Ворвался, потрясая газетой…

— Жом Пламенный, вы это видели?!

— Видел, — обернулся к нему Пламенный. — Еще как… видел! Стерва!

— Еще какая! Подумаешь, предал ее мой отец! Да что она вообще понимает?! Несет всякую чушь…

— Вот и я так думаю, — подтвердил жом Пламенный. — Чушь полная…

— Я дам опровержение в газеты!

— Обязательно. Дайте…

Будь Мишель чуточку поумнее, он бы обратил внимание на тон Пламенного. Но… слишком сильно его зацепили слова Яны.

Предатель? А он — сын предателя. И отцеубийца, если так-то. Кто за ним пойдет? Никто и никогда. О троне можно не мечтать.

Только вот что он не нужен больше никому… он так и не понял.

И вышел, кипя благородным негодованием и подбирая лучшие слова для опровержения.

Пламенный уселся за стол, успокаиваясь. Налил себе дубовика. И — приказал позвать Урагана.

Тот явился без промедления.

— Мишеля Воронова арестовать и расстрелять, — просто приказал Пламенный.

Ураган качнул головой:

— Арестовать — хоть завтра. Но предлагаю подождать с расстрелом.

— Что?!

Пламенный даже ушам своим не поверил. Ураган? Колеблется?

Рыцарь Освобождения не готов выполнить его приказ?!

Небо на землю рушится, не иначе.

Потом пригляделся и понял, что дело в другом. Не в жалости, не в сомнениях, просто — трезвый расчет. А это ничего, это правильно. Это в сказках рыцари глупые, в жизни-то они куда как поумнее были, иначе не выжить.

— Он может еще пригодиться, — объяснил свой порыв Ураган. — Если поторговаться с тем же Валежным. Или с…

— Самозванкой.

— Или с самозванкой, — согласился Ураган. Хотя был уверен, что Анна — настоящая. — Мало ли как дело сложится, расстрелять всегда успеем?

Пламенный хмыкнул, успокаиваясь, и признал, что верно.

Успеем.

Всех расстрелять! ВСЕХ!!!

А этого сначала посадить, а потом…

Жом Ураган кивнул и отправился исполнять приказ. Арестовывать и препровождать.

Жом Пламенный посидел за столом еще минут двадцать, окончательно успокоился и отправился на поиски супруги.

Жама Голубица нашлась не сразу. У нее тоже были серьезные дела. Что может быть важнее собственной жизни и безопасности?

* * *

— Жом Тигр, вы видели?

Тигр контролировал себя лучше Пламенного… Ну как — лучше?

Просто жама его спальню не видела. Разнесенную в клочья. Целым там остался только портрет… и то при взгляде на него у жома кулаки сжимались.

Замуж собралась, р-радость моя?!

Р-размечталась!

— Видел, жама. Еще и не такое видел.

Голубица кивнула и сразу же перешла к делу. Не до любезностей.

— Жом Тигр, что вы собираетесь в связи с этим делать?

Тигр мило улыбнулся и поцеловал жаме руку.

— Жама Голубица, вы знаете, что можете всегда на меня рассчитывать?

— Д-да, жом…

— Начнем с того, что я предоставлю вам охрану. И попрошу никуда без нее не ходить.

Жама Голубица довольно кивнула.

— А еще?

Явно же, продолжение будет. Если это — начало.

— А еще вам надо срочно поправлять здоровье. Думаю, вам очень нужно в Чилиан.

— Чилиан?

— Разумеется! На воды! Или к их знаменитым травникам. Там у нас, правда, нет никакой агентуры… ну почти, но здоровье всегда важнее…

Жама Голубица сообразила и закивала.

— Да, жом. Вы правы. Вы же мне предоставите людей для сопровождения?

— Жама, вы можете на меня рассчитывать, — заверил ее Тигр.

Хвоста крысьего Пламенному, а не Яну! Пусть и не надеется овдоветь раньше времени!

К моменту, когда Пламенный начал разыскивать супругу, у нее с Тигром все было договорено. От и до.

И куда она едет, и с кем, и зачем… Да, а заодно жом решил воспользоваться случаем и попросил жаму закупить продовольствие. Кое-какие деньги у него были… ну и еще скоро будут. Вот пусть займется полезным делом.

Жама Голубица соглашалась на все. Да, она поедет лечиться. И сделает личное одолжение милейшему Тигру. Поговорит с купцами. Муж? А мужу о второй части знать необязательно. И людей ей Тигр с собой даст, непременно! Как же без них?

Это и было высказано Пламенному, когда тот, обегав весь Кремль, обнаружил супругу в своих же собственных покоях. В спальне и с перевязанной головой.

Она болеет.

Она себя плохо чувствует.

Она уезжает лечиться в Ламермур и надеется, что дорогой супруг поймет ее правильно. Ей нужен более мягкий климат и морской воздух…

Пламенный не возражал. И даже пообещал дать ей своих людей в сопровождение.

Жама Голубица поблагодарила и согласилась.

Пусть дает! Муж обязан заботиться о своей жене, ведь так? А что поменяется и маршрут, и сопровождающие… ну так дело житейское. Бывает.

Мужу-псу не показывай… холку всю. Так ведь?

Вот она и не покажет!

Хормельская волость

— Упырица!

Х-хэсмь!

Прилетело Гришке не слабо, но парень все равно тыкал пальцем в газету.

— Точно говорю, энто ж она! Упырица! Которая Сеньку съела!

— Энто анператрица, дурень!

— Да нет же! Упырица! Ой, маменька! Энто что ж, Русиной упырица править будет?!

Конюх, поняв, что воспитательные меры в виде подзатыльников не дают нужного результата, задумался. Почесал затылок. И кто знает, что бы придумал, но на конюшню зашла та, кого тут вовсе не ждали.

Любовь самого батьки Счастливого.

Валентина.

— Федя, где у тебя тот паренек, который с Сенечкой был? Поговорить бы мне с ним?

— Дык… вот… это!

Конюх решил не забивать себе голову излишними сложностями и удалился выгребать навоз. А вот Гришка все как на духу выложил доброй тете Вале.

И что была баба!

Да, вон энта, что в газете!

И что она превратилась в упырицу.

И сожрала бедного Семена, вот как есть, а у него-то образок, вот он и уцелел! Вот, святой, с Фарафон-горы, с коим теперь бедный Гришенька не расстается! Небось без него и уснуть-то не получится. Спас его образ от нежити поганой! А то б и его сожрала, нечисть жуткая…

Валентина слушала, поддакивала, размышляла… и отправилась к Никону.

* * *

— Валька! Ну что ты несешь, дура-баба?!

А что еще должен сказать нормальный мужчина?

Вот он лежит довольный, разнеженный, доказавший любимой женщине, что он мужчина и еще о-го-го, а она тут…

Нет бы кваску подать, или пожрать чего сгоношить… так ее поговорить растащило! Вот что за манера у баб — все удовольствие портить? То им про любовь языком молоти, то им еще чего…

— Никон, миленький… — Квас Валька таки подала, и рядом присела, и по груди погладила, спускаясь все ниже и ниже, этак… с намеком. — Ты послушай меня всерьез. Ведь и так быть могет, разве ж нет? Ты знаешь, что застрелили анператора со всей семьей… а может, и правда, одна из его дочерей из могилы выбралась? Упырицей стала? Бывает ведь такое, коли душу Темной запродать! Ишшо как бывает, бабки говорили…

— Да дуры старые твои бабки!

— А кровь кто заговаривает? Кто твоих бойцов лечит, скажешь, не они?

— Ну…

Тут крыть и правда было особо нечем. Пара дохтуров у Счастливого имелась, но учитывая, сколько они пили… Ей-ей, лечение от бабок действительно выходило более эффективным.

— Вот! Небось потому ее раньше и не показали, что упырица она! И кровь пьет… а как сил набрала достаточно, чтобы на свету находиться, али еще чего…

— От меня ты чего хочешь?

Чего хотела Валентина?

Да за брата расквитаться! А упырица там, императрица — вот уж что ее ни разу не волновало! Она б кому угодно в косы вцепилась.

Но коли уж так…

— Святой водой ее облить надобно! Тогда задымится нечисть да и сгинет! Не переносят они святой воды и святого хлебушка…

— И что?

— Так ежели Валежный… энто…

Никон едва не застонал.

Чего хотела дура-баба?

Да считай, что и пустяк!

Пусть он Валежному, значит, отпишет, что все знает… или вообще пустит Валечку туда поехать… в Зараево… или в Ирольск, куда там анператрица поедет… ну и того ее… святой водой!

За Сенечку!

А то как же?!

Нельзя ж так, чтобы она… того — и безнаказанно?

Нет, никак нельзя…

Атаману оставалось только застонать. И решительно натянуть штаны.

А что?

И возраст уже не тот, чтобы, значит, и вообще… когда такое требуют, тут любое настроение упадет! Даже самое боевое!

Валька поняла, что перегнула, повисла на шее, зашептала ласково, заворковала…

Штаны Никон снял. И в постель вернулся.

Но соглашаться?

На такое?!

Да вы что — ополоумели вконец?! Никогда! Ясно?

И ни за что!

Примечания

1

Все названия глав взяты из стихотворения Юнны Мориц «Лето». (Прим. авт.)

2

Взять на караул — отдать честь воинским ружейным приемом. (Прим. авт.)