Обойти судьбу. Роман

Марина Зейтц

Героя этого романа, успешного художника-портретиста, начинают преследовать какие-то мелкие, но от того не менее досадные, неприятности. А тут еще странное предсказание, в которое и верить-то глупо. И, все же… Правильно выстроенный жизненный уклад дает трещину, а там и до катастрофы недалеко! И – можно ли «обойти судьбу»? У нее свои законы, которые нельзя нарушать.

© Марина Зейтц, 2023

ISBN 978-5-0056-2706-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пригородная электричка неторопливо пересекала просыпающиеся от холодов майские просторы.

За окном проплывали пейзажи, волнующие восприимчивую к переменам душу. Казалось, видно как раскрываются почки: облачка мелкой листвы, несмотря на прохладные дни, росли и пушились прямо на глазах. Скоро все вокруг зазеленеет, защебечет, расцветет…

Для влюбленных, впрочем, как и для садоводов-огородников, вот-вот начнется жаркая во всех отношениях пора.

Хотя, в Петербурге погоде доверять нельзя… Май иногда бывает необычайно теплым, но, как правило, не долго. Разомлевших жителей тут же накрывает северо-западный циклон. Причем кажется, что ветер дует с севера, такой он холодный, а тучи идут с запада, настолько они мокрые. Граждане натягивают спрятанные было пуховики, прячут уши и кутают шеи теплыми шарфами «чтоб не продуло». Садоводы-огородники безнадежно вздыхают:

— Какой холод! Черт бы его побрал! У клубники бутоны померзнут, смородина погибнет… эх…

Влюбленные прекращают прогулки в отсыревших аллеях — чихают, кашляют и, страшно сказать, иногда покрываются аллергической сыпью.

И вот, когда кажется, что лето в Питере и его окрестностях вообще никогда не настанет, оно начинается!

Все мгновенно оживает… Смородина цветет, влюбленные целуются, птицы щебечут с отчаянным энтузиазмом.

Обманчив город Петра, непостоянен и непредсказуем.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Шишкины. Женщина с обнаженной спиной. Ужин в Адмиральской

Мужчина, расположившийся около окна электропоезда, едущего маршрутом Санкт-Петербург — Зеленогорск, казался безвозвратно погруженным в свои мысли. Он не был ни влюбленным, ни, тем более, садоводом и поэтому безучастно взирал на весенние просторы. Пассажир полностью игнорировал заманчивые предложения продавцов мороженого и громкие речитативы представителей транспортной торговли, посвященные чудо-крему, чудо-клею и черт-знает-чудо-еще-чему.

Он не слышал возмущенного мяуканья заточенного в клетку кота. Страдальца везли на дачу — там его ожидала счастливая жизнь, полная кошачьих удовольствий, но кот, как видно, настолько привык к своей квартирной жизни, что ничего менять не хотел, потому и орал. Попутчиков эти крики нервировали, а мужчина у окна их не замечал.

Хмуро и как-то кособоко сидел он, поджав длинные ноги под сиденье. Нервные сухие пальцы сжимали ремень этюдника, втиснутого тут же, около ног. Давненько не ездил Костя Чернов в электричках! Хотя для художника это занятие, может быть, и полезно… но в собственной машине все равно лучше. У Кости были обстоятельства: личный транспорт одолжила подруга Дарья.

«До чего же странно, — думал Константин, — зачем я ей постоянно уступаю? Просто связываться неохота».

— Хорошо, бери машину! — равнодушно ответил он той, которая уже готовилась взывать, упрашивать и, с чувством полного удовлетворения, пустить слезу. А вот нет — обломилось.

— Я к Мишке на поезде поеду. Мне, собственно, ничего тащить не нужно. Кроме этюдника.

Даша и по профессии, и по душевному складу была актрисой, потому легкая победа, лишавшая участия в эффектной мизансцене, ее огорчила.

Однако виду не подала — мило улыбнулась и чмокнула небрежно.

— Ну, рисуй там свои пейзажики, раз надо! Удачи, милый!

«Черствый сухарь! — про себя, от души, добавила она, — недаром от тебя, дорогой, жена ушла. Скукота ее заела!» И Даша элегантно упорхнула на Костином внедорожнике.

А ему было не до скуки. Создание живописных творений, как цель визита к другу детства, было поводом только отчасти: захотелось сменить обстановку, отдохнуть от нахлынувших проблем.

Совсем недавно Костя стал получать странные письма. Содержание было нелепо, в чем-то даже безграмотно и примитивно, но в них таилась угроза. Почти неопределенная, от которой проще отмахнуться, но она была — и зудела как голодный комар над ухом.

Вероятно, на это и был расчет тех, кто писал — Костя нервничал, не понимая, заслуживают послания какого-то внимания или нет.

К этой неприятности добавилась и другая: Дарья, с недавних пор преданная спутница Костиной холостяцкой жизни, потребовала, видимо в награду за свою преданность, приобрести, ни много ни мало — выставочный зал!

Константин пытался отбиться от «зала» всеми силами: злился и ругался, ссылаясь на свою неспособность заниматься хозяйственными делами.

— Пойми! Это совершенно необходимо, — настаивала Даша, — это повысит твой статус, нужно стремиться к новым планкам.

Старые планки ее, как видно, перестали устраивать. И это в то время, когда он вышел из тяжелого кризиса, на пике творческого подъема! Не иначе, Дарья работала как боксер — на опережение.

Костя сделал то, что обычно делает умудренный опытом мужчина, когда дама требует от него немедленного принятия решения: взял тайм-аут и поехал к другу детства.

Даже если его лишили личного транспорта, остановить такого беглеца невозможно — и вот уже оконное стекло отражает бледное лицо, впалые щеки, высокий лысоватый лоб… Впрочем — это все вполне узнаваемо у многих других пассажиров, что ежечасно садятся в электричку, толпятся на перронах, курят в тамбурах. После зимы в общественном транспорте мало кто имеет цветущий вид… Зато ни у кого нет таких глаз — зеленовато-серых, неожиданно больших — настолько, что они даже как-то неравномерно располагаются на лице, рождая неожиданную мысль: в этом пассажире что-то определенно есть! Он запоминается, как запоминаются люди, несущее тайный двоякий смысл, даже если сами этого не осознают. Иногда говорят: «Этот человек отмечен свыше!» А иногда выражаются проще: «Чокнутый какой-то».

Школьный приятель, в гости к которому направлялся мрачный пассажир, был весьма живописным субъектом, чья внешность запоминалась с первого раза. Вихры бурых встрепанных волос торчали в разные стороны, вольно произрастая на круглой, лишенной опоры в виде шеи, голове. Маленькие глазки прятались под выпуклыми тяжелыми веками. Был он толстоват и косолап… Далеко не красавец, но чем-то жутко обаятелен: возможно тем, что не придавал своей внешности ровно никакого значения.

Фамилию друг носил «живописную», то есть, из области Костиной профессии — Шишкин. Мишка Шишкин… Товарищи вместе отучились все десять, проскакавших радостным галопом, школьных лет.

Они были классически несхожи — долговязый худой Чернов, вечно витающий «в эмпиреях», производил впечатление нерешительного юноши. И рядом — круглолицый, ухватистый Шишкин… Вот кто прямо светился этой самой «решительностью»!

Если Костя был мечтателен и стеснителен в выражении чувств, то Мишино незатейливое лицо не покидала беззаботная готовность улыбаться, причем чаще своим, не всегда удачным, шуткам.

Однако, несмотря на такой простецкий нрав, друг весьма преуспевал в точных науках — судьба выдала ему четкий изысканный ум. Грамотами, полученными Мишей на математических олимпиадах, можно было оклеивать стены как обоями. Пожалуй, этих почетных листов было ненамного меньше, чем грамот, полученных Костей на конкурсах юных художников. Приятели стоили друг друга.

Костя уже с первого класса неутомимо отображал яркую личность товарища множеством рисунков, смахивающих на шаржи. Но это было так, несерьезно… Хотелось написать настоящий портрет — а Костик это мог, будучи мальчиком одаренным и старательным. Однако, к сожалению, затея не удалась, для портрета нужно было сидеть и позировать, «выдавая образ» хотя бы часа три! Михаила это смешило: он всегда был непоседой. Несерьезность «натуры» отвлекала будущего портретиста от соображений — как лучше посадить, куда поставить свет. От друга исходили неуместные предложения выпить по рюмке чаю, его поражали внезапные приступы воспоминаний о совместных детских подвигах и все это безобразие изливалась из Мишки как кипящая каша из кастрюли. Он менял свое положение в пространстве, чесался, чихал и хотел посмотреть «что получается».

— Ну тебя, Мишель! А что путевого может получиться?! — сердился одуревший Костя, вытирая подсобной ветошью лоб. — У меня уже голова наперекосяк пошла.

— Не обижайся, друг… — отвечал, пряча ехидную улыбочку, Миша. — Ну не могу я два часа, как придурок, в одну точку пялиться!!! Лучше послушай математический анекдот:

— Высшая математика помогла мне только один раз: когда ключи от квартиры в унитаз уронил, я интеграл из проволоки сделал!

Вместе с ними училась тихоня-отличница Оля Трубникова. Девочка дружила и с Мишей, и с Костей, соединяя этих крайне непохожих приятелей в забавную школьную компанию, существующую не по законам взрослого «треугольника», а по законам школьной «троицы». Что и говорить — нравилась Оля обоим приятелям, но Костя проявлял к подруге больше внимания, по крайней мере, явно видимого.

Оленька тогда отличалась изящной худобой подростка: острые ключицы, угловатые коленки, тонкая шейка. Пугливый олененок, вышедший на тропу жизни! Девочку даже не приняли в балетную студию из-за робости — переволновалась и «зажалась» — как сказала преподавательница. «Не перспективна» — добавила балетная дива, попытавшись сложить ее пополам. Оля с грустью посмотрела на розовые в полоску носочки, до которых, несмотря на все усилия воздушной дивы с железной хваткой, не смогла дотянуться, и молча ушла. Однако, олененок оказался несгибаемым не только физически, но и морально: Оленька стала учиться играть на скрипке в музыкальной школе, куда ее охотно взяли — «прекрасный слух!» Видимо, душа все же продолжала просить чего-то неземного и труднодостижимого.

Костя, в душе благоговевший перед любым музыкальным инструментом, включая барабан, звал Олю «пиликалкой», а Мишка «скрипучкой» — как видно, для сокрытия истинных чувств. А, может, и просто — из мальчишеской вредности.

В последнем, выпускном классе, Костя окончательно вырвался вперед в смысле проявления чувств — стал проводить с Олей гораздо больше времени, чем Миша, по уши увязший в дебрях высшей математики. Троица «перекосилась», превратившись в разносторонний треугольник.

Долгие провожания до дома, цветные тени от зимних фонарей, лежащие на белом снегу словно прозрачные акварельные мазки, настраивали Костю на неторопливый лад — казалось, так будет всегда.

Пришла весна с ее мокрыми заторами на улицах и дымящимися под первым жарким солнцем газонами, которые прямо на глазах зеленели и просыхали, а Костя все еще не строил никаких реальных планов… Он просто любовался пушистыми прядками Олиных волос, лежащими на колючем вороте свитера… Витал, как обычно, где-то в художественных грезах. Он, наверное, был еще мал, незрел для реальной любви и плавал в тихих водах обожания.

А, возможно, властно царивший уже в Костином сознании художник преобладал — не давал спускаться на землю, в царство пробудившихся гормонов.

И Костя, его покорный раб, приносил чувственность на алтарь великого божества светотени. Не девушку Олю видел он, а живописный образ?! Неповторимый, прекрасный… Но — недостижимый. И вся прелесть заключается в том, что достигать-то его не нужно… Прекрасная Дама?

Скользкий путь, неблагодарный — как известно из некоторых примеров далекого уже прошлого. Служение одной идее, абсолютная преданность выбранному делу — все это делало юношу вовсе не инфантильным для своего возраста, но, точно, отстраненным от нормальной жизни…

В середине лета, когда были сданы выпускные экзамены, парочка гуляла в парке. Вот тут-то и произошел знаменательный разговор. Оля сообщила нечто неожиданное.

— Костя! Мишка тебе, конечно, сам все скажет, но я решила сейчас с тобой поговорить.

Расслабленный теплым деньком, сладким запахом лип и въедливыми ароматами белых цветочков в бетонных вазонах, Костя не сразу среагировал. Думал, ерунда какая-то.

— Внимательно слушаю! — и даже улыбнулся.

— Мы с ним заявление подали. С Мишей, — и, глядя прямо в недоумевающие глаза друга, Оля добавила:

— Решили жениться!

Костя, надумавший присесть, подпрыгнул на скамейке, словно детский мячик, внезапно ударившийся об асфальт.

— С ума сошли! А учиться дальше? Мишка на физмат хотел… Да и вообще…

Чем дольше Костя приводил аргументы против раннего брака, тем больше он понимал — они бессильны. Женщины не могут быть только «образами» — у них другое предназначение — не очень понятное и, даже, в чем-то чуждое Константину…

Они стояли друг против друга и говорили, не выбирая слов… И чем больше говорили, тем шире становилась пропасть между ними.

— Ты ведь будешь в Академию поступать, верно?

— Конечно.

— Ну… и посвятишь себя, так сказать, «без остатка…»

Оля засмеялась, он замолчал, ничего не ответил.

— А за остаток замуж выходить нельзя, не говоря о случае, когда и его, возможно, не будет.

Наверное, в тот день, мучительно размышляя об их дальнейших судьбах: Оли, Миши и его собственной, Костя начал понемногу взрослеть. Начало наших действий неизбежно ведет к развязке. Принял решение, делай шаг… И ничего изменить нельзя, если понимаешь, на что идешь. Нельзя топтаться на месте или безвольно плыть по течению, это опасно. За поворотом может ожидать все, что угодно — от нудного моросящего дождика до шторма в девять баллов.

Именно тогда и зародилась в Костиной душе болезненная неприязнь к любой неопределенности — в отношениях с людьми, в работе. Все непонятное, не поддающееся управлению, его теперь ужасно раздражало.

Интересно, что написать портрет Оли Костя так и не решился, брался несколько раз «по памяти», но каждый раз понимал: не то! Недосягаемый образ остался где-то там, на туманной переправе из мира мечтаний во взрослую жизнь.

Наброски эти он хранил, так хранят между страницами книги засохшие лепестки и свернутые колечком локоны — тихо спящие амулеты потерянного детства. Олины портреты, запрятанные подальше на антресоли, бледнели, вероятно стирались, и скоро потерялись где-то…

С семейством Шишкиных у него установились дружеские отношения, теперь Костя был больше Мишиным другом, чем Олиным бывшим «кавалером».

В течение пары десятков хлопотливых и суматошных лет брака у Шишкиных появилось четверо детей, причем все мальчики. «Медвежата», как иногда называла их Оля, делая при этом хитрое лицо. Костя соглашался — люди часто напоминали ему животных. Или, если видение художника шло дальше, то птиц, насекомых, а может и что-то, не вполне одушевленное.

Идея написания семейного портрета Шишкиных свернулась как перестоявшее молоко. Вклиниться в эту крикливую, пахнущую кашами и горшками кутерьму с кистями и растворителями было бы суицидом! Нет, там, конечно, очень весело и даже уютно, если не сопротивляться детским радостям, а всячески им потворствовать. Но работать… Аккуратный и ответственный до занудства Костя на такой подвиг не годился.

Внезапно поезд, в котором Константин спешил на встречу с друзьями, резко дернулся, тормоза протяжно заскрежетали как будто под воздействием стоп-крана. Все, что было не закреплено, попадало, покатилось, посыпалось на головы сидящих. Электричка тормозила — хорошо еще на малом ходу, на подъезде к станции…

Костя очнулся от воспоминаний. Еще бы! Пассажиры вскочили с мест, ловя багаж; верещали тетки, матерились мужики. Испуганно заплакал ребенок. Плененный пластмассовой клеткой кот тоже возмущенно завопил. Было ясно, что он уже настроился на дачную перспективу, а тут опять перемены!

Поезд остановился, двери открылись.

Константин крутил головой, пытаясь определить что произошло и нужно ли вклиниваться в поток пассажиров, спешащих к выходу, как вдруг…

Он увидел странную женскую фигуру и не смог оторвать от нее глаз. Костя даже застыл в неудобной позе, приподнявшись и свернув шею вбок. Почему эта дама приковала внимание? Потому что выглядела — так, а весь остальной мир — не так? И как можно было это понять в суете внезапно остановившейся электрички?

Однако необычное виделось очень явно. Бывают картины: фон написан одним художником, а главное действующее лицо другим, поверх… Те же, кстати, мишки в сосновом бору. Картина чья — Иван Иваныча Шишкина, великого пейзажиста и певца русской природы. Кто же в этом сомневается? А ведь медведи, написанные Константином Савицким там главные герои, да и сама идея, говорят, была именно Савицкого. Он как бы угадал присутствие семейки медведей в тумане Шишкинского эскиза утреннего соснового леса. Не знаешь, что картину делали два художника — не догадаешься, но увидеть это можно. Просто нужен внешний толчок, как воздействие стоп-крана. Скорость резко упала, время и пространство смялись, части привычного наехали по инерции друг на друга, проявилось что-то нежданное… Вот и сейчас…

«Мяяяяя-аааа-вууууууу!!!» — кот возвещал приход мессии, не иначе. Сумбур, крики, ругань в адрес железной дороги и, понятное дело, в адрес правительства.

Странная женщина неторопливо шла по тесному проходу между сиденьями, словно не замечая разноголосой суеты. Средний рост, темные волосы, неясный силуэт тонкого лица. Спина полностью открыта, так как незнакомка надела для поездки нечто вроде вечернего платья — цвета туманного, серовато-коричневого. Эта шелковистая одежда явно не дачный вариант! Да и не по погоде, народ-то вокруг основательно экипирован, не лето пока.

Костя даже протер глаза: дама какая-то полуголая, с ума сойти, во что одета, толком не поймешь!!! Женщина с грацией балерины пробиралась к выходу, слегка наклоняясь вниз. Что там? Ребенок? Собака? Сумка на колесиках? Толпящиеся люди закрывали обзор. Видна только часть лица, приподнятые вверх волосы и тонкая линия позвоночника, мягкие лопатки, незагорелая кожа.

Возникло ощущение, что он эту фигуру откуда-то знает… Видение длилось недолго. Толпа смяла его и, вскоре, спортивные куртки, теплые блестящие кофты и пузатые, опоясанные молниями сумки и рюкзаки заполнили весь проход. Привычный мир пригородных пассажиров поглотил наваждение… Фон, торопливо написанный современным творцом, сомкнулся над загадочной героиней.

«Как интересно!» — начал развивать ускользающую мысль Костя. — «Будто проступила в этой толпе как слой работы из другого века…» но додумать не пришлось. Надо было спешить. Все непонятное — потом. Костя, подхваченный пассажирским потоком, затопал к выходу. Неподалеку виднелась автобусная остановка.

— Просим — освободить — электропоезд — дальше — не пойдет! — без всяческого выражения вещал вслед «механический» голос.

— Что же ты, на автобусе, никак? Почему не на машине??? — дружелюбное пожатие короткопалых, заросших рыжим волосом рук, было привычно крепким. Михаил всегда здоровался с Костей особым образом: жал его ладонь сразу обеими руками, долго тряс, потом перехватывал левой, а правой в это время ощутимо похлопывал по плечу. Костя даже слегка присел под напором порывистых чувств — давненько они, однако, не виделись…

— Опять за впечатлениями в общественный транспорт? Ой, шалун! В поисках натуры для шедевров? Помню-помню твою «Проводницу», многомерная женщина! Кстати, новый анекдот про поезд:

«Кассирша продает билеты. Купейных уже нет, плацкартных нет, даже общие кончились. И тогда она кричит в окошко кассы: «Господа! Могу дать только стоя, и то в тамбуре!»

— Ну, и кто из нас шалун? — только и смог спросить Костя.

— Да ладно! — отозвался друг. — А ну, шуруй за мной.

И Миха, не дожидаясь ответа, косолапо зашаркал по выложенной разноцветными плитками дорожке, ведущей от калитки. Его непокорные вихры, как и раньше, задорно торчали, успешно противоборствуя расческам и ножницам… Особенно это было заметно с затылка, где приятель был наиболее вихраст.

«Эгей!» — присвистнул Костя — «а седина уже на расстоянии видна». Впрочем, Мишке это даже шло: матерел понемногу.

Константин вдохнул чистый, словно до блеска отполированный птичьими голосами дачный воздух, и тоже ступил на разномастные плиты. Долговязая фигура художника с этюдником через плечо, со склоненной набок головой и развевающимся мягким шарфом выражала полную готовность влиться в дружественную атмосферу семейства Шишкиных, и только сухая складка у плотно сжатых губ выдавала внутреннее напряжение и скрытую досаду.

Дача был старой: дореволюционная постройка. Досталась она Оле по наследству. Строение подремонтировали, оснастив удобствами первой и, даже, второй необходимости и многодетная семья переехала из тесной городской квартиры «дышать свежим воздухом и питаться плодами земли — не слишком плодородной, но отзывчивой на уход и заботу». Так решила Оля. Как видно, ее по-прежнему манили труднодостижимые цели.

С незапамятных времен дача называлась «Адмиральской» и была, по тем временам, роскошной: с просторными комнатами, большой верандой и мезонином, расположенным на втором этаже. Ныне, благодаря хозяйским заботам и вложенным средствам она получила новую жизнь, сохранив лучшие элементы прошлого, и являлась теперь достойным местом обитания семейства. Замечательным артефактом того самого прошлого был просторный флигель во дворе, в котором когда-то проживала кухарка. Вот в этот-то флигель и направились друзья.

— Кстати, я действительно сначала на поезде к тебе ехал! — задумчиво произнес Костя, поглаживая подбородок. — Но поезд сломался! Не знаю, что там случилось, однако электричка встала — чуток не доезжая станции, и поэтому от Белоострова пришлось ехать на автобусе. Давка была — не передать!

— Как?! — друг даже остановился. — Как сломался? Разве железные поезда ломаются? Чему там ломаться-то?

Мишка подмигнул и продолжил:

— Я вообще-то подумал, ты прямо на автобусе, так ведь ближе! А ты еще и поездом умудрился попользоваться. Я же говорю — шалун. Вечно с тобой дурацкие происшествия случаются.

Способность друга делать неожиданные выводы всегда удивляла — видимо, это было чисто математическое.

В это время дверь Адмиральской дачи шумно отворилась: два круглолицых вихрастых пацана, смеясь и перебивая друг друга, вывалились наружу.

— Дядя Костя!!! Приехал! Ура! — мальчишки повисли на его локтях с обеих сторон.

Высокий хмурый мальчик вышел следом. Вот и средний сын, не в папу, никакой медвежести, это точно! Ольгин портрет — лицо тонкое, глаза немного навыкате, задумчивые. Прозывается Александром. Вроде бы у него со здоровьем неважно: и по этой причине, а не только из-за городской тесноты, семья поселилась на даче.

— Константин Алексеич! — Саша всегда обращался по имени-отчеству, даже когда совсем маленьким был… — Вы обещали объяснить мне как перспективу строить. Не забудете?

Оля говорила, что сын учится в «художке», но часто болеет и много пропускает. Да и учат там неважно: зависит, какой попадется преподаватель… А они, почему-то, все время меняются.

— Что ты, что ты, я помню, — Константин улыбнулся подростку, — завтра и приступим!

Тот покачался с пятки на носок, посмотрел на свои стоптанные кеды, потом глянул куда-то в чистое солнечное небо, с которого к вечеру полностью дезертировали все мелкие облачка, и задумчиво удалился в дом. А Костя, ведомый радостными косолапыми близнецами, направился к флигелю, где любил останавливаться, когда приезжал один.

Тяжелая дверь, отпертая накануне усердной хозяйкой — «с осени не заходили, могла просесть» — легко отворилась, и вся компания вошла во флигель.

Помещение было бесхитростно уютным и тем особенно привлекательным для утомленного сложностями Кости. Гость аккуратно повесил куртку на медный крючочек, положил этюдник на железную, под шерстяным пледом, «панцирную» кровать и присел за маленький стол, накрытый белоснежной скатертью. В центре крахмальной композиции топорщился букет махровых нарциссов, сооруженный заботливой хозяйкой. Свежий запах подчеркивал чистоту ткани, пустоту нежилого помещения. Простая стеклянная ваза хранила зеленые стебли, с трудом удерживая упругие кружева ярких и нежных цветов. Тени, рефлексы, блики… Столько белого — а на самом деле не белого, а разных цветов! Ах, как бы сейчас это все — да на холст. Он любил писать так, экспромтом, ведь пройдет этот миг — все рассеется.

Конечно, работать ему бы не дали. Затеявшие сражение близняшки были выпровожены любящим отцом: «Ну-ка, охламоны, слетайте до мамки, пусть нам закусочки сообразит, мы с дядей Костей посидим спокойно!»

— Или ты, может, отобедать хочешь? — запоздало осведомился друг детства, — тогда в дом пошли!

— Ни-ни! Отобедал уже, спасибо. Ты же знаешь, я рано встаю, и обедаю рано… лучше посидим за рюмочкой. Мне этот ваш флигель ужасно нравится. Запах у него особенный, да и тихо тут, устал я от шума.

— Тут, вроде как, кухарка жила, в прошлые века-то! — напомнил Михаил. — Так вот, напротив, через тропинку, была дверь в бывшую кухню дома, для удобства. Мы ее заделали. Зачем два входа? Теперь все сиренью заросло напрочь.

— Ой, только не убирай сирень, она такая разлапистая! — умоляюще протянул Костя.

— Вот и я смотрю — бутоны аж до земли. Точно… как лапы, но цвести не скоро будет… при таких-то холодах.

Константин, глядя в окно, с удовольствием выпрямил под столом длинные ноги и потянулся. Привычным жестом потер подбородок, посмотрел на свое отражение… Может, бороду отпустить? Дарья советует, мол, художнику полагается бородка. И усы! Надо подумать…

Как же тут душевно! Вроде тихо, а все что-то поскрипывает, шуршит и домовито так вздыхает… Потянешься — отзовется пружинка в сиденье стула, положишь локти на стол — скатерть хрустнет снежной белизной, а то и стол что-то проскрипит, ворчливо и басовито.

Стол под белой, которая с точки зрения художника вовсе и не белая, скатертью, хранящей заметные складочки от утюга, тем временем был накрыт проворной Олей. Горка разваренной картошки с подкручивающейся корочкой: своя, последняя уже. В селедочнице — розоватые ломтики соленой рыбы и кружочки лука, на блюде твердая редиска с ботвой, светло-зеленый укроп. Соленые огурцы блестели пупыристой кожицей, отражая напор острых перышек зеленого лука. Черный ржаной хлеб. Желтое масло в масленке с мышкой на крышечке медленно сдавало затвердевшие в холодильнике позиции.

Еще один миг жизни, который есть только здесь и сейчас, за этим столом. Они, мгновения, как поезда — въезжают в сознание, словно в тоннель, пронзая его насквозь и уносятся вдаль — хорошо, если свистнут напоследок: прощай, мол, приятно было появиться в твоей жизни! Мгновения — это момент осознания события… иногда кажется, что ты это уже видел, пережил когда-то. Сколько же нового и небывалого есть у судьбы в запасе? Да если вся литература, все искусство, это перепевы старого, неужели с нами сейчас происходит что-то новенькое? Все уже случилось до нас, все…

Вот и день этот был, и скатерть была… все та же, как тогда, когда сверкали эполеты, туманились взоры кавалеров, шелестели шелковые платья дам.

Костя не стал ставить на стол расписные баночки из супермаркета, нарезку с «синтетической» ветчиной… Он сунул пестрый пакет Оле, сказав: «Разбери сама, детишкам там, тебе, ну и вообще…». Та глянула внутрь и тут же отпрянула с укоряющим возгласом:

— Нууу! Во дает! Зачем ты?! Накупил как на Маланьину свадьбу.

Кто такая Маланья, иногда поминаемая Оленькой, не знал никто. Вероятно, эта особа вкупе со своей родней отличалась незаурядным аппетитом. А Косте просто не хотелось являться с пустыми руками.

Каждый раз, приезжая сюда, он чувствовал грусть по прошедшим временам и ему хотелось сделать для друзей что-нибудь приятное.

Каждый раз он невольно вспоминал свою бывшую жену Алену. Хоть и давно развелись, а воспоминания не оставляют… То выплывают забытой тенью из-за угла веранды, то мерещатся в звоне фарфорового Олиного сервиза. И каждый раз достигают результата — тревожат сердце.

Костя и Алена, когда еще только встречались, часто приходили к Шишкиным в гости. У тех в то время один сын был — Сергей. Сейчас он уже большой парень, выиграл конкурс на предоставление гранта и учится за границей. Он похож на отца: такой же вихрастый и косолапый. Правда ростом повыше и глаза у него материнские — выпуклые, серо-голубые… Да, а способности он, несомненно, унаследовал от папы… Или от мамы? Иначе не погрузился бы в сложнейшие дебри программирования новейших технологий.

В те давние времена шустрый мальчик, гроза подготовительной группы детского сада, проворно залезал к Косте на колени, чтобы поделиться детскими секретами. Влюбленные переглядывались над его фамильно-растрепанной головой, полной хитроумных комбинаций и думали, как это здорово — когда есть дети. Алена прикладывала палец к губам — ее любимый жест и делала нарочито умильные глаза, получалось смешно.

Потом Шишкины были свидетелями на свадьбе друзей. Оля очень сошлась с Аленой на почве каких-то строго закодированных женских секретов. Получалось, что связи, возникшие в далеком детстве, продолжали объединять с Шишкиными и, даже, усилились со временем.

«Возможно ли, — думал Костя, — что бывают друзья, которые ближе кровной родни? Или это только на время, когда совпадают интересы, жизненные цели? А потом вдруг эти цели не совпадут и друзья станут чужими, а то и врагами… Но ведь и с родней так бывает. Что связывает сильнее — родная кровь или родственное начало душ? Почему я, попав в неприятную ситуацию, еду не к матери, как было бы правильнее, а к друзьям? Я хочу услышать их мнение, слова поддержки, а вот то, что скажет мне мама, я подсознательно, наверное, слышать не хочу… Потому, что…»

— Расскажи-ка мне, как это тебя в электричку занесло! — Миша тщательно притворил дверь и поднял рюмку с прозрачной жидкостью, без коей встреча старых друзей решительно невозможна, — и со свиданьицем!