Обойти судьбу. Роман

Марина Зейтц

Героя этого романа, успешного художника-портретиста, начинают преследовать какие-то мелкие, но от того не менее досадные, неприятности. А тут еще странное предсказание, в которое и верить-то глупо. И, все же… Правильно выстроенный жизненный уклад дает трещину, а там и до катастрофы недалеко! И – можно ли «обойти судьбу»? У нее свои законы, которые нельзя нарушать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Подарок доктора-гуманиста. Чудесный кот. Странный сон.

Константин, не успев додумать сложную мысль о родне и друзьях, торопливо чокнулся с Мишкой и залпом проглотил холодную, вдруг очень показавшуюся желанной, водку. Чертовка была дорогая, хорошего качества. Костя не стал торопиться с закуской, притих, почувствовав нарастающее тепло и приятный привкус во рту, что бывает, согласитесь, не часто при употреблении этого напитка. Потом, не спеша, закусил. Внутреннее напряжение, вызванное мыслями о бывшей жене, странных письмах и проблемах с Дашей, отпустило.

Когда-то, после развода, он «употреблял» безудержно много и совсем не в поисках вкусовых наслаждений: хотел залить боль, возникшую в результате тяжелого развода. В итоге чуть не допился до известного финала.

В последние годы выпивал иногда, но только четыре рюмки. Всегда, при любых обстоятельствах. Потому, что знал из объяснений лечившего его доктора, что, если выпьет пятую — конец, за ней последуют другие. Второй раз его от финала не спасут. Почему именно четыре рюмки мог себе позволить, было неизвестно, видимо это было личным гуманным жестом виртуозного эскулапа. Педантичный Костя строго следовал этому правилу.

Мишка, залпом проглотив стопку, продолжал возмущаться фактом передвижения друга на электричке:

— Дашка твоя могла и на метро. Ой, нет… Или на такси, в конце-то концов! Нет, ты все-таки лох неисправимый — все тебе до лампочки! Как говорят: «без лоха жизнь плоха». Это я о твоей подружке!

Миша поправился весьма кстати: в метро подруга бы точно не поехала. Он недолюбливал красивую энергичную Дарью, утверждая, что у нее всего слишком много: требований, ног, зубов… ну и того, что так привлекает, в принципе. Хотя — все равно слишком много.

— Сериал, что ли, без нее пропадет? Подумаешь, актриса задних планов, мелькание в кадре!

— Ну, не надо так! — Костя поморщился, посмотрел в рюмку и отставил пока. Ему не понравился Мишкин намек.

— Даша — способная актриса. Ей только нужно быть на виду, без этого не пробиться.

— Я же не спорю, фигура и все такое… что должно быть на виду! Глаза, понятно, конечно… Привлекает, о чем речь. А уж строит из себя! А ты позволяешь. Она теперь тебе тачку не скоро отдаст — помяни мое слово. Да ладно, дело твое.

Михаил задумчиво проглотил содержимое рюмки и принялся раскладывать по тарелкам картошку.

— Ешь, пока горячая, у нас особый сорт: остынет — вкус пропал. Не грусти! Прорвемся, — и он подмигнул другу.

В это время дверь отворилась и в помещение снова вошла Оля. Первым делом проверила, как работает обогреватель — мощный! Помещение должно быстро прогреться. Затем критически осмотрела стол — все ли на месте. Костя исподволь наблюдал за ней, возможно он искал забытые черты своей Прекрасной Дамы а, может, взглядом художника прикидывал: что в ее облике осталось, а что ушло на вторые и третьи планы. Совсем другая… и все же, такая знакомая! Что-то остается в каждой женщине вневременное, наверно это виден возраст души. У некоторых, увы… душа тоже старится.

Оля переоделась и даже подкрасилась, перейдя из хлопотливого образа в иное состояние, милое и торжественное. Хозяйка Адмиральской, положение обязывает. А Костя вдруг увидел двенадцатилетнюю девчушку, упорно водящую по струнам наканифоленным смычком.

Но тут, вслед за Олей, во флигель явился еще один член семьи. Вот у кого эта самая торжественность никогда не исчезала… Небольшой, но кажущийся крупным из-за феерической пушистости кот Барик, животное весьма незаурядное, о котором нужно рассказать подробнее.

Когда котенок появился в доме, ему не придали должного значения и назвали Васькой. По мере роста пушистого малыша и обретения им незаурядных качеств, это имя как-то отпало и прицепилось другое, для кота необычное. Домашнего любимца стали звать Барометром. Некоторые гости опрометчиво называли его Барсиком, не понимая причины, в силу которой кот получил свое имя… Также они не придавали ни малейшего значения поведению кота, а зря. Впоследствии невежды платили за это серьезными расстройствами здоровья: дело в том, что кот безошибочно предсказывал погоду — не только температуру, но и давление, и даже направление ветра. Все это он доводил до сведения людей как местом своего расположения, так и позой, которую принимал.

Кроме того, у него были еще таинственные способы загодя чуять приход гостей, безошибочно их дифференцируя; еще он имел свойство определять количество продуктов, заложенных в холодильник. Когда припасов было достаточно, кот спокойно спал на шкафу, а если они истощались — ошивался вокруг хранилища еды с укоряющим видом.

Впрочем, кое-что можно объяснить — запахи, звуки и неуловимые для людей магнитные излучения… Иногда в совершенно пустой комнате кот вдруг начинал беспокоиться, прижимать уши и сверкать глазами. Кого чуял? На кого шипел и кого гнал по саду, растопырив хвост и подняв дыбом шерсть на спине? К счастью, незримый враг неизменно изгонялся, а Барометр гордо шел к своим мисочкам.

— И куда это ты надумал прорваться? — вошедшая Оля строго глянула на друзей. Довольный Барик дипломатично терся об ее ноги и укоризненно поглядывал на выпивающих мужчин.

— Странные вы, мужики, все бы вам стремиться, восходить и покорять! — в голосе Оли явно зазвучали лирические нотки. Глаза ее стали лукаво поблескивать. — Лучше бы по сторонам огляделись, оценили то, что есть! Вот сколько ты еще бобылем жить будешь?

Костя сделал вид, что этот вопрос не к нему, хотя, понятно, Оля его не мужу адресовала.

— Ничего себе, бобыль! — Миша чуть не подавился, закашлялся и тут же приобнял проходящую мимо Олю где-то повыше коленей, отчаянно подмигивая другу:

— Не бобыль, а сердцеед, ядрен пион! Красотка Дашка, подруга-актерка, гёрл-френда, ноги из ушей, пардон, от этого самого места растут, — он выразительно похлопал Олю по тому самому месту ладошкой, — в общем, от которого надо.

Супруга притворно фыркнула и отстранилась. Впрочем, лирическое настроение собеседников от этого нисколько не пострадало. Один только Барик сурово посмотрел на хозяев и прыгнул на «панцирную» кровать, после чего улегся там в довольно сложной позиции.

— Температура 12 градусов, ветер северо-восточный, давление в норме, — глянув на него, сказал Миша.

— Ну надо же! — неподдельно поразился Костя. — А дождь будет?

— Вряд ли! — задумчиво глядя на животное, произнесла Оля. И продолжила, выразительно округлив глаза:

— Он незадолго до твоего приезда утащил у детишек кисточку и начал ее грызть! А потом вдруг понесся испуганно, хвост павлиньим веером, глаза по пять рублей. Мы так и поняли — уже едешь, скоро будешь… Я картошку и поставила варить. Догадаться несложно: ты ведь художник — вот и кисточка, а в пути у тебя что-то случилось: и верно, поезд ведь поломался!

Возникла уважительная пауза, прерываемая позвякиванием ножей и вилок.

— Да уж! Там в поезде тоже кот бесился, наверно они как-то что-то чуют, — невнятно проговорил Костя: в это время он задумчиво жевал необычный бутерброд, составленный из щедро намасленного куска черного хлеба с ломтиками соленого огурца.

— Они все чуют! — это опять вставила Оля. Барик, понимая, о ком идет речь, подергал ушами: а то!

— А еще у Костеньки есть домработница Ксения, женщина приятная и домовитая, — не унимался, не обращая внимания на кошачью тему, Михаил. — И, как мне известно, к нашему Костику вовсе не равнодушная! Тоже весьма аппетитная особа, при формах. А уж хозяйственная!

Друг закатил глаза, вспоминая Ксенины пироги, рассольники и гуляши. Барик, устроившийся было надолго вздремнуть на теплом пледе, сменил позу и принялся усердно намываться. Может, хотел ближе познакомиться с Ксенией и заманивал ее в гости?

— Короче, наш Костик парень не промах, богатырь и удалец — он еще и женится, на ком-нибудь… из них! — Мишка бодро подвел итог, ловко уклоняясь от ревнивого подзатыльника супруги. Никакая женщина не потерпит, если в ее присутствии расхваливают достоинства других особ.

Миха подмигнул и наконец-то откашлялся, притворно прикрывшись ладонями:

— Вот я и говорю, ядрен пион, — прорвемся. Я вам сейчас анекдот расскажу…

— Тебе точно уже, хватит! — Оля отняла почти опустошенную бутылку, села напротив и налила себе в чистую рюмку.

— Давай, Костя! За твое счастье, чтобы ты его, наконец, разглядел!

Константин выпил, не вполне поняв, что и где именно он должен разглядеть. И это как раз была его четвертая, дозволяемая гуманным доктором, рюмка.

Оля, действительно, сильно изменилась с тех пор, когда пугливой девчушкой выходила замуж за Мишку Шишкина. Стерся образ робкого олененка, теперь это была статная, с мягким взглядом темных глаз, теплыми губами и полноватым телом предводительница стаи. Оленька расцвела особенной, бархатной материнской красотой. О скрипке она не вспоминала, а вот стихи иногда читала перед сном, как иные читают молитву, едва шевеля губами. Притворявшийся спящим супруг не слышал или не подавал виду, что слышит ее бормотания. Для него стихи были абсолютно нелогичны, бестолковы и лишены поэтому смысла. Костя в этом друга поддерживал: напишут не понятно о чем, а ты восхищайся! А Оля под них засыпала, как под плеск воды, шум леса или стук колес, снимая с души то ли тяжесть недавних хлопот, то ли легкость далеких воспоминаний. Это были навсегда заученные строчки, пожалуй, еще со школы: Пастернак, Ахматова, Блок… Ей было совсем не важно, о чем они.

Миша стихов никогда не учил и от двойки по литературе его спасали победы в очередной математической олимпиаде. Интересно, но состояние жены он, как видно, понимал — никогда не тревожил ее в такие моменты… Сложные и простые строки, сцепленные таинством рифм и созвучий, уносили Олю в нейтральные, свободные от домашних вахт и штормов воды, помогали нужное вспомнить, а ненужное забыть. Умение выйти — быть где-то «вне» — для всех одинаково целебно. Что открывает створки — Поэзия? Музыка? Живопись? Математика? Не все ли равно… Люди отворяют разные двери, но попадают в одно и то же место, в вымышленный мир творца. Мир этот создается для личного пользования, в нем создатель правит так, как хочет, видит то, что не видят другие… но сотни, тысячи подобных и созвучных ему душ спешат туда и каждому там хорошо и никому не тесно.

Миша, встав из-за стола, сделал прощальный жест обеими руками:

— Раз уж все съели и допили — бай, френд, не скучай!

Затем супруги покинули бывшее жилище кухарки и неспешно отправились в дом, пожелав «френду» приятных снов, радостного пробуждения и удачи на пленэре. Барик-Барометр, убедившись, что больше ничего интересного не будет, удалился вслед за ними.

— Не забудь Сашку! — крикнула Оля напоследок. — Он с тобой просился!

— Да я же обещал! Как можно… — ответил обиженный ее недоверием Костя.

Он с удовольствием разделся, развесив и разложив по стульям в строгом порядке шарф, свитер, джинсы. Даже носки не зашвырнул, куда попало, а разгладил и пристроил на сиденье. Костя испытывал почти физическое ощущение дисгармонии, когда вещи находились в беспорядке — в таких случаях он чувствовал, что теряет контроль над ситуацией, а это пугало.

Он еще раз бдительно огляделся и, наконец, плюхнулся в дружелюбно скрипнувшее пружинами кроватное нутро. В нем можно было покачаться, как в детстве, что Костя и сделал с непосредственной радостью. Потом он, ощущая себя почти счастливым, вытянул ноги и только хотел подумать обо всем том, что произошло днем — особенно о таинственной женщине, идущей к выходу внезапно затормозившей электрички, как тут же заснул.

Проснулся Костя в тревоге. Комната освещалась неярким желтым светом. Может, фонарь? Хотя, сейчас белые ночи… Фонарей не зажигают, откуда же этот свет? Такой теплый оттенок только свечи дают. Запах тоже свечной, новогодний, совершенно не подходящий для майской ночи. Константину показалось, что в комнате кто-то есть. Да, он не ошибся — в глубине, около стола, четко вырисовывалась фигура юноши. Размытый слабым ночным освещением силуэт, пышные волосы, тонкий профиль… Вроде Саша, или кто-то похожий, взрослее. Чужой? Или так обманчиво видится?

— Саша! Это ты? — Константин приподнялся, опираясь на локоть и начал пристально, до боли в глазах, вглядываться в силуэт на фоне бледного окна.

— Я, Константин Алексеич, я! — голос, вроде, Сашин, тембр пятнадцатилетнего подростка: немного ломается, то забирает в бас, то срывается. Интересно, зачем пришел?

— Что тебе не спится, мы же завтра должны на залив пойти. Вставать рано, а ты по ночам шастаешь!

Саша проявил неуважение: не обратил ровно никакого внимания на эти слова. Подошел к столу, задул свечу, тут же дымно и едко снова напомнившую зимние праздники… А, ведь вчера, вроде, никакой свечи не было. Стол, накрытый к ужину с другом, не подразумевал такой романтики. Точно, не было! Или… забыл?

Юноша постоял, покачался с пятки на носок… Сашино любимое занятие.

— Пойдемте в сад! — мальчик резко развернулся и направился к двери.

Костя спустил ноги с кровати, нашарил башмаки. Провел руками по груди, ощутил тонкую вязку свитера. Странно! Опять нестыковка — он одет, а накануне, ложась спать, точно снял одежду. На раздумья времени не было, нужно идти за Сашей, потому что кажется — это очень и очень важно… Из-за двери пахнуло какими-то ночными цветами, травяной влажностью. Интересно, почему ночью цветы так сладко пахнут? Их никто не нюхает, не опыляет, ведь люди и насекомые спят… Для кого эти ароматы?

Сад был неузнаваем. Костя, зябко поеживаясь, таращился спросонья на ставшую вдруг очень белой крышу Адмиральской дачи. Он отметил, что некоторые предметы резко высветлились. Белесые плитки на дорожке выскочили на передний план, куст у забора весь окинулся какими-то ярко-белыми цветами, затмившими ставшую невидимой темную листву. В этом было нечто сомнительное, настораживающее: откуда взялось столько белых соцветий? Днем их было не заметно…

«Разлапистая» сирень ушла в тень от веранды и там затаилась. Особенно неприятен был длинный сарай с приоткрытой створкой двери: из него ползла мохнатая темнота. Говорят, в этом сарае раньше была конюшня. Ничего страшного, подумаешь — лошади жили, но разглядывать его не хотелось. Воздух стоял неподвижно. Казалось, пространство медленно концентрируется и сливается со временем, тоже странно уплотнившимся, создавая особую субстанцию. Косте в ней было некомфортно: как в киселе каком-то. Он даже руками помахал: вокруг густо и тепло. А вечером было прохладно: северо-восточный ветер нагнал холода.

— Саша! Ты куда меня ведешь? — пока Костя махал руками, парень куда-то пропал. Осталось положиться на слух, крикнул снова.

Тихо. Невидимая птица, сидя в глубине темной ели, растущей у самого забора, пробует одну и ту же трель. Доходит до середины, путается и снова начинает. Как будто ей тоже мешает ощущение нереальности: сбивает с верной ноты. Наконец птахе удается связать в единую песню несколько коленец и она, как занудный педагог, твердит их без конца. Одно коленце звучит забавно: «Три Дэ, три Дэ, три Дэ!!!» Другое истерично напоминает: «Учить! Учить! Учить!» Интересно, какой предмет она преподает тут, среди этой неправильной и загадочной ночи?

Костя отвел глаза от елки и увидел Сашу буквально в двух шагах от себя. Дернулся, было, к нему с вопросом:

— Постой! Ты мне что-то хотел сказать? Зачем мы вышли в сад? Александр! Я тебя спрашиваю!

Но вопрос остался без ответа — опять парень проявил невежливость, не обратил внимания. Он слушал настырную птичью трель, а, потом, проследил взглядом, как прошелестели крылья куда-то вглубь участка. И только после этого повернулся спиной к саду, где росли пять яблонь, видимые сейчас сероватыми силуэтами.

— Вы ведь знаете, кто она? — парень взглянул полувопросительно, словно угадывая заранее ответ.

— Она?! Птичка эта? — Костя изумился такому вопросу. — О ком ты? Про кого говоришь-то???

— Про женщину. А вы ведь с ней знакомы! — Саша язвительно рассмеялся. — Неужели не узнали?

Косте все никак не удавалось заглянуть собеседнику в глаза. Тот опять в упор смотрел на покинутую птицей ель.

— Да я в первый раз видел! И потом, откуда ты-то знаешь? Что я ее встретил, в поезде… вчера…

«Может, я сам рассказал?» — подумал про себя, сомневаясь уже во всем, Костя.

— Не только я, ее многие… знают! — уклонился от ответа Саша, — она известная личность как-никак.

— Да кто это?! Кому известная? — Костя вдруг забеспокоился.

Он чувствовал, что за словами подростка кроется что-то очень важное и, в то же время, опасное. Вылезающее наружу, как темнота из бывшей конюшни. Ситуация катастрофически выходила из-под контроля и порядок в ней навести было невозможно.

Теперь Саша вроде стал выше ростом, отошел в темную гущу куста сирени. Да Саша ли это? Ну вот — стихи читает… Странные какие-то! Только этого не хватало, и так мурашки по спине бегут, без этих замогильных стихов. Костя впился ногтями в ладони — старый прием, если снится плохой сон. Сразу выскочишь, проснешься… Не помогло! Пришлось выслушать всю эту ахинею. Ох, не зря Костя, любящий конкретность, к стихам всегда с подозрением относился — особенно к непонятным.

Случай у судьбы слуга.

Неразгаданный тобою,

Он соединил века —

Не ходи чужой тропою.

Изо всех найди свою,

Хоть в зеркальном отраженьи.

А сейчас ты на краю,

Над тобой сгустились тени.

Долго ждет тебя любовь

В царстве тьмы и в царстве света.

Нужно вспомнить лишь об этом…

Ты умрешь. Воскреснешь вновь.

Эти строчки прозвучали так, словно их прочитал кто-то, находящийся очень далеко. Гораздо дальше, чем этот сиреневый куст. Неприятные стихи несомненно имели к нему, Косте, прямое отношение. Вот кому это адресовано: «Ты умрешь»?! Да и все остальное содержание не радует — про сгустившиеся тени и чужую тропу… Постой! Может, мальчик и правда болен? Может, сумасшедший? От этого стало легче. Чужое безумие всегда действует успокаивающе — к нам это не относится, мы в своем уме. Ну да, например, как понять вот эти странные слова:

«Вы все сами знаете, но забыли… Как только вспомните кто она, будете спасены».

Явно помешан на мистике, нужно с родителями поговорить! Пришел, принес свечку, выманил в сад… Ничего необъяснимого. Костя вдохнул поглубже, пошевелили плечами, это взбодрило.

Но тут ветер прошелся по темным листьям, они зашуршали, закрутились и сникли. Расплылась непонятным пятном серебристая крыша дачи; то, что было сараем, завалилось вбок. Все сдвинулось с четкого ракурса, стало отмываться, как акварель, опущенная в воду. Саша, видимый темным силуэтом, вдруг побледнел, делаясь прозрачным, а потом и вовсе исчез. Видение пропало, а голос остался:

— Вспоминайте! Это важно! Мама просила Вам помочь, Константин Алексеич!

— Мама просила!!! — крик стал громче, зазвучал очень реально:

— Константин Алексеич!!!! Ну, просыпайтесь же. Вас никак не разбудить!

Теперь это точно Сашин голос: звонкий и отчаянно настойчивый… Похоже, мальчик звал уже давно. И стучал в окно — вежливо, но требовательно. Костя открыл глаза и тут же яркий солнечный свет ударил по зрачкам, пришлось зажмуриться, натянуть на лицо одеяло. Утро, давно уже утро, и он все безнадежно проспал! Конечно… Это был сон. Просто дурной сон, навеянный тревожными мыслями, порожденный разгулявшимся воображением. Какое счастье: только сон.

Вскочив, сразу захромал. Ногу отлежал… Значит, лег неудобно, кровообращение нарушилось, оттого и сны…

Костя внимательно взглянул на Сашу, которому открывал дверь, впуская внутрь. Невольно прокрутил в голове сновидение — как они вдвоем куда-то ходили и о чем-то разговаривали. Как будто бы речь шла о женщине… Да! Ее нужно вспомнить. Все женщины, которых он мог вспомнить в данный момент, не подходили. Она была чем-то отлична от них, как если была бы, скажем, статуей в саду… живая, но не совсем. Что-то бродило в наполовину проснувшемся сознании, как тени рыб под мостом… Ухватить никакой возможности, а руки прямо-таки чешутся.

Он четко помнил только отворяющуюся дверь, силуэт молодого человека, идущего вглубь сада и, еще, птицу помнил: она была внутри елки и оттуда выдавала необычные рулады. Дальше все тонуло в тумане, обрезки сна плавали в сознании, словно яблоки в компоте, но цельной картины не получалось…

Да, а ведь Саша, если во сне это был он, говорил о женщине-загадке, встреченной в электричке. Вот оно, доказательство, что это был сон — реальный Саша о ней наяву знать не мог.

— А ты мне сегодня снился, — не отрывая глаз от подростка, неожиданно ляпнул Костя, — мы даже ходили куда-то. Вместе.

Тот спокойно выдержал вопросительный взгляд «Константина Алексеича», ничего не ответил и, пожав плечами, прошел к окну. Он явно что-то высматривал в саду, ожидая, когда гость соберется для прогулки. А Костя, перекладывая из рюкзака вещи, вдруг задержал взгляд на букете нарциссов. Ему показалось, что за ночь они завяли. Такие живые и свежие вчера, сегодня стали жухлыми, их лепестки подсохли и как будто оплавились по краям. Вот и второй рисунок: тот же букет, а цветы уже умирают. Сколько прошло времени — всего одна ночь? А по ним кажется, что больше… Чудно!

— Саш! Я задам тебе деликатный вопрос, но, если хочешь, не отвечай!

— Почему? — пожал плечами мальчик, — я отвечу, деликатный вопрос — это круто!

— Ты пишешь стихи?

Саша издал какой-то невнятный звук, включающий в себе разнообразные гласные.

— А-ууу-ээээ… Как сказать? Пишу, наверно. Только я их никому не показываю.

— А мне? Мне покажешь?

Ответ был предельно лаконичен:

— Неа.

Саша торопил. Он, как обычно, выглядел болезненным мальчиком, бледным и углубленным в себя. Старался прятать свою неуверенность за разными жестами: то потирал нос, то покачивался на подошвах, то приглаживал пышную шевелюру. В данный момент он приподнимался с пятки на носок, всем своим видом выражая крайнюю степень нетерпения.

— Иду, иду! — Костя потер подбородок. Побриться уже не успеет… Позавтракать тоже. И вдруг споткнулся на этих обыденных соображениях, достав из рюкзака плоский бумажный прямоугольник, конверт с очередным неприятным посланием. Этот небольшой предмет сам ткнулся в руку, словно напоминание, пальцы сомкнулись уже машинально. На лице Кости отразилась досада и, даже, отвращение. Брезгливо повертев конверт перед собой, немедля запихал обратно. Потом, отряхнув руки, вышел вслед за Александром.

Они пошли на залив. Предсказанный Бариком ветер гнал по поверхности воды наискосок к берегу резвых барашков, которые бежали, перепрыгивая камни и увязая в мокром песке. Пахло сырыми водорослями. Сосны подбирались близко к воде, выпускали корявые корни, хватались за любую возможность сделать еще шаг, но вода не пускала, подмывала и даже валила некоторых из них. Чайки суетились на нейтральной полосе прибоя словно пограничники при ловле шпионов. Берег был покрыт сухими трубочками стеблей прибрежного растения, напоминающего камыш, или это и был такой приморский камыш? Костя этого не ведал. Зато он знал, каков он на вид, на цвет, наощупь. Знал, как это нарисовать.

Пока он объяснял все что нужно о воздушной перспективе, пока они делали эскизы и сравнивали оттенки, Костя старался не думать о желтом прямоугольнике, валяющемся в рюкзаке. Это было письмо, обнаруженное в почтовом ящике, с адресом и фамилией, напечатанными над синими полосочками. Письмо вклинилось в кипу бумажек, счетов за электричество и квитанций. Костя сразу опознал его, а ведь первое письмо чуть было не выбросил, посчитав чем-то вроде рекламной рассылки. Третье по счету, оно было таким же досадным сюрпризом, как и два предыдущих.

Константин считался популярным портретистом и, потому, в заказах недостатка не было. Рисовал как знаменитых людей, так и малоизвестных, увлекаясь особенностями натуры. Как-то раз ему в руки попались записки госпожи Марии Тенишевой, жены известного мецената Тенишева, основателя Тенишевской гимназии. Весьма ядовитая дама, по какой-то причине ужасно невзлюбившая художника Илью Репина, писала, что тот частенько приставал к женам богатых господ с просьбами написать портрет, буквально даром. Когда дама соглашалась, художник, по словам этой Марии Тенишевой, высылал огромный счет на адрес мужа. При этом, по утверждению все той же Марии, портреты получались плохими, лица искаженными, одежда нелепой.

— Вот и мотайте на ус! — повторял Константин студентам в бытность своего преподавания в Академии. — Портреты писать — самое сложное дело. То есть, если их по-настоящему делать, а не с фотки срисовывать… Мало кто готов увидеть себя глазами художника, а уж женщины… Не каждая к этому и стремится. Зато портреты — это удивительный и увлекательный жанр.

Иногда случалось так, что заказчик оставался недоволен работой Константина. Ну уж если картины самого Ильи Ефимовича подвергались столь жестокой критике, то удивляться не приходилось… Портреты, которые выходили из-под Костиной кисти, были очень выразительны, ярки, харизматичны, то есть, на грани… И поэтому не всегда нравились заказчикам. Как правило, чем богаче были заказчики, тем реже нравились им портреты. За них, конечно, платили, но редко заказывали повторно и не стремились развешивать на стены. Однако что-то иногда заставляло людей заказывать снова — скорее всего, слава модного портретиста, а, может, и противоречивое желание взглянуть на себя со стороны. Хотя бы иногда, в одиночку, без свидетелей.

«Мне как-то не нравится! Я тут на себя вообще не похож» — таково было мнение, которое очень часто слышал Костя о своих работах. И никаких объяснений. А портреты были хороши… Сначала в глаза бросалось именно феноменальное сходство, а позже, присмотревшись, можно было проникнуть во внутренний мир тех, с кого он писал. Человек обнажался, сбрасывая покровы, как кочан капусты сбрасывает тугие сахаристые листья под ножом проворной кухарки. Умел художник Костя докопаться до «кочерыжки»! Вот это-то и губило все. Никто не хотел так подставляться. Все стремились выглядеть безупречно, достойно и монументально, особенно, если это были мужчины. Женщины желали быть на портретах красивыми и молодыми — несмотря на возраст, внешность и лишний вес.

О, незабвенная госпожа Тенишева! Интересно, какой хотели выглядеть Вы?

Хотя, может быть, вины в этом нет — человек зачастую видит себя совершенно не так, как видится со стороны на самом деле…

Заказчики-мужчины высокого ранга требовали изображать их солидными, внушающими доверие, респектабельными. Еще в последнее время модно было выглядеть спортивно. Представляться глупыми, жадными, злыми или подлыми не хотел никто. Чванливыми, лицемерными и самодовольными — тем более. А Костя был рабом своей кисти, пленником верного мазка и правдивой проработки мелочей! Точность — признак большого мастерства и то, что составляло сущность заказчика, его скрытое, тайное — текло с холста, как ядовитый газ из порванного шланга, вне зависимости от желания. С этим ничего нельзя было поделать. «Неужели кто-то настолько недоволен моей работой, что пишет мне эти угрожающие письма?» — думал Костя. — «Да нет, не может быть…»

…К обеду в Адмиральскую наши рисовальщики вернулись с залива порядком уставшими. Саша — от напряженных попыток связать воедино и горизонт, и прибрежный камень, и сосны, и чаек… Соединить все это бегущими наискосок водными стадами, погоняемыми небесным пастухом. Наполнить неярким светом и упругим воздухом, сквозящим сыростью и исчерченным взмахами чаячьих крыльев. Получилось не очень.

Константин, наоборот, сделал пару эскизов, совсем не стараясь, и не думая о воздухе и чайках. Точки, мазки, пятна, пятна… Косая тень, блик — все было ему послушно — мастер! Дома по памяти допишет.

Обед, который подавался на большой, скорее напоминающей комнату, веранде Адмиральской, был тщательно сервирован: чего стоила только одна кружевная, цвета топленого молока, скатерть! Тонкий фарфор с вензелем на обороте, столовые приборы с тяжелыми позолоченными ручками. Оля обожала посуду «с историей», любила фарфор и хрусталь и, если в обильных семейных закромах такую не находила, прикупала кое-что на барахолке, иногда — за сущие копейки.

Одно слово — Адмиральская дача: здесь и правда веет чем-то старинным, так и мерещатся дамы в кружевах, мужчины в морской форме, шпаги, шляпки… Вон какой диван — располагающий к изящному отдыху. На нем бы графине какой-нибудь сидеть, с болонкой! А теперь на нем сидит лучший друг Миша и весело поглядывает на хлопотливую супругу… никаких шляпок и эполет… Где они — былые адмиралы? Да и Бог с ними.

Капустный пирог лежал на причудливом блюде, как король на перине. Узкие, искрящиеся рюмочки взволнованно толпились вокруг повелителя. А как пахла запеченная в яблоках утка в чугунной гусятнице… Что и говорить — умелая хозяйка сродни художнику, только ее шедевры, увы, живут недолго.

Поделившись с Бариком утиным крылышком, Константин стал собираться в обратный путь. Сколько можно есть! Да и друзья устали, Оля вон совсем дремлет… Решено было ехать на автобусе, так и удобнее и с поездами связываться не нужно. «Мало ли что еще произойдет» — решил бдительный в смысле неприятных сюрпризов Константин.

— Что-то ты рассеян, друг мой, печален! — заметил Миша, провожая его до остановки, — не случилось ли чего?

— Так, мелочи… Обычные производственные заморочки… А вот, кстати и автобус выруливает! Давай, до скорого!

Миха только головой покачал.

Поговорить о проблемах как-то не получилось: Костя так расслабился, что все неприятности показались незначительными и даже надуманными. Странный сон с предсказаниями, наоборот, погрузил в довольно-таки мрачные размышления, в которых было много необъяснимого, такого, с чем приставать к друзьям не захотелось, тем более, что во сне фигурировал, вроде бы, их сын. Если подумать, письма и Дашка — это чисто Костины проблемы, ему и решать. Зачем их-то грузить? Ну а про женщину и вообще. Подумают, чокнулся.

Однако на обратном пути, пригревшись на заднем сиденье автобуса и подремав немного после кулинарных шедевров хлопотливой Оленьки, Костя, волей-неволей, опять вернулся к прежним невеселым мыслям. Вспомнилось вчерашнее письмо… Настойчивость, с которой авторы писем стремились его запугать, раздражала, как зубная боль. Кто же отсылает эти письма? Зачем??? Или, это результат того случая, с одним заказом?

Не так давно он написал портрет активного политика, депутата и мецената: нужны были деньги, очень! Решил бороться с собою и с «дефектным шлангом», заткнув дыру в нем с помощью чувства юмора и с трудом достигнутого приступа пофигизма. Постарался, чтобы кроме внешнего сходства ничего нежелательного не просочилось, хотя не одобряемое правоохранительными органами прошлое этого депутата отчетливо угадывалось в жестких чертах. Дашка очень просила: «Ну что тебе стоит!» — давно уговаривала его в Испанию съездить, на Майорку. «Нарисуй без этих твоих глупостей! Ты ж вместо портретов карикатуры делаешь!» Гонорар был бы кстати. Костя постарался и написал «без глупостей». Вроде получилось — брутальность, зоркий взгляд, хорошо читаемый запас разностороннего опыта. Хозяин жизни, одним словом, а прошлое… мало ли. Короче, сумел навести мостики через слякотные лужи. В душе осталось гадкое ощущение, и он поклялся сам себе, что больше никогда такого делать не станет…

А во вчерашнем, третьем, письме ясно сказано:

«Тебя предупреждали, а ты не послушался. Всему есть границы. Пеняй теперь на себя! Готовься ответить за все».

Ё-моё! За что — «за все»??? Что за дурацкие угрозы… Заказчик-то ведь одобрил… Да нет, он прямо сказал: «В тему! Если что, будем обращаться, супругу там изобразишь, детишек, собачку». Заплатил даже больше, чем оговаривали… А потом предложил подумать:

— Ты реальный художник, такие сейчас нужны. А то рисуют кубики какие-то, и хотят впарить подороже. Массам это не надо. Не хочешь ли приобрести крутую площадку для выставок, для продвижения, так сказать, в различных форматах предметов искусства, способствующих сближению с народом? Возможны очень различные форматы — думайте, маэстро! Мы, то есть, город, пойдем навстречу.

Костя тогда сразу отказался «приобретать и продвигать в различных форматах». Депутат пожал плечами и вежливо ответил, что «в данный момент не настаивает, однако надеется в дальнейшем на правильное решение». На том и разошлись… И что??? Вскоре Костя получил первое письмо. Там в неприятно резком тоне утверждалось что он зарвался, много себе позволяет, серьезные люди недовольны его художествами. Костя решил — может, брутальный депутат обиделся, что «правильное решение» не возникло? Он не удержался, позвонил депутату и меценату в одном лице, но тут же стушевался, промямлил что-то о том, что получил странное письмо… Депутат даже не сумел скрыть изумления: «Мои люди таким глупостями не занимаются». Действительно, зачем им это?

Умом он понимал — угроза беспочвенна, а душой чувствовал, что именно это и плохо. У беспочвенности нет предела и неназванное преступление всегда больше конкретного. Он понимал — это повод прицепиться, самое неприятное только начинается — так в глубине Костиного сознания завелся змееныш, свивший себе логово в безосновательной пустоте. На душе было погано. Ощущалось что-то неопределенное, какая-то нестыковка… Во втором письме, полученном вскоре, также были предупреждения и угрозы. Да нет, это точно не депутат…

Зато Даша, узнав о предложении влиятельного чиновника приобрести «крутую площадку для выставок» буквально вцепилась в бедного Костю, как черт в грешную душу. Работа над заказными портретами являлась теперь, после ухода с преподавательской работы, основной статьей дохода Константина. Пейзажи и натюрморты прибыли не приносили, хотя их он тоже писал — и с большим удовольствием. Слабо разбирающийся в ботанике и прочих естественных науках, он чувствовал природу и заключенные в ней тайны почти как кот Барометр — тем же звериным, внутренним чутьем. Но ведь мало кто мог это оценить по достоинству… Вот и Дашка, давно уже требовавшая перестать заниматься ерундой, как она называла процесс создания и портретов, и пейзажей, теперь настойчиво советовала, согласившись на выгодное предложение, наконец-то купить ту самую «галерею», как она называла небольшой, но выгодно расположенный, выставочный зал…

— Там, в галерее, — настойчиво вещала подруга, — можно выставлять работы модных художников, скульпторов, фотографов. Там будет тусовка!!! А уж как привлечь «пипл», я знаю.

Костя только морщился…

— Кстати, твои картины тоже можно выставлять! — парировала Даша, — будут покупать, куда денутся, если мода пойдет.

Да… Возможно, это принесло бы деньги и связи. Дашка умела смотреть вперед, работать на перспективу. Она была дальнозорка как капитан пиратского фрегата и практична как чухонская крестьянка. Иногда Костя думал, что она права. Некоторая доля тщеславия была ему не чужда и досадно бывало порой, когда «талант», гораздо менее даровитый, чем он, бурно прокладывал себе дорогу, ловко обходя на поворотах.

А так — свой зал. Черт возьми, заманчиво, но связываться, хоть убей, не хочется… Художник он, не предприниматель! Необходимость дать срочный ответ тоже досадно портила настроение. Во-первых — время, которое жаль тратить на беготню с документами, во-вторых — деньги, придется в долги влезать… И еще, в-третьих — он неохотно себе в этом признавался, отношения с Дашей перейдут в другое русло, ведь они станут в таком случае компаньонами.

После развода Костя принял решение никогда больше не вступать в брак. Семья не для него, о чем он говорил открыто и неоднократно. Подруга с ним не спорила, тоже любила подчеркнуть что она независимая женщина, однако, у него появилось предчувствие, что эта независимость устраивает ее все меньше и меньше… Они встречались уже четыре года, их отношения волей-неволей «пустили корни» — проросли в быт: совместные поездки, повседневные заботы, общие планы. Если так дальше пойдет, нужно будет решать: оформлять законным образом или расставаться. В какой-то мере ситуация напоминала то, что произошло между ним и Олей, только с точностью до наоборот — тогда он не созрел для брака, а нынче… перезрел.

…Вернувшись домой после выходных, проведенных на Даче, уставший от нервотрепки Костя решил: «Плюнуть на все, да и поехать с Дарьей на Майорку! Гонорар получен, никто его отнимать вроде не собирается. Надо просто отдохнуть, ну их всех в камбуз. И женщин со спиной, и придурков с письмами, и нелепые сны с кудрявыми мальчиками, читающими стихи. В Испании он, наконец-то, отдохнет. Там тепло, там море, архитектура и гондолы — или они в Италии… Да, не все ли равно, главное — архитектура».