Подарок крестного

Марина Александрова

Зловещий артефакт – кольцо странника – продолжает свое путешествие по миру, принося своим обладателям настоящую магическую власть. Вот только со временем они сами становятся рабами этого кольца, как это начало происходить с боярином из свиты Ивана Грозного.

ГЛАВА 8

Схоронили Марфу, и с того дня жизнь Анны превратилась в непрерывный кошмар — все ждала она, когда начнет исполняться проклятье, а оно все не исполнялось. Василий посмеивался над глупостью зазнобы, и вскоре Анна и думать забыла про слова покойной госпожи.

Тем временем подходил ей срок разрешиться от бремени. Как зеницу ока берегла Анна чрево, ходила, словно по струночке. Запретил ей Василий поднимать тяжелое, сердиться на челядь, играть с детьми — его бы воля, и вовсе уложил в постель до самых родов. Но не такова была Анна, минутки не могла она без работы посидеть. Когда бранил ее Василий — отмахивалась:

— Я баба здоровая, что со мной станется!

Но человек предполагает, а Бог располагает. Шла как-то Анна по крутой лесенке в поварню — распорядиться насчет ужина, и дошла уж до середины, как услышала сверху крик. Обернулась — а это крошка Настенька летит ей навстречу, захлебывается криком… Решила, видно, догнать свою няньку, да поскользнулась, на ногах не удержалась, и теперь скользит вниз.

Забыв об осторожности, Анна подалась к девочке всем телом и та с размаху ухнула в к ней объятья. Выросла Настенька, что и говорить — не удержалась Анна, навзничь упала на ступени, почувствовав невыносимую, пронизывающую боль в пояснице. Свет померк в глазах, и женщина лишилась чувств.

Очнулась в опочивальне, в своей кровати. Рядом с ней склонилась лекарка.

— Что со мной, Улита? — спросила Анна, дивясь тому, с каким трудом даются ей слова.

— Неужто не помнишь, госпожа? — ласково отвечала лекарка. — С лестницы крутой ты упала, Настеньку спасала. Хвала Господу нашему Иисусу Христу, что жива осталась!

— Отчего ж меня так разломило? Или становая жила у меня подкосилась? — испугалась Анна.

Лекарка помрачнела лицом, но с ответом медлила.

— Что молчишь? — встревожилась Анна. — Ежели плоха я и дни мои сочтены, то так и скажи…

— Что ты, что ты, госпожа! Как только могла подумать такое! Тебе еще жить, да жить! Вот только…

— Договаривай, Улита! Не томи! — воскликнула Анна.

— Разрешилась ты, госпожа ребеночком, мальчиком… — прошептала лекарка. — Да, только мертвеньким он родился…

Как только дошел до Анны смысл сказанного, зарыдала она в голос, забилась, как пойманная птица…

Долго еще хворала она, не хотела вставать из постели. Долго еще убеждал ее Василий, что не станет любить ее меньше, не встанет между ними мертвый младенчик. Самому до слез жаль было первого и последнего своего сына, который не успел даже взглянуть на этот белый свет, да что ж делать! Грех сетовать…

А за стенами терема бушевал свирепый мир, и в этом мире подрастал и мужал юный князь Иоанн. Уже придя в осмысленный возраст, он всем сердцем ненавидел Шуйских, почувствовав тягость незаконной опеки.

Часто бывал в гостях у Василия думской советник Феодор Воронцов и доносил отошедшему от дел боярину страшные вести. За чаркой вина наклонялся близко к уху приятеля, шептал, обдавая его запахом редьки, щекоча мокрой бородой:

— Фомка Воронцов, клеврет Шуйских, митрополитову мантию на нем изорвал… Бесчинство великое творится при дворе, смуты и козни неисчислимые… Удаляют от государя всех людей, кто для них опасен — кто смелостью, кто разумом, кто усердием к отечеству… Рано, ох, рано ты отошел от дел, Василий Петрович. Нужен наставник государю, иначе пропадет он, как есть пропадет…

Василий Петрович выпивал чарку, хрустел солеными рыжиками.

— Ну а ты что ж, Федор Семенович? Нешто тоже отступаешься? Ты государю нашему защита и опора, вот и введи его в разум.

— Недолго мне, видно, осталось быть наставником князю. Точат на меня ножи Шуйские, можешь мне поверить!

Василий Петрович только головой качал. Уйдя на покой, он о многом постарался забыть, смуты и козни придворные мало занимали рассудок его. Осталось только честолюбье великое, и оттого, когда Федор Семенович предложил:

— А что, Василий, отдашь воспитанника своего в товарищи молодому князю Иоанну? — Василий Петрович с радостью согласился. Пора было думать о будущем Михаила. Будь опекун его помоложе — уж поборолся бы за место для сына своей последней лады. А теперь уж силушка не та. Так хоть показать мальчонке дорожку, по которой идти надобно — детские-то друзья крепко в сердце западают, авось не оставит князь заботами Михаила!

Анна переполошилась.

— Мал он еще, оставь его, — упрашивала она. — Куда ему на государеву службу?

— Так ведь не на службу, а в товарищи отдаю, — терпеливо толковал ей Василий. — Будет при государе забавы его делить, да так и найдет свою дорогу в жизни.

— Забавы! Ведомы нам те государевы забавы, вся Москва про них говорит. С высокого крыльца кремлевского кидает всякую тварь мелкую — то котят, то щенят. Они мрут, а он радуется. Шуйские его злу научили.

— Да тебе-то откуда сие ведомо? — опешил Василий.

— Что ж я, глухая? Вон к тебе Федор Семенович ходит, так я и слышу ваши разговоры. А если б и не слышала — всей Москве про то известно.

Василий Петрович вздохнул.

— Ты что ж, Аннушка, боишься, что князь нашего Михайлу, как щенка, с крыльца сбросит? Так не зверь он, пойми, просто мальчонка еще. Без матери рос, добра не видел. А появится у него приятель закадычный — авось и отойдет, охолонет сердчишком-то. Твое дело материнское, ты о своем ребенке думаешь, а я еще и о всей России, пойми ты это! А коли этого понять не можешь, так о другом подумай — не век же ты будешь мальца у своей юбки держать? Рано иль поздно, а придется ему на службу идти. — И, припомнив слова Федора, повторил их. — А детские-то друзья крепко в сердце западают!

Анна поплакала и согласилась. Навеки запомнил Михаил тот день, когда его, чисто вымытого, принаряженного, повели в Кремль, к великому князю.

— Ну, какой я ему товарищ? — размышлял Михаил по дороге. — Он, поди, на золотом троне целый день сидит, печатные пряники ест, а я к нему с играми?

И представлялся Иоанн Михаилу прекрасным златовласым отроком, вроде конюшего Андрюшки, только богаче и красивей. Сидит он в роскошной палате, говорит только такое мудреное, что и понять нельзя — он же князь!

Но когда ввели его в огромную мрачную палату, увидел он маленького, злого по виду мальчика, худого и золотушного.

— Поклонись, отрок, — шепнул на ухо кто-то. — Сие есть князь Иоанн.

Михаил помнил всю придворную науку, но поклонился неловко, дернув плечом, и сам испугался. Мальчик же на это внимания не обратил, не осерчал — сразу подбежал к нему.

— Охотиться можешь? — спросил, прямо глядя своими пегими глазами.

— Не берут меня… Говорят, мал еще, — смущенно ответил Михайла.

— Это как так — мал? Ты вон больше меня ростом. А по годам, поди-ка, меньше, так? Я уж с твоих лет на охоту ездил, лис травил!

— Так ведь ты — князь… — молвил Михаил и сам испугался. Но Иоанну, видать, такой ответ понравился. Он косо улыбнулся, перемялся с ноги на ногу.

— Ну, не беда, я тебе все расскажу. А как поедем на охоту — тебя возьму с собой. Хочешь?

— Очень хочу, — уже смелее сказал Михаил, и князь засмеялся. Смех преобразил его старообразное лицо, и с Михаила слетел последний страх. «Скучно, верно, ему живется» — решил он про себя, сам не зная, почему.

В первый день они долго сидели в уголку полутемной палаты, и Иоанн рассказывал Михаилу про охоту. Говорил он жарко, глаза его блестели, кулаки сжимались. Михаил даже заробел чего-то, глядя на князя.

— А еще я медведей спускаю — людишек пугать, — молвил Иоанн, и Михайла весь сжался. Слышал он про такую княжескую забаву, но не верил, думал — страшная сказка просто. А он, гляди-ка, сам сознается!

— Зачем? — вырвалось у него.

Иоанн глянул удивленно.

— Как зачем? Для забавы! Сходятся они на площадь — на меня глазеть, на надежу-государя, а тут медведи! Они как закричат, как побегут! И давятся, и толкаются… Потеха!

— Так ведь им больно… — раздумчиво молвил Михайла.

Иоанн снова рассмеялся, но на сей раз не по-доброму.

— Ишь, больно! А мне что, не больно? — и зашептал, — дядька мой, Иван Бельский, говорил мне: они мою мать отравили… Телепнева уморили голодом в темнице, а няньку мою, боярыню Агриппину, сослали от меня в монастырь. Они думали, я маленький, не понимаю и не помню теперь. А я все как есть помню, вот как! Теперь мне только в силу войти, я им…

И погрозил сухим кулачком куда-то в сгустившуюся тьму.

— Да кто — они? — замирая, спросил Михайла.

— Шуйские, кровопийцы. Федька Скопин в моей опочивальне при мне садится, непочтение делает. Они думают, я их милости помнить стану, а я не стану и назло только досады запомню!

— Да люди-то в чем повинны, князь! — нежданно для себя самого вскрикнул вдруг Михайла.

— Какие люди? — непонимающе глянул Иоанн.

— Да вот, что медведями травишь…

— А тебе что, жалко что ли? Иль ты меня боишься? Да ты не бойся, теперь мы с тобой другие забавы придумаем. Чего дрожишь?

К ночи за Михайлой пришел Василий, и князь с видимой неохотой отпустил своего товарища. Дома Михаила встретила заплаканная мать — крепко она боялась за сына. Но мальчик держался молодцом.

— Что, как тебе показался наш князь? — затормошила его Настенька.

— Скучно ему, — вздохнул Михайла. — Я-то думал, как у Боженьки за пазухой живут князи, а у них гораздо скучней нашего.

— Что он, злой? — продолжала допытываться Настенька. — Драться хотел, да?

— Нет, он не злой. Бессчастный только… — задумчиво молвил Михаил.

Анна, услышав их разговор, только руками всплеснула.

— И послал же Господь сыночка! ведь всего десять годов ему, а все про людей понимает, все как есть! И говорит, словно ученый…

— Теперь и правда ученым станет, — усмехнулся Василий. — Станут его учить вместе с князем нашим. Тому, видишь ты, пришелся он по душе. Отпускать не хотел, вот как! Теперь пойдет наш Мишенька на княжескую службу…

Так оно и вышло. Обделенный лаской Иоанн душой прикипел к своему товарищу. Разумный Михайла не раз окорачивал его, отговаривал от детских, но жестоких проказ, и Иоанн слушался его.

А скоро сбылось и страшное предсказание Федора Воронцова. Обвинив его в неведомых и неизвестных никому прегрешениях, Шуйские возжелали его смерти, и только своевременное заступничество молодого князя спасло Федора Семеновича от скорой и жестокой гибели. В ужасе молил юный государь спасти от смерти наставника, просили именем его и бояре Морозовы, и Шуйские отступились от своего преступного замысла, но заключили Федора в темницу. Только вмешательство митрополита спасло Воронцова — по его ходатайству Федора Семеновича с семейством послали на службу в Коломну.

Так малолетний князь лишился своего доброго наставника, и оттого еще более ожесточилось его сердце против мучителей своих и против всего рода человеческого. В то же время его дружба с Михайлой крепла. Не раз выслушивал он слезные жалобы князя, и душа его тосковала вместе с ним.

Как-то Иоанн доверил Михайле такой разговор.

— Были нынче поутру ко мне дядьки мои, Глинские — Юрий и Михайло Васильевичи. И молвили мне кое-что, и я задумался… Не знаю только, поймешь ли ты по малолетству.

— А ты откройся мне, князь, — отвечал Михаил. — Пойму я аль не пойму — а тебе на душе полегче будет.

— Дело говоришь, — вздохнул государь. — Говорили они, что время мне объявить себя действительным самодержцем…

Говорили, что Шуйские угнетают народ, бояр тиранят, да и мне, князю своему, должного почета не оказывают. Только я это и без них вижу и знаю… И митрополит сам с ними приходил, и мне твердил то же.

Конец ознакомительного фрагмента.