Азарт

Максим Кантор, 2017

Молодой андеграундный художник, после развала Советского Союза становится востребованным в Европе. Среди прочих предложений он получает и такое – пожить в Амстердаме на яхте в своеобразной творческой коммуне. Ничто не предвещало, что приглашение провести время на море в компании людей искусства приведет героя к размышлениям о глобальных вопросах, а роман, начинавшийся как остроумный рассказ о бытовых неудобствах, превратится в мощную в притчу о строительстве ковчега и о месте человека в этом мире.

Глава вторая

Август

Он был длинный и узкий, как дома в Амстердаме. Еще он напоминал древко знамени — такой был тощий, а на самом верху, в конце древка, развевались ленточки бескозырки.

Лицо его я помню только в профиль, кажется, фаса там вовсе не было: огромный костлявый нос, тонкие губы и гигантский упрямый подбородок. Глаза были посажены глубоко, очень глубоко; выпирали острые скулы и надбровные дуги, а густые рыжие брови мешали Августу смотреть на мир — глаза смотрели словно из пещеры в скале, вход в которую зарос кустами.

Он был очень белокожим, до голубизны, до прозрачности, — и усыпан веснушками.

Вошел с велосипедом на плече — втащил кривой, старый и ржавый велосипед на четвертый этаж и повесил на крюк в стене.

— Воруют велосипеды, — это было первое, что Август сказал, а потом он добавил: — Здравствуйте, добро пожаловать! Хорошо, что ты приехал. Работы много. И славно, что с юнгой. Будешь юнгой? — это он уже моего сына так спросил.

Велосипед Августа меня потряс. У этого велосипеда было кривым все: рама, руль, колеса. Колеса были искривлены так, что непонятно было, как они могут вращаться. Казалось, что этот велосипед попал под поезд. Невозможно было представить, что кто-то захочет такую машину украсть.

— Воруют? — спросил я.

— Еще как, — весело подтвердил он. — Если оставить велосипед без присмотра, за пять минут стащат.

Я не мог отвести глаз от велосипеда. Знакомы ли вы с игрой «буриме»? В буриме играют на дачных чаепитиях. Это коллективный экспромт: пускают по кругу лист бумаги, и каждый пишет по одной строке стихотворения, причем складывает бумагу так, чтобы следующий поэт его строку не видел. Так вот, у Августа было велосипедное буриме. Рама была розовой и изящной — от дамского велосипеда; руль — от гоночного; колеса разного размера — одно от огромного дорожного велосипеда с широкими шинами, другое — от спортивного, с шинами узкими. Седло, вероятно, было антикварным — таких я сроду не встречал, из цельного куска стали. Для придания сиденью мягкости Август обмотал железку изолентой. И вся эта конструкция была ржавой и погнутой в разные стороны.

Август понял мое недоумение и пояснил:

— Хороший велосипед. Просто с виду кривой.

— Да, — сказал я. — Странный велосипед.

— Ничего удивительного: я собрал свой велосипед из разных деталей. Где-то найдешь колесо, где-то раму.

— Тут все так делают, — сказала Саша. — Собирают свое из чужих деталей. Поэтому оставлять велосипед на улице опасно. Снимут колеса. Или седло.

— Велосипед надежный, — сказал Август. — И быстрый, если надо.

— Куда спешить? — разумно сказала его жена. — До порта рукой подать.

Говорили мы по-русски. Акцент у Августа имелся, но говорил он чисто: падежи ставил правильно и женский род с мужским не путал.

— Я к чужим языкам способный, — пояснил он, — люблю разных людей, и с каждым — на его языке. Четырнадцать языков знаю.

— Четырнадцать? — Моя жена ахнула; она немецкий учила всю жизнь, правда, нерегулярно.

— Или пятнадцать, я уж не помню. В колледже иезуитов выучил.

— В колледже иезуитов? — ахнул уже я. Костлявый рыжий верзила в бескозырке, обладатель велосипеда, собранного из ворованных деталей, и корабля, наличие которого казалось все менее вероятным, окончил колледж иезуитов? Знает пятнадцать языков?

— Хотел стать епископом, — пояснил Август, — а может, и кардиналом. Люблю Священное Писание. Думал читать проповеди. Потом передумал. Решил жениться. В жизни надо все попробовать. Теперь стал капитаном.

— А мы — капитанские дочки. — В дверях появились две девочки, ровесницы моего сына, сестры-близнецы Алина и Полина. Обе с шальными, как у матери, глазами. — Мы картошки принесли.

Своего семилетнего сына мы за картошкой не посылали; впрочем, возможно, двойняшкам было восемь или девять — все равно рановато для прогулок по хулиганскому Амстердаму без присмотра.

— Сварите-ка нам картошки, сестрички, — скомандовал Август, а сестрички откозыряли и крикнули звонко:

— Так точно, капитан Август!

Потом ели вареную картошку. Сидели за грубым столом (трое детей на ящике, двое взрослых на стульях, а еще двое на корточках) и ели картошку. Это было настолько откровенной цитатой из Ван Гога, что даже неловко пересказывать. Пока длилась картофельная трапеза, Август рассказывал про корабль:

— Что можно сделать с шестьюдесятью тысячами? Только кажется, что большие деньги, а что с ними делать? Два раза пообедал в ресторане всей семьей — вот уже тысячи и нет. Два месяца обедать, и ничего не останется.

— Квартиру можно купить, — сказал я наугад.

— Однокомнатную на окраине. В блочном доме. Окнами на помойку. У меня уже есть две комнаты.

— Так ведь можно обмен потом сделать. — Я включил воображение ущемленного в метрах москвича. Мы все в те годы мечтали что-нибудь такое провернуть. Взять бабушкину однокомнатную в Жулебино, дедушкину комнату в Орехово-Борисово, добавить свою двушку, все сложить — и вот вам особняк на Остоженке. Не у всех получилось.

— Жизнь очень короткая, — заметил Август. — На обмен может уйти ее лучшая часть. У меня друг десять лет квартиру обменивал. А потом напился и утонул. Так нельзя. Я хочу, чтобы результат был сразу. Решил: куплю корабль.

— За шестьдесят тысяч? Дешевле квартиры?

— Это списанный корабль, — объяснил Август. — Уже не на плаву. Считается, что корабль устарел. От него отказалось пароходство. Где-то пробоина есть, обшивка разошлась, плохо заварили. Надо новые швы класть.

— Но корабль на воде держится? — понуро спросил я. Все-таки мне предстояло на этом корабле шесть недель плыть.

— Еще как держится. Пробоина выше ватерлинии. Если волны нет, так корабль хоть в Америку дойдет. Когда шов заделаем, в кругосветку пойдем.

— А сейчас по рекам? — До Реюньона не дойдем, это уже понятно.

— Сейчас в порту стоим. Чинимся.

— Обшивку завариваете? — спросил я значительно, входя во вкус морского жаргона. Все-таки у меня имелась тельняшка.

— Главное — починить машину. Машина стоит. Механика ищу — и чтобы недорого брал. У меня все деньги на корабль ушли. Надо машину запустить. Кое-какие детали придется купить, конечно. Но начнем с того, что ржавчину удалим, зубчатые колеса можно самим сделать. А палубу положить, мачты поставить — так это за неделю управимся.

— Как это — палубу положить? — Жена моя была женщиной терпеливой, выросла в небогатой семье, но, согласитесь, палуба на корабле — это минимальное, что можно потребовать от круиза.

— Сгнила палуба. То есть не везде. Кое-где доски остались. Ходить можно, — успокоил нас Август, — но под ноги смотреть надо. Дыр много.

— Не потонем? — спросила жена.

— Так мы же к верфи пришвартованы. Пока канаты не перерубим, от верфи никуда не денемся.

— Когда корабль списали? — спросил я.

Август сказал:

— Семьдесят лет назад.

— В семнадцатом году? Ровесник революции? — Шутка не удалась; никто не засмеялся.

— Корабль принимал участие в боях Первой мировой, — сказал Август; видимо, ему часто приходилось рассказывать о приобретении, и он устал повторять. — После войны корабль списали. Пробоина. Машина сломана. Корабль не на ходу. Но это же дом! Понимаешь? Корабль — это большой дом. Гораздо больше, чем однокомнатная квартира.

Саша сказала:

— Август всю жизнь мечтал построить дом для всех своих друзей. Набьемся, как кильки в банку — будет тепло.

— Вместе легче, — сказал Август.

— Когда мы познакомились, он ходил по питерским коммунальным квартирам и убеждал людей не разъезжаться, — сообщила Саша. — Ты же знаешь, каждый мечтает из коммуналки уехать. Отдельную конуру люди ищут. А мой Август жильцам коммуналки доказывал: вы одна семья… Его чуть не линчевали.

— Корабль — даже лучше, чем дом, — сказал Август. — Можно идти по рекам и собирать всех, кому плохо живется.

— Зачем? — спросила жена. На круиз совсем не было похоже. Какой это круиз — бомжей собирать?

— Как — зачем? Рабочие на корабле нужны, — сказал Август моей жене. — Корабль без рабочих не починишь. Кто палубу стелить будет?

— Август коммуну хочет: чтобы все работали, а он денег не платил. — Саша засмеялась.

— Коммуна — это государство в миниатюре, только без полиции и налогов. — сказал Август, — Вот, допустим, ты — художник, а я — капитан…

— А мы капитанские дочки, — сказали хором Алина и Полина.

— Саша — повар. А ты, — это он моей жене сообщил, — будешь белье стирать.

— Спасибо, — сказал моя жена, — нашли мне занятие.

— Пожалуйста, если не нравится, то я буду стирать белье, а ты будешь капитаном, — сказал Август примирительно. — Важно найти механика, чтобы машину починил. Сварщиков позовем. Плотников. Пару моряков тоже надо. У нас в порту полно безработных моряков.

— Еще маляр нужен, — сказала Саша.

— Я художник, — уточнил я на всякий случай, — а не маляр. И краски у меня другие.

— Но тоже кисточкой работаете? Значит, в принципе умеете красить?

— Я картины пишу, — сухо сказал я.

— Всякий что-нибудь умеет, — примирил нас Август. — Даем человеку крышу и еду — а он работает. Вот механика найдем, и механик машину починит.

— А можно починить? — спросила жена. — Железо, наверное, проржавело.

— Сто лет назад отличные машины строили. Может быть, какую деталь и заменим… покупать придется… Художники и музыканты нужны — чтобы зарабатывать деньги. Будем давать концерты и картинами торговать.

Наконец я понял свою роль. Август собирал очередной велосипед, только на этот раз очень большой.

Он приглашал разных людей и свинчивал из бродяг и странников цельное сообщество. Если длить сравнение с велосипедом, то мне в этой конструкции отводилась роль левой педали или велосипедного звонка.

— Пошли в порт, — сказал Август, — посмотрим на корабль. И чемоданы захватим, там для вас каюта приготовлена.

— Каюта? — спросила моя жена. Интонацию вопроса передать затрудняюсь.

— Отличная каюта, вам понравится.