Социальная психология труда. Теория и практика. Том 1

Л. Г. Дикая, 2010

В книге обосновываются вопросы становления новой отрасли психологической науки – социальной психологии труда, определяются ее признаки, критерии, специфика. Рассматриваются истоки социальной психологии труда в историческом, методологическом и методическом аспектах. Обсуждаются методологические проблемы и возможности интеграции психологии труда и социальной психологии в новую отрасль психологического знания. Показано, что актуальность развития социальной психологии труда определяется потребностями практической психологии. Определены тенденции развития отечественной социальной психологии труда. Анализируются проблемы реализации профессионала в разных видах трудовой и организационной деятельности, в трудовых и организационных отношениях. Обсуждаются проблемы повышения качества жизни профессионала и трудовой занятости в современной России. Книга предназначена для всех, кто интересуется методологическими и практическими проблемами социальной психологии труда и перспективами ее развития.

I

Социальная психология труда: история, методология, проблемы

Идеи социальной психологии труда в работах специалистов-практиков россии конца XIX — начала ХХ в

О. Г. Носкова

До сих пор недостаточно освещенным в историко-психологических работах остается вопрос о зарождении научного подхода к психологическому изучению групповых форм трудовой деятельности, психологии труда руководителей разного уровня в России конца XIX — начала XX в. Правда, обсуждаемая тема была подвергнута обстоятельному анализу в кандидатской диссертации В. Г. Казакова [8], а также в последующих его публикациях [9, 10]. Однако поиск первоисточников, проведенный В. Г. Казаковым, касающийся дореволюционных работ, оказался ограничен трудами историков, исследовавших опыт артельного труда в России. Интерес ученых к артельной форме организации труда был обусловлен в этот период попытками найти самобытный путь экономического развития пореформенной России. Так, народники искали эту самобытность в русской деревенской общине, и артели представлялись им аналогами деревенских общин. Однако, по мере развития капиталистических отношений в городах и в деревне, усиливалось имущественное расслоение участников артельного труда и прежняя коллективность вырождалась в псевдоколлективность, что отмечалось и К. Марксом в его «Капитале». В этой связи интерес к исследованиям артельного труда со временем снизился. В то же время круг вопросов, касающихся групповых форм труда на капиталистических фабриках, на транспорте, долгое время оставался без внимания историков психологии. Интересный материал на данную тему удалось найти в процессе изучения истоков зарождения научного подхода в психологических знаниях о труде и трудящихся в работах дореволюционных специалистов-практиков (инженеров-организаторов производства, врачей-гигиенистов, военных деятелей, педагогов) [4, 11, 21]. Нами были изучены публикации отечественных инженеров конца XIX — начала XX в., представленные в следующих периодических изданиях: «Записки Императорского Русского Технического Общества»; «Журнал путей сообщений»; «Железнодорожное дело»; «Труды Вольного Экономического Общества»; «Промышленность и здоровье»; Труды съезда гг. чл. Императорского Русского Технического Общества в Москве, 1882 г.; материалы съездов фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности (1909 и 1911 гг.) «Общественный врач», «Русская школа», «Техническое и коммерческое образование»; Труды съездов русских деятелей по техническому и профессиональному образованию (1889–1890; 1895–1896; 1903–1904); Труды Всероссийских съездов по экспериментальной педагогике (1910, 1913, 1917) [21]. Указанные выше периодические журналы и материалы съездов, а также ряд сборников и монографий, были просмотрены за период с 1870 по 1917 г. Рассмотрим далее наиболее существенные, на наш взгляд, идеи в данной области, оформившиеся в трудах дореволюционных деятелей нашей страны.

Инженерное дело и профессиональная гигиена

В результате изучения первоисточников, отображавших деятельность инженеров и фабричных врачей дореволюционной России обозначенного периода, были выявлены многие социально значимые и требующие научного подхода задачи управления персоналом, не потерявшие актуальности и в наше время. К таким задачам относятся: подбор и продвижение персонала по службе, увольнение служащих; стабилизация состава служащих; обучение персонала; выбор форм поощрения и наказания в труде; профилактика производственных конфликтов; выбор степени разделения труда; аттестация деловых качеств руководителей; критерии и правила успешной организации труда администратора; способы контроля труда администратора и подчиненных.

Наряду с собственно задачами управления персоналом, инженеры и организаторы производства занимались вопросами профилактики производственного травматизма и аварийности, нормирования труда, а также поиском путей повышения производительности и качества труда. Так, в п. 56 «Проекта обязательных постановлений…» о мерах по охране жизни и здоровья фабричных рабочих, составленного фабричным ревизором В. И. Михайловским (1899 г.), специально указывалась необходимость назначать старшего при совместной работе по подъему и переноске тяжестей для руководства действиями остальных рабочих; рекомендовалось подбирать рабочих по полу, возрасту, состоянию здоровья, проводить специальный инструктаж рабочих, «создавать у них сознательное, ответственное отношение к делу» (п. 45, 49, 75, 77), внушать рабочим представления о вреде отвлечения внимания, создавать организационные условия, препятствующие отвлечению внимания в ходе работы; подчеркивалось требование жесткой регламентации способов и приемов работы, а также разделение обязанностей работников (п. 177, 274, 405, 233). Специально подчеркивалась необходимость заботы о такой организации совместных действий рабочих, чтобы один из них не стал виновником травмы другого (п. 56в, 92, 177) [23]. Однако этот документ, как другие ему подобные, носил лишь рекомендательный характер, хотя фабричное законодательство, суды и институт фабричных инспекторов были введены в России уже в 1882 г. [18]. Только в 1903 г. был принят подготовленный в 1880-е годы «Закон об ответственности предпринимателей за увечья работников», согласно которому предприниматели в суде должны были доказывать, что несчастный случай произошел по вине самого работника, а не по причине негодного оборудования или плохой организации труда [19]. Практика использования этого закона стимулировала работодателей к поиску путей снижения издержек, обусловленных огромным количеством несчастных случаев на фабриках. Так, лидер московских фабричных врачей И. Л. Астрахан привел в 1909 г. следующие данные: в 1903 г. на одном из машиностроительных заводов Москвы было зарегистрировано 1837 несчастных случаев на 1056 рабочих. При этом отмечалось, что фабриканты сообщали фабричным инспекторам только о тяжелых происшествиях, так как пытались экономить свои средства на компенсации мелких травм. В целом по стране в 1909 г. в год на тысячу рабочих происходило от 37 до 100 несчастных случаев, что в 3–10 раз превышало соответствующие показатели Германии [1, с. 358].

Для работ отечественных врачей-гигиенистов был характерен комплексный подход к изучению производственных несчастных случаев. Суть его сводилась к тому, что врачи и фабричные инспекторы (часто инженеры-технологи) оценивали, по возможности, все обстоятельства, предшествовавшие и сопутствовавшие несчастным случаям. И в этом комплексе факторов (пространственных, технических, организационных, личностных) важное значение уделялось взаимоотношениям работников в процессе труда, факторам социально-организационным. Так, в частности, врач-гигиенист М. С. Уваров и инженер-технолог Л. М. Лялин в своей книге «Охрана жизни и здоровья работающих. Систематическое изложение профессиональной гигиены» (1907 г.) [26] подчеркивали «социальный характер» гигиены труда. При этом имелось в виду следующее.

1. Речь шла о приложении законов общей гигиены к особым условиям, диктуемым характером профессиональных занятий и образом жизни работников, специфичным для конкретных видов труда.

2. Подчеркивалось, что сам метод исследований в профессиональной гигиене касался «наблюдений над массами индивидуумов» [26, c. 8].

3. Предполагаемые профилактические меры также были направлены не на отдельных лиц, а на массы индивидуумов. Гигиена труда «проектирует», по выражению этих авторов, «обязательства», которые должны стать общественными законами для многих лиц, и поэтому гигиенисты обязаны «рассмотреть сложную цепь житейских отношений», без которых научные знания в области физиологии, патологии, гигиены окажутся не достаточными [там же].

Авторы иллюстрируют свою мысль на конкретном примере: они описывают несчастный случай, в результате которого у работника завода оказалась оторвана рука. Они пытаются ответить на вопрос о том, случайно ли у работника оторвало руку. И приходят к выводу о том, что имела место закономерность, что это происшествие связано с конструкцией используемых машин, организацией дела, теснотой помещения. Далее, они касаются особенностей личности потерпевшего и предлагают учесть его возраст, пол, умение, степень усталости и время рабочего дня и недели, состояние нервной системы и все, что его обусловливает (послепраздничное время, спешка, алкоголизм, отношение к предпринимателю, надзирающим лицам, товарищам и пр.). Авторы указывают в своей книге на то, что «разбор междучеловеческих отношений» более важен в деле профилактики производственного травматизма, нежели «чисто научно-медицинские вопросы» [там же, с. 10–11] (выделено мной. — О. Н.). Итак, профессиональная гигиена (или гигиена труда) рассматривалась в качестве одного из направлений «социальной медицины», а дисциплину, представители которой занимались проектированием и внедрением технических средств, повышающих безопасность труда, предлагалось называть «социальной техникой», подчеркивая ее общественный и гуманный характер [28].

Публикации инженеров часто касались отдельных проблемных вопросов, обсуждались способы их решения, но иногда авторы сообщали об успешном опыте внедрения своих идей. Можно привести ряд примеров, затрагивающих так или иначе вопросы социальной психологии труда. Особое внимание следует, на наш взгляд, уделить работам И. И. Рихтера и Д. И. Журавского, в которых идеи социальной психологии труда оказались представлены наиболее развернуто.

Инженер Иван Иванович фон Рихтер изучал социально-психологические факторы (наряду с многими другими сторонами ремесла) в труде железнодорожных агентов и всей железнодорожной корпорации [24; 25 и др.]. Обращение к исследованию персонала дороги было не просто проявлением либеральных взглядов Рихтера, но следовало из статистики происшествий на дорогах мира. Из 2000 случаев, описанных в журналах происшествий на железных дорогах, по данным Рихтера, более 80 % было связано с человеческим фактором [24]. В серии очерков «Железнодорожная психология» (1895) И. И. Рихтер обсуждает обстоятельства, которые могут нарушить «душевное равновесие» работника дороги, в результате чего он может совершить ошибку в своих действиях, ошибка же повлечет за собой несчастный случай или аварию. Обстоятельствами, нарушающими душевное равновесие, необходимое рабочее состояние сознания, могут быть бытовые условия, семейные проблемы, конфликты с администрацией. Рихтер, как человек, обладавший опытом работы в сфере эксплуатации Петербургско-Варшавской железной дороги, а также главный редактор журнала «Железнодорожное дело», призывал своих коллег (администраторов дорог) обеспечивать попечительное, доброжелательное отношение к подчиненным, ибо от их душевного состояния зависит железнодорожная безопасность. Отношения администратора с подчиненными должны предполагать, по его мнению, возможность обращения подчиненного к руководителю в случае, когда он сам понимает, что не сможет работать на нужном уровне (болен, горе в семье и пр.), и администратор должен на время перевести агента на менее ответственную работу. Рихтер обращал внимание читателей на необходимость пересмотра нормативов трудовой нагрузки служащих на дороге, ибо эти нормативы (и в целом железнодорожный устав) не изменялись в течение 30 лет (с 1865 г.). При увеличении объемов перевозки грузов и пассажиров более чем в 10 раз, количество служащих на дорогах оставалось прежним, и, следовательно, более чем в 10 раз возросла за этот период трудовая нагрузка. Речь шла при этом о тех задачах практики, которые в настоящее время решают представители менеджмента и организационной психологии, ибо требовалось выполнить работы в области «реинжиниринга», или заново осуществить проектирование трудовых постов в производственной организации. Рихтер не только поставил эту задачу, но и разработал новый вариант устава железнодорожных служащих, который был внедрен на одной из южнороссийских дорог. Представляет интерес опыт Рихтера по рассмотрению персонала отдельной железной дороги как целостной профессиональной корпорации, которая должна действовать сообща во времени как единый живой организм, несмотря на то, что его составляющие (агенты) пространственно удалены друг от друга. В то время еще не было ни радио-, ни телеграфной связи; так, в частности, служебные сообщения передавались от работников одной станции к другой с помощью жезловой системы. Модель живого организма для обозначения работы персонала дороги была использована Рихтером вслед за инженером М. Вебером и врачами-гигиенистами. В самом названии его книги, посвященной личному составу железной дороги, присутствуют термины «патология», «прогностика», «терапия», отражающие представления о норме, идеале правильной работы корпорации, нежелательных отклонениях от этой нормы, понимание их причин и выработку оптимизирующих рекомендаций [25]. Признаками нормальной работы персонала дороги служили показатели точности движения поездов по расписанию, отсутствие несчастных случаев и катастроф, выполнение заказов клиентов по точной доставке грузов. Наряду с показателями конечной продуктивности дороги как производственной организации, Рихтер предлагал использовать и косвенные индикаторы — показатели текучести кадров, дисциплины, а также состояния здоровья (и заболеваемости, общей и профессиональной), продолжительности жизни служащих, количество происшествий (аварий, несчастных случаев). При текучести кадров, которая на некоторых дорогах достигала 95 % в год, сложно было обеспечить знание персоналом инструкций, а также творческое, иногда подвижническое, отношение агентов к выполнению своего профессионального долга. Рихтер подчеркивал, что исключить неожиданные ситуации на дороге невозможно в принципе, и в этих нерядовых случаях безопасность движения оказывается в руках персонала, который должен проявить смекалку и даже героизм, чтобы предотвратить аварию. В этой связи Рихтер отмечал, что необходимо стремиться к воспитанию в агентах не просто лояльности к железнодорожной корпорации, но чувства гордости от причастности к ней. Нужно формировать у агента уверенность в том, что в случае беды администрация дороги не оставит без помощи его семью, потерявшую кормильца, и сам он, став инвалидом, сможет рассчитывать на достойный приют и заботу до конца своих дней [24; 25]. Итак, отечественные инженеры не только исследовали профессиональные взаимодействия и производственные отношения агентов производственной организации, но и меняли организационный устав, практически трансформировали состав производственных задач и способы взаимоотношений работников дороги.

Труды инженера-конструктора и руководителя высших эшелонов государственных российских железных дорог Дмитрия Ивановича Журавского (умер в 1891 г.) были направлены на выделение специфики предмета труда администратора по сравнению с деятельностью техника. Журавский представил «идею хорошего администратора», которая может быть интерпретирована нами как модель эргатических функций (компетенций и компетентностей) администратора высшего уровня [6; 7]. Так, Журавский отмечал, что для администратора важно уметь распоряжаться действиями других людей («живых орудий»). Если техник, инженер-конструктор может успешно выполнять свою работу, имея «дурной характер и недостатки нравственности», то для администратора указанные недостатки («обидчивость, раздражительность» и пр.) сравниваются автором с недостатками машин, «…от которых происходит стук, скорое расстройство частей и потеря сил. Они также и еще более вредны в высшем администраторе, потому что охлаждают деятельность подчиненных ему живых орудий предприятия и приводят к трате сил и времени как подчиненных, так и самого администратора» [6, с. 163]. Администратор не должен, по мнению Журавского, стремиться к «самоличной деятельности», «увлекаться деталями», ему важно «видеть дело в перспективе»; «умный администратор, очищенный от личного самолюбия, не будет даже заявлять прямо своих идей, но постарается навести на них своих подчиненных, с тем чтобы они приняли его идеи как свои собственные, полюбили их и тем успешнее приложили их на пользу предприятия» [там же, с. 164]. Администратору важно обладать особой проницательностью, а именно уметь выбирать хороших деятелей, угадывать их деловые качества. Журавский подчеркивал, что администратор должен воодушевлять подчиненных работать с интересом и уметь контролировать их труд, что сложнее, чем контроль за машинами [там же]. В работе 1875 г. Журавский представил, по сути, модель функций идеального главного администратора предприятия, сформулировал показатели их качественного выполнения. Это было сделано в целях формирования содержания программ обучения студентов (будущих инженеров и организаторов производства). Подбор умелых администраторов рекомендовалось производить на основе оценки их прежнего профессионального опыта (руководства группой работников в должности «десятника» и пр.) [7]. Итак, аналоги социальной психологии труда можно найти в работах отечественных дореволюционных специалистов-практиков (инженеров-организаторов производства, фабричных ревизоров, фабричных врачей и врачей-гигиенистов, военных деятелей). Специалисты-практики ставили задачи, требовавшие, наряду с привлечением других наук, использования научно-психологических знаний о групповых формах труда, о производственных межчеловеческих отношениях. Как правило, в этих работах не было обращения к относительно завершенным научным теориям (и не было самих теорий такого рода) — скорее, формировалось поле применения результатов для будущих научно-практических дисциплин.

Военное дело

После военной реформы 1874 г., сократившей сроки службы с 25 до 6 лет, требовалось пересмотреть основы подготовки бойцов, так как многие из них были неграмотными, в то время как военная техника становилась все более сложной. По данным Е. А. Будиловой, в наследии военных деятелей дореволюционной России указанного периода можно встретить более 120 публикаций, посвященных социально-психологическим феноменам, закономерностям, проблемам управления военнослужащими в условиях боевых действий [4]. Особенно много публикаций появилось после Русско-японской войны, в ситуации снижения дисциплины в армии в годы Первой русской революции. Требовалось усовершенствовать методы идеологического воздействия на личный состав, обострились проблемы руководства войсками. Требовалось изучать воинский коллектив, воинскую (совместную, как правило) деятельность, особенности взаимовлияния военнослужащих в ситуации паники, опасности для жизни, особенности психических состояний людей в бою, возможности внушения. К данным коллективной психологии обращались военные деятели: Н. Н. Головин, М. И. Драгомиров, А. Зыков, П. И. Изместьев, А. С. Резанов, Н. А. Ухач-Огорович, К. Штрейтерфельд, военврач Г. Е. Шумков и др. [цит. по: 4]. В целом, опираясь на анализ, проведенный Е. А. Будиловой, можно утверждать, что в работах по изучению и оптимизации совместной деятельности военнослужащих (а другими словами, в отечественной военной психологии), несомненно, коренятся истоки и исторические аналоги современной социальной психологии труда, психологии управления и организационной психологии.

Социальная педагогика как источник идей социальной психологии труда

Ведущее значение в деле нравственного воспитания личности признанными лидерами отечественной педагогики XIX в. (К. Д. Ушинским, П. Ф. Каптеревым, Н. И. Пироговым и др.) придавалось труду. Их идеи были созвучны творчеству отечественных демократически ориентированных публицистов и философов (В. Г. Белинского, Д. И. Писарева, А. И. Герцена, Е. А. Добролюбова, Н. Г. Чернышевского и др.). Мы располагаем богатым наследием отечественных педагогов — представителей «Трудовой школы» — общественного движения, сложившегося в ответ на требования капиталистического общества 90-х годов XIX в. в Европе, в частности в Германии (работы Р. Зейделя, Г. Кершенштейнера и др.), а также в России [3, 5, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 27 и др.]. Суть концепции «Трудовой школы» заключалась в том, что учащихся следует не только вооружать необходимыми для последующего профессионального обучения знаниями и умениями, но их нужно готовить к самостоятельной трудовой жизни, воспитывать в них «деловые способности». В идеале «трудовая школа» предполагала строить преподавание всех дисциплин таким образом, чтобы организовывать «самодеятельность» школьников, пробуждать в них любознательность, воспитывать общетрудовые умения, содействовать формированию у них активной жизненной позиции.

Воспитание не просто труженика, но труженика и гражданина, соответствующего идеалам демократической России, было предметом доклада В. М. Бехтерева на съезде по экспериментальной педагогике (23 мая 1917 г.) [2]. Бехтерев рассматривал человека (вслед за К. Д. Ушинским) как продукт воспитания, которое должно начинаться с раннего детства. Особое внимание Бехтерев уделял детской беспризорности и преступности. Он отмечал, что мало поместить детей в приют. Ребенок в возрасте 7–8 лет, с точки зрения Бехтерева, не должен бездельничать: он может начать учиться ранее 7 лет (с 3–5 лет). Для исследований и разработки научно обоснованных технологий детского воспитания В. М. Бехтеревым при Психоневрологическом институте в 1909 г. был организован Педологический институт. Не отрицая роли семьи в детском воспитании, Бехтерев предлагал программу общественного воспитания ребенка, в котором главное — «развитие социальных чувств» ребенка, составляющих основу будущей «социальной личности» [2, c. 226]. По Бехтереву, важно обеспечить не столько «свободное», сколько социальное воспитание (по образцу московского педагога Шацкого или госпожи Вукотич из Петрограда). Цель воспитания, с точки зрения Бехтерева, — «…дать обществу человека, который, с одной стороны, должен преодолевать жизненные препятствия, с другой — должен быть существом не только гуманным, но и социальным в истинном смысле слова, дабы он явился гражданином свободного государства» [там же, с. 226]. Необходимо, говорил Бехтерев, воспитывать в детях «стремление к сотрудничеству», чувство «гражданского долга», «уважение к личности другого человека», «любовь к гражданской свободе» [там же]. Реализация этой программы, по мысли Бехтерева, невозможна с опорой лишь на отвлеченные поучения, на «антропологический» принцип, но реализуема только через конкретное осуществление этих идеалов в жизни детей. Что же реально следует делать воспитателям? Организовать ознакомление детей с основами права и общественной морали, вовлечь их в «социально-трудовые общины» и «сотоварищества», организовать в школах «свободный гражданский строй управления» [там же]. Мысль Бехтерева точна и современна: нужно уже с раннего возраста «ставить человека в условия правильных социально-правовых взаимоотношений», воспитывать «привычку к деятельности и труду на социальных началах», как и вообще уважение ко всем общественным порядкам [там же, c. 227]. Только таким путем социальность может быть усвоена ребенком, стать его потребностью и на уровне привычек реализовываться в поведении, и напротив, «антисоциальные действия будут возбуждать у ребенка чувство протеста и отвращения» [там же]. Таким образом, по мысли Бехтерева, для свободной демократической России идеалы воспитания должны с раннего детства быть ориентированы не на индивидуальные, но на коллективные, социальные стремления, на общественную пользу. Конечная цель программы сводилась Бехтеревым к социально-трудовому воспитанию молодежи. Но воспитанный человек, по Бехтереву, в демократическом обществе не может быть в душе рабом, всего лишь исполнителем трудовых задач — ему важно сознавать свои гражданские обязанности и права. Школа должна стать настоящей социально-трудовой общиной. Жизнь детей в школе должна включать их уход за собой, за школой (т. е. предполагать самообслуживание и общественно полезный труд). Учебный материал, досуг детей, с точки зрения Бехтерева, нужно специально планировать с учетом идеалов социально-трудового воспитания. «Служение обществу должно сделаться своего рода религией школьного воспитания», — писал он [там же, c. 228]. Продуктом такого рода общественного воспитания должна стать, по Бехтереву, «социально-трудовая личность», которая не сможет мыслить себе существования иначе, как в деятельности, направленной на общественную пользу. Как ученый, глубоко понимающий природу, генез человеческого характера, поведения, стремлений как обусловленных всем укладом жизни в капиталистическом обществе (индивидуалистическом по своим ценностным ориентирам), Бехтерев сомневался в возможности социалистического переустройства общества людьми, впитавшими с детства лишь индивидуалистические ценности. Проповедь социализма, по его мнению, останется утопией, если человек не будет соответствующим образом воспитан. Идеалы социализма, таким образом, не отвергались Бехтеревым, но высоко оценивались им как прогрессивная программа будущего общественного развития. Он был готов приложить все усилия к приближению этого будущего и выработал научно обоснованные способы движения в этом направлении.

Коллективные формы жизни и труда в колонии несовершеннолетних правонарушителей, как известно, были представлены в качестве эффективного средства нравственного и общественного перевоспитания в работах А. С. Макаренко [20]. Труды А. С. Макаренко стали предметом изучения и тщательного анализа многих отечественных и зарубежных ученых. На наш взгляд, феномен системы перевоспитания правонарушителей-подростков А. С. Макаренко может быть понят не только как следствие уникального таланта замечательного педагога, но и как продукт идейных исканий дореволюционных педагогов — представителей «трудовой школы», и как результат реализации идеалов программы социально-трудового воспитания, намеченных В. М. Бехтеревым.

В рамках обсуждаемой темы необходимо отметить, что коллективная трудовая деятельность как способ социализации подрастающей личности была и остается ныне областью междисциплинарных, психолого-педагогических, социологических и социально-психологических исследований. Социальная сторона труда, трудовая и гражданская социализация молодого поколения, трудовое развитие детей и подростков — это, на наш взгляд, проблема, остро актуальная для общественной жизни России и для современной социальной психологии труда.

Литература

1 Астрахан И. Д. Регистрация несчастных случаев (повреждений) на фабриках, заводах и прочих промышленных предприятиях // Труды I-го Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности (1–6 апреля 1909 г., Москва). М.: Изд-во Бюро съезда, 1910. Т. 1. С. 358–363.

2 Бехтерев В. М. О социально-трудовом воспитании (1917) // Бехтерев В. М. Избранные труды по психологии личности. В 2 т. СПб., 1999. Т. 2. С. 220–229.

3 Блонский П. П. Трудовая школа. М., 1919.

4 Будилова Е. А. Социально-психологические проблемы в русской науке. М., 1983.

5 Гартвиг А. Ф. Ручной труд как метод обучения и воспитания в семье и школе // Педагогической обозрение, 1912. С. 52.

6 Журавский Д. И. Техника и администрация // Записки Императорского Русского Технического Общества. 1874. № 3. С. 161–166.

7 Журавский Д. И. Заметки, касающиеся управления технико-промышленным предприятием // Записки Императорского Русского Технического Обществ. 1875. № 6. С. 201–233.

8 Казаков В. Г. Социально-психологический аспект в советской психологии труда 1917–1936 гг.: Автореф. дис.… канд. психол. наук. М., 1978.

9 Казаков В. Г. Разработка конкретных проблем в отечественной психологии труда на первых этапах ее развития // Психологический журнал. 1983. № 3. С. 87–98.

10 Казаков В. Г. Развитие проблемы психологии бригад в отечественной науке // Социально-психологические проблемы бригадной формы организации труда / Под ред. Е. В. Шороховой, А. Л. Журавлева. М.: Наука, 1987. С. 22–38.

11 Климов Е. А., Носкова О. Г. История психологии труда в России. М., 1992.

12 Крупская Н. К. Трудовая школа и научная организация труда // Время. 1928. № 2. Цит по: Научная организация труда двадцатых годов. Сборник материалов и документов. Казань: ВЦСПС; ВНИИ охраны труда в г. Казани, 1965. С. 275–280.

13 Крупская Н. К. Вопрос о трудовой школе на Берлинском конгрессе немецких учителей // Н. К. Крупская. Педагогические сочинения. В 6 т. М., 1978. Т. 1. С. 94–104.

14 Крупская Н. К. Народное образование и демократия // Н. К. Крупская. Педагогические сочинения. В 6 т. М., 1978. Т. 1. С. 155–239.

15 Левитин С. Трудовая школа. Г. Кершенштейнер — Роберт Зейдель // Русская школа. 1913. № 10. С. 54–69; № 11. С. 62–78; № 12. С. 79–102.

16 Левитин С. Трудовая школа и профессионализм // Русская школа. 1915. № 4. С. 71–89.

17 Левитин С. Трудовой принцип воспитания // Свободное воспитание. 1915. № 3. С. 26–40.

18 Литвинов-Фалинский В. П. Фабричное законодательство и фабричная инспекция в России. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1900.

19 Литвинов-Фалинский В. П. Новый закон о вознаграждении увечных рабочих. Текст Закона 2-го июня 1903 г. с объяснениями. СПб.: Тип. А. С. Суворина, 1903.

20 Макаренко А. С. Коллектив и личность // Собр. соч. Кн. 5. Львов, 1963.

21 Носкова О. Г. Психологические знания о труде и трудящемся в России конца XIX — начала XX века: Дис.… канд. психол. наук. М., 1986.

22 Носкова О. Г. История психологии труда в России (1917–1957). М.: Изд-во Моск. ун-та, 1997.

23 Проект обязательных постановлений о мерах, которые должны быть соблюдаемы промышленными заведениями для охранения жизни и здоровья рабочих во время работы и при помещении их в фабричных зданиях // Записки Императорского Русского Технического Общества. 1899. № 10. С. 596–676.

24 Рихтер И. И. Железнодорожная психология. Материалы к стратегии и тактике русских железных дорог // Железнодорожное дело. 1895. № 25–32, 35, 38, 41–48.

25 Рихтер И. И. Личный состав русских железных дорог. Патология. Прогностика и терапия. СПб., 1900.

26 Уваров М. С., Лялин Л. М. Охрана жизни и здоровья работающих. Систематическое изложение профессиональной гигиены. М., 1907.

27 Фармаковский В. И. Педагогика дела. Теория и практика трудового обучения в школе. Одесса, 1911.

28 Шевалев Н. А. Современное положение вопроса о безопасности фабрично-заводских работ // Труды второго Всероссийского съезда фабричных врачей и представителей фабрично-заводской промышленности. М.: Изд-во Правления Моск. общества фабричных врачей, 1911. Вып. 1. С. 83–92.

Потребности практической психологии в развитии социальной психологии труда

В. Н. Абрамова

Объективные условия формирования новых синтезированных направлений в психологии

В последние десятилетия отечественная психология как наука претерпевает серьезные изменения. Психология в нашей стране становится все более востребованной не только в сфере развития теоретических знаний о человеке, как это было 30–40 лет тому назад, но и, в еще большей степени, в самых разных областях практической деятельности. Появилась общественная потребность в психологической поддержке людей, все чаще попадающих в неординарные ситуации [12]. Наблюдается все большая заинтересованность руководителей предприятий разных отраслей промышленности и транспорта в развитии психологических служб. Объективные условия диктуют необходимость разработки концептуальных платформ и методического обеспечения социальных заказов на решение практических психологических проблем в жизнедеятельности людей [4, 5, 12, 13, 14].

Психологическая наука активно откликается на эти заказы; специалисты-психологи пытаются применять накопленные знания из разных разделов отечественной и зарубежной теоретической и практической психологии, выделяя необходимые аспекты и извлекая из них наиболее прагматические формы работы. У практикующих психологов появилась потребность в знаниях, которые могут всесторонне объяснять и прогнозировать поведение людей в нормальных и экстремальных условиях, переживания и поступки людей в бытовых условиях, в условиях медицинских учреждений и хосписов, в криминальной среде и в среде тех, кто ей противостоит. В сложных условиях современного производства становится все более актуальным объяснение и прогнозирование поведения рядовых работников и управленцев фирм и предприятий [5, 13, 14].

Появилась также серьезная проблема подготовки психологов к работе в современных условиях [11]. Не может узкий специалист, предположим, в области психологии восприятия, или психоанализа, или даже в инженерной или социальной психологии оказать руководителям (муниципальных образований или предприятий, коммерческих фирм и т. д.) профессиональную помощь в решении задач, которые ставит перед ними жизнь во всем ее многообразии. А подбирать команды из узкопрофильных специалистов-психологов на все случаи жизни не представляется возможным [2, 4, 5].

Эти обстоятельства объясняют, почему наблюдается процесс, обратный тому, что имел место при дифференциации психологии в начале и середине XX в. Теперь мы видим необходимость в комплексном или ассимилированном видении тех направлений психологии, которые оказались наиболее востребованными в практике. Происходят интеграционные процессы на новом уровне, с учетом накопленного опыта, между такими уже ставшими традиционно обособленными направлениями, как психология труда, инженерная психология, психология мотивации, социология и социальная психология, психология управления, психология безопасности, психология человеческих отношений, психология личности и др.

Так, сосуществование концептов организационной и социальной психологии в «поле» психологии труда и инженерной психологии через решение практических организационно-психологических задач прослеживается с давних времен [1, 6, 7, 8]. Действительно, основы организационной психологии составили работы, посвященные психологии и эффективности производства в рамках «индустриальной» психологии времен У. Д. Скотта (1911), Г. Мюнстерберга (1913), социально-психологические Хоторнские исследования Э. Мэйо с коллегами, посвященные влиянию организации человеческих отношений на производительность труда (1927–1932) и опубликованные в работе «Человеческие проблемы индустриальной цивилизации» (1933); исследования У. Уайтхеда «Индустриальный рабочий: статистическое исследование человеческих взаимоотношений в группе работников физического труда» (1938); работы Ф. Дж. Ротлисбергера и У. Дж. Диксона «Управление и работник: отчет о программе исследований, проведенных компанией Вестерн Электрик» (1939), и др. В книге Д. Герберта и Л. фон Розенштиль «Организационная психология» (2002) в качестве основной задачи этого направления определяется фактически социально-психологическая проблема описания и объяснения переживаний и поведения людей в организации.

Отметим также, что психология труда в условиях промышленного производства издавна включает исследования влияния организационных факторов производства на поведение персонала. Вопросы психологии труда, посвященные производственной деятельности человека, в разных своих аспектах составили основу исследований, которые выделились в самостоятельные направления: «психология профессиональной деятельности» [1, 2, 4], «индустриально-организационная психология», «промышленная психология», «организационная психология» [6].

Отмечая, что организационная психология имеет весьма глубокий культурологический аспект, исследователи разрабатывают концепции культуры производства. С этих позиций культурологический аспект организационной психологии определяется уровнем техники производства, уровнем и качеством профессиональной и психологической готовности к работе руководителей, специалистов, рядовых исполнителей работ на производстве и т. д. Организационная культура определяется дисциплиной работников, их отношением к целям организации, к вопросам экологии и безопасности, их оценками рисков снижения надежности в связи с организационными вопросами, стилем управления и взаимоотношений в коллективах и т. п. [6, 13, 14, 15].

Отметим, что управленцами и специалистами-инженерами все более осознается тот факт, что организация производства с современными технологиями и рисками и обеспечение его безопасности, с одной стороны, есть дело менталитета, психологии конкретных людей, психологии группового взаимодействия, а не некая фатально существующая данность. С другой стороны, многим производственникам в течение последних десятилетий стало очевидным, что на безопасность поведения работников влияют, главным образом, факторы, относящиеся к организации производства.

В атомной энергетике необходимость серьезного отношения к организационным факторам подтвердилась, когда несколько атомных электростанций в Канаде, в Швеции и в США были закрыты из-за организационных проблем. Озабоченность мирового сообщества этими проблемами проявилась в разработке концепции культуры безопасности [13, 17].

Организационная психология — катализатор синтеза психологии труда и социальной психологии

Основным полем приложения организационной психологии представляются организационные факторы производства. Предметом же организационной психологии, как известно, служит организационная и организованная деятельность людей, проектирующих и реализующих структуры, планы, стратегии, тактики и технологии создания организаций и управления человеческими ресурсами [6, 17].

Со своей стороны, организационная деятельность имеет главную характеристику, предопределяющую ее сложность и качество: это уровень организационной культуры [10, 15]. Под уровнем организационной культуры понимается обобщенная характеристика культуры производства на предприятии, включающая культуру каждого работника, культуру общения, психологический климат в организации. В производствах с повышенным уровнем потенциальной опасности организационная культура трансформируется в культуру безопасности, в культуру выживаемости [9, 10, 17].

Отметим, что понимание сущности культуры безопасности в организационной психологии приходит через ассимиляцию понятий о том, что такое общая культура, что такое организационная культура и каким образом происходит их взаимное проникновение и взаимовлияние. Сопоставление моделей культуры, представленных разными исследователями (Э. Шейн, А. Н. Занковский, В. А. Спивак, Г. Хофстеде, К. Камерон и Р. Куинн и др.), показывает, что различные современные точки зрения сходятся в том, что модель культуры имеет сложную конструкцию, содержит множественные субкультуральные и кросскультуральные уровни, как очевидные, так и скрытые от наблюдений [10, 15].

Если исходить из тезиса, что объектом организационной психологии, как и психологии труда и социальной психологии, является человек, работающий в организации, или в целом персонал организации, то, кроме вышесказанного, что объединяет организационную и социальную психологию? Это такие психологические проблемы организации и методов управления персоналом, как проблемы социально-психологического климата, мотивации, командной работы, совместимости работников рабочих групп, смен; вопросы лидерства и распределение функций между работниками и тому подобное [6, 12, 15].

Что объединяет организационную психологию и психологию труда? К вопросам организационной психологии и к вопросам психологии труда относятся такие психологические проблемы организации и методов управления персоналом, как эффективность профессионального отбора, подбора и расстановки, оценки кадров на предприятиях. Это также вопросы оценки успешности работы персонала, обеспечения профессиональной надежности работников, контроль безопасности, анализ ошибок в работе персонала, планирование и корректирующие мероприятия по предупреждению нарушений в работе организаций [4, 5, 13, 14].

Что объединяет социальную психологию и психологию труда в рамках их соотнесения с организационной психологией?

Синтез социальной психологии и психологии труда в наибольшей мере востребован в ситуациях, когда необходимо решать практические задачи, составляющие, уже традиционно, проблемное поле организационной психологии (см. рисунок 1). В организационной психологии не было бы ни одной теоретической разработки без этих двух «материнских» ветвей. Однако наработки и опыт развития организационной психологии продемонстрировали к настоящему моменту плодотворность синтеза знаний из обособленных направлений в целом, и особенно — важность развития такого синтезированного направления, как социальная психология труда.

Рис. 1. Социально-психологические факторы и факторы психологии труда как объекты деятельности в системе работы по управлению персоналом и организации производства в эксплуатации АЭС

Каждое из перечисленных направлений имеет свои предметы исследований, задачи и цели. И тем не менее, для решения практических, жизненно обусловленных задач, которые решают (или пытаются решить) конкретные прикладные практические службы, специалистам этих служб приходится использовать знания и инструментарий, накопленные в рамках разных психологических направлений. Таким «интегратором» знаний, а одновременно — «катализатором» интеграции психологии труда и социальной психологии и служит организационная психология, вобравшая в себя опыт психологии управления и использующая концепции социальной психологии и психологии труда, а также психологии мотивации, психологии лидерства и прочее.

Опыт создания и практика использования концептуального аппарата организационной психологии подсказывают необходимость и возможность интеграции таких основополагающих направлений в психологии, как социальная психология и психология труда, на уровне концептуальных аппаратов этих направлений и на уровне прикладных разработок. Новое синтезированное направление — социальная психология труда — поможет более обоснованно подходить к постановке и решению задач востребованной обществом практической психологии.

Методологическую основу синтеза социальной психологии труда может составить деятельностный подход в изучении поведения человека, благодаря которому оказывается возможным соединить в единую систему психофизиологические, психологические личностные, социально-психологические и социологические вопросы работы по управлению успешностью деятельности персонала. Системообразующим началом при изучении и проектировании успешности каждого работника выступает анализ мотивационно-установочной регуляции его деятельности. Именно в ней отражается система ценностей и отношений работника, испытывающая влияние межличностных коммуникаций в группе, социально-психологического климата в коллективе, социальной и организационной ситуации на предприятии, в регионе и в стране в целом.

Мотивы и установки на безаварийную работу определяются и системой социальных ценностей в коллективах, и индивидуальными личностными особенностями каждого человека и в то же время ситуативно могут определяться как объективными внешними обстоятельствами, так и функциональным психофизиологическим состоянием работника [1, 3]. Принцип единства внешних и внутренних форм деятельности субъекта, развиваемый в отечественной психологии, позволил разработать концепцию профотбора на АС с учетом динамики кадров при условии высокой ответственности работника станции за ошибку. Отметим, что в основу методологии работы психологической службы отрасли легла гуманистическая предпосылка эргономики о развитии личности в процессе труда в системе «человек — машина — среда» [7, 8, 11].

Культурологический аспект социальной психологии труда, так же как организационной психологии, невозможно раскрыть без знаний о социально признанной системе ценностей работников (социальная психология) и без понимания механизмов мотивационно-установочной регуляции деятельности (доныне служащей объектом исследований в психологии труда и в инженерной психологии). Если учесть, что современное крупное производство, предполагающее потенциальные риски аварий и катастроф, для обеспечения нормального функционирования должно обладать организационной культурой, идентичной культуре безопасности, то становится ясна необходимость комплексного подхода при выборе концептуального аппарата любого исследования или выполнения социального заказа в области практической психологии на производстве [см., напр.: 9, 10, 13].

В исследованиях практических психологов в атомной энергетике показано, что для эффективной работы по управлению персоналом необходимо комплексное использование знаний из области психологии труда, инженерной психологии и эргономики, психологии управления и социальной психологии, возрастной и педагогической психологии, общей психологии, дифференциальной психологии и психофизиологии, социологии. Показано, что система взаимоотношений «человек — техника — среда» в условиях производства с повышенным фактором риска предполагает проблемы, выходящие за пределы эргономических и инженерно-психологических знаний, и выводит вопрос о роли человека в обеспечении безопасности и надежности такой техники на уровень социальных и социально-психологических проблем [13, 14, 16].

Программы психологического обеспечения управления персоналом и решения организационных проблем предприятий в атомной энергетике включают в себя постановку и решение задач, которые можно отнести к проблематике социальной психологии труда, например:

— оценку конкурентоспособности предприятия с точки зрения привлекательности труда для работников;

— определение оптимальности инфраструктуры предприятия (объектов регулирования и контроля деятельности предприятия, поставки оборудования и ресурсов, определение потребителей продукции, оценка рынка сбыта и т. п.);

— создание организационной структуры предприятия в соответствии с его целями;

— создание программ и планов работы предприятия в целом и каждого его подразделения;

— определение человеческих и материальных ресурсов, необходимых для функционирования предприятия в запланированные сроки;

— кадровое обеспечение проектно-конструкторских, экономико-социологических и строительно-монтажных, пуско-наладочных разработок по вопросам функционирования предприятия;

— определение объема профессиональных знаний, личностных требований, мотивации, полномочий и ответственности работников, занимающих конкретные должности в структуре организации;

— оптимизацию управления деятельностью организации, обеспечения безопасности, ведения отчетности и контроля;

— управление работой персонала: обеспечение подготовки работников соответствующей квалификации в планируемые сроки, проведение профессионального отбора и оценки успешности персонала по трудовым компетенциям, подбор и расстановку кадров, выдвижение в резерв и ротация кадров, социальное обеспечение, обратная связь — мониторинги психологического климата и социальных проблем персонала.

Модель действенной системы психофизиологического, психологического, социально-психологического и социологического обеспечения работы с персоналом отрасли атомной энергии представлена в работах психологической службы (Обнинского научно-исследовательского центра [ОНИЦ)] «Прогноз» и лабораторий психофизиологического обеспечения [ЛПФО] атомных станций) как психологическое обеспечение работы с персоналом в атомной энергетике. Первые шаги в работе этой психологической службы (1982–1986) выполнялись в пределах традиционных задач психологии труда и инженерной психологии [1, 2]. Однако авария на Чернобыльской атомной электростанции (АЭС) в 1986 г. остро потребовала значительных изменений в подходе к решению задач обеспечения безопасности эксплуатации атомных станций (АС) с учетом человеческого фактора в самом широком смысле. Потребовалось развитие системного подхода, хорошо известного в отечественной психологии, творческое применение отечественного деятельностного подхода в использовании знаний о внешних и внутренних условиях деятельности человека, влияющих на успешность и надежность его работы [1, 3, 4, 7, 8].

Система психологического обеспечения работы с персоналом атомных станций имеет гибкую информационную базу, способную аккумулировать новые научные, методические и фактические сведения и реагирующую на меняющиеся социальные и технико-технологические условия. Предназначением системы является прогноз проблем, возникающих в рамках кадровых задач, и выработка рекомендаций по их разрешению [13, 14].

Социальная психология труда и организационная психология: опыт психологической службы в атомной энергетике

В исследованиях психологической службы в атомной энергетике ставятся цели повышения качества отраслевой работы по управлению персоналом: улучшение процессов управления успешностью работы персонала, повышение безопасности и продуктивности производства.

В «реактивном» направлении исследований по управлению успешностью работы с персоналом ставятся задачи тщательного анализа опыта работы персонала и особенно произошедших ошибок и их причин. На рисунке 2 приведена модель единичного действия работника, выполняющего функции управления той или иной системой. Выделяются три группы факторов, влияющих на успешность выполнения такого действия. Им соответствуют следующие аспекты трудового процесса: внутренние психологические условия (аспект индивида), внешние условия деятельности (организационные аспекты и технические аспекты условий выполнения действий) при переводе управляемой системы из состояния 1 в состояние 2, при выполнении какой-либо производственной задачи [16].

Приведенная схема применяется и при анализе причин совершения неправильных действий персоналом в мониторинге причин нарушений в работе предприятия, включая нарушения, связанные с человеческим фактором.

Неправильное действие имеет место при нарушении хода событий, указанного на рисунке 2, на уровнях формирования социальной, смысловой, ситуационной, целевой или операциональной установок (по определениям, структуры установки по [3]). Происходит «сбой» в формировании адекватного намерения, и действие не достигает поставленной производственной цели. На формирование этих уровней в установке (в «аспекте индивида» на рисунке 2) влияют индивидуальные особенности работника, его мотивация и профессионально важные личностные качества, функциональное состояние, профессиональная и психологическая подготовленность к работе. Кроме того, адекватное или неадекватное отношение работника к задаче формирует и организационные факторы (организационные аспекты процесса выполнения задачи), так же как сложность ситуации в техническом аспекте условий выполнения поставленной задачи.

Рис. 2. Концептуальная схема процесса выполнения задания и факторы, влияющие на успешность формирования и реализации намерения выполнить задачу перевода управляемой системы из состояния «1» в состояние «2» (приведена по [16])

Психологическая модель действия с конкретными характеристиками внешних условий и определенными данными исполнителя помогает вести анализ намерений работника в процессе действия в целях объяснения коренной причины совершенной ошибки и обсуждения уровня ответственности за совершение единичного неправильного действия. Использование такого подхода полезно при установлении более точных и адекватных связей между внутренне-психологическими и внешними техническими, социально-психологическими и организационными факторами и при установлении иерархии и последовательности различных коренных источников неправильных действий человека, приводящих к нарушению технологии или поломке технического агрегата.

В «проактивном» (направленном на перспективу) направлении работы по управлению успешностью и по обеспечению надежности работы персонала АС психологическая служба сопровождает деятельность по профессиональному отбору, подбору, подготовке и расстановке кадров, определение и выполнение мероприятий по коррекции условий, послуживших причинами нарушений в работе АС, оценку успешности и аттестации персонала, другие работы по управлению персоналом.

Перечисленные направления предполагают решение задач психологии труда — той части задач, которые касаются анализа поведения людей, их психологической готовности к работе в нормальных и нештатных условиях функционирования АС. При этом нормальные и нештатные условия определяются состоянием организации производства, т. е. конкретными организационными факторами, влияющими на безопасность.

В 1998 г. по поручению МАГАТЭ и Агентства по ядерной энергии при ОЭСР (OECD NEA) был подготовлен доклад «Состояние отчетности» (State of the Art Report: SOAR) по идентификации и оценке организационных факторов, влияющих на безопасность АС, а также обсуждался опыт работы по совершенствованию организационных факторов, влияющих на безопасность в разных странах [17].

Как указано в докладе, его подготовка была инициирована опытом эксплуатации и связана с обстоятельствами наиболее серьезных, глобального уровня аварий, которые приводили к останову электростанций на значительные периоды времени. При определении коренных причин этих аварий были выявлены недостатки, прежде всего, организационного характера.

Отметим, что SOAR — это отчет об актуальном состоянии вопроса в разных странах, и его целью было достичь согласованного всеобщего понимания организационных факторов, важных для безопасности. В SOAR представлена попытка дать по возможности полный перечень факторов, влияющих на состояние безопасности атомной станции. Для каждого из факторов даны характеристики по схеме: «определение» — «аспекты фактора» — «психологические аспекты влияния данного фактора».

Участники ETF выделили двенадцать факторов, наиболее важных по эффекту влияния на безопасность:

— внешние факторы влияния;

— цели и стратегии;

— функции управления и надзора;

— распределение ресурсов;

— управление человеческими ресурсами;

— обучение персонала;

— координация работ;

— организационное знание;

— определение и внедрение процедур;

— организационная культура;

— организационное обучение;

— коммуникации.

Выделение отдельных факторов достаточно условно: факторы взаимозависимы и имеет место эффект их «взаимоприсоединения», когда наличие одного из них влечет за собой появление и проявление других.

SOAR выделяет два подхода к оценке роли организационных факторов в обеспечении безопасности.

Первый заключается в обнаружении организационных недостатков: в случаях нарушений работы, или при инспектировании, или при продолжающемся ухудшении работы. При оценке стараются находить коренные и непосредственные причины обнаруженных недостатков в организации. Этот вид оценки относится к «реактивному» направлению в работе аналитиков, так как определяется необходимая реакция на уже имеющиеся недостатки в работе, проявившиеся в прошлом.

Отметим, что важно обнаруживать ранние признаки ухудшения в деятельности, чтобы предотвратить снижение безопасности АС, т. е. выстраивать работу преимущественно по «проактивному» вектору, предусматривая возможности отклонений от нормального хода событий в настоящей и будущей работе организации.

И в том, и в другом случае организационно-психологические задачи включают в себя социально-психологические компоненты и компоненты психологии труда.

Рассмотрим в качестве примера взаимосвязь социально-психологических аспектов и аспектов психологии труда в конкретном организационном факторе — коммуникации на производстве.

Коммуникации здесь определяются как процесс, в котором происходит обмен информацией и формально и неофициально, письменно и устно, внутри и вне организационных границ.

Психологические аспекты влияния данного фактора заключаются в следующем.

«Фактор Коммуникации — самый сильный фактор из тех, что имеют признаки и процесса, и результата. Более того, он имеет аспект всех других факторов, тех, которые нуждаются в эффективном информационном потоке, и качество коммуникаций внутри каждого фактора будет влиять на качество его функций.

В основе эффективности коммуникаций лежат закономерности социальной психологии общения и психологии обмена информацией у людей, занятых в производстве. Коммуникации по вертикали осуществляются в соответствии с иерархией структур управления в организации; их эффективность зависит от таких параметров, как стиль управления, взаимное уважение, понимание, доверие между работниками и руководителями разных рангов, находящихся в соподчиненных отношениях в производственных процессах, зависит от психологического климата в организации, от уровня культуры безопасности. Коммуникации по вертикали существуют внутри подразделений между руководителями и их подчиненными.

Горизонтальные коммуникации на конкретных уровнях управления предопределяют успешность и слаженность работы различных подразделений в целостной организации: цехов, служб, отделов, контролирующих безопасность, отделов экономического и материального обеспечения организации и так далее. Горизонтальные коммуникации существуют и внутри подразделений между работниками одного уровня полномочий и ответственности на межличностном уровне.

Коммуникации — компонент всех других факторов, которые могут непосредственно влиять на успешность труда, поддерживать или подрывать безопасность, и, следовательно, важно непрерывно контролировать и анализировать качество процесса коммуникаций» [17, с. 20–21].

Безопасное функционирование АС как ядерных объектов зависит от эффективности процессов коммуникаций.

Различные национальные особенности культуры разных стран по-разному высвечивают значимость того или иного организационного фактора в обеспечении безопасности АС. Это особенности:

а) типа национальной организационной культуры; б) понимания того, что такое организация; и в) организационного обучения, которые имеют различную интерпретацию в разных странах, что обусловлено исторически.

Однако, хотя области определения этих факторов могут отличаться по социально-пихологическим и культуральным параметрам для каждой страны, особо подчеркивается [17], что они всегда оказывают влияние на обеспечение безопасности предприятия.

Во многих документах Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ) ставятся вопросы о роли психологии каждого работника и персонала в целом в обеспечении безопасности работы ядерных объектов. По определению, принятому в докладах Международной консультативной группы по ядерной безопасности МАГАТЭ INSAG (см.: [9]), «культура безопасности — это такой комплекс характеристик и отношений в организациях и у отдельных лиц, который показывает, что проблемам безопасности атомной станции действительно уделяется внимание, достойное их первостепенной значимости».

Речь идет здесь о различных аспектах социально-психологического понятия «отношения», «подходов», «позиций по отношению к…» (attitude) и «внимания» (attention) к безопасности, об атмосфере, в которой работает человек, о его мотивации и собственных нравственных ценностях.

В данном определении культуры безопасности заложен системный подход, в соответствии с известным определением системы как совокупности элементов, взаимодействующих и связанных между собой в нечто целостное и единое и предназначенных для достижения целей, являющихся подцелями единой цели. Согласно данному определению, важны характеристики безопасности и технических, технологических факторов производства и безопасности, связанной с отношением людей к вопросам безопасности на всех организационных уровнях. Характеристика из области психологии труда — успешность труда — ставится в прямую зависимость от социально-психологического понимания безопасности людьми, в чьих руках находятся потенциально радиационно опасные производства.

Социальная психология труда — компетентностный подход

Взаимоотношения проблематики организационной психологии с проблемами социальной психологии и психологии труда видны на каждом конкретном примере психологического обеспечения работы с персоналом предприятия. Так, например, формированию культуры безопасности способствует общая организационная политика и структура предприятия. При этом политика организации самым непосредственным образом влияет на состояние социально-психологического климата, благоприятствующего (или препятствующего) развитию психологических установок и мотивов, ведущих к достижению высокой культуры безопасности и успешности, продуктивности труда.

В отечественном нормативном документе по контролю безопасности ОПБ 88/97^[1]предлагается определение культуры безопасности с акцентом на квалификационной и психологической подготовленности всех лиц, «при которой обеспечение безопасности АС является приоритетной целью и внутренней потребностью, приводящей к самосознанию ответственности и к самоконтролю при выполнении всех работ, влияющих на безопасность». Такое отношение к безопасности отражает состояние «приверженности»^[2] индивидов концепции культуры безопасности и определяет одну из самых важных компетенций работников АС, имеющую смысл, отличный от укоренившегося в сознании специалистов разного профиля содержания термина «профессиональная компетентность».

В привычном понимании компетенция — это, с одной стороны, круг полномочий, предоставленных должностному лицу в соответствии с требованиями нормативных документов, профессии и должности; с другой — признаки осведомленности работника относительно своей трудовой деятельности, его профессиональные навыки и умения при выполнении служебных обязанностей. Профессионально важные качества и мотивация, выполняющие важнейшие функции в деятельности, а значит, в управлении успешностью работы персонала, оказываются вне поля зрения. Такая ситуация породила множество недоразумений — профессионально важные личностные качества, а тем более трудовая мотивация и мотивация безопасности, не являются узаконенными критериями профессионального отбора и подбора персонала, выдвижения руководителей и т. п. Работа психологов на предприятиях носит чаще всего «партизанский» характер и зависит самым непосредственным образом от воли руководителей, заинтересованных или нет в более продвинутых методах работы по управлению персоналом.

В наших работах мы разделяем компетенции профессиональные и компетенции трудовые. Трудовые компетенции — более широкое понятие, нежели профессиональные компетенции в традиционном прочтении. Этот термин определяет, в соответствии с представлениями о структуре деятельности, профессиональную компетентность (когнитивная и операциональная подструктуры деятельности — подготовленность, знания, умения, навыки работника в трудовой деятельности), а также личностные условия, влияющие на продуктивность и качество трудовой деятельности (мотивационно-установочную регуляцию деятельности и профессионально важные личностные качества, профессионально значимые индивидуальные особенности работника). Возможно, термин «трудовые компетенции» будет принят в социальной психологии труда.

Так что еще одним «катализатором» синтеза социальной психологии труда в атомной энергетике можно считать компетентностный подход в психологии.

Признаки культуры безопасности проявляются в том, что у каждого человека личностно значимые, принятые как свои собственные, цели производственных достижений включают в себя, в качестве обязательного и крайне необходимого условия, намерение по обеспечению безопасности производства. Каждый участник производственного процесса имеет на уровне бессознательного психологическую установку, что и ближайшие повседневные, и долговременные стратегические цели получения прибыли в действительности достигаются только тогда, когда ставятся и достигаются тактические цели безопасности в повседневном труде.

Таким образом, организационная психология, составляя в настоящее время наиболее востребованный концептуальный аппарат в области практической психологии, является катализатором объединения социально-психологических концептов и концептуального аппарата психологии труда. Необходимость объяснения и прогнозирования поведения людей, работающих в организации, в конкретных индустриальных и/или иных условиях, требует интеграции знаний из этих областей психологии, что объясняет потребность в выведении объективно необходимого, автономного направления в психологии — социальной психологии труда.

Литература

1 Абрамова В. Н. Инженерная психология на АЭС. Обнинск: Изд-во ИАТЭ, 1990.

2 Абрамова В. Н., Белехов В. В. и др. Психологические методы в работе с кадрами на АЭС. М.: Энергоатомиздат, 1989.

3 Асмолов А. Г. Деятельность и установка. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979.

4 Бодров В. А. Психология профессиональной деятельности. Теоретические и прикладные проблемы. М.: Изд-во ИП РАН, 2006.

5 Дикая Л. Г. Актуальные проблемы и перспективные направления исследований в психологии труда в условиях глобализации // Психологический журнал. 2007. Т. 23. № 6. С. 11–17.

6 Занковский А. Н. Организационная психология: Учеб. пособие для вузов по специальности «Организационная психология». М.: Флинта; МПСИ, 2000.

7 Зинченко В. П., Мунипов В. М. Основы эрономики. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1979.

8 Иванова Е. М. Системно-деятельностный подход к психологической профессиографии: Дис.… докт. психол. наук. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2004.

9 Ключевые вопросы практики повышения культуры безопасности. Доклад Международной консультативной группы по ядерной безопасности, INSAG-15. Вена: МАГАТЭ, 2002.

10 МАГАТЭ-TECDOC-1329, Культура безопасности на объектах использования атомной энергии // Руководство по повышению культуры безопасности. Австрия, Вена: Изд-во МАГАТЭ, 2002.

11 Практикум по инженерной психологии и эргономике / С. К. Сергиенко, В. А. Бодров, Ю. Э. Писаренко и др. / Под ред. Ю. К. Стрелкова. М.: Издат. центр «Академия», 2003.

12 Психология адаптации и социальная среда: подходы, проблемы, перспективы: Тематический сборник / Под ред. Л. Г. Дикой, А. Л. Журавлева. М.: Изд-во ИП РАН, 2007.

13 Труды психологической службы в атомной энергетике и промышленности / Под ред. В. Н. Абрамовой. М. — Обнинск: Изд-во ИГ-СОЦИН, 2002. Т. 1.

14 Труды психологической службы в атомной энергетике и промышленности / Под ред. В. Н. Абрамовой. М. — Обнинск: Изд-во ИГ-СОЦИН, 2007. Т. 2–3.

15 Шейн Э. Организационная культура и лидерство. СПб.: Питер, 2002.

16 Abramova V., Baumont G., Frischknecht A., Tolstykh V. Single Human Failures in Nuclear Power Plants: A Human Factor Approach to the Event Analysis. IAEA, Vienna, 25–29 March 1996.

17 Identification and Assessment Of Organisational Factors Related to the safety of NPPs // Expanded Task Force on Human Factors Principal Working Group. № 1. State-of-the-Art Report. Nuclear Safety NEA/CSNI/R (98) 17. Feb 1999. V. 1.

Методологические проблемы социальной активности профессионалов в сфере высоких технологий

Ю. Я. Голиков

Современный этап научно-технического прогресса характеризуется тремя главными особенностями: во-первых, доминирующей ролью в структуре современной техносферы крупномасштабных объектов традиционных областей (энергетики, космонавтики, воздушного, морского и наземного транспорта); во-вторых, интенсивным развитием новых направлений высоких технологий (информационных сетей, искусственного интеллекта, симбиоза человека и компьютера, роботизированных объектов, нанотехнологий); в-третьих, высокой неопределенностью развития новых научно-технических направлений и значительной потенциальной опасностью функционирования крупномасштабных объектов высоких технологий для природы и общества.

Системные свойства и особенности функционирования крупномасштабных объектов традиционных областей высоких технологий (человеко-машинных комплексов и их объединений — социотехнических сетей), новые факторы их объективной и субъективной сложности обусловливают смещение доминанты в профессиональной сфере от оператора к диспетчеру и персоналу управления и принципиальное изменение характера труда и психологических проблем проектирования и эксплуатации техники. До настоящего времени в фокусе внимания наших научных дисциплин находились операторы (летчик, космонавт, капитан морского судна, водитель транспортных средств, машинист локомотива и другие профессии), а также проблемы их деятельности и профессиональной подготовки [1–3, 9–11, 13–15, 19–21].

Сегодня ключевыми профессиональными группами становятся персонал управления и диспетчеры — коллективные субъекты человеко-машинных комплексов и центров управления социотехнических сетей. И если при психологическом анализе деятельности операторов можно было ограничиваться рассмотрением сфер индивидуальной активности и межличностных отношений, то в субъективном пространстве активности персонала управления и диспетчеров в качестве наиболее значимой необходимо выделять сферу социальной активности. Соответственно, центр тяжести психологических проблем проектирования и эксплуатации крупномасштабных технических объектов перемещается с традиционных проблем субъект-объектных отношений (выбор роли человека в управлении, распределение функций между оператором и автоматикой, психологическое проектирование операторской деятельности, создание адекватного возможностям человека интерфейса, обеспечение комфортных условий деятельности) на проблемы субъект-субъектных отношений (установление равнозначных отношений между профессиональными группами, формирование интегративных видов взаимодействия между коллективными субъектами, определение рациональной организации социальных отношений).

В свою очередь, новые направления высоких технологий ставят перед наукой проблемы, связанные с изучением воздействия информационных систем и искусственного интеллекта на сознание человека, места и роли человека в роботизированном пространстве, психических состояний в мире виртуальной реальности, изменения биологической природы человека, его психических свойств, поведения и жизнедеятельности, а также организацией социального и общественного управления развитием высоких технологий, формированием гармонических отношений между коллективными субъектами, обществом и природой.

Решение этих проблем в существенной мере зависит от теоретических представлений и позиций анализа новых типов субъект-объектных отношений в сфере высоких технологий, учитывающих особенности системно-структурной организации, функционирования и управления объектами, факторы их объективной и субъективной сложности, детерминирующие активность субъектов-профессионалов. Рассмотрению возникающих сегодня психологических проблем создания и эксплуатации объектов высоких технологий, а также социальной активности профессионалов на основе социоориентированной методологической позиции анализа субъект-объектных отношений и посвящена данная статья.

Проблема потенциальности крупномасштабных технических объектов

Как показал анализ особенностей функционирования крупномасштабных технических объектов — человеко-машинных комплексов (атомных станций, орбитальных станций и пилотируемых транспортных космических кораблей, самолетов новых поколений, крупнотоннажных морских судов) и социотехнических сетей (энергетических сетей, комплексов управления воздушным движением, морскими флотилиями, железнодорожным транспортом), — их системные свойства и факторы объективной и субъективной сложности обусловливают принципиально иную структурную организацию области существования управления — в отличие от технических объектов невысокой сложности, в частности систем «человек — машина» [4, 6].

Трудности организации управления человеко-машинными комплексами (ЧМК) обусловлены такими объективными факторами, как многообразие межсистемных взаимодействий, нелинейные и нестабильные виды взаимовлияния систем друг на друга, неизвестные на этапах проектирования особенности физико-химической природы процессов функционирования систем, нестационарные экстремальные условия внешней среды, а также субъективными факторами, в частности несанкционированными действиями персонала управления в субъективно сложных ситуациях.

В свою очередь, трудности организации управления социотехническими сетями (СТС) обусловлены такими объективными факторами, как многомерность, многосвязность общей структуры сети и многообразие видов структур ее отдельных компонентов, неизвестные особенности функционирования сети как целостности, многообразие и нестабильность межкластерных взаимодействий. Но доминируют субъективные факторы отношений между коллективными субъектами: многообразие их социальных норм и ценностей, корпоративных, культурных и идеологических представлений, неоднозначный и противоречивый характер социальных, экономических и политических взаимодействий.

Вследствие воздействия этих факторов при управлении данными крупномасштабными техническими объектами возможно возникновение нелинейных и неустойчивых процессов функционирования систем и актуализация их потенциальных свойств в виде непредсказуемых ситуаций. Соответственно, область существования управления для ЧМК и СТС становится открытым множеством ситуаций, состоящим из трех подмножеств: двух замкнутых подмножеств расчетных ситуаций (формализуемых и неформализуемых, т. е. штатных и нештатных) и открытого подмножества нерасчетных, непредсказуемых на этапе проектирования ситуаций. Вследствие открытости подмножества нерасчетных ситуаций оно является доминирующим, так как должно (по определению) превышать замкнутые подмножества расчетных ситуаций. Эти структурные особенности области существования управления рассматриваемых макро — и мегаобъектов обусловливает необходимость решения проблемы потенциальности — раскрытия, актуализации профессионалами их потенциальных свойств как на этапе проектирования и создания, так и в процессе эксплуатации.

До настоящего времени актуализация потенциальных свойств объекта реализуется разработчиками на этапах его проектирования и создания, на которых формируется область расчетных ситуаций управления. Основные задачи этапа эксплуатации заключаются в обеспечении функционирования объекта (автоматикой, оператором или персоналом управления) в расчетных ситуациях. В то же время этот этап можно характеризовать и как «пассивное ожидание» проявления потенциальных свойств объекта, так как здесь эпизодически возникают непредвиденные разработчиками, нерасчетные ситуации управления, которые затем учитываются ими при модернизации и усовершенствовании техники.

Данную идеологию «пассивного ожидания» проявления потенциальных свойств объекта можно характеризовать как пассивную стратегию решения проблемы потенциальности. Сформированная для менее сложной техники, эта идеология и сегодня используется для всех классов техники, т. е. «автоматически» перенесена на человеко-машинные комплексы и социотехнические сети — без должного рассмотрения специфики их системных свойств. Для крупномасштабных технических объектов подобная идеология не может и не должна считаться адекватной реальности: неограниченности объема подмножества потенциальных ситуаций, высокой значимости эффективности функционирования, потенциальной опасности данных объектов и возможности негативных социальных последствий непредсказуемых ситуаций управления.

Для человеко-машинных комплексов и социотехнических сетей адекватной может быть только «активная» стратегия решения проблемы потенциальности, которая должна заключаться не только в решении задач по актуализации потенциальных свойств ЧМК и СТС на этапах проектирования и эксплуатации путем их моделирования с помощью тренажных средств и интеллектуальных систем поддержки принятия решений, но и в работе по предупреждению, прогнозированию нерасчетных ситуаций управления непосредственно, в реальном масштабе времени на этапе эксплуатации, т. е. в работе «на опережение» актуализации ситуаций, непредсказуемых на этапе проектирования. Эти задачи — как наиболее сложные по своему содержанию и самые значимые для эффективности и безопасности функционирования данных объектов — следует рассматривать как главные для профессионалов. Именно они должны детерминировать деятельность профессионалов и отношения между ними [5].

В частности, в соответствии с данной интерпретацией активной стратегии решения проблемы потенциальности должен принципиально изменяться характер профессиональной деятельности персонала управления ЧМК: на него, кроме функций исполнительского характера по оперативному управлению в нормативных условиях (в расчетных ситуациях), необходимо возлагать и функции поисково-аналитического, прогностического характера по тактико-стратегическому управлению объектом.

Функции тактико-стратегического управления должны предполагать выполнение задач по анализу тенденций изменения состояния систем и внешних условий, прогнозированию развития состояния систем, эффективности, надежности и безопасности функционирования объекта, оценке возможности возникновения нерасчетных ситуаций, моделированию развития нерасчетных ситуаций в случае их возникновения в процессе эксплуатации, разработке вариантов режимов управления (автоматических, полуавтоматических или ручных) по выходу из нерасчетных ситуаций, реализации исполнительных действий по оперативному управлению в этих ситуациях, долгосрочному планированию функционирования объекта и выбору дальнейших направлений его существования в совместной деятельности с профессионалами других ЧМК и диспетчерами центров управления объединений данных объектов.

Именно эти функции, предъявляющие самые высокие требования к профессиональному уровню субъекта, должны являться основными для персонала управления в ЧМК. Функции исполнительского характера по оперативному управлению (в частности, задачи по контролю и оперативному анализу состояния систем и непосредственному управлению системами) необходимо рассматривать как второстепенные. Для обеспечения основных функций персонала по тактико-стратегическому управлению рутинные, исполнительские действия по выполнению второстепенных оперативных функций должны быть автоматизированы (с учетом возможностей вычислительной техники).

Соответственно, решение проблемы потенциальности социотехнической сети с учетом особенностей ее системно-структурной организации возможно только при взаимосогласовании активности коллективных субъектов отдельных кластеров, установлении интегративных видов взаимодействия (кооперации, содействия, сотрудничества), т. е. только при изменении, трансформации несовместимых отношений между ними. Для этого требуется включать в состав профессиональных функций диспетчеров центров управления СТС (кроме функций по тактико-стратегическому управлению данным мегаобъектом) еще и функции интегративного характера по социальному управлению, предназначенные для преодоления противоречивых, антагонистических форм взаимодействия между коллективными субъектами сети. В состав функций социального управления должны быть включены такие задачи по организации управления СТС в целом, как анализ социальных последствий функционирования СТС; разработка общих для всех коллективных субъектов методов и средств решения проблем выхода из нерасчетных, непредсказуемых ситуаций; определение общих социальных норм и ценностей, корпоративных и культурных представлений, детерминирующих идеологию проектирования и эксплуатации СТС; определение рациональных форм взаимодействия между коллективными субъектами отдельных кластеров сети; прогнозирование социального развития; долгосрочное социальное планирование и выбор дальнейших направлений развития СТС. Эти функции могут быть реализованы в процессе совместной деятельности с другими коллективными субъектами сети, а также с органами государственного и общественного управления. Функции социального управления по обеспечению интегративных, совместимых видов взаимодействия между коллективными субъектами должны считаться главными, основными для диспетчеров центров управления СТС.

Проблемы изменения отношений между профессионалами по управлению крупномасштабными техническими объектами

В соответствии с изложенными выше представлениями о системно-структурной организации и особенностях функционирования крупномасштабных технических объектов закономерностью процесса усложнения техники необходимо считать, с одной стороны, появление потенциальной неопределенности в многомерной структуре объективной сложности как ее доминирующего аспекта и, с другой стороны, возрастание воздействия на организацию управления данными объектами субъективной сложности, в частности, таких ее аспектов, как неполнота моделей управления, относительность знаний об объективной реальности, иррациональность несовместимых отношений между коллективными субъектами, противоречивость социальных отношений в обществе.

Отражением этой закономерности стало изучение проблемы «человеческого фактора», которая была поставлена в последние десятилетия с целью разработки методов и средств повышения эффективности и безопасности функционирования технических объектов, предотвращения аварий и катастроф по вине человека. При этом в инженерно-психологических и эргономических исследованиях данной проблемы (как отечественных, так и зарубежных) внимание обращается в основном на анализ причин ошибочных и несанкционированных действий оператора или персонала управления.

В такой постановке проблему «человеческого фактора» необходимо считать достаточно ограниченной интерпретацией многоаспектного, многомерного проявления факторов объективной и субъективной сложности для крупномасштабных технических объектов. Проблемы организации проектирования и эксплуатации данных объектов, в том числе и проблема потенциальности, при их целостном рассмотрении предъявляют требования не только к персоналу управления ЧМК и диспетчерам центров управления СТС, но и ко всем другим профессиональным группам (разработчикам, инженерным психологам), а также и отношениям между ними.

А отношения между профессионалами мало изменились в процессе усложнения техники, хотя именно характер этих отношений, детерминируемый той ролью, которая возлагается на специалистов в управлении, в значительной степени обусловливает решения основных задач проектирования и эксплуатации технических объектов, в частности распределение функций между профессионалами, обеспечение эффективности, надежности и безопасности функционирования объекта, организацию деятельности и взаимодействия.

Сегодня, как и для менее сложной техники, большинство разработчиков крупномасштабных технических объектов — в соответствии с традиционной идеологией решения проблем взаимодействия человека с автоматикой, не учитывающей принципиальное усложнение данных макро — и мегаобъектов, — берет на себя главную роль в их решении не только в процессе проектирования и создания объекта, но и на этапе эксплуатации (опосредованно, через автоматику), пытаясь самостоятельно преодолеть все трудности организации управления объектом. Специалистам по управлению (персоналу управления ЧМК и диспетчерам СТС) на этапе эксплуатации разработчики оставляют подчиненную роль, возлагая на них второстепенные функции исполнительского типа по выполнению своих решений (зафиксированных в нормативной документации и эксплуатационных инструкциях).

Такая позиция преодоления объективной и субъективной сложности техники и формирования отношений между профессионалами уже не является адекватной реальности — особенностям структуры области существования управления и характерным для ЧМК и СТС факторам сложности, описанным выше. В условиях открытости подмножества потенциальных, нерасчетных ситуаций управления (и, следовательно, неограниченности его объема), а также проявления наиболее значимых для разработчиков аспектов объективной и субъективной сложности (потенциальной неопределенности, сложности управления, неполноты моделей функционирования объектов, используемых ими) задача организации управления для ЧМК и СТС становится слабо структуризированной, недетерминированной. Это означает, что ее решение в полном объеме принципиально недостижимо — в отличие от систем «человек — машина».

Но тогда необходимо рассматривать в качестве слабо структуризированной и задачу психологического проектирования деятельности специалистов по управлению, которая входит в состав профессиональных функций инженерного психолога (в профессиональную группу данных специалистов могут быть включены психологи труда, эргономисты, социальные психологи). Более того, недетерминированность этой задачи усиливается иррациональностью несовместимых отношений между коллективными субъектами — аспектом субъективной сложности крупномасштабных технических объектов, который является доминирующим для инженерного психолога (помимо потенциальной неопределенности — общего для всех профессионалов аспекта объективной сложности). Следует заметить, что на практике рассматриваемая задача фактически является нереальной даже для подмножеств расчетных ситуаций управления, если учитывать их значительные объемы и проявление многообразия состояний функционирования систем и межсистемных взаимодействий (еще одного общего для всех профессионалов аспекта объективной сложности крупномасштабных технических объектов — актуальной неопределенности). Соответственно, для инженерного психолога становится слабо структуризированной, недетерминированной и задача обеспечения профессиональной подготовки персонала управления и диспетчеров к исполнительской деятельности — вследствие неограниченности объема учебного материала в процессе обучения. А если и эту задачу уже нельзя решить полностью (в отличие от систем «человек — машина»), то тогда необходимо утверждать, что возможности исполнительской деятельности человека даже для области расчетных ситуаций управления данными макро — и мегаобъектами уже исчерпаны!

Именно в этих условиях разработчики на этапе эксплуатации ставят перед персоналом управления и диспетчерами задачи исполнительской деятельности для подмножеств расчетных ситуаций управления. Что же тогда получается на практике?

Во-первых, фактически разработчики ставят нереальные задачи, так как не учитывают принципиальные ограничения как инженерного психолога (по решению проблем психологического проектирования деятельности и обеспечения профессиональной подготовки специалистов по управлению вследствие их недетерминированности), так и персонала управления и диспетчеров (по их возможностям выполнения деятельности исполнительского характера).

Во-вторых, и разработчики, и инженерные психологи оставляют специалистов по управлению наедине со сложностью техники при актуализации нерасчетных ситуаций управления, причем неподготовленными к выполнению деятельности поисково-аналитического, исследовательского характера и без необходимых технических средств (в частности, в условиях отсутствия интеллектуальных систем поддержки принятия решений, ориентированных на моделирование потенциальных ситуаций)! А ведь именно специалисты по управлению при эксплуатации крупномасштабных технических объектов первыми сталкиваются с нерасчетными, непредусмотренными разработчиками ситуациями, в которых актуализируются потенциальные свойства объектов и, следовательно, вынуждены самостоятельно преодолевать потенциальную неопределенность (общий для всех профессионалов аспект объективной сложности), а также относительность знаний, ограниченную адекватность картины объективной реальности и противоречивость социальных отношений в обществе (самые значительные аспекты субъективной сложности техники).

На основании высказанных соображений необходимо сделать вывод, что сегодня для крупномасштабных технических объектов традиционный характер отношений между профессионалами, участвующими в процессе их проектирования и эксплуатации, а также их общепринятые роли и функции (в частности, доминирующая роль разработчика и подчиненная роль специалиста по управлению, обладающего только навыками исполнительской деятельности) уже нельзя считать адекватными реальности; системные свойства макро — и мегаобъектов требуют их принципиальных изменений — так же как и трансформации общепринятой идеологии проектирования и эксплуатации сложной техники, отражающейся в пассивной стратегии решения проблемы потенциальности. Следовательно, необходима постановка проблемы формирования таких новых видов отношений между профессионалами, которые соответствовали бы системным свойствам крупномасштабных технических объектов и требованиям активной стратегии преодоления потенциальности.

Прежде всего, должны стать принципиально иными отношения между разработчиками и специалистами по управлению. На этапе эксплуатации макро — и мегаобъектов главные функции этих специалистов (по предупреждению нерасчетных, потенциальных ситуаций, а также выходу из них в случае их возникновения), направленные на решение проблемы потенциальности, являются подобными функциям разработчиков по актуализации потенциальных свойств объекта на этапе проектирования. Таким образом, не должно быть заметной разницы между ними в той в роли, которую они играют в управлении. Тогда, в соответствии с теоретическими представлениями логики о разновидностях совместимых отношений, следует полагать, что эти профессионалы должны находиться в равнозначных отношениях, а не в доминирующих и подчиненных, характерных для существующей практики.

Аналогично должны быть изменены и отношения внутри профессиональной группы специалистов по управлению (между персоналом управления ЧМК и диспетчерами СТС). Характер этих отношений для отдельных кластеров или для «локальных» СТС (регионального или национального масштаба) детерминируется общепринятой сегодня централизованной (директивной) формой организации оперативного управления в сети, реализация которой возможна для расчетных ситуаций. В соответствии с основными задачами централизованного управления, диспетчеры СТС занимают доминирующую позицию по отношению к персоналу управления ЧМК, и, следовательно, персонал управления играет подчиненную роль, так как в состав его профессиональных функций, кроме самостоятельных оперативных задач исполнительской деятельности, входят еще и задачи по выполнению директивных указаний диспетчеров. Если же исходить из требований проблемы потенциальности крупномасштабных технических объектов, то и в данном случае отношения между этими профессионалами также должны стать равнозначными; при этом необходима постановка задач по разработке новых (децентрализованных) форм организации управления — и уже не оперативного, а тактико-стратегического и социального.

Что касается отношений между коллективными субъектами в социотехнической сети, то для данных мегаобъектов, как показано в предыдущем параграфе, необходимо учитывать уже всю сферу отношений между профессиональными группами — и совместимых, и несовместимых — в отличие от других классов техники (систем «человек — машина» и человеко-машинных комплексов), для которых еще допустимо рассмотрение только совместимых отношений между профессионалами. Поэтому в данном случае в соответствием с требованиями проблемы потенциальности и должны быть поставлены новые задачи по определению возможных форм социального управления, направленных на преодоление деструктивных форм несовместимых отношений между коллективными субъектами (в основном обусловленных особенностями их социальной активности) и организацию интегративных видов взаимодействия.

Требования к социальной активности профессионалов крупномасштабных технических объектов

Системные свойства и проблема потенциальности крупномасштабных технических объектов также предъявляют новые требования и к профессиональной активности специалистов.

Исходя из общепсихологических представлений об активности субъекта, его поведении и деятельности, субъективных отношениях личности, социальной детерминации личности в обществе, в пространстве активности субъекта, в процессе проектирования и эксплуатации технического объекта следует выделять три главные области или сферы: сферу индивидуальной активности и отношений к техническому объекту; сферу межличностных взаимодействий и групповых отношений; сферу социальной активности и отношений с социальной средой и обществом.

Для крупномасштабных технических объектов вследствие высокой значимости их функционирования и потенциальной опасности возникают сложные проблемы взаимосвязи профессионалов с социальной средой и обществом, формирования социально детерминированных теоретико-методологических позиций, представлений, систем ценностей, нравственных и моральных принципов. Поэтому в пространстве активности профессионалов данных макро — и мегаобъектов доминирующей является сфера социальной активности. И следовательно, наиболее существенными становятся требования именно к сфере их социальной активности.

В процессе практического решения проблем организации управления объектами (выбора стратегии автоматизации, определения структуры области существования управления, оценки роли и степени участия в управлении других профессионалов) разработчик должен обладать знаниями и адекватными представлениями о тенденциях развития и усложнения техники, понимать объективные факторы сложности создаваемых им объектов и свои принципиальные ограничения по их преодолению вследствие неполноты моделей функционирования и управления, используемых им на этапе проектирования. От него требуется осознанное принятие изменения идеологии проектирования и эксплуатации крупномасштабных технических объектов, выбор активной стратегии решения проблемы потенциальности и понимание возможности этого только в совместной деятельности с персоналом управления и диспетчерами. Соответственно, для решения проблемы потенциальности разработчик должен ставить перед ними и новые задачи по выполнению функций тактико-стратегического и социального управления, осознавая при этом необходимость постановки и перед собой дополнительных задач — создания новых технических средств реализации совместной деятельности с ними, в частности интеллектуальных систем поддержки принятия решений.

Предлагаемые разработчиками специалистам по управлению новые задачи по осуществлению профессиональных функций тактико-стратегического и социального управления и выходу из нерасчетных ситуаций, непредусмотренных при проектировании, в которых актуализируются потенциальные свойства объектов, а также по организации взаимодействия между коллективными субъектами кардинально меняют характер их труда. И поэтому в реальных условиях эксплуатации крупномасштабных технических объектов к специалистам по управлению должны предъявляться достаточно сложные требования. Нестандартные условия функционирования и управления рассматриваемых макро — и мегаобъектов в нерасчетных ситуациях потребуют от них новых решений, нового знания, коррекции и пересмотра образа мира и представлений о технике, природе и обществе, анализа несоответствия между имеющимися познавательными средствами и актуализированными в данных ситуациях новыми свойствами объективной реальности. Разнородность, противоречивость социальных взаимодействий коллективных субъектов, их отношений между собой и с обществом обусловливают для них также необходимость организации совместной деятельности с другими профессионалами, построения рациональных форм отношений с социальной средой. Таким требованиям может удовлетворить только профессионал нового типа — специалист самого высокого уровня, обладающий как глубокими техническими и инженерными, так и инженерно-психологическими и социально-психологическими знаниями.

Соответственно, потребуется и принципиальное изменение системы профессиональной подготовки специалистов по управлению крупномасштабными техническими объектами. В отличие от традиционных систем обучения операторов для менее сложной техники, основными целями систем профессиональной подготовки персонала управления ЧМК и диспетчеров СТС должны стать формирование профессионала — испытателя, исследователя, обладающего способностями, навыками и умениями действовать в нестандартных, нерасчетных ситуациях, решать задачи инженерного и социального характера (а не исполнителя, активность которого ограничена рамками нормативной документации и эксплуатационных инструкций для стандартных, расчетных ситуаций управления, как это требуется в случае систем «человек — машина»).

Принципиальные изменения деятельности разработчиков и специалистов по управлению и отношений между ними, в свою очередь, затрагивают и инженерного психолога. В случае крупномасштабных технических объектов в состав основных функций инженерного психолога должны входить задачи психологического проектирования деятельности испытательского, исследовательского характера для специалистов по управлению, организации их профессиональной подготовки, оптимизации интеллектуальной системы поддержки принятия решений, а также разработки методов обеспечения интегративных, совместимых форм взаимодействия между профессионалами для ЧМК и коллективными субъектами для СТС.

И если для менее сложной техники профессиональные функции инженерного психолога по психологическому проектированию операторской деятельности и эргономическому сопровождению рабочих мест и интерфейса требовали от него только знаний о человеке, то для ЧМК и СТС инженерному психологу потребуются еще и знания об особенностях процессов функционирования объекта, технических характеристиках систем управления, решениях разработчиков. Это означает, что для осуществления своих профессиональных функций инженерный психолог не может быть специалистом только по «человеческому фактору», а должен являться специалистом по комплексному анализу объекта.

Более того, в процессе решения этих задач инженерный психолог обязан еще учитывать и все множество социальных аспектов отношений профессионалов и общества, в частности их социальные позиции и системы ценностей, корпоративные представления, характер социальных взаимодействий, статус и значимость в социальной среде, особенности отношения общества к профессионалам. И поэтому именно он должен стать организатором совместной деятельности профессионалов, государственных и общественных институтов по решению проблемы потенциальности крупномасштабных технических объектов и, следовательно, посредником, связующим звеном между всеми профессионалами (разработчиками, персоналом управления ЧМК, диспетчерами центров управления СТС) и социальной средой, обществом.

Кроме того, в процессе совместной деятельности по решению проблемы потенциальности и выполнению задач тактико-стратегического и социального управления объектами, в частности по анализу последствий их функционирования, прогнозированию и планированию направлений их развития, формированию общих социальных норм и ценностей и своего рационального, интегративного взаимодействия, все профессионалы должны обладать знаниями и пониманием всех особенностей (и актуальных, и потенциальных) взаимоотношений крупномасштабных технических объектов с социальной средой, природой и обществом, а также отношений между разными профессиональными группами и коллективными субъектами. Основной базой их теоретических позиций и практических методов решения поставленных задач должны быть осознанное принятие своей меры социальной ответственности перед природой и обществом, приоритет нравственных и моральных принципов над профессиональными мотивами и целями.

Учитывая высокую значимость функционирования данных макро-и мегаобъектов для общества и природы, а также ответственность за обеспечение их эффективности и безопасности, профессионалы должны также занимать активную социальную позицию в решении проблем трансформации общественного сознания относительно сущности техники, форм ее взаимодействия с обществом и природой, формирования социальной культуры проектирования, создания и эксплуатации крупномасштабных технических объектов. И о социальной зрелости профессионалов можно будет говорить только тогда, когда их практическая деятельность будет отвечать этим требованиям, а сфера социальной активности станет доминирующей в пространстве профессиональной активности.

Проблемы социальной активности профессионалов в новых областях высоких технологий

В сфере высоких технологий можно выделить следующие новые научно-технические направления (области или классы): информационные технологии, искусственный интеллект, робототехника, нанотехнологии, симбиоз человека и компьютера, биотехнологии. В области информационных технологий наиболее значительную роль играет Интернет, влияние которого на все стороны жизни общества становится все более глобальным; в технических комплексах, а также в индустрии развлечений и образовании широко используются различные виды искусственного интеллекта, среди которых следует отметить экспертные системы и интеллектуальные системы поддержки принятия решений, симбиотические системы виртуальной реальности, интегрирующие образы реального мира и искусственной информационной среды, виртуального мира. Неотъемлемым компонентом и промышленного производства, и повседневной жизни человека уже сегодня является робототехника; разрабатываются и более тесные виды взаимодействия человека с компьютером — для усиления физических и интеллектуальных возможностей человека, расширения информационной среды и пространства восприятия — за счет использования чипов-нейропротезов, электронных прототипов разных органов человека, непосредственного интерфейса «мозг — компьютер».

Большой потенциал несут в себе также и нанотехнологии, позволяющие оперировать отдельными молекулами и атомами вещества, и биотехнологии, предоставляющие молекулярные, генетические и другие возможности для радикального изменения биологической природы человека и жизни на Земле, создания разных форм «постчеловека», «сверхчеловека» на основе искусственного интеллекта или «улучшения» биологии. Все эти новые области высоких технологий активно используются в военной технике — в частности, в автоматизированных системах управления боевыми действиями, при разработке боевых роботов, беспилотных летательных средств, при создании новых видов высокоточного оружия [7, 8, 12, 16–18, 22].

Субъектную сторону рассматриваемых областей высоких технологий представляют совокупности профессиональных групп, принимающих участие в их создании и использовании, в том числе научные коллективы и сообщества, являющиеся самостоятельными коллективными субъектами отдельных областей.

Так же, как и для крупномасштабных технических объектов, и для новых областей наиболее значимым аспектом объективной сложности необходимо считать потенциальную неопределенность, которую в той или иной степени обусловливают такие объективные факторы, как неизвестные особенности физико-химической природы элементной базы компьютерной техники, строящейся на новых принципах функционирования (в нейронных сетях, молекулярной электронике); ограничения моделирования объективной реальности в системах искусственного интеллекта, экспертных системах, интеллектуальных системах поддержки принятия решений; многообразие видов взаимодействия человека с робототехникой; неизвестные формы поведения роботов, строящегося на принципах самоорганизации и саморазвития, а также особенности среды обитания и жизнедеятельности человека в роботизированном мире; неизвестные формы воздействия на сознание и психику человека средств его симбиоза с компьютером (чипов-нейропротезов, биоинтерфейса, интерфейса «мозг — компьютер»), а также изменения биологической природы человека, его психических свойств, поведения и жизнедеятельности с помощью био — и нанотехнологий.

Но и для технических средств новых областей высоких технологий доминирующими факторами сложности являются именно аспекты их субъективной сложности: относительность знаний, ограниченная адекватность научных представлений о физико-химической природе, принципах функционирования и поведения новых объектов, их воздействии на сознание и психику человека, на общество и природу; неоднозначность целей и направлений научного познания, недостаточность общественного контроля и управления научными разработками в сфере высоких технологий; дисгармоничность отношений между коллективными субъектами, обществом и природой.

Новые области высоких технологий несут в себе качественное преобразование всех сторон общественной жизни — трансформируя промышленное производство за счет широкой автоматизации и внедрения интеллектуальных систем управления, формируя глобальную информационно-коммуникативную среду, создавая новые возможности для самовыражения, общения и развития человека, усиления его различных свойств и способностей, повышения здоровья и комфортности быта и жизнедеятельности. Такие условия создания и использования высоких технологий, когда их цели и задачи направлены на улучшение, совершенствование жизни человека, общества и природы и, следовательно, детерминированы рациональными, гармоничными отношениями между коллективными субъектами, обществом и природой, следует считать нормативными.

Однако в условиях неконтролируемого, неуправляемого развития новых технологий, выбора произвольных, в том числе и негуманных, целей и задач научных разработок, отношения между коллективными субъектами, обществом и природой оказываются за пределами рациональности, совместимости, гармонии и могут проявляться в деструктивных формах, в частности в создании и использовании неэтичных видов информационно-коммуникативной среды, виртуальной реальности, искусственного интеллекта, деформирующих сознание и психику человека; новых средств военных технологий, поражающее воздействие которых (экономическое, психическое, биологическое и экологическое) может иметь глобальный масштаб и необратимый характер для существования общества и природы; искусственных эволюций саморазвивающихся роботизированных объектов, симбиотических существ, электронных аналогов человека и новых видов жизни, которые могут вступить в противоборство, конфликт с нашей цивилизацией.

В этих ненормативных условиях актуальность проблемы потенциальности технических средств новых областей высоких технологий становится предельно острой, так как возникновение непредсказуемых ситуаций функционирования объектов может быть опасным для существования общества и природы и даже для самой жизни на планете. Решение данной проблемы возможно только при организации контроля и управления новыми направлениями научных разработок, при трансформации несовместимых, деструктивных форм отношений между коллективными субъектами, обществом и природой, при гармонизации этих отношений. Для этого потребуется включение в состав профессиональных функций коллективных субъектов (естественно, кроме функций по созданию и использованию технических объектов и средств, а также социальному управлению, возлагаемых на профессионалов — как и в классе СТС — для преодоления несовместимых отношений между отдельными коллективными субъектами) еще и функций по общественному управлению развитием высоких технологий.

В состав функций общественного управления должны быть включены такие задачи по организации рациональных, гуманистических форм общественного развития, как анализ экономических, общественно-политических, экологических последствий использования и развития высоких технологий; организация общественного контроля за использованием и развитием высоких технологий и управления ими; разработка общественных средств и методов преодоления деструктивных форм отношений между коллективными субъектами и обществом и природой; разработка общих для всех коллективных субъектов целей, задач и методов научного познания, этических и нравственных норм создания и использования высоких технологий; прогнозирование и долгосрочное планирование общественного развития и выбор дальнейших направлений разработки высоких технологий для сохранения и эволюции жизни на Земле. Эти функции общественного управления, предъявляющие высокие требования прежде всего к социальной активности всех коллективных субъектов, принимающих участие в создании новых областей высоких технологий, необходимо рассматривать как главные для них; они могут быть реализованы в процессе совместной деятельности с другими коллективными субъектами, а также с общественными и государственными организациями.

Предлагаемые в данной работе теоретические позиции анализа субъект-объектных и субъект-субъектных отношений в сфере высоких технологий представляют собой один из возможных вариантов социоориентированной идеологии их создания и использования. Исходя из высокой значимости факторов неопределенности и потенциальной опасности высоких технологий, эти позиции включают требования организации контроля и управления научными разработками, их направленности на рациональные, гуманные цели и задачи, доминирование нравственных и моральных принципов над профессиональными мотивами коллективных субъектов.

Такие требования могут быть реализованы в условиях трансформации общественного сознания относительно сущности техники, форм ее взаимодействия с обществом и природой, а также кардинального изменения всей сферы субъект-объектных отношений: и отношения профессионалов — коллективных субъектов к технике, обществу и природе, и отношения общества к технике и профессионалам. Данные преобразования зависят от всего многообразия факторов социально-общественных отношений и возможны только на пути гуманистического общественного развития. Именно на этом пути можно будет говорить об осознанной необходимости общественного контроля и управления высокими технологиями, а также установления гармонических отношений между коллективными субъектами, обществом и природой ради сохранения жизни на Земле, что следует рассматривать как меру социальной зрелости самого общества.

Литература

1 Ахутин В. М. Поэтапное моделирование и синтез адаптивных биотехнических и эргатических систем // Инженерная психология: теория, методология, практическое применение. М.: Наука, 1977. С. 149–180.

2 Бодров В. А., Орлов В. Я. Психология и надежность: человек в системах управления техникой. М.: Изд-во ИП РАН, 1998.

3 Галактионов А. И. Основы инженерно-психологического проектирования АСУ ТП. М.: Энергия, 1978.

4 Голиков Ю. Я. Методологические подходы к решению психологических проблем проектирования современной техники // Психологический журнал. 2004. Т. 25. № 1. С. 70–82.

5 Голиков Ю. Я. Методологический анализ субъект-объектных отношений в сфере высоких технологий // Психологический журнал. 2009. Т. 30. № 3. С. 63–72.

6 Голиков Ю. Я. Методология психологических проблем проектирования техники. М.: Пер Сэ, 2003.

7 Гуриев В. Послезавтра: 2006–2100 // Компьютерра. 2006. 5 сент. № 32 (652). С. 34–43.

8 Дубровский Д. И. Искусственный интеллект и проблема сознания // Философия искусственного интеллекта: Материалы Всероссийской междисциплинарной конференции. Москва, МИЭМ. 17–19 января 2005 г. М.: ИФ РАН, 2005. С. 26–31.

9 Завалова Н. Д., Ломов Б. Ф., Пономаренко В. А. Принцип активного оператора и распределение функций между человеком и автоматом // Вопросы психологии. 1971. № 3. С. 3–15.

10 Зараковский Г. М., Павлов В. В. Закономерности функционирования эргатических систем. М.: Радио и связь, 1987.

11 Кантовиц Б., Соркин Б. Распределение функций // Человеческий фактор. М.: Мир, 1991. Т. 4. С. 85–113.

12 Костин А. Н., Голиков Ю. Я. Психологические проблемы высоких технологий: Материалы итоговой научной конференции Института психологии РАН (1–2 февраля 2006 г.). М.: Изд-во ИП РАН, 2006. С. 97–108.

13 Крылов А.А. Человек в автоматизированных системах управления. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1972.

14 Львов В. М., Шлаен П. Я. Эргономика. Вводный курс: Учеб. пособие для вузов. Тверь: ООО Изд-во «Триада», 2004.

15 Мунипов В. М., Зинченко В. П. Эргономика: человекоориентированное проектирование техники, программных средств и среды: Учебник. М.: Логос, 2001.

16 Нариньяни А. С. Между эволюцией и сверхвысокими технологиями: новый человек ближайшего будущего // Вопросы философии. 2008. № 4. С. 3–17.

17 Станкевич Л. А. Проблемы развития гуманоидной робототехники // Философия искусственного интеллекта: Материалы Всероссийской междисциплинарной конференции. Москва, МИЭМ. 17–19 января 2005 г. М.: ИФ РАН, 2005. С. 126–128.

18 Уорвик К. Наступление машин. М.: Наука/Интерпериодика, 1999.

19 Billings Ch. E. Aviation Automation: The Search for a Human-Centered Approach. Mahwah, N. J.: Lawrence Erlbaum Associates, 1997.

20 Bubb-Lewis C., Scerbo M. W. Getting to know you: human-computer communication in adaptive automation // Human-Automation Interaction: Research and Practice / Ed. by M. Mouloua, J. M. Koonce. Mahwah, N. J.: Erlbaum, 1997. P. 92–99.

21 Miller Ch. A., Parasuraman R. Designing for Flexible Interaction between Humans and Automation: Delegation Interfaces for Supervisory Control // Human Factors. V. 49. № 1. February 2007. P. 57–75.

22 Russel S., Norvig P. Artificial Intelligence: A Modern Approach. N. Y.: Prentice Hall, 2003.

Самореализация профессионала в условиях глобализации: социально-психологические и субъектно-личностные детерминанты^[3]

Л. Г. Дикая, Е. П. Ермолаева

Актуальность исследования фундаментальных закономерностей профессиональной и социальной активности субъекта труда обусловлена значительными изменениями в профессиональном пространстве, имеющими для субъекта труда и его профессиональной деятельности огромные последствия.

Росту числа исследований в области профессиональной деятельности в последние годы способствовало то, что профессиональное пространство подверглось воздействию широкого спектра технологических, информационных и социо-экономических изменений, к которым можно отнести следующие: изменение роли человека в управлении крупномасштабными человеко-машинными комплексами и потенциально опасными технологиями; использование все новых информационных и коммуникационных технологий в рабочем пространстве; трансформация социальных функций профессионала и инверсия его ценностных ориентаций; рассогласование между социальной и профессиональной идентичностью профессионалов; новые стили и правила работы; появление новых требований к гибкости работников одновременно с расширением круга их функций и необходимостью формирования новых умений; появление новых социо-психологических и личностных факторов профессионального стресса.

Еще одним фактором, усугубляющим эти процессы, является глобализация — процесс объективный, развивающийся по естественным законам; глобализация — данность нашего времени, современная среда социальной и профессиональной активности субъекта труда. В процессе глобализации изменяются мировоззренческие координаты общества, в том числе — координаты в профессиональной сфере: общецивилизационные, профессионально-корпоративные, экономико-прагматические, обывательские (как атрибут массового сознания).

В условиях глобализации позитивные и негативные тенденции в сфере профессионального труда переплетены настолько, что их не всегда удается разделить. Так, унификация профессиональной ментальности, сознания, ценностей, с одной стороны, формирует профессиональную культуру, ориентированную на единые стандарты труда и потребления, что приводит к нивелированию национальных особенностей труда и творчества. Но, с другой стороны, она же является условием для повышения уровня взаимопонимания, формирования единого мировоззрения и профессионального языка.

Пока большинством людей в нашей стране проблемы глобализации не всегда осознаются, последствия глобализации для них отдалены по времени и часто непрогнозируемы. Однако такая отчужденность по отношению проблемам глобализации является временной и часто кажущейся, так как чувство неопределенности касательно своего будущего и будущего планеты уже сейчас является не только фактором понимания необходимости объединения усилий в преодолении отрицательных последствий глобализации, но и фактором развития разного рода напряженности и форм конфликтности.

Негативные психологические последствия разнонаправленных глобализационных воздействий на профессионала имеют признаки культурного шока и социального стресса, сопровождаются нарастанием неопределенности в мировоззренческих и морально-нравственных ценностных ориентациях личности профессионала, снижением уровня его социальной и профессиональной компетентности. Возникающий в сознании профессионалов диссонанс служит питательной средой для формирования идеологии антиглобализма, антирыночных настроений, особенно популярных среди представителей «отмирающих» профессий, нарастания иррациональных тенденций в их сознании, мировоззрении и поведении.

Ментальной основой сопротивления вторжениям глобализации служит формируемая субъектом тенденция враждебности к социальной среде, в которой он оказывается, и которая отторгается им тем энергичнее, чем меньше он сам участвует в ее создании. К типичным формам психологического сопротивления изменениям в профессиональной сфере можно отнести следующие: активное противодействие этим изменениям и попытки повлиять на враждебную среду, пассивное сопротивление, выражающееся в имитации деятельности или саботаже, деструктивная адаптация, приводящая к рассогласованию структуры притязаний и мотивационно-потребностной сферы личности, и, наконец, реальный или виртуальный уход из профессии. Самоощущение многочисленных групп профессионалов как жертв реорганизационного произвола приводит к утрате профессиональной идентичности и появлению «вынужденных» профессиональных маргиналов.

По поводу поведения профессионалов в условиях глобализации сошлемся на слова П. Педерсена [20] о том, что люди, пережившие любые радикальные изменения в своей жизни, могут проходить через процесс адаптации или аккомодации, испытывая состояния культурного шока.

Способность профессионала к интеграции в систему глобальных ценностей зависит от социального масштаба и степени субъектности принимаемых им решений, адаптационного потенциала профессии и индивидуально-психологической готовности к участию в глобализационных процессах. Большей готовностью к интеграции обладают молодые люди, которые владеют основами профессии, инвариантной к культурным и национальным особенностям; не обременены узкой профессиональной специализацией; имеют склонность к переменам и не дистанцируют себя от остального цивилизованного мира.

В теоретическом плане глобализация является рациональной моделью современного мира, предполагающей наличие космополитической способности сознания встать выше национальных или узкопрофессиональных интересов. В процессе глобализации происходят качественные изменения компонентов в метасистеме «общество — профессия — профессионал», делая их соотносимыми с масштабами международного рынка труда и с общецивилизационными стандартами социальной адекватности и безопасности профессий [7, 8].

Общество уже не может рассматриваться в его национально-традиционной трактовке, а понятие общества расширяется до метапонятия «мир глобальной экономики». В условиях рыночной экономики и глобализации общество берет на себя все меньше функций, связанных с формированием профессиональной политики, гарантиями трудоустройства и материальным обеспечением профессионалов, все более ориентируется на «свободу выбора» и предприимчивость отдельного человека. Не все профессионалы адаптируются к новой среде. Некоторые эти тенденции категорически отвергают, другие воспринимают как неизбежное зло, а третьи спешат проверить предоставленную «свободу» на себе, будучи к ней неподготовленными.

Глобальная экономика также требует качественно иного уровня профессионализма: более универсального, соответствующего обще-цивилизационным нормативам подготовки специалистов и выполнению профессиональных функций на уровне мировых стандартов, обеспечивающих конкурентоспособность профессионалов как субъектов глобальных рыночных отношений.

Профессия в инструментально-организационном плане оказывается ориентированной на мировые технологии и критерии эффективности, а профессионал рассматривается в масштабах международного рынка труда. Психологический анализ социальной адекватности профессиональных действий субъекта труда в рамках глобального мира позволяет выделить следующие изменения в функциях профессии: прагматическая функция начинает соотноситься с наднациональными критериями эффективности в рамках международного разделения труда; организационная структура профессии вынуждена подстраиваться под мировой уровень информационных и обеспечивающих технологий; социальная функция профессии перестраивается в сторону соответствия общецивилизационным критериям и мировым стандартам безопасности и социальной эффективности труда.

При существенной трансформации социальных функций профессии и кардинальной перестройке отношений между профессионалом и обществом можно говорить о происходящей в настоящее время смене профессиональной эпохи. Новая эпоха задает иное направление вектору критериального ориентира профессии и устанавливает новые мировоззренческие координаты общества для квалификации профессионализма.

Таким образом, ведущими тенденциями в изменении метасистемы «общество — профессия — профессионал» на этапе глобализации становятся: повышение роли социальных аспектов профессионализма, сдвиг центрального звена профессионального самоопределения с подсистемы профессионал — профессия на подсистему профессионал — общество, развитие психосоциального конфликта в результате столкновения двух разнонаправленных тенденций: появления новой наднациональной, профессиональной идентичности и социальной маргинализации профессионалов.

Исследование этих тенденций потребовало анализа основных феноменов глобализации, относящихся к трудовой деятельности человека, разработки новых методологических подходов к пониманию изменений, происходящих в метасистеме «общество — профессия — профессионал», выявления, развития и формирования психологических средств и механизмов преодоления отрицательных последствий этих изменений.

Методологическую основу исследования составили принципы единства и взаимозависимости человека и общества, социальной детерминации личности (Б. Ф. Ломов, А. А. Бодалев, Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, В. Н. Мясищев, С. Л. Рубинштейн, А. В. Брушлинский), принцип субъекта и субъектно-деятельностный подход (С. Л. Рубинштейн, А. В. Брушлинский, К. А. Абульханова-Славская), системный и полисистемный подходы (В. П. Кузьмин, Б. Ф. Ломов, Д. Н. Завалишина, В. А. Барабанщиков), метасистемный подход, развивающийся в психологии в настоящее время (Р. Стенберг [29], Д. Дернер [26], А. В. Карпов [12], Е. А. Климов [13]), психосоциальный подход (А. Л. Журавлев [9]).

Наиболее продуктивными для нашего исследования стали субъектно-деятельностный и метасистемный подходы. В интерпретации этих подходов интегрирующим качеством профессиональной деятельности субъекта выступает его метарегулятивная активность, распространяющаяся на разные системные уровни: деятельности, личности, состояния и общества-социума. Метарегулятивная активность профессионала определяет его цели, стратегии и профессионально важные качества, его позицию как субъекта по отношению к деятельности, профессии, обществу. Метасистемный подход предполагает необходимость рассматривать при анализе любой системы два класса ее взаимодействий: внутрисистемные и внешне-системные [12].

Во внутрисистемных исследованиях феномены профессионализма и личности профессионала изучаются в аспекте их качественной определенности и преимущественно вне связи с более общими системами, в которые они реально включены. В этих работах раскрывается качественная целостность личности или деятельности профессионала, которая ограничивается характеристиками одного или нескольких уровней анализа: психологического личностного, профессионального, коммуникативного. В других исследованиях в оценку личности профессионала активно включаются индивидуально-психологические качества субъекта, характеристики профессиональной деятельности, которые объединяются в единую систему, например, профессионализма, самореализации, и определяют ее целостность, отличную от других подобных феноменов.

При таком подходе феномен субъекта профессиональной деятельности раскрывается как целостное явление, обладающее достаточно независимыми от внешней среды характеристиками, для оценки которых разработаны тесты, применением которых многие исследователи и ограничиваются.

В отличие от этих работ, во внешнесистемных исследованиях деятельность и личность профессионала рассматриваются в качественной специфичности, как компоненты более общих систем — метасистем, и акцент ставится на определении вклада социально-психологических факторов, внешних по отношению к профессиональной среде. Поскольку профессионал в своей деятельности постоянно и активно взаимодействует с внешними по отношению к деятельности факторами профессиональной среды и социального окружения, в этих исследованиях проводится анализ субъектных и социально-психологических качеств профессионала, социально-психологических ресурсов личности, трудовой организации, общества.

Конечно, внутри — и внешнесистемные взаимодействия взаимосвязаны и взаимоопосредованы. Эта взаимосвязь методологически обоснована в работах С. Л. Рубинштейна [23] о диалектике внешнего и внутреннего в детерминации и функционировании психического, А. Н. Леонтьева [17], обосновавшего необходимость рассматривать «внутреннее через внешнее». В последующих работах было показано, что чем сложнее система, тем больше степень взаимодействия, тем меньше граница между внутренним и внешним. А. В. Карпов [12] в своей работе о метасистемной организации уровневых структур психики утверждает, что метасистемный уровень, являясь высшим ведущим уровнем, должен включаться в содержание нижележащих систем через внешнесистемные связи. В этом случае взаимодействия системы и метасистемы составляют содержание, своего рода ткань метасистемного уровня. Это означает, что метасистемный уровень может локализоваться внутри самой системы. Он имеет как бы двойную локализацию — вне и внутри системы, в связи с чем формы, механизмы и способы существования могут быть принципиально гетерогенными [12].

С позиции метасистемного подхода, одним из феноменов глобализации, вызывающим особое внимание исследователей деятельности профессионала, является феномен адаптации, функция которой состоит в том, чтобы разрешать как внутрисистемные противоречия и рассогласования компонентов внутри одной системы, например в системе «человек — профессия», «субъект труда — профессиональная среда», «деятельность — личность» и др., так и межсистемные противоречия и несоответствия законов функционирования этих систем с законами более широких систем, например с организацией, социумом, обществом и цивилизацией, частью которых они являются.

Чтобы адаптация была конструктивной, социальная среда должна обладать определенной степенью открытости для субъекта, а индивид — необходимой степенью открытости и активности для принятия ценностей разных социальных сред [8]. Различные сочетания индивидуальной толерантности и социальной открытости могут быть представлены в виде универсальной модели в системе двух координат, одна из которых отражает степень открытости и вариативности среды, другая — степень открытости и активности субъекта.

При определении психологических механизмов самореализации субъекта профессиональной деятельности в условиях глобализации мы остановились на исследовании: субъектной активности профессионала как основного психологического механизма адаптации; динамики его профессиональной идентичности как показателя адаптированности; и роли социально-психологических ресурсов как условия совладания профессионала с проблемами глобализации, — что, на наш взгляд, отражает двойную детерминацию субъекта профессиональной деятельности: внутрисистемную, со стороны системы определенных индивидуальных качеств личности, обусловливающих активность субъекта; и внешнесистемную, со стороны социума как внешней составляющей метасистемы «общество — профессия — профессионал».

В процессе профессиональной адаптации субъектная активность проявляется в определенных способах регуляции поведения, которые включают индивидуальную активность, как природную, так и социально обусловленную; при этом сохраняются не только их достоинства, но и ограничения, присущие каждому индивиду. Поэтому на первый план в условиях глобализации выходят проблемы повышения субъектной активности личности профессионала, выявление механизмов и детерминант, повышающих эту активность, и развитие уровня их психологической и социальной рефлексии. Именно осознание смысла и целей глобализации способствует формированию определенных мотивов и установок и определяет направленность задач и действий субъекта по их выполнению.

Современные исследователи, развивая идеи С. Л. Рубинштейна и Б. Г. Ананьева, подходят к изучению субъектной активности, которую развивает человек, с разных позиций: А. К. Осницкий — как активности человека по определению меры своей субъектной и творческой включенности в социальную и профессиональную среды [19]; О. А. Конопкин — как произвольной активности субъекта по регуляции качества и способов осуществления деятельности [14] и др.; К. А. Абульханова-Славская — как сложному многокомпонентному психологическому образованию личности, характеризующему способ ее самоактуализации, при котором достигается (или нет) целостность и автономность саморазвивающегося субъекта [1]; Г. С. Прыгин — как универсальному механизму согласования активности субъекта с требованиями деятельности, формирующему целостность личности, превращая ее активность в субъектную саморегуляцию [22].

Являясь одним из таких образований, субъектная активность профессионала проявляется в способе интерпретации действительности в зависимости от принятых им целей, в особенностях того, как им формируются системы сознательной регуляции своей жизни как организма, индивида, личности, основными составляющими которых являются саморегуляция, самоорганизация и самореализация.

Именно способности человека к саморегуляции, самоуправлению собственной деятельностью, состоянием являются, по мнению Б. Ф. Ломова, важнейшими объектами психологических исследований человека как сложнейшей из систем, обладающих уникальными характеристиками. В этой позиции Б. Ф. Ломова для нас особенно важно, что высшим уровнем саморегуляции субъекта является тот, на котором человек самоопределяется в своей свободе [18].

Основным методологическим принципом отечественной психологии, позволяющим найти адекватные пути изучения личностно-типологических особенностей субъектной саморегуляции профессионала в условиях глобализации, является принцип единства сознания и деятельности, разработанный С. Л. Рубинштейном, в соответствии с которым субъект рассматривается как активный деятель, адекватно и осознанно отражающий действительность и использующий результаты отражения для осознанной регуляции своей деятельности [24].

На общетеоретическом уровне его дополняет личностный принцип, сформулированный С. Л. Рубинштейном и развитый К. А. Абульхановой, позволяющий рассматривать субъектную регуляцию личности как многоуровневую регуляторную систему, которую осознанно и в соответствии с поставленными целями организует сам субъект деятельности, используя конкретные способы саморегуляции.

Это позволяет сделать вывод о том, что активность субъекта является ведущей детерминантой преобразования внутреннего мира профессионала в условиях глобализации, а субъектная регуляция — основой саморегуляции, самоактуализации и самореализации личности. Так, в концепции субъектного подхода в психологии труда Е. А. Климова [13] субъект деятельности рассматривается как профессионал, созидающий, преобразующий ее, несущий ответственность за ее осуществление и результаты. Как фактор профессионального развития в процессе достижения соответствия субъекта деятельности требованиям своей профессии субъектная активность последовательно и эффективно исследуется в рамках акмеологического направления психологии (Е. Н. Богданов, А. А. Бодалев, А. А. Деркач, Н. В. Кузьмина, А. А. Реан и др.). В этих исследованиях субъектная активность определяется как психологическое образование, характеризующее присущий личности способ самоактуализации и самореализации, как качество целостного, автономного саморазвивающегося субъекта.

В наших исследованиях также было подтверждено, что в системе субъектной регуляции отображаются наиболее существенные структурные характеристики личности, определяющие характер выполнения деятельности и регуляцию функционального состояния, придавая ей личностную «окраску», превращая ее именно в субъектную, т. е. индивидуально характерную для данного субъекта.

Признавая значимость большинства исследований в плане разработки целостной системы самореализации субъекта, нельзя не отметить, что до сих пор слабо изучены конкретные механизмы, регулирующие субъектную активность по профессиональной самореализации человека, условия, факторы и детерминанты, способствующие ее развитию.

Мы полагаем, что профессиональную самореализацию субъекта можно и перспективно рассматривать как определенный вид психической деятельности, а для профессионала — как вид профессиональной деятельности. В наших работах такой подход к психической саморегуляции функционального состояния полностью себя оправдал [3].

Мы предполагаем, что субъектная самореализация профессионала определяется не только способностью к регуляции психическими процессами, не только опытом и спецификой профессиональной деятельности, но и уровнем внутренней организации психической деятельности человека, которая формируется, развивается и проявляется в условиях преодоления трудностей в жизни, и особенно ярко — в экстремальных условиях профессиональной деятельности. У профессионала высокого класса это проявляется в способности и умении принимать решения, предприимчиво вести себя в разных ситуациях, быть подлинным автором своих действий и поступков, что позволяет ему в любых, и особенно в критических и кризисных ситуациях, делать сознательный выбор в направленности и способах саморегуляции: в интересах дела, в своих интересах и интересах собственной безопасности, безопасности для организации, общества.

Наши исследования профессиональной деятельности в трудных, проблемных ситуациях и экстремальных условиях показали, что наиболее оптимальной структурой субъектной самореализации обладают профессионалы с высоким уровнем профессионализма, с мотивацией на успешное выполнение деятельности в любых условиях, а тем более — на пределе своих возможностей, когда от них требуется — постоянная оценка своих сил и умений, когда они вынуждены работать даже тогда, когда кажется, что физические и психические ресурсы полностью исчерпаны [3].

Становление профессионала в экстремальных условиях деятельности рассматривается нами как процесс интеграции разных уровней субъектной активности или стратегий поведения профессионала. Эти стратегии интегрируют такие факторы, как отношение к условиям профессиональной среды, к конфликтным ситуациям, степень соответствия индивидуально-личностных особенностей требованиям среды, адекватность их изменения в процессе адаптации, доминирующие реакции на стрессогенные воздействия, стили поведения в конфликтных ситуациях [4, 5].

Поэтому в наших исследованиях профессиональная адаптация интерпретируется с акцентом на индивидуальные, профессионально важные качества и структуру личности в целом, на специфику взаимодействия личности с профессиональным окружением, на активность личности и на самореализацию субъекта профессиональной деятельности и личностного потенциала в значимой для него сфере.

В качестве форм совладающего поведения в целях успешного протекания и завершения адаптационного периода выступают: активные и осознанные действия субъекта по сохранению личностной целостности и профессиональной идентичности; понимание им переживаемых неудобств как нормального явления в условиях перемен; согласие с неизбежностью затрат определенного времени для примирения с новыми условиями; осознание необходимости прилагать активные усилия и разрабатывать конкретные мероприятия по развитию форм совладающего поведения; осознание существующих трудностей и препятствий в самореализации себя как личности и субъекта профессиональной деятельности при одновременной коррекции оценки своих возможностей по их преодолению.

Эти одновременно существующие разнонаправленные тенденции в профессиональной сфере на данном этапе глобализации могут вызывать в сознании профессионала острый психологический конфликт. С одной стороны, наблюдается рост социальной потребности в профессиональных услугах на уровне мировых стандартов и усиление направленности индивидуальных устремлений к высоким достижениям в профессиональном труде как средству самореализации, повышению материального благосостояния и социального статуса. С другой стороны, происходит маргинализация профессионалов как следствие изменений в отраслевой структуре и социальном статусе профессий, развития тенденций по несовпадению базового образования работников и характера выполняемой ими трудовой деятельности, возрастания дистанции между престижными и не престижными профессиями, появления новых видов профессиональной деятельности, требующих новых знаний.

В субъективном плане этот конфликт переживается как кризис профессиональной идентичности, а в поведенческом выступает в форме психологического сопротивления изменениям [25] как самого субъекта труда, так и потребителей его профессиональных услуг в тех случаях, когда эти услуги все менее отвечают социальному назначению профессии.

Формирование новой социальной идентичности профессионала является одним из ведущих направлений преодоления отрицательных последствий адаптации, так как конструктивная адаптация невозможна без присутствия в самой социальной среде необходимого диапазона вариативности, дающего индивиду возможность найти свой собственный способ самореализации в адаптационной стратегии. В каждом «Мы» должно присутствовать отраженное «Я», точнее, в среде должен быть заложен прообраз вариантов стратегий адаптации субъекта к ее социальным нормам и ценностям.

В этих условиях социальная самореализация профессионала выступает как функция произвольного субъекта. Из существующих в настоящее время трех общепризнанных аспектов рассмотрения парадигмы субъекта: а) «субъект — объект», где человек выступает как элемент субъектно-объектной диспозиции; б) «субъект деятельности», где отражена роль человека в преобразовании внешнего мира; в) «субъектность личности», где человек выступает как системообразующий фактор преобразования самого себя и своей жизни, — применительно к проблематике профессиональной адаптации, в том числе в условиях глобализации, наиболее продуктивен третий аспект, а именно субъектность как возможность решения личностью основных жизненных проблем. Именно этот механизм лежит в основе самореализации «идентичного профессионала» (соответствующего инструментальной, социальной и индивидуальной функциям профессии) [6], особенно в условиях глобализации.

Таким образом, проблемы профессионализации в современных условиях делают все более актуальным выделение социальных аспектов самореализации профессионала как особой области исследования, пересекающейся с более общей проблематикой социальной адаптации личности. В этом контексте неустойчивый социально-профессиональный мир мы рассматриваем как меняющуюся систему отношений человека, профессии и общества. Признаком специфики этих отношений в условиях глобализации является выделение и относительно автономное существование социальной функции профессиональной самореализации. При таком подходе профессионал выступает как субъект, наделенный одновременно социальной, индивидуальной и инструментально-операциональной сущностями [7]. Если в традиционной психологии труда изучаются «инструментальные» функции профессионала, включающие набор профессионально необходимых умений, знаний и навыков, то социальные функции профессии исследуются с акцентом на социальное самоутверждение и самореализацию личности. Это особенно важно для исследования динамики социально значимых профессий в условиях глобализации, так как в случае неадекватного социальным ожиданиям выполнения специалистом профессиональных функций возможно изменение мировоззрения и морали самого специалиста и общества в целом, что усугубляет негативные последствия глобализации.

Рассмотрим основные психологические механизмы, вызывающие дисбаланс в системе отношений человека с профессией и обществом в условиях глобализации. При нарушении связей в подсистеме «человек — профессия» инверсия субъективного смысла профессии путем многократного дублирования в типовых профессиональных ошибках переходит в массовое сознание и провоцирует снижение социально приемлемого уровня самореализации профессионала. Нарушение связей в подсистеме «человек — общество» способствует росту противоречия между значением и смыслом профессии и к смещению целевой функции профессионала с социально востребованной на индивидуально-целесообразную. При нарушении связей в подсистеме «профессия — общество» социальная модель профессии перестает совпадать с ее социальным предназначением. В результате инверсии социального смысла профессии деятельность профессионала развивается в направлении усиления прагматической мотивации и снижения порога моральных запретов. При нарушении координирующей функции субъекта профессиональной деятельности как «ядра» системы «человек — профессия — общество» снижается эффективность оценки социальных последствий принимаемых решений. Общесистемный дисбаланс, сопровождающий процессы социально-экономической глобализации, усиливает существовавшие ранее и порождает новые неадекватные профессиональные представления о взаимосвязях профессионала и общества и провоцирует распространение неоптимальных стратегий самореализации. Еще одним психологическим механизмом, позволяющим управлять процессом адаптации или корректировать его, является совладающее поведение профессионала. Несмотря на общепризнанную роль совладания в процессах адаптации, до сих пор нет его однозначного определения. Проблема совладания достаточно широка и охватывает весь проблемный ряд адаптации человека — от физического здоровья до социального бытия.

Наша позиция ближе к личностно-когнитивному пониманию совладания, которое Р. Лазарус [16] определил как усилия человека, направленные на то, чтобы справиться с требованиями внешней среды, истощающими или превышающими его наличные ресурсы, путем включения механизмов толерантности, переосмысления прошлых событий, переоценки наличной ситуации в более благоприятном свете, стремления контролировать внешние обстоятельства. В отличие от автоматизированных адаптивных форм поведения, совладание предполагает осознанную мобилизацию субъекта и привлечение не только внутренних, но и социально обусловленных ресурсов. В нашей трактовке личностные психологические ресурсы профессионала рассматриваются как еще один психологический механизм конструктивной адаптации, направленный на активное преодоление социогенных кризисов профессиональной идентичности, последствий профессиональных и социальных стрессов глобализации, неадекватных форм профессиональной самореализации.

В ряде работ на основании многочисленных данных было показано, что актуализация личностных психологических ресурсов профессионала непосредственно связана с состоянием социальной и экономической жизни общества [27, 28] и др.

Несмотря на то, что внешние социальные механизмы оказывают значительное влияние на профессиональную самореализацию, в большинстве работ исследуются в основном внутрисистемные взаимодействия индивидуальных ресурсов самореализации профессионала как субъекта профессиональной деятельности и преимущественно вне связи с социальными и профессиональными системами, в которые он реально включен.

В этих исследованиях раскрывается качественная специфика ресурсов профессионала, которая часто ограничивается характеристиками одного или нескольких уровней анализа индивидуально-психологических ресурсов (психофизиологического, личностного, профессионального, коммуникативного) либо дополняется профессиональными характеристиками, которые объединяются в единую систему, например «компетентность», и определяют их целостность, отличную от других подобных феноменов. Но на развитие индивидуальных ресурсов в процессах профессионализации и самореализации влияют имеющие большое значение для эффективной деятельности субъекта труда внешние по отношению к нему ресурсы (социальная поддержка, финансовая свобода и др.).

Поэтому мы попытались соотнести психологические и личностные ресурсы профессионала с составляющими метасистемы «профессиональная среда — субъект — личность», выделить и рассмотреть внутренние и внешние связи этой метасистемы в контексте духовно-нравственных ценностей профессионала.

Еще С. Л. Рубинштейн подчеркивал, что человека как личность характеризует не только то, что он есть, но и то, чем он хочет стать, к чему он активно стремится. При рассмотрении ценностно-нравственных стратегий реагирования профессионала на изменения социально-экономической среды, в том числе на глобализационные воздействия, можно выделить социально-личностные стратегии, которые обусловливаются принципиальными различиями в ценностно-нравственных ориентациях, и социально-субъектные, характеризующие ведущую тенденцию реагирования на ситуацию. В совокупности они позволяют определить, какую именно из конструктивных стратегий решения проблемы профессиональной модификации при сохранении идентичности выбирает личность с позитивной ценностно-нравственной доминантой: социально-адаптивную, индивидуально-адекватную или функционально-преобразующую. Носители негативной ценностно-нравственной доминанты всегда выбирают ту или иную деструктивную адаптационную позицию либо отказ от преобразования социально-профессиональной идентичности и от профессиональной самореализации в глобальном мире.

Нравственность и духовность являются неотъемлемой частью профессиональной самореализации и индикатором ее уровня. И только благодаря этим качествам, по выражению Б. Г. Ананьева, человек расширяет свое внутреннее пространство, становится истинным обладателем автономии, свободы и достоинства личности, источником новых культурных и нравственных норм, а не только ассимилирует, присваивает или интериоризирует уже существующие [2]. Эта внутренняя работа является первым и необходимым условием как нравственного становления, так и личностного роста, развития и самоактуализации личности. Как отмечает В. П. Зинченко, прорываясь вовне, внутренняя форма становится внешней, а следовательно, может быть предъявлена, дарована другому человеку [11].

Духовность рассматривается нами как специфическая активность, которая проявляется во внутренней работе по самопознанию, реализации себя и своих возможностей в выбираемом варианте и качестве жизни и отражается в одноименном интегральном качестве личности. В то же время духовность — это субъективная реальность, которая объективно отражается в активности, реализующейся в поиске смысла жизни, в ответственности за свою жизнь и потребности в самоактуализации. Духовность в условиях глобализации выступает как качество человека, стремящего к активным преобразованиям в себе, как принцип его жизнедеятельности, заключающийся в стремление реализовать свой потенциал. Практическая реализация духовности личности проявляется в ее нравственности — через отношение специалиста к самому себе, к другим людям и миру в целом. Духовный мир человека является детерминантой направленности его самореализации как личности и как профессионала. Суть духовности, по Д. А. Леонтьеву, состоит в том, что на смену иерархии узколичных потребностей, жизненных отношений и личностных ценностей, определяющей принятие решений у большинства людей, приходит ориентация на широкий спектр общечеловеческих и культурных ценностей.

Н. А. Бердяев, С. Н. Трубецкой, А. И. Введенский, В. С. Соловьев, С. Л. Франк связывают с духовностью человека такие понятия, как «смысл жизни», «нравственный долг», «свобода воли» и пр. Близки идеям Н. А. Бердяева, В. С. Соловьева, П. А. Флоренского рассуждения В. М. Хвостова. В человеке он видел двойственную природу: человеческое высшее Я, разумность, духовность, и низшее эгоистичное Я.

К настоящему времени накоплен достаточно большой опыт понимания духовно-нравственных сторон личности (Г. А. Аминев, В. И. Андреев, А. Г. Асмолов), которые могут стать защитой профессионала от негативных воздействий глобализации и усилить потенциал его самореализации в новых условиях. Одной из исходных индивидуальных характеристик человека как личности, по мнению Б. Г. Ананьева, является его статус в обществе, равно как и статус общности, в которой складывалась и формировалась данная личность [2]. На основе социального статуса личности формируются системы ее социальных ролей и ценностных ориентаций. Следующий этап — модус служения. Переход к нему возможен только с помощью углубленной рефлексии, изменения отношения к другому человеку через понимание того, что достигнутая мера превосходства над другими людьми и реализация себя не могут быть полными. Человек испытывает определенную неудовлетворенность своими достижениями и жизнью в целом.

При модусе служения человек впервые предстает как целостный субъект. Отсюда начинается духовная жизнь человека, преодоление разобщенности с другими людьми, ощущается эквивалентность Миру, что позволяет ему выйти за пределы сколь угодно развитой индивидуальности в область общечеловеческих смыслов. С появлением такой рефлексии связано ценностно-смысловое определение жизни. Именно с этим С. Л. Ру бинштейн связывал возможность перехода к новому способу существования [24].

С. Л. Рубинштейн также писал, что «ценности… производны от соотношения мира и человека, выражая то, что в мире, включая и то, что создает человек в процессе истории, значимо для человека» [23]. По мнению А. Г. Здравомыслова, ценности выступают важным связующим звеном между обществом, социальной средой и личностью, ее внутренним миром [10]. В результате стержень, направленность самореализации профессионала составляют нравственно-ценностные, духовные особенностями личности. С другой стороны, особенности труда, функциональные состояния, возникающие в деятельности, оказывают значительное, внешне не всегда заметное влияние на нравственное и психическое здоровье специалиста [3]. С одной стороны, профессионал работает на выполнение социального заказа, с другой — он является носителем общечеловеческих ценностей, находится как бы вне времени.

Необходимо также отметить, что нравственно-ценностная духовная сфера личности в современной России переживает кризис, связанный с разрушением устоявшихся ранее идеалов. В результате этого существует опасность духовного опустошения профессионала, что может привести к социально-экономическим и техногенно-информационным катастрофам. Поэтому особый интерес вызывает состояние духовной и нравственной сфер специалистов, на которых всегда возлагалась повышенная ответственность за духовно-нравственное здоровье народа — педагогов, врачей, социальных работников.

Нравственное сознание, наряду с нравственной деятельностью и нравственными отношениями, является формой существования морали, которая, в силу всепроникающего своего характера, не только регулирует и направляет деятельность и взаимодействия профессионала с людьми, с миром: безнравственные специалисты меньше ценят свою профессию и меньше занимаются общественной деятельностью, что свидетельствует об обесценивании сферы профессиональной жизни и области социальной активности. Происходит снижение роли духовных ценностей и ценностей, связанных с личностным развитием и творческой активностью, т. е. проявляется ориентация на внешние мотивы, а не на внутренние.

Выводы

1 Установлено, что способность профессионала к интегрирации в систему глобальных ценностей зависит от социального масштаба и степени субъектности принимаемых им решений, адаптационного потенциала профессии и индивидуально-психологической готовности к участию в глобализационных процессах.

2 Выделены два феномена, определяющие качественные изменения в системе «общество — профессия — профессионал» в условиях глобализации: феномен адаптации, функция которой состоит в том, чтобы разрешать внутрисистемные противоречия и рассогласование компонентов внутри этой системы, и феномен совладающего поведения профессионала, позволяющего управлять процессом адаптации или корректировать его.

3 Предложено понимание субъектной саморегуляции как высшего уровня осознанной и произвольной саморегуляции профессионала как метауровня саморегуляции, на котором осуществляется координация системного взаимодействия регуляторных механизмов разного уровня, включая природные (непроизвольные и неосознаваемые) механизмы и произвольную осознанную саморегуляцию деятельности, личности и состояния со всеми ее достоинствами и ограничениями, присущими каждому индивиду.

4 Выделены принципы целесообразности и нравственного выбора, выступающие в качестве ведущих психологических регуляторов совладания и факторов трансформации социальных функций профессиональной роли в условиях априорной несформированности структуры профессиональных ценностей или ее распада при внезапных негативных макросоциальных изменениях профессиональной среды.

5 Решение психологических проблем конструктивной адаптации профессионала к условиям глобализации опирается на новое понимание профессиональной идентичности как такого уровня психологического соответствия индивидуального профессионализма и наднационального профессионального универсализма общецивилизационным критериям, которое обеспечивает совладание профессионала с чрезмерными изменениями социальной и профессиональной среды на базе сбалансированного сочетания принципов целесообразности и нравственного выбора.

Литература

1 Абульханова-Славская. К.А. Деятельность и психология личности. М.: Наука, 1980.

2 Ананьев Б. Г. Психология и проблемы современного человеко-знания. М.: Ин-т практич. психологии; Воронеж: НПО «Модэк», 1996.

3 Дикая Л. Г. Психическая саморегуляция функционального состояния человека М.: Изд-во ИП РАН, 2003.

4 Дикая Л. Г., Крылова Г. Ю. Личностные детерминанты становления профессионала в особых и стрессогенных условиях деятельности // Субъект и личность в психологии саморегуляции / Под ред. В. И. Моросановой. М. — Ставрополь: Изд-во ПИ РАО, СевКавГТУ, 2007. С. 410–430.

5 Дикая Л. Г. Субъектная саморегуляция в профессиональной деятельности: метасистемный подход // Личность и бытие. Субъектный подход. Научно-практическая конференция, 15–16 октября 2998 г. / Под ред. А. Л. Журавлева, В. В. Знакова, З. И. Рябикиной. М.: Изд-во ИП РАН, 2008. С. 483–505.

6 Ермолаева Е. П. Психологические уровни субъектности как параметры профессиональной идентичности // Профессиональная пригодность: субъектно-деятельностный подход / Под ред. В. А. Бодрова. М.: Изд-во ИП РАН, 2004. С. 43–54.

7 Ермолаева Е. П. Социальные функции и стратегии реализации профессионала в системе «человек — профессия — общество» // Психологический журнал. 2005. Т. 26. № 4. С. 30–40.

8 Ермолаева Е. П. Идентификационные аспекты социальной адаптации профессионалов // Психология, адаптация и социальная среда: современные подходы, проблемы, перспективы / Под ред. Л. Г. Дикой, А. Л. Журавлева. М.: Изд-во ИП РАН, 2007. С. 368–391.

9 Социально-психологическая динамика в условиях экономических изменений в обществе / Отв. ред. А. Л. Журавлев, Е. В. Шорохова, В. А. Хащенко и др. Т. 2. М.: Изд-во ИП РАН, 1998.

10 Здравомыслов А. Г. Потребности, интересы, ценности. М., 1986.

11 Зинченко В. П., Моргунов Е. Б. Человек развивающийся. Очерки российской психологии М.: Тривола, 1994.

12 Карпов А. В. Метасистемная организация уровневых структур психики. М.: Изд-во ИП РАН, 2004.

13 Климов Е.А. Психология профессионала. Воронеж: МПСИ, 1996.

14 Конопкин О. А. Психологические механизмы регуляции деятельности М.: Наука, 1980.

15 Крылова Г. Ю., Дикая Л. Г Ситуационные и личностные детерминанты профессионального становления профессионала в органах внутренних дел РФ // Тезисы на юбилейную конференцию, посвященную 100-летию МПО. М., 2005.

16 Лазарус Р. Совладание // Психологическая энциклопедия. 2-е изд. / Под ред. Р. Корсини, А. Ауэрбаха. СПб.: Питер, 2003.

17 Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность М.: Политиздат, 1975.

18 Ломов Б. Ф. Методологические и теоретические проблемы психологии М.: Наука, 1984.

19 Осницкий А. К. Структура, содержание и функции регуляторного опыта человека: Дис.… докт. психол. наук. М., 2001.

20 Педерсен П. Культур-шок // Инновация как средство экономического развития. М., 1990.

21 Постылякова Ю. В. Ресурсы совладания со стрессом в разных видах профессиональной деятельности // Психологический журнал. 2005. Т. 26. № 6. С. 35–43.

22 Прыгин Г. С. Психология самостоятельности. Набережные Челны: Изд-во Института управления, 2009.

23 Рубинштейн М. М. Проблема учителя М.—Л., 1927.

24 Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М.: Педагогика, 1973.

25 Санто Б. Инновация как средство экономического развития. М., 1990.

26 Dorner D. Problemlusen als Informations verarbeitung. Stuttgart, 1977.

27 Holahan C. J., Moos R. H., Holahan C. K., Brennan P. L. Social context, coping strategies, and depressive symptoms an expanded model with cardiac patients // Journal of Personality and Social Psychology. 1997. V. 72 (4). Р. 918–928.

28 Matheny K. B., Curlette W. L., Aysan F., Herrington A., Coleman A. G., Thompson D., Hamarat E. Coping resources, perceived stress, and life satisfaction among Turkish and American university students // International Journal of Stress Management. 2002. V. 9. P. 81–97.

29 Stenberg R. J. Thinking styles theory find assessment at the interface between intelligence and personality. N. Y., 1994.

Личность в профессии: теоретико-эмпирическая интерпретация с позиций субъектного и событийного подходов

З. И. Рябикина, Г. Ю. Фоменко

На протяжении XX в. представления о психологической составляющей человеческого ресурса в профессиональной деятельности кардинально изменялись.

Первоначально (1900–1930) внимание исследователей было сосредоточено на психофизиологических характеристиках человека, вовлеченного в трудовую активность, и на его естественных ограничениях, связанных с исчерпыванием ресурсов, что проявляется в усталости. Но оказалось, что измерять усталость наиболее эффективно можно, только обращаясь к субъективному фактору, т. е. к тому, как сам человек переживает и оценивает свое состояние. Теперь эта идея звучит трюизмом, а в те годы казалась революционной.

Следующий этап, обозначенный в истории как этап «человеческих отношений» (1930–1960), ознаменовался признанием роли межличностных отношений в производственной ситуации, влияния отношений между людьми на эффективность их профессиональной деятельности.

На третьем этапе, обозначенном как «индивидуально-психологический» (1970–1980), произошло открытие важности личностных качеств человека в обеспечении эффективности профессиональной деятельности. На этом этапе базовой психологической моделью при рассмотрении детерминант, обусловливающих успешность профессиональной деятельности, становятся теории личности.

В качестве четвертого этапа выделяется «трансперсональный», на котором внимание фокусируется на проблемах развития человека и его потребности трансцендировать себя через создание новых реальностей.

В качестве конкретного примера теорий «трансперсонального» этапа в рассмотрении личности как профессионала следует назвать субъектно-бытийный подход к рассмотрению личности, ее развития и профессионального становления [12, 15–19, 10, 20, 23, 24].

Центральное положение этого подхода предполагает рассмотрение личности как субъекта своего бытия. Ядерным образованием личности является иерархически организованная структура личностных смыслов, главным конструктом в которой выступает смысл жизни.

Жизнь и ее смысл могут быть определены только в соотнесении с конкретным человеком, поскольку жизнь выстраивается личностью, и только в контексте этого индивидуального гештальта может быть понят ее смысл.

Жизнь личности, ее рост неотделимы от нарастания ее субъектности. С. Л. Рубинштейн ввел понятие «субъект жизни», что дало ему возможность раскрыть деятельную сущность личности, ее активную позицию в целостном жизненном процессе [13]. Субъект жизни, в понимании С. Л. Рубинштейна, — это вершина развития личности. Это то, к чему в результате длительного пути взросления приходит человек, если этот путь сложился именно как процесс развития личности. Согласно концепции С. Л. Рубинштейна, а также представлениям западных психологов гуманистической и экзистенциальной направленности, только та жизнь есть жизнь подлинная, которая осуществляется, строится самим человеком. Разработанный в отечественной психологии подход к личности как субъекту жизни позволил рассматривать не только зависимость личности от жизни, но и зависимость жизни (ее периодов, событий, формирующихся структур) от личности. Периодизация и структурирование жизни начали связываться с активностью самого субъекта.

С этой позицией перекликается и мнение А. А. Бодалева, подчеркивающего активную созидательную роль личности в организации ею своей бытийности: «Личность не только органично отвечает на те или иные воздействия, которым она подвергается, но с определенного времени своей жизни способна выбирать для себя род занятий… самостоятельно организовывать многое, как в содержании, так и в форме своего бытия» [4, с. 62]. Но далее А. А. Бодалев отмечает, что «эти тенденции собственного поведения личности либо „работают“ на ее развитие по восходящей, либо тормозят его, а иногда ведут к социальной деградации» [4, с. 62], т. е., став субъектом жизни, личность не всегда эффективна в проявлениях этой субъектности.

Субъектность личности, заявляющая себя в проявлениях активности, может выглядеть по-разному. Рассматривая полярную диаду «активность — пассивность», Э. Фромм писал: «Отчужденная активность в смысле простой занятости фактически является „пассивностью“ в смысле продуктивности, тогда как пассивность, понимаемая как незанятость, вполне может быть и неотчужденной активностью» [26, с. 117–118]. Успешное решение проблемы истинной субъектности или неотчужденной активности прежде всего требует от личности осознания и соотнесения своих потребностей с деятельностными возможностями и возможностями, которые представлены в условиях ее жизни, в той среде, где она разворачивается жизнь [14]. Осознание или осмысление, т. е. нахождение личностного смысла в событиях среды, в фактах собственной биографии, в своих качествах как потенциальных предпосылках предстоящих свершений, — все это позволяет личности представить согласованные поступательные ряды внешних событий, внутренних превращений, поступков и достижений. Это делает личность смысловым центром, конечной причиной и объяснением последовательности и смены жизненных циклов.

В контексте субъектно-бытийного подхода понятие истинной субъектности получило дальнейшее развитие. Эмпирически выявлены и теоретически обоснованы возможные психологические основания типологии личностной субъектности. Истинная субъектность, в отличие от навязанной, предполагает оптимальное соотнесение на основе личностного смысла своих потребностей с деятельностными возможностями и возможностями, представленными условиями жизни; оптимальную сбалансированность всех личностных бытийных пространств; соответствие бытия личности характеристикам истинного существования; баланс интериоризованной и экстериоризованной субъектности; конструктивность разрешения противоречий различного уровня; ответственное принятие решений на основе сознательных нравственных убеждений [22, 23, 24].

Одно из центральных понятий, разрабатываемых в рамках гуманистической психологии в связи с ориентацией на реализацию собственно личностного способа существования, — понятие «аутентичного бытия», т. е. такого способа жизни, который сопряжен с осознанием личностью ответственности за свой собственный выбор, выражающий ее подлинные ценности, чувства и обязательства. Только такая личность, сопротивляющаяся влиянию культуры, трансцендирующая себя и культуру, способна к личностному росту. К. А. Абульханова-Славская отмечает, что уступка обстоятельствам, приспособление к ним свидетельствуют «о неспособности овладеть своей жизнью, о пассивной стратегии» [2, с. 71].

Анализ личности и факторов, опосредующих ее развитие, позволяет выделить в процессе личностного роста две основные фазы:

а) фазу, в которой развитие преимущественно определяется противоречиями, инициируемыми изменениями, происходящими во внешних объективных пространствах (процесс созревания организма и его отдельных структур; внешние причины перемещения личности в социуме, такие как смена социальных ролей, изменение проецируемых на нее ожиданий сообщества и пр.; формирование у личности в процессе обучения новых навыков, умений, стереотипных форм обращения с предметами и людьми);

б) фазу, сопряженную с наступлением зрелости (акме), в которой дальнейший рост связан с активной стратегией воплощения во внешних пространствах системы обретенных личностью смыслов, вершиной или интегрирующим ядром которых является смысл жизни.

Естественно, изменения, происходящие во внешних пространствах, т. е. по независящим от личности причинам, в соответствии с собственной логикой бытийности этих пространств, продолжают влиять на развитие личности, если обнаруживают свою значимость для нее. Но основной источник противоречий на стадии личностной зрелости связан с внутриличностными смысловыми преобразованиями и процессом самоактуализации, вступающим в противоречие, сталкивающимся с сопротивлением внешней бытийности (ограниченность физических возможностей индивида; отсутствие необходимых умений, знаний о мире; противостояние чужой воли, сопротивление этнических и иных стереотипов и пр.).

Частные смыслы рождаются в сознании на самых ранних этапах развития личности, но такой глобальный гештальт, как смысл жизни, подчиняющий себе всю структуру личностных смыслов и определяющий содержание входящих в нее элементов, образуется только к зрелому возрасту и начинает как доминирующий фактор определять не только направление развития личности, но и ориентацию ее влияний на среду, способы реагирования на происходящее. Таким образом, реализуется не только стремление к обретению смысла, но и к его воплощению в устройстве внешних по отношению к личности пространств.

Именно на данной фазе человек становится субъектом жизни, достигает зрелости и может быть охарактеризован как самоактуализирующаяся, самореализующаяся, плодотворная личность. Это и есть акме — период расцвета, когда рост личности не прекращается, но в большей степени теперь определяется внутренними психологическими, личностно-смысловыми причинами. Не каждому удается достичь этого рубежа и продолжить свое развитие, самосовершенствование, неотделимое от совершенствования внешних объективных пространств явлений: своей телесности; пространства событий среды и его воплощения в образе мира; пространства деятельностных возможностей.

Итак, решающим признаком этапа зрелости является осознание себя субъектом жизни, когда внешняя событийность, внутренние превращения, а также достижения личности рассматриваются ею в контексте некоторого идеального плана, стратегии самоопределения и самореализации. В последующем, в процессе осуществления «замысла жизни», сами планы уточняются, детализируются, иногда изменяются, вызывая смысловое противоречие с ранее совершавшимся, достигнутым. Это противоречие снимается путем переосмысления.

Чувство идентичности возникает у личности вследствие создаваемой ею истории своей жизни [28]. Эта история служит оформлением Я-концепции, обеспечивает чувство самотождественности и постоянства личности, а также дает ей чувство цели в индивидуальной жизни, придает жизни смысл. При этом личности нужен определенный образец, который позволяет сделать очевидной, проявить, объективировать концепцию Я. Если это удается, человек чувствует себя счастливым, если нет — переживает неудовлетворенность. Таким образом, жизненный сюжет и образ Я неразрывны. Именно поэтому невозможность связать воедино, в понятный смысловой ряд события жизни воспринимается так болезненно. Отсутствие логики в событиях жизни ассоциируется с разорванностью, неупорядоченностью, неорганизованностью образа Я. Хаотичность обретаемого индивидом опыта в несвязных, непредсказуемых ситуациях приводит к деструкции Я, к невозможности прогнозировать свое развитие, к потере чувства идентичности, связываемого Эриксоном с уверенностью в направлении жизненного пути, т. е. с образом Я в будущем. Борьба за связность событийной канвы — это борьба за целостность, сохранность личности. В связи с этим Б. Г. Ананьевым было предложено и впервые использовано в отечественной психологии понятие «субъективная картина жизненного пути» [3]. Как важнейшая особенность этой «картины» была отмечена связь с самосознанием человека, с реализацией и воплощением в ней его представления о себе.

Особое звучание в психологии обретает описание явлений через «финальные причины», или через то состояние, которое изучаемый объект стремится занять в будущем. Эта мысль о тяготении любого объекта к реализации своих потенций приобретает особую значимость при описании субъектов, обладающих свободой воли, свободой преодолевать навязанную обстоятельствами необходимость. С позиции целевого подхода, через анализ финальных причин внимание интерпретатора, трактующего процесс развития, фокусируется на проблемах «вершинной» психологии (смысл жизни, стратегия жизни, цели и пр.).

Глобальное смысловое образование, такое как смысл жизни, возникнув, объединяет в поле своего влияния, в своей организации остальные смыслы как части своей структуры. И этот глобальный гештальт, возникнув, оказывает определяющее влияние на содержание составляющих его элементов. Все предстает в ином обличии с позиции новой целостности. Таким образом, формирование смысла жизни предполагает обращение не только к прошлому, но и к уже частично состоявшемуся (в трактовках прошлого и настоящего) будущему.

Виденье личностью своего будущего или ее самоопределение на определенном возрастном этапе связано с выбором профессии. Следовательно, выбор профессии существенным образом характеризует смысловое будущее. Развитие личности в процессе профессионального становления происходит, когда в качестве предугадываемой цели саморазвития выступает профессиональный эталон, или индивидуально осмысленная «модель специалиста». Направление самореализации задается содержащимся в сознании целостным представлением о характеристиках постепенно воплощаемого «образца». Из этого следует, что идеальное Я, или идеальный образ, в контексте темы профессионального становления личности могут быть более конкретно представлены в виде эталона личности профессионала.

Содержательный анализ образа Я и профессионального эталона и их коррекция в соответствии с реальными возможностями развивающейся личности позволяют оптимизировать процессы профессионального становления и личностного роста, сделать их согласованными и, следовательно, истинно прогрессивными, т. е. расширяющими ареал возможностей личности и усиливающими тенденции ее самоактуализации, плодотворности, экспансии Я на внешние пространства. Одновременно с этим возрастает и столь значимая для общественного благополучия профессиональная отдача такой личности, ее продуктивность. А. А. Бодалев отмечает: «…если перед нами не стихийно развертывающийся процесс „вхождения“ личности в зону ближайшего развития, а с самого начала сознательный учет возможностей, которые несет в себе эта зона, то изменения в психике человека, особенностях его личности в целом всегда оказываются большими и глубокого захватывающими личность, а главное, они находят свое выражение в появлении в ее психических процессах и ее свойствах таких новообразований, которые свидетельствуют о качественных сдвигах в личности» [5, с. 5].

Выбор профессии и последующий процесс профессионализации предстают как развернутый в личном времени индивида протяженный этап формирования личности. Это сложноорганизованный этап, содержащий в себе много стадий, соответствующих возникновению разного типа противоречий, их осознанию субъектом и разрешению, приводящими к качественному преобразованию личности, к ее постоянному росту. Но возможны в этом процессе также тупики и «ловушки», когда возникающие противоречия не осознаются, конструктивно не разрешаются, и изменения, происходящие с личностью, скорее, могут быть категоризированы как деформационные, деструктивные.

Еще раз обратимся к словам А. А. Бодалева: «В стране огромное число людей, которые подвизаются в политике, экономике, в сфере управления, в науке, во многих других областях деятельности и не являются при этом профессионалами во всем значении этого слова» [5, с. 5].

В связи с чем к принципиальным задачам следует отнести разработку такой стратегии организации жизни человека, при реализации которой он оптимально во всех отношениях мог бы объективировать себя на ступени зрелости, без угрозы деформации своей личности.

Деформация личности, чувства смятения и неудовлетворенности, ощущения отчужденности, проживания «чужой жизни», неспособность самореализоваться, подчинить своему Я внешние пространства, трансцендентировать себя в них и почувствовать их как свое продолжение — все эти проблемы «неправильного» личностного роста часто возникают в связи с неверно выбранным эталоном профессионала, который личность «назначает» себе в качестве цели саморазвития.

Кроме осознания необходимости изменений, надо осознавать возможность выбора, возможную вариативность эталона, который своими характеристиками будет определять дальнейшее направление личностного роста. Человек, страдающий от чувства неопределенности, не всегда находит в себе силы для самостоятельного решения и зачастую со всей очевидностью демонстрирует в своем поведении компульсивные механизмы «бегства от свободы» [27]: выбор нивелирующего образца (конформизм), готовность пристроиться, подчиниться, отречься от самостоятельной сущности (мазохизм), нацеленность усилий не на личностный рост, а на подчинение себе других (садизм), разрушительные тенденции, деструкция, приводящая к константному состоянию внешней и внутренней неопределенности.

Такая профессионализация препятствует развитию личности, оснащая ее навыками и умениями, которые не дают ей возможности реализовать свои истинные побуждения в поведении. Деятельность, в том числе и профессиональная, отчуждается от личности, перестает быть средством самовыражения и самоактуализации.

Правильным можно назвать только такой выбор, при котором происходит воплощение в ходе саморазвития личности индивидуализированного эталона, несущего в себе высший личностный смысл, интегрирующий смысловое пространство личности в единое целое, обеспечивающий чувство идентичности, возможность аутентичного бытия и истинной самоактуализации в структурировании внутреннего психологического и внешних пространств бытийности.

Таким образом, отслеженное в исследованиях несовпадение процесса профессионализации и личностного развития, послужившее основанием для постановки вопроса: «При каких психологических условиях профессиональный выбор и разворачивающиеся этапы профессионализации не вступают в противоречие с развитием личности, а напротив, обеспечивают это развитие?», привело к построению модели личности как полисистемного образования, включающего пространство личностных смыслов и объективные пространства личностной бытийности (организм, события среды, деятельность). Развитие личности в контексте этой модели предстает как следствие возникающих и разрешаемых противоречий в названых пространствах и между ними. Последующее построение модели профессионального роста как частного случая личностного развития позволило выделить возникающие в процессе профессионализации противоречия и проанализировать их на эмпирическом материале [14]. Это:

а) противоречие между профессиональным эталоном и образом Я;

б) противоречие между образом Я и реальными характеристиками личности, проявляющимися в поведении и во внешней картине ее отношений с миром и другими людьми;

в) противоречие между потребностями личности и их обозначением в сознании через элементы системы культурных знаков профессионального пространства и профессиональные паттерны поведения;

г) противоречие между сформулированными сообществом ожиданиями относительно качеств личности профессионала (социальный стереотип) и формирующимся в сознании личности индивидуализированным эталоном;

д) противоречие между реальными требованиями профессии к качествам формирующегося профессионала и декларируемыми сообществом ожиданиями.

Центральное противоречие (между образом Я и профессиональным эталоном как целью саморазвития) нередко требует коррекции из-за «имплантации» в некритичное сознание личности упрощенно стереотипизированного профессионального эталона, который, выполняя функцию вершины смысловой иерархии, разрушает сложившуюся в предшествующей жизни человека систему личностных смыслов.

Стереотипизированный, т. е. не соответствующий индивидуальным особенностям личности, профессиональный эталон опосредованно оказывает деструктивное влияние на ее образ мира и реальное пространство инициируемых ею событий, на пространство форм активности личности, пространство ее потребностей и стоящих за ними организмических характеристик. Такой эталон, будучи чуждым для личности с ее индивидуальными особенностями, делает невозможной полноценную интеграцию личностного опыта, вступая в неразрешимые противоречия с тем, что сохраняет для личности ценность, с ее естественными побуждениями. Следствием становится невозможность овладения дезинтегрированными пространствами (внутриличностным смысловым и бытийными пространствами личности). Личность с расщепленным сознанием непредсказуема и противоречива, пребывает в постоянной борьбе с собой. Такое воплощение в себе инородного образца (не соответствующий индивидуальным особенностям личности профессиональный эталон) делает из личности функционера, службиста, человека отчужденного и отрешенного, нормативно закрепощенного, неспособного к позитивной спонтанности в профессиональных ситуациях и, как следствие, к самоактуализации в профессии. Три основных признака развивающейся личности, а именно: интеграция внешнего и внутреннего, овладение бытийными пространствами, самоактуализация — инволюционируют. Профессиональное становление в таком случае выступает препятствием развития личности.

Феномен профессиональной деформации в контексте субъектно-бытийного подхода можно рассматривать как нарушение поступательного процесса самоактуализации личности, ее дисгармоничность, неаутентичность бытия. Причем основания для неаутентичного бытия личности возникают уже на этапе мотивации выбора будущей профессиональной сферы. Впоследствии этап усвоения соответствующих знаний и навыков осуществляется механически, а главное, он происходит на фоне некритичного усвоения корпоративных ценностей и создания искаженной профессиональной картины мира, трансформирующей соответственно содержание и иерархию иных бытийных пространств [23, 24]. Профессиональная деформация является частным случаем такого типа профессионализации, которая выступает препятствием личностного развития.

Таким образом, наличие признаков профессиональной деформации личности косвенно указывает на то, что личность находится пока на первой фазе (по предлагаемой классификации) личностного развития [23].

Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что профессиональная деформация не является для личности неизбежной. Необходимо ориентироваться на тот оптимум развития, когда личность в качестве субъекта жизни способна сделать выбор и воплотить в ходе саморазвития индивидуализированный эталон, несущий в себе высший личностный смысл, интегрирующий смысловое пространство в единое целое, обеспечивающий чувство идентичности, возможность аутентичного бытия и истинной самоактуализации в структурировании внутреннего психологического и внешних пространств бытийности [14].

Это перекликается с выводами других исследователей о том, что избежать формирования признаков профессиональной деформации возможно. Легче это удается людям с развитой рефлексией, умением объективно оценивать собственную личность, видеть истинные причины внутриличностных изменений, не прятаться от самого себя за щадящими самооценку объяснениями собственных поступков. Однако все это возможно лишь при наличии у человека адекватной самооценки, активной позиции в отношении собственной личности, жизнедеятельности, ориентации на личностный и профессиональный рост.

На наш взгляд, наличие признаков профессиональной деформации личности свидетельствует также о дисгармоничности и несбалансированности ее ценностно-смысловых структур и отсутствии адекватной соподчиненности ее бытийных пространств. На фоне отсутствия адекватной профессиональной самореализации (при субъективной тождественности эталона личности профессионала и образа Я) наблюдается перекрытие профессиональным бытийным пространством всех других жизненно важных личностных сфер с эффектом сужения мировосприятия до уровня искаженной через призму профессиональных стереотипов картины мира.

Теоретическое оформление и эмпирические исследования в контексте субъектно-бытийного подхода к рассмотрению личности связаны с привлечением следующих категорий: личность, бытие (аутентичное/неаутентичное), пространства бытия (предметно-пространственная среда, время, пространство межличностных отношений, профессиональное пространство и т. д.), границы пространств бытия, субъект бытия, самоактуализация, личностная идентичность и др.

Наиболее полно и последовательно субъектно-бытийный подход реализован применительно к профессионализации личности в сферах деятельности, связанных с экстремальными нагрузками. Исходя из конкретизации двух способов существования, выделенных Л. С. Рубинштейном [13] применительно к экстремальным условиям жизнедеятельности, и его концептуальных положений о неразрывности сущности личности и способа существования, а также утверждения о том, что каждый способ существования характеризуется качественной определенностью его субъектов, были выделены два модуса бытия личности в этих условиях (предельный и экстремальный) [21, 23, 24].

На основании проведенного анализа применительно к психологической феноменологии была обоснована допустимость использования понятий «способ существования личности» и «модус бытия личности» как синонимичных. Способ существования личности рассматривается как сложный интегративный феномен, включающий все уровни личностной бытийности (смысловое пространство, мотивационно-потребностная сфера, образ мира, планы и структура поведения) [24].

Исследование особенностей личности как субъекта бытия в экстремальных условиях осуществлялось на контингенте сотрудников силовых ведомств.

На основании теоретического анализа и эмпирических исследований было установлено, что эффективность деятельности сотрудников силовых ведомств, их профессиональное долголетие в значительной мере зависят от предпочитаемого ими модуса бытия. Выявление последнего, а также анализ психологических оснований этого выбора позволяют получить интегрированное представление о человеке и прогнозировать особенности его профессионализации.

Возможны различные вариации модусов бытия личности в условиях службы в агрессивной социальной среде. Тем не менее, за всем этим многообразием, на наш взгляд, просматриваются две основные базовые стратегии их выбора.

В исследованиях было выявлено парадоксальное явление. Несмотря на то, что служба в силовом ведомстве изначально предполагает повышенный уровень экстремальности, значительная категория лиц делает выбор служебной деятельности, исходя из потребности в социально защищенном, комфортном, стабильном существовании (1-й вариант — экстремальный модус бытия). Данное утверждение не является оригинальным и может быть подтверждено даже житейскими представлениями о том, что возможно в известной мере избежать социальных тягот и потрясений за счет пусть минимального, но стабильного «соцпакета» и возможности без излишнего напряжения и энергетических затрат, в случае отсутствия выраженного честолюбия, осуществить восхождение по служебной лестнице. Аналогичные выводы имеются и в научной литературе. Так, Дж. М. Олдхэм, анализируя отличительные особенности людей, которые соответствуют «праздному» типу личности, отмечает любопытный феномен, состоящий в том, что больше всего представителей этой типологии можно встретить в военных ведомствах [11]. Очень подробно этот парадокс анализируется В. Н. Дружининым при выделении им стиля жизни «по правилам», причем он также считает данную категорию военнослужащих преобладающей, а саму специфику службы — провоцирующей такое отношение к профессиональной деятельности [6].

В наших исследованиях установлено, что подобного рода мотивация, как явная, так и, значительно чаще, имплицитная, маскируемая правильными декларативными заявлениями, является системообразующим фактором предпочтения личностно ущербного модуса бытия личности, оказывающего деструктивное влияние на процесс профессионализации сотрудника на каждом из его этапов и по самым различным направлениям [23, 24, 25].

Эмпирически выявлено и доказано, что экстремальный модус бытия личности прогностически неблагоприятен с точки зрения ранней манифестации явлений профессиональной деформации. Неадекватные ожидания психологической защищенности и социальной стабильности в профессиональной сфере парадоксальным образом приводят к тому, что практически весь спектр ситуаций, связанных со служебной деятельностью, воспринимается как хронически стрессовый, даже в том случае, когда жизненные обстоятельства не являются таковыми по объективным параметрам (именно по этим основаниям данный вариант модуса бытия личности и назван экстремальным). Выявлено, что в случае экстремального модуса бытия у личности преобладает объектная позиция и восприятие себя в качестве «страдательной» стороны субъективно неприемлемых жизненных обстоятельств; профессиональная деятельность не только не рассматривается в ракурсе экзистенциального выбора, но и субъективно начинает восприниматься как вынужденная, чуждая самому человеку, но при этом дающая определенные преимущества с прагматической точки зрения; преобладающая приспособительная стратегия поведения (даже не соглашаясь с внешними обстоятельствами, человек не собирается ничего менять) не приводит к удовлетворению потребности во внутренней согласованности; потребность в признании внешне принимает неадекватные формы; существование приобретает характер условного, в частности, преобладает убеждение, что настоящая жизнь начнется после выхода на пенсию, высока актуальность психосоматических проблем.

По сути, в этом случае состояние человека является хронически стрессовым, а весь тип его жизнедеятельности оказывается реактивным (даже при видимости внешней интенсивной активности, не человек управляет обстоятельствами, а обстоятельства управляют им).

Диаметрально противоположной стратегией является та, при которой потребность в высоких сверхэкстремальных нагрузках как условии оптимальной самореализации и «полноты бытия» сочетается с модусом служения. Тип жизнедеятельности, психологическим основанием которого является эта стратегия (2-й вариант — предельный модус бытия) чаще встречается среди сотрудников спецподразделений. Будучи по внешним признакам вполне позитивным и явно просоциальным (по мнению В. Н. Дружинина, В. Франкл признает «здоровым, нормальным» лишь один «вариант жизни», а именно «жизнь — служение») [6], он, тем не менее, порождает целый комплекс противоречий, также имеющий своим возможным итогом (при неблагоприятном их разрешении) различного рода деструктивные явления.

В наших исследованиях [23, 24] были классифицированы причины деструктивного поведения личности как субъекта предельного модуса бытия (на примере сотрудников спецподразделений).

На уровне типологических противоречий источниками выступают противоречия между: интенсивной деятельностью и боязнью самораскрытия; внутренними и внешними ценностями (нарушение этических норм, утрата чувства долга и способности к раскаянию); личностью и ролью, имиджем и истинным Я; эмоциональными проявлениями и волевой регуляцией; влечениями и возможностью саморегуляции; уровнем активности и внешней регламентацией.

В личностных бытийных пространствах это противоречия между поступками и нормативными предписаниями, поступками и их критической оценкой, планированием и реализацией; на экзистенциальном уровне — утрата смысла жизни и связанного с ним восприятия профессии как миссии и служения на фоне высокой общей энергетики; утрата личной религии и просоциальной ориентации.

Таким образом, для данной категории военнослужащих характерен модус служения, развитое чувство ответственности при выборе сферы профессиональной деятельности, что в совокупности создает основания для профессионального развития, а не профессионального функционирования.

У личности как субъекта предельного модуса бытия при благоприятном развитии событий возможно поступательное развитие в направлении: ответственный выбор — устойчивый выбор — высокая профессиональная идентичность (достигнутая идентичность по Дж. Марсиа).

Выявлена качественная определенность личности как субъекта предельного существования, которая в наибольшей мере обнаруживается в форме беспредпосылочной активности, инициируемой самой личностью, и метаперсонализации. Причем реализация этой активности осуществляется в условиях строгих внешних ограничений (требования воинского устава, службы — в одном случае; ограниченность соматических ресурсов при тяжелых заболеваниях, социально-экономические и социально-политические преграды на пути самореализации личности и т. п. — в других). Субъективное преобразование этих объективно ограничительных условий в «пространство свободы», потребность в подобном преобразовании условий и стремление к аутентичному бытию в них составляют суть обсуждаемого нами феномена.

Выявлены личностные ресурсы, способствующие аутентичному бытию личности в экстремальных условиях:

— предпочтение личностью предельного способа существования, исходя из особенностей ее ценностно-смыслового позиционирования и содержания мотивационно-потребностностной сферы, особенностей конструирования образа мира и специфики организации активности;

— продуктивность разрешения системы разноуровневых противоречий и экзистенциальное самоопределение в системе координат: «жизнь — смерть»; «свобода — детерминизм»;

— тип личностной субъектности (истинная/навязанная).

Таким образом, мотивационные предпочтения кандидатов на службу в силовые ведомства уже на этапе отбора позволяют в зависимости от предпочитаемых способов существования спрогнозировать особенности профессионализации (предельное существование — развитие; экстремальное существование — адаптация) и предположить специфику профессиональной деформации при этих двух модусах бытия.

Как мы уже отмечали ранее, профессиональная деформация рассматривается как нарушение поступательного процесса самоактуализации личности, ее дисгармоничность, неаутентичность бытия. Причем основания для неаутентичного бытия личности возникают уже на этапе мотивации выбора будущей профессиональной сферы.

В связи с этим нарушается процесс формирования профессиональной идентичности.

Естественно, что с учетом индивидуально-психологических особенностей личности в каждом конкретном случае указанные явления имеют свою специфику, однако просматривается следующая цепочка — неадекватная мотивация поступления на службу — профессиональная деформация — психосоматические проблемы — несформированность адекватной профессиональной идентичности даже на завершающем этапе службы.

Обосновано теоретически и доказано эмпирически, что личностные характеристики, предрасполагающие к предельному модусу бытия в сферах профессиональной деятельности, связанной с экстремальными нагрузками, обусловлены:

— особенностями ценностно-смыслового позиционирования личности, такими как: система убеждений, определяющая значимость профессиональной самореализации в данных условиях жизнедеятельности, потребность в самоопределении в отношении экзистенциальных вопросов и смысла жизни в связи с профессиональной принадлежностью, стремление к метаперсонализации в профессиональном отношении; приоритетность профессионального бытийного пространства и соподчиненность на его основе всех остальных бытийных пространств, восприятие профессиональной деятельности как призвания и миссии; дифференциация и интеграция L-смыслов и D-смыслов;

— спецификой мотивационно-потребностной сферы: добровольный и сознательный выбор экстремальных условий жизнедеятельности, психологическая готовность к психоэмоциональным нагрузкам; потребность самореализации в условиях, угрожающих личному и физическому существованию; альтруистическая мотивация; мотивация сохранения достигнутого личностного уровня — самоуважения, чести, достоинства идеалов.

Систематизированы дифференциальные различия двух модусов бытия по особенностям конструирования образа мира:

— предельный модус бытия личности: восприятие экстремальных условий жизнедеятельности как рабочих и повседневных; субъективное ощущение личностного роста; система идей, дающая убедительную картину мира; относительная сохранность в экстремальных условиях системы ментальных репрезентаций действительности; отсутствие базовых иллюзий; полноценная интеграция травматического опыта в личностную структуру;

— экстремальный модус бытия личности: восприятие экстремальной ситуации как аномальной, разрушение антиципирующих когнитивных схем, а также имеющейся ранее системы идей, отсутствие целостности в субъективной картине мира; искажение эмоциональной картины мира вследствие актуализации выраженной системы психологической защиты.

Создана модель личности как субъекта бытия в профессиональной сфере, связанной с экстремальными нагрузками, определены ее структурные составляющие и схема их описания: профессиональная мотивация — особенности профессионализации — профессиональная идентичность. Осуществлен анализ и содержательное наполнение компонентов структурно-динамической модели личности применительно к профессионализации.

Образ мира (когнитивный компонент) включает представление о себе как профессионале, обеспечивающее реализацию субъектной позиции в овладении профессиональным бытийным пространством.

Мотивационно-потребностная сфера (аффективный компонент) включает пристрастное отношение (оценку) к себе как профессионалу. Соответственно, выявляется аффективно-мотивационная готовность/неготовность быть субъектом.

Планы и структуры поведения (конативный компонент) отражает собственно стратегии или способы профессионального поведения, а также поведенческая готовность/неготовность быть субъектом.

Установлено, что особенности личностной бытийности оказывают влияние на особенности профессионализации сотрудника: при экстремальном модусе бытия личности преобладают адаптационные стратегии профессионализации; в случае предельного модуса бытия личности создаются условия профессионализации как личностного развития.

В диссертациях Е. В. Абаевой, Т. Ф. Куликовой, С. Д. Некрасова, Л. Н. Ожиговой и др. также проанализированы различные аспекты профессионального становления и профессионального бытия личности с позиции субъектно-бытийного подхода [1, 7, 8, 9, 10 и др.].

Приведенные в статье результаты не исчерпывают того, что достигнуто в рамках развивающегося субъектно-бытийного подхода к рассмотрению сопряженных проблем личностного развития и профессионального роста, но позволяют в какой-то мере проиллюстрировать свойственные этому подходу акценты и показать перспективы.

Литература

1 Абаева Е. В. Психологическая поддержка личности на начальном этапе профессионализации (на этапе вхождения в вузовское пространство): Автореф. дис.… канд. психол. наук. Краснодар, 2003.

2 Абульханова-Славская К. А. Стратегия жизни. М., 1991.

3 Ананьев Б. Г. Человек как предмет познания. Л., 1969.

4 Бодалев А. А. Психология о личности. М., 1988.

5 Бодалев А.А. Акмеология как учебная и научная дисциплина. М., 1993.

6 Дружинин В. Н. Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии. М., 2000.

7 Куликова Т. Ф. Психологическое содержание кризиса середины жизни работающей женщины: Автореф. дис.… канд. психол. наук. Краснодар, 2004.

8 Некрасов С.Д. Психологические особенности профессионального становления руководителя педагогического коллектива: Автореф. дис.… канд. психол. наук. Краснодар, 1998.

9 Ожигова Л. Н. Гендерная интерпретация самоактуализации личности в профессии: Автореф. дис.… канд. психол. наук. Краснодар, 2000.

10 Ожигова Л. Н. Гендерная идентичность личности и смысловые механизмы ее реализации: Автореф. дис.… докт. психол. наук. Краснодар, 2006.

11 Олдхэм Дж. М., Моррис Луи Б. Автопортрет вашей личности. Пер. с англ. М., 1996.

12 Психология личности и ее бытия. Теория, исследования, практика / Под ред. З. И. Рябикиной, А. Н. Кимберга, С. Д. Некрасова. Краснодар: КубГУ, 2005.

13 Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Человек и мир. СПб., 2003.

14 Рябикина З. И. Личность. Личностное развитие. Профессиональный рост. Краснодар, 1995.

15 Рябикина З. И. Личность и ее бытие в быстро меняющемся мире // Личность и бытие: Теория и методология: Материалы Всероссийской научно-практической конференции / Под ред. З. И. Рябикиной, В. В. Знакова. Краснодар, 2003.

16 Рябикина З. И. Личность как субъект формирования бытийных пространств // Субъект, личность и психология человеческого бытия / Под ред. В. В. Знакова, З. И. Рябикиной. М., 2005. С. 45–57.

17 Рябикина З. И. Личность как субъект бытия и события: психологический аспект анализа // Личность и бытие: субъектный подход. Личность как субъект бытия: теоретико-методологические основания анализа: Материалы III Всероссийской научно-практической конференции / Под ред. З. И. Рябикиной, В. В. Знакова. Краснодар, 2005.

18 Рябикина З. И. Личностное развитие и профессиональный рост: интерпретация в контексте субъектно-бытийного подхода // Проблемы развития личности курсанта: Теория и исследования: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Краснодар, 2007.

19 Рябикина З. И. Субъектно-бытийный подход к изучению развивающих личность противоречий // Психологический журнал. 2008. Т. 29. № 2. С. 78–87.

20 Фоменко Г. Ю. Принцип целостности бытия личности // Субъект, личность и психология человеческого бытия. М.: Изд-во ИП РАН, 2005. С. 160–177.

21 Фоменко Г. Ю. Предельное существование как специфический модус бытия личности: проблемы концептуализации // Психология личности и ее бытия: теория, исследования, практика. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2005. С. 184–214.

22 Фоменко Г. Ю. Истинная и навязанная субъектность: содержательное наполнение и дифференциация // Личность и бытие: субъектный подход. Личность как субъект бытия: теоретико-методологические основания анализа: Материалы III Всероссийской научно-практической конференции. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2005.

23 Фоменко Г. Ю. Личность в экстремальных условиях: два модуса бытия. Краснодар: Кубанский гос. ун-т, 2006.

24 Фоменко Г. Ю. Личность как субъект бытия в экстремальных условиях: Автореф. дис.… докт. психол. наук. Краснодар, 2006.

25 Фоменко Г. Ю. Модус бытия личности в сферах деятельности, связанных с экстремальными нагрузками // Проблемы развития личности курсанта: Теория и исследования: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Краснодар, 2007.

26 Фромм Э. Иметь или быть? М., 1986.

27 Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.

28 McAdams Dan P. The development of a narrative identity // Personality Psychology. Recent Trends and Emerging Directions (Papers from a conference held at the University of Michigan, Ann Arbor. April 15–17, 1988) / Ed. David M. Buss, Nancy Cantor. N. Y., 1989. P. 160–176.

«Личность — деятельность — профессиональная среда» и метасистемный подход

Б.А. Ясько

Сегодня все более актуальными в психологической науке становятся исследования личности в стремительно изменяющемся мире. Даже обзорный взгляд на социально-экономические отношения в современном обществе позволяет увидеть, насколько пронизаны они конфликтами, стрессами различной этиологии, парадоксами самореализации человека как субъекта труда. Не проходят незамеченными психологическим сообществом глубокие исследования, в которых на разнообразном эмпирическом материале делается попытка научной рефлексии тех или иных аспектов вышеназванных феноменов. Это широко известные работы В. А. Бодрова, Л. Г. Дикой, А. Л. Журавлева, Е. А. Климова, А. Б. Леоновой, Н. С. Пряжникова и др. [2, 6, 7, 9, 10, 15, 16, 17, 20 и др.].

Размышления, связанные с прочтением научных работ, предметом которых выступают психологические аспекты профессиональной деятельности и профессионального пути личности, а также некоторые результаты экспериментальных исследований, проводимых автором данной публикации и под его научным руководством, стали основанием для формулирования проблемы, название которой вынесено в заглавие статьи. Действительно, характер аксиоматического знания сегодня приобрело утверждение о системной взаимосвязи категорий «личность — деятельность». Но, как нередко бывало в истории науки, на каком-то этапе развития данная теоретико-методологическая парадигма стала приобретать выраженные черты догмы. Как следствие, в психологии последних лет все больший «крен» делается в сторону изучения феноменологии личности, а в поиске новых путей изучения, интерпретации психологии деятельности, в частности, профессиональной деятельности, не отмечается высокой научной активности.

Одним из результатов такого положения дел оказывается появление научного продукта, вызывающего подчас не только желание вступить в полемику с автором, но и, что куда важнее, имеющего ограниченную (если не сказать — спорную) новизну и практическую значимость. В качестве примера приведем публикацию, в которой рассматривается взаимосвязь эмоционального выгорания и стратегий совладающего поведения у медицинских работников [22]. В одном из выводов автор утверждает: «В профессиональной деятельности медицинских работников много стрессогенных факторов, приводящих персонал к состоянию психической перегрузки, к неблагоприятным последствиям» [там же, с. 377]. К сожалению, оснований для данного вывода в публикации не приводится. Более того, в группу испытуемых были включены недифференцированно врачи и медицинские сестры. А ведь даже первое знакомство с квалификационными характеристиками врача-клинициста и медицинской сестры общей практики показало бы исследователю, сколь далеко расходятся «поля» решаемых врачом и медицинской сестрой профессиональных задач.

Нормативно-параметрический анализ врачебной деятельности показал, что особенностью, отличающей ее от многих других видов профессионального труда, является ограничение профессиональной активности специалиста на непосредственно послевузовском этапе. Квалификационные характеристики выпускника каждой из трех клинических специальностей, отражая в содержательной части специфические требования к его профессионализму, едины в жесткой формулировке профессиональной компетенции молодого специалиста: врач-выпускник по специальностям «Лечебное дело», «Педиатрия», «Стоматология» допускается к лечебно-профилактической деятельности только под контролем сертифицированных специалистов. Он имеет право занимать врачебные должности, не связанные с самостоятельным ведением больных. На первом этапе послевузовской профессиональной деятельности врач допускается к научно-исследовательской, лабораторной деятельности по теоретическим и фундаментальным направлениям медицины [3, 4, 5]. В реалиях непрерывного профессионального медицинского образования это означает необходимость продолжения профессионального становления через систему послевузовских структур: интернатуру, клиническую ординатуру как первичных видов специализаций врача и циклов углубленной специализации (овладение дифференцированным предметом профессиональной деятельности). Допуск к самостоятельной клинической работе с пациентом врач получает после прохождения первой послевузовской образовательной ступени. Здесь завершается этап «вхождения» в профессию. Условиями дальнейшего профессионального роста, развития профессионализма субъекта является углубленная специализация, а затем профессиональная переподготовка не реже одного раза в 3 года, по завершении которой он подтверждает право на продолжение профессиональной деятельности в конкретном направлении специализации. Таким образом, в становлении врача с очевидностью прослеживается непрерывное движение по ступеням профессионализации, что дает возможность исследовать динамику психологических компонентов личности специалиста.

Объектами профессиональной деятельности врачей различных специальностей являются:

• специальность «Лечебное дело» — пациент в возрасте от 14 лет [12];

• специальность «Педиатрия» — пациент в возрасте от рождения до 14 лет [13];

• специальность «Стоматология» — пациент, независимо от его возраста [14].

Развитие медицины и системы общественного здравоохранения создало разветвленную сеть врачебных специализаций как основное условие успешности профессиональной деятельности. Исторически изначально в медицине сложились два основных вида специализированной помощи пациенту: терапевтическая и хирургическая. Первая традиционно рассматривается как медицинская помощь, состоящая в опосредованном лечебном воздействии на пациента с помощью исцеляющих средств и манипуляций, без физического вторжения в системы жизнеобеспечения или отдельные органы больного. На обыденном языке этот вид медицинской помощи принято условно называть «бескровным». Именно в этом направлении медицины сформировалась знаменитая российская клиническая школа терапии со свойственными ей высокими требованиями не только к профессионализму врача, но и к богатству его духовно-нравственного мира, общекультурной образованности, психологической готовности к общению с пациентом. Достаточно вспомнить имена великих русских терапевтов: М. Я. Мудрова, С. П. Боткина, Ф. П. Гааза, нашего земляка, кубанского врача-офтальмолога довоенного периода С. В. Очаповского и др., давших начало не только широко известным в медицине лечебно-диагностическим методикам, но и ставших эталонами высокого врачебного призвания.

М. Я. Мудров (1776–1831) — российский терапевт середины XIX в. Разработал схему клинического обследования и впервые ввел в практику деятельности врача составление истории болезни пациента. Будучи членом Центральной комиссии по борьбе с холерой, Матвей Яковлевич Мудров погиб, заразившись этой опасной инфекцией.

С. П. Боткин (1832–1889) — один из основоположников клиники внутренних болезней как научной дисциплины в России. Организатор клинико-экспериментальной лаборатории, где проведены первые в России исследования по клинической фармакологии и экспериментальной терапии (60–70-е годы XIX в.). Высказав предположение об инфекционной природе так называемой катаральной желтухи (теперь — вирусный гепатит, или «болезнь Боткина»), стал основателем клиники инфекционных болезней.

Ф. П. Гааз (1780–1853) — врач-гуманист, организатор системы тюремных больниц для заключенных и школ для детей арестантов.

С. В. Очаповский (1878–1945) — основоположник кубанского регионального здравоохранения нового времени. Преданный профессиональному призванию, он, будучи воодушевлен подвижническими мотивами профессионального врачебного долга, сумел в ходе тяжелейших экспедиций в отдаленные районы Кавказа распознать этиологию злостного недуга, лишавшего людей зрения, здоровья и жизни — трахомы, и побороть его, создав систему противоэпидемических и лечебных мероприятий. Его имя носит крупнейшее лечебно-диагностическое учреждение региона — Краснодарская краевая клиническая больница [22].

Второе направление связано с оказанием экстренной помощи больному или помощи, которая не имеет терапевтической альтернативы и является единственной в диапазоне методов, могущих принести облегчение, спасти жизнь пациента. Хирургическое воздействие на пациента носит непосредственный характер. Врач руками, используя специфические профессиональные приемы и средства труда, оказывает целительное воздействие, связанное с физическим разрушением (удалением) патологического очага.

Кроме названных двух исторических видов врачебных специализаций, в глубь веков уходит возникновение третьего вида врачебного труда, направленного на охрану общественного здоровья, организацию профилактических, противоэпидемических мероприятий. Он имеет столь специфические субъектно-объектные характеристики, что может стать предметом особого исследования. В современном здравоохранении эта специальность выделена как особая сфера профессиональной подготовки врача (специальность «Медико-профилактическое дело»), она же является предметом профессиональной деятельности врача клинической специальности, прошедшего специализацию в данной области.

В современной системе российского здравоохранения сложилось два уровня специализаций в клинической врачебной деятельности. Первый уровень является первичной, основной специализацией. Она приобретается специалистом через систему интернатуры, клинической ординатуры или аспирантуры — специфических уровней последипломного профессионального образования врача. Состав специализаций первого уровня определяется нормативно «Номенклатурой (классификатором) специальностей специалистов с высшим медицинским и фармацевтическим образованием в учреждениях Российской Федерации» [19]. В формальном выражении первый уровень врачебной специализации можно представить через количественные показатели. Специальность «Лечебное дело» предполагает 27 видов основных специализаций, специальность «Педиатрия» — 3 вида, специальность «Стоматология» — 1 вид.

Второй уровень соответствует углубленной специализации, которая достигается субъектом через последующие структуры системы непрерывного последипломного профессионального образования врача. Именно на этом уровне дифференцируются и развиваются профессионально важные качества субъекта, формируется индивидуальный стиль деятельности врача, достигается «суперпрофессионализм» и профессиональное акме личности. В обобщенном виде второй уровень врачебных специализаций представлен 31 видом деятельности в области лечебного дела, тремя видами в области педиатрии, 5 видами в области стоматологии. Профессиональная традиция разделения предмета врачебной деятельности на два вида — хирургический и терапевтический — отражается в наибольшем нормативном перечне видов углубленных специализаций: 15 в области терапии, и 11 в области хирургии (совокупно по специальностям «Лечебное дело», «Педиатрия» и «Стоматология»).

Операциональные компоненты в морфологии деятельности врача имеют некоторые особенности субъектного «присвоения». Первая состоит в том, что существует нормативный перечень операций, который определяет минимум квалификационных требований к профессионализму выпускника вуза и практикующего врача. Это, по сути, первый уровень «присвоения», им завершается этап вузовского образования, по достижении которого субъект получает возможность перехода на следующий уровень профессионализма. Отсюда следует вторая особенность: совершенствование операционного состава деятельности, обязательного для конкретной клинической области (специальности) и приобретение следующего уровня профессионализма в предметной сфере (специализации) на первом этапе послевузовского профессионального образования. Обозначим этот этап как второй уровень «присвоения» субъектом операционной структуры деятельности. Третья особенность связана с переходом личности на высшие уровни профессионализма, начинающимся с овладения предметом деятельности второго уровня специализации. Здесь имеет место третий, высший уровень «присвоения»: формируется индивидуальный стиль специалиста, его профессиональное «лицо», получают «психологический простор» инновационные виды профессионального мышления. Так, хирург находит способы рационального проведения тех или иных манипуляций, вплоть до создания новых клинических технологий, терапевт формирует свой стиль диагностики, общения с пациентом и позитивного лечебного влияния на него и т. д.

Сказанное позволяет сделать вывод о полиструктурности морфологии профессиональной врачебной деятельности и обусловливает целесообразность выделения пяти направлений ее анализа, определяемых тремя нормативными областями клинических специальностей (лечебное дело, педиатрия, стоматология), и двумя предметами врачебной деятельности (терапия и хирургия), представленными в каждой из названных областей.

В исследованиях психологических аспектов профессиональной врачебной деятельности предметом изучения являются индивидно-личностный и социальный уровни структуры личности субъекта деятельности, обеспечивающие его поэтапную профессионализацию, достижение профессиональной адаптации, успешности профессионально-личностного развития. Каждое профессиональное действие врача происходит в пространствах «здесь и сейчас», «в прошлом» и «в будущем», поскольку состояние пациента, являющегося в данный момент объектом профессиональной деятельности врача, имеет динамический характер, этиологический и прогностический аспекты. В этом — одна из существенных особенностей труда врача.

Анализ профессиональной врачебной деятельности с позиций системного подхода позволяет сделать ряд выводов, имеющих принципиальное значение для психологического исследования феноменологии врачебного труда и личности врача.

1 Деятельность врача имеет иерархическое строение. По типу она является трудовой, первым этапом «вхождения» субъекта в трудовую врачебную деятельность является учебная деятельность, которая состоит в получении субъектом необходимых знаний, умений и навыков, формирующих его готовность к труду. Как класс деятельность врача является профессиональной, включающей в виде подкласса высшее профессиональное медицинское образование, имеющее непрерывный характер на протяжении всего жизненного пути (профессионализации) личности. Сферой врачебной деятельности является здравоохранение, медицина, а области соответствуют основным клиническим специальностям: «Лечебное дело», «Стоматология», «Педиатрия». Обязательным компонентом в структуре профессиональной деятельности врача является выделение ее предмета. Предметы врачебного труда — специализации, нормативный перечень которых предусматривает все основные виды предметной востребованности врачебной помощи пациенту в областях лечебного дела, стоматологии, педиатрии.

2 Центральное место в деятельности врача-специалиста основных клинических специальностей занимает лечебно-диагностическая работа, имеющая сложную структуру взаимосвязанных компонентов действий, операций-манипуляций. Она имеет «субъектно-субъектное» содержание («врач — пациент»), а виды профессиональной деятельности, отражающие его, занимают в среднем половину из общего числа видов деятельностей врача.

3 В каждом из видов лечебно-диагностической, профилактической деятельности врач решает задачи, специфические относительно области профессионального труда, но в целом они определяются аналогичностью достигаемых целей и, следовательно, позволяют применить единый концептуальный подход для их исследования.

4 Психологические качества субъекта врачебной деятельности, обусловленные целевой общностью основных ее видов, имеют некоторые базовые (инвариантные) черты, на основе которых формируются (профессионально важные качества) ПВК специалистов предметных направлений (первичная и углубленная специализации хирургического и терапевтического направлений). Их исследование должно строиться с учетом объективных (нормативных) требований, отражаемых в общих единицах деятельности (ОЕД) врача клинических специальностей. Это:

• сбор и анализ информации о состоянии здоровья пациента;

• постановка клинического и эпидемиологического диагноза, назначение лечения и профилактических мероприятий;

• диагностика, оказание экстренной врачебной помощи на догоспитальном и госпитальном этапах и определение тактики оказания дальнейшей медицинской помощи при неотложных состояниях;

• сбор и анализ информации о состоянии здоровья населения, обоснование профилактики заболеваний и оздоровительных мероприятий.

5 Врач как субъект труда объективно вовлечен в разнообразные системы отношений. Это отношения субъектного, объектного, субъектно-объектного и опосредованного типов. К первым (субъектным) принадлежат отношение к составляющим и предмету профессиональной деятельности. Ко вторым (объектным) — отношения, в которых образующими факторами выступают специфические характеристики пациента (возраст, пол, нозологические состояния и проч.). К третьей группе (субъектно-объектные отношения) принадлежат отношения, определяемые разнообразными детерминационными связями между предметами врачебного труда и субъективными особенностями пациента, выступающего в роли объекта профессионального взаимодействия и воздействия. Четвертую группу составляют разнообразные отношения, опосредующие процесс взаимодействия в диаде «врач — больной» и играющие значительную роль в обеспечении успешности профессиональной деятельности врача. Эта система отношений имеет различные составляющие, но объединяются они системообразующим фактором врачебной деятельности — лечебно-диагностической, профилактической целью врачебного труда. В четвертую группу включаются:

• отношения средовые: микро — и макросреды социально-личностного бытия врача как субъекта деятельности и пациента как ее объекта;

• межпредметные и межпрофессиональные отношения, обусловливающие динамические характеристики лечебного процесса. Это интегрированная совокупность отношений медицинского знания и знаний других областей «человековедения» (психологии и педагогики, экологии и биологии, экономики и социологии и др.).

Для подтверждения вышеприведенного высказывания о значительном различии профессиональных задач, решаемых врачом и медицинской сестрой, приведем данные для сравнения. Как показали результаты приведенного выше нормативного анализа врачебного труда, только половина (четыре) основных видов профессиональной деятельности специалиста носят субъект-субъектный характер, причем пациент выступает непосредственно объектом воздействия и взаимодействия в трех видах: они и есть суть понятия «лечебно-диагностическая деятельность». Это сбор и анализ информации о состоянии здоровья пациента; постановка клинического и эпидемиологического диагноза, назначение лечения и профилактических мероприятий; диагностика, оказание экстренной врачебной помощи детям и взрослым на догоспитальном и госпитальном этапах и определение тактики оказания дальнейшей медицинской помощи при неотложных состояниях.

Организация управления в системе органов и учреждений лечебно-профилактической помощи населению и санитарно-эпидемиологической службы; сбор и анализ информации о состоянии здоровья пациента; сбор и анализ информации о состоянии здоровья населения, обоснование профилактики заболеваний и оздоровительных мероприятий; оказание медико-юридической помощи; самостоятельная работа с информацией; проведение научно-исследовательской работы по проблемам медицины — это нормативные виды профессиональной деятельности врача, выходящие за пределы «поля» непосредственно клинического взаимодействия с пациентом.

Нормативный перечень из 28-и профессиональных умений и 13-и профессиональных обязанностей, являющихся, в сущности, основными видами деятельности палатной медицинской сестры, содержит лишь семь действий, требующих выполнения вне непосредственного взаимодействия с пациентом, что составляет менее 17 % от общего состава нормативно выделяемых видов сестринского труда. Остальные же 83 % имеют непосредственно субъект-субъектный характер и направлены на профессиональное взаимодействие с пациентом [21].

Системный подход, включающий анализ состава профессиональных задач, решаемых врачом, позволяет провести психологическую интерпретацию факторов риска развития состояний профессиональной дезадаптации личности врача. Рассмотрим на примере. В некоторых публикациях отдельные защитные приемы, вырабатываемые врачом для избегания психической травматизации, происходящей вследствие идентификации с пациентами и сопереживания их проблемам, рассматриваются как профессионально-личностные деформации [1, 18]. С точки зрения Х. Рослера и Х. Шевезик [24], к таким психологическим приемам относятся некоторые формы отвергания больного:

• избегание больного (направление его к другому специалисту);

• обезличивающее мышление (например, такие формы вербализации профессиональных ситуаций, как «Женщина с травмой из 6-й палаты» и т. п.);

• рационализация (например, отказ от разъяснения клинической ситуации пациенту обосновывается для себя тем, что «больной не перенесет правды»);

• уход от общения с пациентом, оправдываемый необходимостью заполнения большого объема медицинской документации, исполнения управленческих функций (посетить лабораторию, отдел медстатистики, согласовать проведение консультаций специалистов других профилей и проч.).

Внешне эти формы поведения воспринимаются как отсутствие профессионального интереса к больному, безразличие. Однако нельзя не учитывать, что условия врачебного труда характеризуются психоэмоциональными особенностями, которые имеют выраженную модальность: от ситуативной тревожности, беспокойства и даже отчаяния в ситуациях безнадежности пациента, до чувства радости, приподнятого общего уровня настроения (к примеру, проведены успешно роды, на свет появился здоровый ребенок!). Другой психоэмоциональной особенностью условий труда является специфика его протекания, которую можно определить как эффект «остаточной деятельности»: врач нередко мысленно, эмоционально продолжает «присутствовать» в событиях реальной деятельности в период формального выхода из нее. Иначе говоря, нормативные требования к продолжительности рабочего времени врача не совпадают с реальным личностным присутствием субъекта в ситуации деятельности.

Об этом говорят результаты проведенного нами опроса. Врачам была предложена анкета:

1 По окончанию рабочего дня (дежурства) вам удается мысленно не возвращаться к профессиональным ситуациям, имевшим место в этот период? («да», «нет»).

2 Если «нет», то как долго вы размышляете о событиях трудового дня?

3 Если имеет место тяжелый клинический случай, звоните ли вы вечерами пациенту (если лечение на дому) или в лечебно-профилактическое учреждение, чтобы контролировать динамику процесса? («да», «по возможности», «нет»).

4 Звонят ли вам пациенты, их родственники или близкие? («да», «нет»). Если «да», то как часто в течение одного вечера (выходного дня) раздаются такие звонки (в среднем)? (1–2 раза, 3–4 раза, более 4-х раз).

5 Устаете ли вы от такого образа профессиональной жизни? («да», «нет»).

Группа респондентов (всего 481 чел.), в которую вошли врачи городских лечебных учреждений и одной из центральных районных больниц региона (ЦРБ), была разделена на четыре выборки, с учетом продолжительности врачебного стажа: до 5 лет (150 человек), от 10 до 15 лет (168 чел.), от 16 до 20 лет (140 чел.), свыше 20 лет (23 чел.).

Отрицательно на первый вопрос ответили в целом 408 респондентов (84,8 %). Менее всего выражен этот показатель в группе молодых врачей (115 чел., 76,7 %). Для врачей-авторитетов прерывность деятельности не свойственна в принципе: все респонденты ответили на первый вопрос анкеты отрицательно, комментируя устно, что в эффекте формирования «идеального» образа текущей деятельности состоит одна из значимых особенностей врачебного труда, накопления профессионального мастерства.

Анализ ответов на следующие вопросы анкеты проведен для той части респондентов, которые ответили на первый вопрос отрицательно (408 чел.).

Результаты анкетирования показывают, что врач нередко на протяжении всего периода суток остается в состоянии ситуативной рабочей готовности, определяемой как «динамичное состояние личности, внутренняя настроенность на определенное поведение, мобилизованность всех сил на активные и целесообразные действия» [8, с. 89].

Большинство врачей из отметивших, что они продолжают мысленно возвращаться к событиям рабочего дня, не оставляют мыслей о деятельности до ночного отдыха (176 чел., 43,1 %), а 65 респондентов (16 %) нередко и в течение ночи неоднократно, просыпаясь, мысленно возвращаются к проблемной ситуации прошедшего дня.

Анализ ответов на пятый вопрос (Устаете ли вы от такого образа жизни?) отражает развитие тенденции «хронической усталости». Среди молодых врачей только 14 человек (12,2 %) выбрали ответ «да». В группах «мастеров» этот показатель возрастает: в выборке врачей, работающих от 10 до 15 лет, 40 человек (28,4 %) дали утвердительный ответ, а в выборке врачей, работающих от 15 до 20 лет, этот показатель возрос до 79-ти (61,2 %). Очевидно, что «сверхпогруженность» в профессиональную деятельность, насыщенную клиническими ситуациями стрессогенного характера, способствует развитию некомпенсируемого утомления у ее субъекта [15].

Вместе с тем выделен феномен «реконструкции» ситуативной готовности в среде врачей-авторитетов: в выборке врачей, работающих более 20 лет, только 5 респондентов (21,7 %) ответили на пятый вопрос утвердительно. Несмотря на то, что их профессиональный стаж намного превышает 20 лет (М=32,7 года), в сравнении с данными по выборке врачей, работающих от 10 до 15 лет, определяются достоверно более низкие показатели проявления синдрома хронической усталости (СХУ) (при φ*=3,64 р≤0,001).

Наличие эффекта «остаточной деятельности», характеризующего процесс врачебного труда как неограниченный временными рамками непосредственно рабочего времени, мы относим к группе деятельностных факторов риска формирования дезадаптационных состояний личности. В целом же определены четыре системно взаимосвязанные группы таких факторов (социальные, деятельностные, субъектные, индивидно-личностные) [22].

Не развивая высказанные положения, остановимся на главном в контексте наших сегодняшних размышлений: никакие аспекты психологии личности профессионала, каких бы этапов его профессионального и жизненного пути они не касались, не могут быть глубоко и научно исследованы вне детального анализа той деятельности, в которой человек формируется как субъект труда. Высокий уровень специализации, характерный для многих профессий, делает сегодня неэффективным в научном исследовании употребление терминов, допускающих широкую интерпретацию, как то: «медицинская деятельность», «педагогическая деятельность» и т. п. Тем более некорректно обобщать личностные предикторы формирования дезадаптационных состояний субъекта труда по профессиональной сфере в целом (в нашем примере таковой является «Медицина»).

Метасистемный анализ на основе субъектно-деятельностного подхода позволяет получить интересные результаты поиска факторов риска развития синдрома эмоционального выгорания (СЭВ) у педагогов. В проведенном нами исследовании выборку испытуемых составили 72 учителя городских (46 чел.) и сельских (26 чел.) школ Краснодарского края. Критерии включения в группу: стаж педагогической деятельности продолжительностью от 15 до 17 лет; однородность по полу (все испытуемые женского пола). Участники обследования были дифференцированы по специализациям: 24 респондента составили группу учителей начальных классов (8 сельских и 16 городских школ) и 48 респондентов вошли в подгруппу учителей-предметников, работающих в средних и старших классах школ (18 педагогов из села и 30 — из города). Это преподаватели истории, математики, физики, иностранного языка.

Психодиагностическому исследованию предшествовал анализ квалификационных характеристик выпускника вуза по специальностям: «Педагогика и методика начального образования», «Математика», «История», «Филология. Иностранный язык», «Физика», а также анкетный опрос педагогов на выявление побудительных мотивов профессиональной деятельности.

Изучение государственных образовательных стандартов показало, что только педагог начальной школы имеет полноценную профессиональную готовность к педагогической деятельности: все перечисленные в Госстандарте требования к уровню знаний и умений специалиста относятся к образовательной, развивающей и воспитательной функциям педагогического процесса. Для остальных профессионалов первостепенное значение имеют знания и навыки исследовательской и практической деятельности по специальности. Педагогическая деятельность выступает дополнительным квалификационным требованием. Характерно, что и опрошенные респонденты отразили этот нормативный признак профессиональных компетенций. В ответах на вопрос анкеты о причинах выбора профессии 71,7 % предметников (33 чел.) написали, что побудительным мотивом был интерес к данной специальности, но не стремление быть учителем. При этом значимых различий в уровне выраженности данного мотива между педагогами села и города не выявлено (в сельских школах 72,2 %, в городских — 66,7 %; при φ*=0,402; р>0,05).

Более половины учителей-предметников (60,4 %) отметили, что предпочли бы в настоящее время в качестве основной деятельность по специальности. При этом перечисленные респондентами сферы приложения профессиональных компетенций близки тем, которые наименованы в качестве видов деятельности специалиста в квалификационных характеристиках (перевод и интерпретация иностранных текстов; работа в исследовательских лабораториях и проч.). Полученные данные наглядно демонстрируют профессиональную фрустрированность этой категории педагогов.

Иное дело учителя начальной школы. Подавляющее большинство из них (83,3 %) пришли в педагогическую деятельность «по зову сердца». Они любят свой труд, никто из опрошенных педагогов не выразил желания сменить профессию.

Принцип метасистемного анализа обусловливает необходимость рассмотрения специфики профессиональной среды учебных заведений, одним из показателей которой является организационная культура. Применив методику Куинна — Камерона [11], мы установили, что в мировоззрении учителей сельских школ доминирует приверженность «клановому» типу оргкультуры. И учителя начальных классов, и педагоги-предметники оценили с позиций «реально» и «предпочтительно» культуру своих школ как сплоченных организаций, следующих принципу единоначалия и хранящих незыблемые организационные, методические, нравственно-этические традиции образования.

При опросе учителей школ города была отмечена несколько иная картина. Здесь в оценках организационной культуры школ преобладает иерархический (бюрократический) тип. Педагоги городских школ считают, что внешнее управление педагогической деятельностью, осуществляемое ведомственными и властными структурами, является ведущей чертой современной школы. В желаемой перспективе респонденты, так же как и их сельские коллеги, надеются видеть школу, организованную по традиционным принципам, отраженным клановым типом культуры. Таким образом, организационная культура как один из компонентов профессиональной среды в сельской школе не вступает в конфликт с профессиональным мировоззрением педагогов, чего нельзя сказать о городских школах. Здесь стремлению педагогов к внутренней консолидации и стабильности профессиональных ролей, целей и смыслов противостоит внешний по отношению к конкретной организации регулирующий фактор — бюрократическая система управления.

Мы видим, что анализ не педагогической деятельности как таковой, а специализированной в предметных сферах профессиональной деятельности учителей школы в сочетании с анализом социально-профессиональной среды вскрывает, по меньшей мере, два очевидных противоречия, две «конфликтующие реальности» (Е. А. Климов):

• отсутствие у педагогов-предметников изначальной мотивации к педагогической деятельности, усугубляющееся вторичностью педагогической подготовки на этапе профессионального образования (первична подготовка по специальности);

• выраженность компонента бюрократизации в управлении учебными заведениями, особенно отмечаемого в городских школах, которому противостоит стремление педагогов к сохранению организационной культуры «кланового» типа.

Отметим и еще один весьма символический результат: в обществе, где рыночные (товарно-денежные) отношения приобрели всеобщий характер, остается социальный пласт, не допускающий в свое профессиональное мировоззрение организационную культуру рыночного типа. Этот социальный пласт — российское учительство. Ни в одном из 72-х опросных листов мы не встретили преобладания оценки организационной культуры школ по типу «Рынок» как желательной и перспективной.

По результатам первых двух этапов исследования оформилась гипотеза: она состояла в предположении, что имеет место психологический конфликт между мотивами профессионализации педагога-предметника и основным пластом его профессиональных компетенций как специалиста, с одной стороны, и задачами школьной педагогической деятельности — с другой. На личностном уровне этот конфликт приобретает роль предиктора эмоционального выгорания.

Исследование состояний дезадаптации в виде синдрома эмоционального выгорания показало, что в среде педагогов сельских школ высокие диагностические показатели по шкалам «Эмоциональное истощение» (ЭИ) и «Деперсонализация» (Д) демонстрируют соответственно 15,4 % (4 чел.) и 11,5 % (3 чел.) испытуемых, причем все они — учителя-предметники. По шкале «Редукция достижений» (РД) состояния выгорания не выявлено (рисунок 1).

В группе учителей городских школ высокие показатели по шкале ЭИ демонстрируют 34,8 % учителей (16 чел.), причем, так же как и у их сельских коллег, эти показатели продемонстрировали только учителя средних и старших классов. Состояние деперсонализации обнаружено у 52,2 % респондентов (24 чел.), но только два из них являются учителями начальной школы.

Редукция личных достижений у педагогов городских школ проявляется в меньшей степени, чем эмоциональное истощение и деперсонализация: она выявлена у 17,4 % (8 чел.) испытуемых, среди них 3 человека — учителя начальных классов.

Эмоциональное выгорание как сформировавшийся синдром не выявлен у педагогов сельских школ, но проявился у 13 % респондентов школ города, все они — учителя-предметники, сохраняющие по жизни более выраженный интерес к работе по специальности, нежели к педагогическому труду.

Рис. 1. Количество педагогов городских и сельских школ (в %), у которых было обнаружено состояние дезадаптации по шкалам СЭВ (* р≤0,01; ** р≤0,001)

Сравнение долей выраженности выгорания по шкалам ЭИ и Д в подгруппах сельских и городских педагогов дает основание говорить о подтверждении выдвинутой в данном исследовании гипотезы. Эмоциональное истощение и деперсонализация достоверно более свойственны учителям средних и старших классов городских школ (при φ*=2,2; р≤0,02; φ*=4,07; р≤0,001 соответственно). Доли выраженности исследуемых дезадаптационных состояний в группах учителей начальных классов малы и не дают оснований для статистического сравнения.

В целом по выборке испытуемых диагностируемые симптомы эмоционального истощения и деперсонализации значительно более выражены в среде педагогов-предметников (рисунок 2). Не имеют статистического подтверждения различия по частоте встречаемости редукции достижений (р>0,05).

Из 29 респондентов подгруппы педагогов средних и старших классов, выразивших в анкетах желание уйти из педагогической деятельности на работу по основной специальности, 27 человек (93,1 %) обнаружили высокие показатели по шкале ЭИ и 22 человека (75,9 %) — по шкале Д.

Рис. 2. Количество педагогов-предметников и учителей начальных классов (в %), у которых было обнаружено состояние дезадаптации по шкалам СЭВ (* р≤0,001)

Полученные результаты демонстрируют системный характер процесса профессиональной дезадаптации личности. На примере анализа психологии субъекта педагогической деятельности мы видим, что состояния дезадаптации обусловливаются специфическими конфликтами: между мотивами профессионализации педагога и совокупностью профессиональных задач, решаемых в процессе деятельности; между психологическими характеристиками организационной среды и организационно-профессиональными ценностями субъекта педагогического труда.

Несомненно, развитие исследований в обозначенной теоретико-методологической парадигме дает возможность найти устойчивые связи в конструкте «личность — профессиональная деятельность — профессиональная среда», вскрыть психологические закономерности профессиогенеза индивидуума как субъекта труда, избежать заблуждений и ошибок при интерпретации эмпирических данных.

Литература

1 Абрамова Г. С., Юдчиц Ю. А. Психология в медицине: Учеб. пособие. М.: ЛПА «Кафедра-М», 1998.

2 Бодров В.А. Информационный стресс. М.: Пер Сэ, 2000.

3 Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования по специальности 04.01.00. «Лечебное дело». М., 2000.

4 Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования по специальности 04.02.00. «Педиатрия». М., 2000.

5 Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования по специальности 04.04.00. «Стоматология». М., 2000.

6 Дикая Л. Г. Психическая саморегуляция функционального состояния человека. М.: Изд-во ИП РАН, 2003.

7 Дикая Л. Г. Адаптация: методологические проблемы и основные направления исследований // Психология адаптации и социальная среда: современные подходы, проблемы, и перспективы / Под ред. Л. Г. Дикой, А. Л. Журавлева. М.: Изд-во ИП РАН, 2007. С. 17–42.

8 Дмитриева М. А., Крылов А.А., Нафтульев А. И. Психология труда и инженерная психология: Учеб. пособие. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та, 1979. С. 107–110.

9 Журавлев А. Л. Психология совместной деятельности. М.: Изд-во ИП РАН, 2005.

10 Журавлев А. Л., Купрейченко А. Б. Самоопределение, адаптация и социализация: соотношение и место в системе социально-психологических понятий. // Психология адаптации и социальная среда: современные подходы, проблемы, и перспективы / Под ред. Л. Г. Дикой, А. Л. Журавлева. М.: Изд-во ИП РАН, 2007. С. 62–95.

11 Камерон К. С., Куинн Р. Э. Диагностика и изменение организационной культуры / Пер. с англ. под ред. И. В. Андреевой. СПб.: Питер, 2001.

12 Квалификационная характеристика выпускника по специальности 04.01.00. «Лечебное дело». Министерство здравоохранения РФ, М., 2000.

13 Квалификационная характеристика выпускника по специальности 04.02.00. «Педиатрия». Министерство здравоохранения РФ, М., 2000.

14 Квалификационная характеристика выпускника по специальности 04.04.00. «Стоматология». Министерство здравоохранения РФ, М., 2000.

15 Климов Е. А. Введение в психологию труда: Учебник для вузов. М.: Культура и спорт, ЮНИТИ, 1998.

16 Леонова А. Б. Психодиагностика функциональных состояний человека. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

17 Леонова А. Б. Комплексная методология анализа профессионального стресса: от диагностики к профилактике и коррекции // Психологический журнал. 2004. Т. 25. № 2. С. 76–85.

18 Маркова А. К. Психология профессионализма. М.: Международный гуманитарный фонд «Знание», 1996.

19 Номенклатура (классификатор) специальностей специалистов с высшим медицинским и фармацевтическим образованием в учреждениях здравоохранения Российской Федерации: Приложение 1 к приказу Министерства здравоохранения Российской Федерации от 27.08.99. № 337.

20 Пряжников Н. С. Психологический смысл труда. М.: Изд-во «Институт практической психологии»; Воронеж: НПО «МОДЭК», 1997.

21 Сборник технологий и стандартов по организации и выполнению работ палатными медицинскими сестрами // Под ред. А. Я. Гриненко. СПб., 1996.

22 Трифонова Т. А. Взаимосвязь эмоционального выгорания и стратегий преодолевающего поведения у медицинских работников // Психология психических состояний: теория и практика: Материалы I Всероссийской научно-практической конференции. Каз-ГУ, 13–16 ноября 2008. Ч. II. Казань: ЗАО «Новое знание», 2008. С. 372–376.

23 Ясько Б. А. Психология личности и труда врача. Ростов-на-Дону: Феникс, 2005.

24 Rosler H. D., Szewezyk H. Medizinishe Psychologie. Berlin: VEB Verlag und Gesundheit, 1987.

Примечания

1

Общие положения обеспечения безопасности атомных станций (ОПБ-88/97) (М.: Госатомнадзор, 1997).

2

От англ. «сommittment» — заверение, обещание, поддержка, приверженность чему-либо, кому-либо.

3

Работа выполнена при финансовой поддержке гранта РГНФ № 09-06-00301а.