Очарованная призраками

Лора Себастьян, 2021

Все знают эту легенду. Об Артуре, которому суждено стать королем. О прекрасной Гвиневре, которая предаст его на пару с Ланселотом. О жестокой волшебнице Моргане, что станет их общим врагом. Знает об этом и Элейн – волшебница из Шалота, которая обречена видеть будущее. На мистическом острове Авалон Элейн наконец обретает свободу и узнает о древних пророчествах. О бесчисленных вероятностях будущего, почти каждая из которых трагична. Когда будущее настигает их, Элейн, Гвиневра, Ланселот и Моргана отправляются вместе с Артуром в Камелот, где магия под запретом, повсюду враги, а законы общества сковывают их по рукам и ногам. Но самая большая опасность скрывается среди друзей. Видения сбываются, неизбежная судьба подбирается все ближе, и Элейн решает, как далеко готова зайти, чтобы изменить ее. И чем готова пожертвовать.

3

Мне часто приходилось напоминать себе о том, за что я люблю мать.

В детстве я составляла списки — мысленно, про себя, — когда она произносила что-то особенно жестокое. Они были лекарством против ран, которые наносили ее слова. Но этого лекарства не хватало надолго.

— Элейн, ты совсем меня не слушаешь, — произнесла она в тот день, который все изменил.

Мы завтракали вместе — как и в дни до этого — в серой каменной башне с одним-единственным окном, которое почти не пропускало свет. Все вокруг казалось почти призрачным и монотонным.

Когда я вошла в Камелот впервые — мне было восемь, — он поразил меня шумом, яркостью и толпами людей. Наша серая башня словно стояла совсем в другом мире. Могло пройти несколько дней, а то и недель, прежде чем к нам заходил кто-то, кроме нашей немногочисленной прислуги. Но слово «одиночество» совсем не подходило ситуации. Когда ты ничего не успел повидать, подобная изоляция может показаться обыденностью.

— Прошу прощения, мама, — ответила я ей тем утром, уткнувшись в тарелку.

Чаще всего мы ели сухари и масло, ведь желудок матери не выдерживал ничего с более насыщенным вкусом. Она настояла на том, чтобы я съела только половину сухаря — а то вдруг не влезу в платье, которое приготовили для банкета в конце недели. Желудок мой открыто протестовал, но я давно уяснила: лучше мириться с этим, чем с последствиями протестов против подобного отношения.

Мать посмотрела на меня. Глаза ее были такими серыми и бледными, что при определенном освещении казалось, будто у них и вовсе нет радужек.

— Ты заболела? — спросила она.

Я покачала головой.

— Просто плохо спала. Кошмары.

Она вздохнула.

— Что ж, — и ее слова впечатались в меня с силой тысячи камней, — если бы ты не забывала принимать свое лекарство, то сны бы тебя не беспокоили.

Я любила мать, потому что она сама любила меня больше всего в этом мире.

И на какое-то мгновение я подумала: может, стоит возразить. Заверить, что я не забыла про лекарство. Не забыла бы, даже если бы захотела: оно каждый вечер текло по моему горлу, вязкое и неприятное, словно смола, и вкус его оставался со мной до самого утра. И я все равно принимала его, потому что должна была. Но правда сделала бы все только хуже, поэтому я не стала поднимать голову и открывать рот, а продолжила смотреть на крошки в тарелке. Мне так хотелось слизнуть их, но мама вряд ли отнеслась бы к этому с пониманием. Лучше уж я промучаюсь голодом до обеда.

— Не могу даже выразить, насколько это важно, — продолжила она. — Нельзя допустить, чтобы это произошло снова. Люди до сих пор судачат о том твоем представлении.

Я плохо помнила тот день, но от слова «представление» все равно вздрогнула. Мне хотелось объяснить, что это не моя вина, но ругаться с матерью — как пинать булыжник. Она не сдвинется с места, а пострадаю я. Оно того не стоило.

— Я постараюсь не забывать об этом, мама, — пообещала я.

Я любила свою мать, потому что, когда мы жили в Шалоте, мы плавали на лодке по реке и она учила меня плести венки. Но теперь она уже несколько лет не выходит из башни. Она говорила, будто от камелотского воздуха у нее кружится голова. И от разговоров с незнакомцами тоже, и от музыки… даже от птичьего пения. Из-за еды у нее болел живот. Солнечный свет резал глаза даже в облачные дни. И потому она вечно сидела в башне: слишком долго спала и думала о моем будущем, а больше ничем особо и не занималась. Она называла меня своими глазами и ушами, но я подозревала: где-то у нее были и запасные пары, которые следили за тем, чего я узнать не могла.

— Как там Моргауза? — Голос матери вытащил меня из омута мыслей.

Заслышав это имя, я попыталась спрятать лицо за чашкой, но не успела. Мама неодобрительно цокнула языком и покачала головой.

Я любила свою мать, потому что когда-то она одним прикосновением заставляла меня почувствовать себя в безопасности.

— Хватит, Элейн. Она ведь принцесса. Лучшей подруги тебе не найти. Может, узнаешь, когда ее братец наконец вернется к нам с Авалона?

Сейчас это кажется глупым, но тогда я представляла Артура сказочным принцем — высоким, золотоволосым, с широкими плечами и суровым подбородком. Таким идеальным, что его утащили фейри, когда он едва научился ходить, — из-за мирного договора между его отцом, королем Утером, и авалонскими фейри, желавшими положить конец Войне фейри, что отравляла Альбион вот уже половину столетия.

Согласно указу, Артур собирался вернуться в Камелот в день своего восемнадцатилетия, но ходили также слухи, что его и вовсе не существует, и на самом деле у Утера нет законного наследника. Моргауза была дочерью второй жены Утера и на трон претендовать не могла.

Мать тяжко вздохнула.

— Может, Моргаузе известно больше. И ты тоже могла бы об этом узнать, если бы была к ней добрее.

Я любила мать, потому что она не читала стихи, а пела их.

— Я и так к ней добра, — ответила я, хоть и не знала точно, насколько это правда.

Я пыталась, тут я не соврала, но Моргауза всегда отвечала на доброту жестокостью. Может, я делала что-то не так?

— Что ж, — мама выдавила из себя нервную улыбку, — может, Артур вернется на ее день рождения.

Но принц Артур не вернулся даже на похороны матери, так что ожидать его на дне рождения сводной сестры было бы глупо.

— Но выглядеть ты должна просто идеально, на всякий случай. — Мама задержала взгляд на моем лице, тонких светлых волосах, болезненного цвета коже, а затем — на коротких рукавах, которые впивались в кожу.

«Зачем тебе новые платья? — спросила она, когда я заметила, что это мне мало́. — Можешь и перешить, если так неудобно».

Я любила свою мать, потому что от нее пахло корицей.

Я не стала спорить. Она всегда добивалась своего, поэтому вопрос был только в том, что потеряю я, если буду перечить.

— Может, тебе стоит говорить поменьше, — задумчиво протянула она, а потом откинулась на стул и обвела меня оценивающим взглядом — так, словно не видела несколько месяцев. — Это добавит тебе загадочности.

— Я и так говорю немного.

Я не стала добавлять, что аура загадочности мне уже не светит: все знали меня как девочку, которая с криками бегала по коридорам в три утра босиком, проснувшись от кошмара, казавшегося слишком реальным. Но это мама со мной не обсуждала, хоть я и пыталась начать разговор.

— Существует множество видов молчания, дорогая, — произнесла она. — Есть молчание таинственное, а есть… ну, странное. Как уж там тебя называет Моргауза?

Я любила свою мать, потому что она называла меня Маленькой Лилией.

— Безумная Элейн, — прошептала я и сжала кулаки под скатертью, сосредоточившись на том, как впиваются ногти в кожу.

Было больно, но не так больно, как от материнских слов.

Она усмехнулась.

— Дорогая, не стоит так реагировать. Она ведь просто шутит.

Полагаю, знать прозвище, которым тебя называли за спиной, и в самом деле забавно. Но ведь мне это говорили в лицо.

Я любила свою мать, потому что она не верила в существование злых людей — даже таких, как Моргауза. Хоть я и пыталась доказать обратное. Мама игнорировала и синяки от ее щипков, и мои слезы из-за жестоких слов, и каждое ужасное прозвище, которым Моргауза меня награждала… Потому что «так и ведут себя девочки в нашем возрасте».

Я любила свою мать, потому что больше у меня никого не было — и потому что я верила, будто только она во всем мире могла любить меня в ответ.

Но моя мать не встретит меня в Камелоте, когда я туда вернусь. Хотя ее призрак… ее призрак навсегда останется со мной.