Очарованная призраками

Лора Себастьян, 2021

Все знают эту легенду. Об Артуре, которому суждено стать королем. О прекрасной Гвиневре, которая предаст его на пару с Ланселотом. О жестокой волшебнице Моргане, что станет их общим врагом. Знает об этом и Элейн – волшебница из Шалота, которая обречена видеть будущее. На мистическом острове Авалон Элейн наконец обретает свободу и узнает о древних пророчествах. О бесчисленных вероятностях будущего, почти каждая из которых трагична. Когда будущее настигает их, Элейн, Гвиневра, Ланселот и Моргана отправляются вместе с Артуром в Камелот, где магия под запретом, повсюду враги, а законы общества сковывают их по рукам и ногам. Но самая большая опасность скрывается среди друзей. Видения сбываются, неизбежная судьба подбирается все ближе, и Элейн решает, как далеко готова зайти, чтобы изменить ее. И чем готова пожертвовать.

9

На следующее утро после того, как меня впервые посетило видение со скалой, я практически запихивала в себя еду: картины будущего все еще были свежи в памяти и мне казалось, что удержать в желудке я ничего не смогу.

— Элейн, — проговорила моя мать, ее голос прорвался сквозь туман моего разума — она вроде бы лениво помешивала свой чай, но ее цепкий взгляд не отрывался от меня. — Слышала, к тебе вчера приходили.

Я не удивилась, что она слышала о Моргане. В конце концов, у нее повсюду были глаза.

— Да, мама, — ответила я, с осторожность подбирая слова. — Мы с леди Морганой выпили чай в гостиной. Отлично провели время.

Она впитала эту информацию со спокойным выражением лица и выдавила в чашку лимон.

— От Морганы Тинтагель у тебя только проблемы будут. Все так говорят. — Голос матери звучал резко. — Лучше тебе держаться от нее подальше — мы ведь не хотим, чтобы люди подумали, будто вы с ней похожи?

— Нет, мама, — прошептала я.

Как еще я могла ответить? Конечно, я хотела, чтобы люди думали, будто мы с Морганой похожи. Пусть уж лучше меня боятся, а не обзывают. Но матери говорить об этом не стоило. Она бы предпочла, чтобы на меня и вовсе не обращали внимания.

— Слышала, она всегда была вспыльчивой, даже в детстве, — продолжала она. — Не хочу, чтобы она забивала твою голову своими мыслями.

— Ничего такого она мне и не говорит, — ответила я, хотя тут же поняла, что технически это не так.

Она в самом деле много наговорила за время своего краткого визита, но… сейчас это были мои мысли, а не мысли Морганы. Она просто слегка смахнула с них пыль. Обнажила их.

— Элейн, — произнесла моя мать и опустила чашку на блюдце так, что звон эхом прокатился по нашей просторной комнате, а потом пригвоздила меня взглядом. — Ты не забыла вчера принять свое лекарство?

Я подобрала ответ так, чтобы в нем не было лжи. Почти.

— Не забыла.

Но по взгляду матери я поняла: она видит меня насквозь.

— В самом деле, Элейн? Иногда я думаю, что ты делаешь мне это назло. Я всегда хотела для тебя самого лучшего, а ты пытаешься выбросить свое счастье собственными руками. Мое бедное сердце не выдерживает. — Она театрально прижала к груди свои бледные дрожащие руки, словно готова была выдрать его в доказательство.

— Может… — начала я, а потом потеряла храбрость и прикусила губу… но через мгновение продолжила: — Может, мое счастье выглядит совсем не так, как твое.

Мама молчала и просто смотрела на меня своими бледно-голубыми глазами — так, словно увидела незнакомца. Уголки ее рта поползли вниз, а потом она поджала губы и осуждающе выдохнула.

— Ты — ребенок, Элейн. — Каждое слово резало, как стекло. — Ты еще не познала жизни, что ты можешь знать о счастье? Неужели Моргана нашептывает тебе ложь?

«Нет, — подумала я. — Много всего, но только не ложь».

Тем вечером мама проскользнула в мою комнату перед сном. Я даже не слышала ее шагов, просто сидела перед зеркалом и пыталась расчесать непослушные белые локоны, а потом увидела ее в отражении. Она походила на привидение.

Я подпрыгнула от неожиданности, и щетка застряла в особенно болезненном узелке.

— Ой! — Я аккуратно вытащила ее. — Ты меня напугала.

Мама потянулась к щетке, и я отдала ее, не в силах посмотреть в глаза. Если бы я подняла взгляд, мама узнала бы все мои тайны.

— Я беспокоюсь за тебя, Элейн, — произнесла она через мгновение, и по шее побежали мурашки. — Ты странно себя ведешь.

Только сейчас, глядя в отражение, я вдруг поняла, какой старой была моя мать. Сколько всего она повидала? И что являлось ей в видениях? Может, Моргана говорила правду, и моя мать в самом деле не знала об окружающем мире всего… но она наверняка знала куда больше, чем многие из нас.

— Я — все еще я, — заверила ее я. — Просто… я задаюсь вопросами о вещах, о которых прежде не думала.

Мать прищурилась.

— О которых и не стоит думать, — произнесла она, резко и болезненно провела по моим волосам и отложила щетку в сторону. — Тебе пора спать.

Я поднялась из-за туалетного столика и повернулась к кровати — я не могла выдавить из себя улыбку, и что-то похожее на страх забралось мне под кожу. Но это ведь нелепо. С чего бы мне бояться собственную мать?

— Доброй ночи, — прошептала я, стараясь не думать о страхе.

Но она продолжала нависать надо мной и не спешила уходить.

— Не забудь принять свое лекарство. — Мать не спускала с меня глаз. Словно предупреждая.

Я напряглась всем телом — то странное чувство усилилось.

«Беги», — прошептало что-то в моей голове.

— Не забуду, — ответила я, пытаясь унять дрожь.

Мама не двигалась. И я вдруг поняла, что она не тронется с места, пока не увидит все собственными глазами.

Я подошла к полке, стащила с нее бутылочку и откупорила ее, чувствуя на себе мамин взгляд. Я посмотрела ей в глаза и приложила бутылочку к губам. В окружающей нас тишине плеск жидкости прозвучал, словно гром. Я не разомкнула губ и не выпила ни капли.

— Элейн! — Мама одарила меня строгим взглядом, а потом подошла ко мне, взяла в руки зелье и закрыла мне все пути к отступлению. — Пей.

Я закачала головой, попыталась вырваться, но она держала крепко, прижимая горлышко бутылки к моим губам. Мама зажала мне нос, чтобы я не могла вздохнуть, пока не сделаю глоток. Глаза ее казались темными бездушными колодцами. Она вдруг перестала походить на мою мать и превратилась в незнакомку. Голос ее был далеким и грубым, совсем не похожим на тот, который пел мне колыбельные.

Ее слова выжгло в моей памяти — тогда они показались мне странными. В них не было никакого смысла. Иногда я просыпаюсь после ночей, проведенных без сна, и снова слышу их в своей голове. В такие дни они не оставляют до самого вечера.

— Бойся, бойся прекрасных трех дев. На пальцах их кровь. Не верь…

Она резко повернула голову, словно кто-то невидимый ударил ее по лицу.

— Не помогай…

Голова ее мотнулась в другую сторону. Она сжала челюсть, словно сражалась с рвущимися наружу словами, но они оказались сильнее.

— Сожжет она мир.

В словах матери не было смысла, и глаза ее подернулись дымкой… словно она находилась в полусне.

«Вот оно, — подумала я тогда сквозь туман паники. — Вот что я видела во снах».

Утопление, но совсем не такое, как я ожидала. Мне не оставили выбора, я должна была открыть рот. И зелье ворвалось внутрь, но мать не отпустила мой нос.

— Глотай, — произнесла она своим голосом.

Выбора все еще не было. Я сделала глоток, и густая, горькая жидкость скользнула по моему горлу.

Мама тут же смягчилась и разжала пальцы. Провела ими по моей щеке и поправила мои волосы.

— Хорошая девочка. — Она прижалась тонкими губами к моему лбу. — А теперь поспи.

Она чмокнула меня в макушку и оставила наконец меня одну.

Как только дверь за ней закрылась, я подбежала к умывальному корыту и согнулась над ним, пытаясь избавиться от зелья. Я и представить не могла, что когда-нибудь добровольно захочу заболеть, но в тот вечер я все бы за это отдала. Я только начала обретать контроль над собственной жизнью и не собиралась так просто сдаваться. Я несколько раз стукнула себя по животу, надеясь, что это сработает, но почувствовала только боль. Я не сдавалась, но через пару минут меня подвели ноги, и я свалилась на пол и дала волю слезам.

На следующее утро я остро ощутила отсутствие видения. Конечно, прежде я принимала это зелье бесчисленное количество раз и, просыпаясь, понимала, что не видела снов. Иногда мне все еще виделось, как я тону, но я была почти спокойной.

В то утро я ясно почувствовала нехватку видений. Это походило на дырку на месте выпавшего зуба: я не могла не проводить по ней языком. Не могла не думать о том, что увидела бы.

И что-то в той пустоте было. Я знала точно. Я чувствовала его отсутствие. Сна, который я не видела, но забыла. И чем сильнее я пыталась его вспомнить, тем дальше он от меня ускользал. Я пролежала в постели около часа, но увидела только незнакомые зелено-золотые глаза, которые смотрели в мои.

Позже я поняла, что это были глаза Ланселота. Когда я впервые увидела его на Авалоне, картинка сложилась.

Иногда я гадаю, что мне приснилось. И снилось ли еще раз? Дева, Мать и Старуха свидетели, у меня было множество видений с Ланселотом. Или то самое видение затерялось во времени? В дни, когда я не нахожу в себе сил на доброту, я убеждаю себя, что оно могло все изменить. Если б только я была умнее, если б у меня хватило сил и решительности победить свою мать.

Я больше никогда ее не видела.

Когда я наконец смогла подняться с постели, я собрала немного вещей — платья и туфли, которые никогда не надену на Авалоне, — и выскользнула из башни, не оглядываясь. Я оставила записку с восемью словами внутри.

« Я люблю тебя, но я больше так не могу. Прости».

Потом я отыскала Моргану, и мы сразу же отправились на Авалон, наплевав на банкет. Мне даже не пришлось ее уговаривать: в конце концов, она получила то, за чем возвращалась в Камелот на самом деле. Меня.

В ночь перед тем, как нам предстояло покинуть Авалон, мне снится мать.

Я сразу же понимаю: это обычный сон. Но не из-за моих особых талантов, а потому, что она сидит у ревущей реки, подставив лицо солнцу, и ее серебряные волосы волнами рассыпаются по плечам. Потому, что она улыбается, и ее щеки краснеют, и она выглядит счастливой и болтает ногами в чистой воде, чуть приподняв платье.

Мы с ней в лесу неподалеку от Шалота: в детстве мы часто устраивали там пикники. До того, как солнце стало слишком опасным для моей матери. До того, как пение птиц стало слишком громким. До того, как все стало для нее слишком — каждая капля жизни, — и она перестала выходить из комнаты, даже когда я просила ее поиграть со мной.

— Пойдем, Маленькая Лилия. — Она берет мои руки в свои и усаживает меня рядом.

Руки у нее теплее, чем я помнила. Я тоже приподнимаю свое платье и опускаю ноги в ледяную реку.

— Реки такие забавные, не правда ли? Всегда бегут, но остаются на месте. Полагаю, теперь ты понимаешь это куда лучше.

Ее голос — тоже почти призрак, знакомый и незнакомый одновременно. От его звука у меня перехватывает дыхание. Я никогда не слышала ее такой: будто в любую секунду она готова была рассмеяться.

Это обычный сон, но я не против. Поэтому откидываю голову назад и наслаждаюсь солнцем и теплом сидящего рядом человека, такого реального и надежного. На мгновение я даже забываю о том, что мне стоило бы бояться воды.

Но потом солнце скрывается за облаком, и мир становится серым.

— Грядут перемены, — обращаюсь я к матери, и течение реки усиливается, в ее кристальной чистоте появляются белые барашки.

— Перемены уже здесь, — отвечает она тем тоном, который слишком хорошо мне знаком: в нем полно предзнаменований и предупреждений.

Он осуждающий, полный ужаса и горечи. Голос матери, которую я помню. Голос, от которого по коже пробегают мурашки. Я снова чувствую себя ребенком, разочаровавшим мать навсегда.

Она поднимается на ноги и помогает встать и мне. Я вдруг с удивлением понимаю, что теперь выше нее. Когда это случилось? Я ведь еще ребенок, который держится за ее юбки.

Мама проводит рукой по моей щеке — пальцы ее холодны.

— Интересно, что останется от тебя, — задумчиво протягивает она. — Когда все те, кого ты любишь, отломят от тебя по кусочку?

Я отшатываюсь от нее, но она этого словно не замечает. Она снова смотрит на реку, которая бушует, будто море в бурю: вода в ней темная, как ночное небо, и пены становится еще больше.

Она берет меня за руку, и на этот раз она ледяная. Плоть ее начинает исчезать — сначала остается только кожа и кости, а потом лишь кости.

— Все происходит здесь и сейчас, Лилия, — говорит она. — Ты должна выбрать свой путь.

Она хрипит то же пророчество, которое уже сообщила мне тогда, много ночей назад, но теперь я слышу его до конца. И теперь я понимаю каждое ужасное слово.

Бойся, бойся прекрасных трех дев.

На пальцах их кровь, а в воздухе — гнев.

Не помогай той, кого все обвинят:

Сожжет она мир, пеплом будет объят.

Не верь той, с короной златой на челе:

Не протянет руки, заберет все себе.

И моя Дева Лилия заплачет, как тьма:

Она сломит обеих и погибнет сама.

А потом моя мама рассыпается в прах, и прошлое становится будущим, в котором я тону. Вода польется в горло и легкие, и какая-то часть меня захочет побороться за жизнь, но другая не станет этого делать. Я подниму взгляд на луну, которую будет видно сквозь поверхность озера, — она будет моим маяком, но я не отвечу на ее зов.