Птица с перебитыми крыльями

Левон Адян

«Птица с перебитыми крыльями» – роман о всепоглощающей любви красивой девушки и молодого парня, которые случайно встретились на одной из тропинок необъятного мира, не подозревая, какая участь ждёт их впереди.

Глава седьмая

Отец давно пришёл с работы, но, дожидаясь меня, за стол не садился. Обнял, похлопал по спине и, довольный, ходил по комнате, пока я переодевался.

— Мы ждали тебя на прошлой неделе, — отец укоризненно, но без обиды посмотрел на меня и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Знаешь ведь, больше месяца мы разлуки с тобой не выдерживаем.

Мама со смехом заглянула из кухни в комнату:

— Бог весть в кого он уродился. Твой брат Володя, муженёк, клал перед собой двухкилограммовую курицу, а дети следили за ним с открытыми ртами, пока тот уплетал её за обе щёки. И, пока сам не наестся, не даст им ни кусочка. А этот — будто другая мать его на свет явила. Только дети на уме. У нас, Лео, все деньги на телефон уходят. Неделя звонками начинается — Чаренцаван, Ставрополь, Баку — и звонками кончается.

— Молчи, женщина, делом своим займись, — сказал отец и подмигнул мне. — Смотри, какой я коньяк купил: «Հոբելյանական», то есть «Юбилейный». — Он достал из буфета и поставил на стол бутылку с золотыми армянскими буквами на этикетке. — Сын мой приехал. Вдвоём и выпьем.

— Можно подумать, целый год не виделись, — послышался с кухни голос мамы. — Отсюда до Баку каких-то двадцать пять километров.

— Длинные волосы, короткий ум — о ком это сказано? — усмехнулся отец. — Для меня месяц всё равно что год. Сердце у меня слабое, не выдерживаю. Точка.

— Точка, — со смешком передразнила его мама, входя в комнату, и принялась накрывать на стол. — Ты почему на прошлой неделе не приехал?

— Гость у меня был из Еревана.

— Кто такой? — поинтересовался отец.

Не мог же я рассказывать ему об Армене.

— Писатель Леонид Гурунц.

— Гурунц? — удивился отец.

— Да, — подтвердил я. — Наказал мне жениться к следующему своему приезду.

— Хорошего человека сразу видно, — обрадовался отец. — Вот что значит доброе сердце. Человек таким и должен быть. Знаешь, скольким он сделал добро. Стало быть, ты видел Гурунца.

— К нам иногда приезжает писатель Сурен Айвазян. А недавно был и знаменитый Серо Ханзадян. На нашем наречии говорит.

Отец с гордостью посмотрел на мать.

— Видишь, с какими людьми знаком твой сын? — Он наполнил рюмки. — Выпей и ты с нами.

— Да ты сдурел, — осерчала мать. — Этого только мне не хватало.

— Ну и не пей, — бросил отец. — Плохо ли, нам больше достанется. — Он засмеялся, занял место во главе стола и поднял рюмку. — Выпьем за родителя, чей отпрыск носит доброе имя, и за отпрыска, который не роняет чести родителя. — Отец удовлетворённо посмотрел на меня, чокнулся со мной, но не выпил. — Есть у меня знакомый, человек приличный, трудолюбивый. Так вот он со слезами на глазах сказал своему сыну, беспутному пьянице, которому от роду тридцать лет: лучше б я умер в тот день, когда ты родился. Мудрец Соломон изрёк: достойный сын — счастье для отца, а недостойный — несчастье для матери. Вот оно как, дорогой ты мой. Боль, причинённая твоим чадом, неисцелима, трудно её вынести. Отцу мнилось, будто он в лишениях растит сына, а на деле сидел у реки да сеял муку. Думаешь, горькие его слова подействовали на сына? Ничуть не бывало. Такое тоже случается. Бывает, один стоит тысячу, тысяча других и ломаного гроша не стоят. Со дня творения так повелось, так и впредь будет, умный от века страдал в руках неразумного. — Он залпом выпил коньяк. Выпил и поморщился. — Фу, клопами пахнет, — сказал и встав, достал из буфета бутылку водки. — И как только люди пьют эту отраву? — покачал головой отец. — Ты пей коньяк, а я буду водку. Много-то я не пью, две-три рюмки. Стало быть, ты видел Гурунца, — вернулся он к прежней теме. — В Карабахе его именем клянутся. Скольких невинных спас он от тюрьмы, ты это знаешь? А тутовые сады? Напечатал несколько статей в «Известиях» и не допустил, чтоб правительство пустило их под топор, как позднее пустило под топор виноградники. Что за жизнь без шелковичного листа? Остановился бы Карабахский шёлковый комбинат и его филиалы в сёлах. Сотни людей лишились бы работы. А тутовая ягода, свежая и сушёная, а дошаб, а животворная тутовка? Я вот думаю, это каким же бездушным надо быть, чтобы сесть и решить уничтожить эти тысячелетние сады, по сути дела — оставить обитателей этих краёв без средств к существованию. Собственно, у нас всякое решение неизменно било по простому человеку. Что на благо ему, то остаётся на бумаге, а что во вред — оно тут как тут.

— Полно тебе языком молоть, дай ребёнку поесть.

— А я что, мешаю? Пусть ест на здоровье. Мы беседуем. Стол накрывают не для того, чтобы ни о чём, помимо еды, не думать, — растолковал отец. — Застолье — и для беседы. Что-то скажешь и что-то услышишь, чему-то научишь, а чему-то научишься. Едят все на свете — и лошадь, и корова, тем человек и отличается от скотины, что дан ему разум. И мысль, и речь, и умение слушать. И ещё он памятью наделён. А без этого он та же скотина. Бога ради, не мешай, не то как встану… — наигранно пригрозил отец.

— Услышал бы кто сторонний, решил бы — зверь-мужик, — засмеялась мама, с любовью глядя на отца. — А ведь сроду пальцем меня не тронул и слова худого не сказал.

— С чего бы мне буянить и браниться, — миролюбиво подтвердил отец, с улыбкой глядя на мать. — Ты же моя любимая понятливая жена и верный мой друг в любую пору, счастливую или тяжкую.

Польщённая мама с глубоким восхищением и нежностью посмотрела на отца, после перевела взгляд на меня и смущённо улыбнулась.

— Из признанных армянских писателей я видела только Сильву Капутикян — лет около тридцати назад, у нас в школе. Молодая, красивая. А как она говорила, как читала стихи! У нас прямо мурашки по спине побежали. Она стала первым армянским писателем после Исаакяна, приехавшим в Карабах. Исаакяна в сорок восьмом отвратительно приняли. Секретарь обкома Тигран Григорян, ишак ишаком, спросил: «У вас есть разрешение на посещение Карабаха?» Армянин, секретарь армянского обкома задаёт подобный вопрос великому армянскому поэту…

Конец ознакомительного фрагмента.