Птица с перебитыми крыльями

Левон Адян

«Птица с перебитыми крыльями» – роман о всепоглощающей любви красивой девушки и молодого парня, которые случайно встретились на одной из тропинок необъятного мира, не подозревая, какая участь ждёт их впереди.

Глава шестая

Спустился в бухгалтерию, условился с Сеидрзаевой. Место счетовода по-прежнему оставалось вакантным, она пообещала непременно нам посодействовать. Едва вернулся, ко мне зашла Лоранна — благоухает дорогими духами, губы ярко накрашены, а в руках бумаги.

— Лео, главный поручил нам вместе посмотреть этот материал.

— Что за материал?

— Передача про гастроли ереванского театра юного зрителя в Баку. Я его уже подготовила.

— Садись, почитаем. Я сел на своё место, Лоранна устроилась напротив, небрежно закинув ногу на ногу.

— Какие у тебя красивые руки, Лео, — заметила она.

Взглянул на неё, я улыбнулся:

— Если материал никуда не годится, всё равно забракую.

Лоранна рассмеялась:

— И пальцы у тебя тоже красивые. Как ни взгляну на них, изящные и длинные, восхищаюсь и завидую.

— Только и всего? Других достоинств у меня нет?

— Достоинств у тебя много. — Лоранна посмотрела на меня своим мягким сердечным взглядом. — Высокий, мужественный, чуткий, деликатный, красивый. А ещё искренний, отзывчивый, не скупой. Перечислять дальше? Временами, Лео, я думаю, как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Доброе слово, фраза или даже взгляд либо, скажем, улыбка, и сразу кажется, что весь мир — твой… Упустила в перечне твоих достоинств очаровательную, необычайно красивую улыбку, когда ты искоса поглядываешь из-под бровей и снисходительно и благосклонно улыбаешься.

— Осыпай десятками комплиментов женщину, она небрежно тебя поблагодарит, и всё, тогда как для мужчины пустячного комплимента достаточно, чтобы запомнить его на всю жизнь.

— Если ты когда-нибудь меня забудешь, то хотя бы вспомнишь мои комплименты, — рассмеялась Лоранна. — Знаешь, что рассказывала про тебя Арина? Когда, говорит, я впервые увидела Лео, почувствовала в груди обжигающий удар, и мне на миг показалось — моё сердце остановилось.

— Ладно, дай сюда текст. Кто читает, я или ты?

— Ты. Хочу всё время слышать твой притягательный голос… Одно тебе скажу, Лео, только не смейся. Почему так происходит, сама не пойму — десять влюблённых мужчин у твоих ног, а ты их даже не замечаешь, они тебе не нужны, тебе необходим одиннадцатый, тот, который и не смотрит в твою сторону. Удивительно, правда? Можно закурить?

— Кури. Только выключи кондиционер.

Лоранна вытянулась во весь рост, обнажив белые ляжки, выключила кондиционер и, став у окна, закурила.

— Когда начинаются гастроли?

— Собственно говоря, это не вполне гастроли, — пояснила Лоранна. — Они покажут лишь один спектакль — «Наш уголок большого мира» Гранта Матевосяна. Но я рассказываю о театре вообще, о пройденном им пути, репертуаре и, в частности, об этой постановке. Я воспринимаю театр как одну из форм общественного сознания, как искусство перевоплощения, искусство звучащей со сцены устной речи. Вчера утром я встретилась в гостинице с главным режиссёром. У них есть уже готовая лента, мы прокрутим её и проведём интервью с режиссёром и ведущими актёрами, занятыми в спектакле. Передача пойдёт в прямом эфире, главный хочет, чтоб интервью провёл ты.

Текст был написан неплохо, я сделал два-три мелких замечания, с которыми Лоранна согласилась.

— Владимир Гургенович, мы с Лоранной просмотрели материал про ереванский ТЮЗ, написано неплохо, и, по-моему, Лоранна сама должна провести передачу.

Лоранна растроганно взглянула на меня и улыбнулась.

— Если считаешь, что так целесообразней, — отозвался главный, — то я не против. А ты, Лео-джан, если свободен, зайди ко мне на минутку, надо переговорить.

Мы с Лоранной поднялись одновременно. У дверей, почти прильнув ко мне и обдав своим ароматом, она в смущённом недоумении посмотрела на меня и нежно произнесла:

— Лео, почему ты такой хороший?

На её внезапно зардевшемся лице проступило нечто далёкое и загадочное. Она тяжело дышала, в зеленовато-голубых зрачках и на полуоткрытых, упрямых, чётко очерченных губах появилась обворожительная улыбка, она смотрела искоса, прищурив глаза…

Главный завёл речь о Тельмане Карабахлы-Чахальяне, верней его вчерашней детской телепередаче.

— Ты видел её? — спросил главный. Я не смотрел передачу. Он покачал головой, расхаживая по просторному кабинету взад-вперёд.

— В комитете есть замечательные ленты. Сидят вдвоём без дела, ленятся даже зайти в фильмотеку, познакомиться с тем, что там есть, и выбрать подходящий ролик. Пичкают детей скучнейшим текстом, иллюстрируя его фотографиями. Разве так можно? Их передачи наводят тоску не только на детей вообще, но и на младенцев до ясельного возраста, — не унимался главный. — Безобразие, сущее безобразие!

— Владимир Гургенович, я и сам многократно говорил с вами на эту тему, но, что называется, безуспешно, на коллегии тоже не раз поднимался вопрос о его лени, несостоятельности, нежелании работать. Коль скоро вправду невозможно перевести его в другую редакцию, коль скоро мы почему-то обязаны держать его у себя и обеспечивать гонорарами, то я предлагаю больше не давать в телеэфир ни одной передачи, где он выступает автором. Пусть пишет что угодно — сказку, рассказ, передавать это только по радио. Другого выхода не вижу, хотя и радиослушателей тоже жалко.

— Согласен. На ближайшей коллегии примем решение. Была б возможность, избавились бы от обоих.

Сильва появилась сразу после перерыва.

— А вот и Сильва, — представила её Арина.

Невысокая, скуластая, в платье с глубоким вырезом на пышной груди, с чёрной мушкой величиной с булавочную головку над уголком сексуального рта, с густо намазанными вишнёвой помадой губами, обведёнными тушью глазами, яркими тенями на веках, длинными тщательно загнутыми ресницами. По всему было видно, что она приложила немало усилий, чтобы произвести впечатление.

— Вы принесли документы?

— Да. — Инстинктивно стараясь вызвать к себе симпатию, она пристально взглянув на меня, улыбнувшись, медленно и торжественно извлекла из сумочки паспорт, трудовую книжку, диплом и положила передо мной на стол.

— Пойдёмте, — взяв документы, сказал я.

— Мне здесь подождать? — отчего-то смутившись и даже подавленным тоном спросила Арина и сама себе ответила: — Нет, лучше я пойду к себе, нужно кое-что напечатать. Сильва, зайдёшь ко мне.

Мы прошли по длинному людному коридору, спустились по лестнице на четвёртый этаж, свернули там налево, миновали ярко освещённый широкий коридор с нескончаемой чередой дверей по обе стороны, в конце снова повернули налево и, следя за табличками на закрытых дверях, остановились перед дверью, на которой чёрными буквами значилось «Бухгалтерия». Я открыл дверь, пропуская Сильву вперёд. В проёме виднелись все три комнаты, занятые бухгалтерией. В кабинете Сеидрзаевой, где на столе были разбросаны кипы различных бумаг, толстые папки и стоял компьютер с прыгающими разноцветными полосами на мониторе, никого не было.

— Она сейчас придёт, — сказала с солнечной улыбкой на эротичной мордашке Альвина Осипова из соседней комнаты, вытянув шею и продолжая жевать жвачку; глазами она озорно спрашивала: кто это? В ожидании главного бухгалтера мы снова вышли в шумный коридор.

Из репетиционных залов доносились обрывки песен и музыки. Где-то за толстыми стенами глухо и ласково звенел детский хор: «Джу-джу-джуджальярим, мяним гашанг джуджальярим, джу-джу-джуджальярим…» Потом послышались сладкозвучные переливы Баба Мирзоева: «Ах ты, Телло, Телло-джан, Телло»…

— Привет, старик! — Это был Сиявуш из русской редакции телепередач. Я обернулся на голос.

— Здорово, Сиявуш! — весело приветствовал я его. — Ты где пропадаешь? Уже две недели тебя не видно.

— Перевёлся в Союз писателей, — ответил он, бросил мимолётный взгляд на Сильву и кивком с ней поздоровался.

— Почему? — огорчился я. — Здесь чем было плохо?

— Там я свободнее. Работа начинается в десять часов и кончается в четыре. Всего, включая перерыв, шесть часов. И ещё день в неделю — творческий. Условий, чтобы писать, куда больше. Да и работа лёгкая — советник председателя союза. Послушай, старик, — поправив указательным пальцем очки, сказал Сиявуш. — Мне тут рублей четыреста предстоит получить за сценарий. Два раза приходил, а денег нет. Замолви за меня словечко Саиде, она тебе благоволит и не откажет.

— Замолвлю.

— Сотню пропьём, триста домой отнесу. Ты же знаешь, Сиявуш своему слову хозяин. — Он иной раз говорил о себе в третьем лице.

— Договорились. Я как раз её жду. Вечерком позвони.

— Э-э, какой из тебя домосед, — многозначительно сказал Сиявуш и рассмеялся — дескать, вижу, чем ты занят.

— Кто это? — спросила Сильва после его ухода.

— Сиявуш Мамедзаде. Поэт, окончил Литературный институт в Москве. Замечательный парень. Другого такого нет.

— Лицо приятное и знакомое.

— Видели его по телевизору. Он ведёт литературные передачи.

— Наверное… Арина много о вас рассказывала, — неожиданно произнесла Сильва и, подняв глаза, вновь пытливо поглядела на меня.

Пауза.

— Знаете, она часами готова о вас говорить.

Снова пауза.

— Я начинаю её понимать, — заговорила она вновь и без перехода спросила: — А я здесь голову не потеряю?

— В каком смысле? — не понял я.

Сильва прыснула, прищурилась, покусывая толстогубый кумачовый рот.

— В том смысле, что красивая женщина может потерять голову в обществе красивых мужчин.

— Напрасно беспокоитесь, — хмыкнул я. — В бухгалтерии одни женщины.

— Это хорошо, — легко вздохнула Сильва. — А то, знаете, муж у меня страшный ревнивец.

Она довольно простодушно разыгрывала роль привыкшей к обожанию женщины. Я понимал это, но смолчал, ибо ко мне это не имело никакого касательства.

— Знаете что, — едва разлепляя губы и смиренно глядя снизу вверх, продолжала Сильва, — если сотня людей отзывается о тебе хорошо и лишь один плохо, то окружающие как раз этому одному и поверят. И обрадуются. Так что уж, интересным мужчинам и красивым женщинам пересудов не избежать.

Дверь отдела кадров открылась, оттуда выплыла Сеидрзаева.

— Саида, мы вас ждём, — окликнул я. Во рту у неё тоже была жвачка; сомкнув губы, она на ходу лениво двигала челюстями.

— Вот об этой девушке речь? — по-армянски спросила Сеидрзаева, поравнявшись с нами. Её мать была армянкой, и она свободно владела армянским языком.

— Да, она самая. С позволения сказать, гражданка Дарбинян. Вот её документы.

— Пошли, — скомандовала Саида, окинув Сильву оценивающим взглядом. Потом перевела взгляд на меня и двусмысленно улыбнулась. Синевато-серые джинсы сидели на ней до того плотно, что швы на бёдрах местами чуть не лопались. В кабинете Саида пробежала глазами документы Сильвы.

— Бухгалтерского стажа у вас нет, — перелистав трудовую книжку, заключила она деловито. — Примем вас пока счетоводом, вы подучитесь, и через несколько месяцев переведём помощником бухгалтера. Я переговорю в отделе кадров. Думаю, председатель комитета не будет возражать. О результатах я сообщу Лео. Надо будет написать заявление, заполнить анкету. Всё это, конечно, потом. А пока так. Чем ещё могу быть вам полезна? — Вопрос относился ко мне, Саида улыбалась.

— Не мне, а Сиявушу Мамедзаде. Ему никак не удаётся получить у вас деньги. Если можно, окажите, пожалуйста, такую любезность.

— Передайте, пусть приходит, — она широко улыбнулась. — А соберётесь отметить, не забудьте за меня выпить.

— Спасибо! Не забудем.

В конце дня Арина зашла ко мне. Она была не в настроении.

— Что случилась, Арина? — забеспокоился я.

— Случилось… ничего не случилось. Просто не стоило мне приводить её сюда.

— Кого? — удивился я, разумеется, понимая, о ком идёт речь.

— Сильву.

— Почему?

— Почему… потому что она смотрит на тебя как шлюха, — со злостью выпалила Арина.

Не в силах сдержаться, я громко рассмеялся. Позже по пути домой и даже в автобусе на Сумгаит опять и опять смеялся, вспоминая злость Арины, её яростную вспышку, внезапную, словно взрыв, и чувствуя к ней родственные чувства и неподдельную нежность.