Мэтт, которого нет

Ксения Скворцова

Мэтту – шестнадцать. Он живёт у тёти в захолустном посёлке Горький, рядом с железнодорожной станцией. И у него один-единственный живой друг, да уж, так бывает. Но не подумайте, что он совсем одинок: ведь друзей среди тех, кого уже нет на этом свете, у него… Да и, по правде, никакого «Мэтта» тоже не существует.

Глава 4. Одна мамина страшная сказка

«Мы с сестрой — близнецы. Елена и я. И у нас нет дома, родителей и смысла существования. Нам навеки четырнадцать, светлые волосы «под мальчика» никогда не отрастут, и мы прокляты быть вместе остаток времени, отведенный мирозданию. У нас нет другой компании, как одна другой, мы смертельно устали друг от друга, но во второй раз мы не можем умереть.

Я не помню, что с нами случилось. Елена помнит, но не говорит. Думаю, это она виновата, потому что каждый раз, когда я завожу разговор на эту тему, она кусает губу, царапает себе лицо и вопит. С ней тяжело общаться, она ненормальная. Она всегда была такой. Жаль, что даже одежда у нас одинаковая — белые длинные сорочки с синими динозавриками и пушистые тапочки-кролики. Елене она не под стать. Ей нужно что-то в стиле Фредди Крюгера. Да, пожалуй, только рук-ножей ей и не хватает. Вот только нельзя меняться призракам. Ничего уже призракам нельзя.

Елена всюду за мной ходит, и, клянусь своей душой, я бы уболтала как-нибудь ветер унести меня на край света, подальше от нее, но я остаюсь в нашем родном городе. Тут, в общем-то, спокойно, и люди хорошие. Мне нравится наблюдать за ними, за тем, как растет их счастье. И помогать.

А еще я люблю подбирать письма, записки, рисунки, странички из тетрадей по русской литературе, а иногда — математике. Я люблю их рассматривать и сочинять автору этой вещи судьбу. И Елена любит. Это единственное, что нас объединяет и помогает мне забыть о наших недомолвках.

Но сестра меня пугает и тут.

— Они все умрут, и девочка останется одна, — хлопает серыми равнодушными глазами Елена и тыкает пальцем на обычный добрый детский рисунок «Мама, папа, я». Хочется хлопнуть ей по пухлой щеке, но правила есть правила. Что придумано — не вычеркнешь.

— Но у девочки появятся друзья, которые поддержат ее, — чувствую, как мой голос скрипит, словно металл по стеклу.

— Но очень скоро и они предадут ее, и она разочаруется в дружбе, — спокойно продолжает Елена, как будто о фантиках говорит, а не о людях. — Станет совсем одинока. Но так ей и надо.

Я бью ее по руке, прячу рисунок за спину.

— Да почему ты такая?! — воплю так, что, услышь мой голос живые, настоящие люди, они оглохли бы. Но Елене все ни по чем. Елена жалобно хлопает глазками и тянет ко мне ладонь:

— Не отворачивайся от меня, сестричка, — хныкает, до тошноты противно: — Ты у меня одна, — улыбается, — давай дальше смотреть послания, а?

Мое проклятие.

Моя сестра-близнец.

Я, конечно, как всегда, опять сажусь с ней рядом. Опять ставлю на коленки бывшую коробку из-под печенья, а из нее достаю «никчемности». То, что люди сочли не нужным сохранить: от счетов на оплату и чеков до валентинок, длинных писем и фотографий. Мы с Еленой собирали эту коллекцию столько, сколько я помню про нынешнее свое состояние. Ей пришла в голову эта идея. Мне даже показалось, что она ищет что-то определенное. Она сразу отсеивала все, кроме писем, но и узнав их содержание, скоро оставила это дело. Мне кажется, ей нужен был личный дневник или что-то типа того. Или адекватность в подарочной упаковке, повязанной бантиком. Вот счастья бы было. Но, видимо, Елена не нашла то, что искала.

А я нашла.

Мой смысл тут быть.

Заочными свидетелями скольких драм мы стали… Любовного расставания милого юноши, который писал историю их с ним половинки и выбросил в мусорный бак, приправив огнем (но мы успели, мы спасли). Развода родителей одного малыша, который рисовал об этом комикс (так себе каракули, но я пустила слезу). Поиска себя. Поиска пропавшего отца. Поиска счастья. Мы находили еще сборник анекдотов, цитаты из «Мальчика с кладбища» Нила Геймана с пометками. Потом я украла эту книгу, где, как, не помню, главное, что она очень мне понравилась и я почувствовала себя не такой уж несчастной. Правда, потом Елена эту книгу разорвала в клочья, сказав, что у меня больше не может быть друга, кроме нее. И это касается даже книги…

Я пыталась писать сама. Ничего не вышло — ручка не слушала мою призрачную руку. Видимо, вместе с жизнью я утратила способность создавать, да и вообще влиять на мир.

Как же я так хреново застряла.

— Мы всегда будем вместе, — как всегда, твердит Елена, тыкаясь в мое плечо:

— Мы всегда будет подругами. Я всегда на этом моменте смиренно проглатывала тоску и еще долго пялилась на свои тапочки.

Но на этот раз, когда сестренка так делает, я отталкиваю ее, что есть силы, беру коробку с «никчемностями» под мышку и бегу. Мимо меня проносятся времена года и поколения, не то, что дома и люди. Может, я оказываюсь в иной эпохе, когда прячусь в высохшем колодце, закрывая за собой железной крышкой. Надеюсь, этот путь достаточен для того, чтобы Елена оставила меня в покое.

Я жмурюсь и представляю, что у меня есть дом, камин, на столе — вкусный рождественский ужин, нарядная елка и снеговик с носом-морковкой за окном. Я представляю, зная, что эта мечта — невозможная.

У меня никогда не будет счастливого детства. Хотя бы — просто спокойного.

Я чувствую.

Ведь когда я открываю глаза, то оказывается, что никуда я не убежала. Все так же сижу на ступенях подъезда с бывшей коробкой из-под печенья на коленках. А рядом — а рядом сестра.

И она с заботой вытирает с моего лица воображаемую слезинку. Если бы я умела плакать, то ни за что не показала слезы ей. Она же издевается надо мной, прикрываясь любовью.

— Е… ле… на, — слоги вылетают из меня и залетают обратно. — Отпусти… отпусти меня.

— Не хочу, — сестра добродушно пожимает плечами: — Я же так люблю тебя.

И тяжелыми цепями, а не руками, она обнимает меня, стискивает, душит. Наверное, забыла, что я уже мертва, и с удовольствием сделала бы это во второй раз…

Так.

Что?

Мне больно. Очень-очень больно. Я будто вновь чувствую, как трещат мои несуществующие кости, как застывает кровь и замирает сердце. Это — знакомая боль, такую не забудешь. Смерть не забудешь.

Кто это со мной сделал?

— Помнишь, у тебя появились новые подружки, когда мы перешли в новую школу? — Елена не дает вырваться, гладит по голове и целует в макушку. Я — свежевыловленная рыбка, глупая рыбка, которая самовольно проглотила крючок и бьется теперь, и рвет рот, но, несмотря на страдания, никогда не вернется в свой спокойный водный мир.

— Да. Помню, — я не слышу себя, но отвечаю. Как ей не ответить, если она хочет? — Я очень хотела друзей. Но из-за тебя нас везде дразнили и выставляли на посмешище. Единственный раз в жизни мне повезло и сбылась моя мечта, и со мной стали общаться не потому, что от меня нужна была домашка, запасная ручка или взять в долг на обед в столовой, а потому, что я была кому-то интересной и даже родной.

Она тянет меня за волосы, улыбаясь во весь рот, трясет, трясет и бьет:

— У тебя есть только я. Только я люблю тебя больше всех. Не смей предавать меня. Ты хочешь, чтобы мне было плохо?

— Нет, я люблю тебя, сестренка, люблю, мне не нужен больше никто! — я кричу, но шепотом. Потому что у меня больше нет голоса. У меня его украли. Как жаль, что я все поняла слишком поздно.

— Как тебе не стыдно так поступать со мной… — Елена цокает языком: — Но ты же моя сестренка. Мы должны мириться с недостатками близких и принимать их такими, какие они есть.

И отпускает меня. Но я больше не чувствую земли под ногами.

— Да, конечно, — говорю я ей, а она отворачивается и говорит о том, какая я плохая, но она готова это терпеть ради нашей дружбы. А я — я смотрю на призрак сестры и понимаю, что та самая черта, за которую нельзя переходить, была давным-давно ею пройдена.

Я беру коробку с посланиями из реального мира и, скомкав их, проглатываю. Забываю о Елене, о своей наивности и вижу, как красивый, но такой же одинокий, юноша, сочиняет песню. У него в комнате гирлянды, плакаты с «Мельницей» и той-терьер на коленях. Он перебирает струны гитары и вкладывает в музыку всю свою душу.

Я вижу эту картину — и не хочу думать, почему он выкинул свою работу в мусорный бак. Пусть правда будет другой. Пусть в моих фантазиях он опубликует песню и станет любимым исполнителем каждого человека на этой планете…

Итак, чужие истории — единственное, чем я дышу. Единственное, что у меня не отнимет сестра.

Пожалуйста, если кто-нибудь слышит эти мои мысли, спасите меня от нее.