Стенание

Кристофер Джон Сэнсом, 2014

Англия, 1546 год. Последний год жизни короля Генриха VIII. Самый сложный за все время его правления. Еретический бунт, грубые нападки на королеву, коренные изменения во внешней политике, вынужденная попытка примирения с папой римским, а под конец – удар ниже пояса: переход Тайного совета под контроль реформаторов… На этом тревожном фоне сыщик-адвокат Мэтью Шардлейк расследует странное преступление, случившееся в покоях Екатерины Парр, супруги Генриха, – похищение драгоценного перстня. На самом деле (Шардлейк в этом скоро убеждается) перстень – просто обманка. Похищена рукопись королевы под названием «Стенание грешницы», и ее публикация может стоить Екатерине жизни… В мире литературных героев и в сознании сегодняшнего читателя образ Мэтью Шардлейка занимает почетное место в ряду таких известных персонажей, как Шерлок Холмс, Эркюль Пуаро, Ниро Вулф и комиссар Мегрэ. Ранее книга выходила под названием «Плач».

Глава 8

По Стрэнду мы дошли до ворот Темпл-Бар и вышли через арку на Флит-стрит. Уже миновал полдень, и я был рад, что Тамазин накормила меня. Привычный размашистый шаг Николаса был для меня чересчур скор, и я велел ему идти помедленнее, напомнив, что юристы — люди почтенные и должны ходить степенно. Проходя через мост, я задержал дыхание, чтобы не вдыхать поднимающийся от воды смрад. Туда плюхнулась свинья — она бултыхалась в грязи, а ее владелец, стоя по колено в зеленой пузырящейся воде, пытался вытащить животное.

Мы прошли мимо тюрьмы, где, как всегда, заключенные протягивали сквозь прутья руки, прося подаяния, потому что, если бы никто не давал им на пропитание, они бы просто-напросто умерли с голоду. Мне невольно вспомнилась Энн Аскью, которой фрейлины королевы посылали деньги в Ньюгейтскую тюрьму. Оттуда бедняжку перевели в Тауэр, где ее жестоко пытали, а потом сожгли на костре. Я содрогнулся.

Мы вышли за городскую стену через западные Ладгейтские ворота, и впереди показалось грандиозное здание собора Святого Павла. Его деревянный шпиль, вознесшийся в голубое небо, маячил на высоте пятьсот футов. Николас изумленно взглянул на собор.

— Что, в Линкольншире нет таких зданий? — улыбнулся я.

— Линкольнский собор тоже прекрасен, но я видел его лишь два раза. Владения моего отца находятся на юге графства, близ Трента.

Когда парень упомянул об отце, я уловил в его голосе сердитую нотку.

За Ладгейтскими воротами на улице Бойер-роуд вовсю кипела торговля. Мясник установил прилавок, на котором разложил жилистое зеленоватое мясо. Цены в те дни были столь высоки, что лоточники воздерживались продавать хорошее мясо. Чтобы привлечь покупателей, он поставил на конце прилавка клетку с живым индюком. Люди останавливались посмотреть на необычную птицу из Нового Света, напоминавшую гигантского цыпленка с огромными яркими сережками.

К нам подошел пожилой торговец с ворохом только что отпечатанных в типографии брошюр и хитро посмотрел на нас:

— Позвольте предложить вам новейшие баллады, джентльмены. О, здесь множество озорных стихов. «Молочница и табунщик», «Кардиналовы служанки»…

Николас рассмеялся, а я махнул продавцу рукой, чтобы тот убирался.

Другой торговец стоял в дверях своей лавки, держа на плече полную суму хворостин.

— Тонкие розги! — кричал он. — Покупайте свежие розги, лучшие в Лондоне! Специально вымочены в рассоле! Учите послушанию жен и сыновей!

К нам бросилась стайка из семи-восьми ребятишек, оборванных, босых беспризорников, и я заметил у одного из них острый нож.

— Мошенники, — шепнул я Николасу, — они срезают кошельки. Следи за своими деньгами.

— Я их тоже заметил.

Мой спутник уже положил руку на кошелек, а другой схватился за меч.

Мы строго посмотрели на сорванцов, и они, поняв, что мы догадались об их намерениях, пробежали стороной, вместо того чтобы окружить нас. Один из них крикнул:

— Горбатый черт!

— Рыжий конторщик! — добавил другой.

Овертон обернулся и сделал шаг в их сторону. Я взял юношу за локоть, а он, качая головой, печально сказал:

— Правильно мне говорили, что Лондон — бурное море, полное опасных рифов.

— Это верно. Во многих смыслах. Когда я приехал в Лондон, мне тоже пришлось кое-что узнать. Не уверен, что я привык к этому, и порой мечтаю о возвращении в деревню, но все время что-то отвлекает. — Я взглянул на молодого человека. — Одно могу тебе сказать: убитый, как и его друзья, в вопросах религии придерживался радикальных убеждений. Насколько я понимаю, у тебя не будет трудностей при общении с такими людьми.

— Я верую, как требует король, — ответил Николас, повторяя формулу тех, кто хочет себя обезопасить, и посмотрел на меня. — Откровенно говоря, я хочу лишь, чтобы меня не трогали.

— Ну и хорошо, — кивнул я. — А теперь свернем сюда, на Аве-Мария-лейн, чтобы сначала встретиться с констеблем.

Аве-Мария-лейн оказалась длинной узкой улочкой с трехэтажными зданиями, множеством лавочек и жилых домов — все с нависающими крышами. Я заметил пару книжных лавок: на столах перед ними были выложены книги, за которыми присматривали приказчики в синих блузах и с дубинками, чтобы отпугивать воров. Большинство изданий предназначалось для высшего слоя общества — латинская и французская классика. Но были тут и экземпляры нового труда Томаса Бэкона «Христианство и брак», где автор побуждал женщин к скромности и послушанию. Будь эта книга подешевле, я бы шутки ради купил ее в подарок Бараку — пусть бы Тамазин запустила фолиантом муженьку в голову. До чего же все-таки неприятно, что приходится притворяться и обманывать своего помощника.

— Констебля зовут Эдвард Флетчер, — сказал я Николасу. — Он живет под вывеской с красным драконом. Смотри, вот она. Если не застанем Флетчера, попытаемся найти его на службе.

Дверь открыл слуга, сказавший нам, что его хозяин дома. Он провел нас в маленькую гостиную, где все было буквально завалено бумагами. За столом сидел тощий человек лет пятидесяти в красном камзоле и шапке городского констебля. У него был крайне усталый вид. Я узнал его — это был один из тех, кто накануне носил хворост, чтобы разжечь костер на Смитфилдской площади.

— Дай вам Бог доброго дня, мастер Флетчер, — сказал я.

— И вам того же, сэр, — почтительно проговорил хозяин дома, — несомненно, на него произвел впечатление мой наряд. Он встал и поклонился. — Чем могу помочь?

— Я здесь по делу об убийстве Армистеда Грининга, да помилует Господь его душу. Его убили на прошлой неделе. Насколько я знаю, коронер возложил расследование на вас.

— Да, верно, — вздохнул Эдвард.

— Я сержант Мэтью Шардлейк из Линкольнс-Инн. А это мой ученик, мастер Овертон. Родители мастера Грининга очень опечалены утратой и попросили меня, с вашего позволения, помочь в расследовании. У меня есть доверенность от них. — Я протянул ему документ.

— Прошу садиться, джентльмены. — Флетчер убрал бумаги с двух стульев и положил их на пол. Когда мы уселись, он с серьезным видом посмотрел на нас. — Вы понимаете, сэр, что если убийца не схвачен в течение первых двух дней и его личность не установлена, шансов найти его потом очень мало.

— Сие мне прекрасно известно. Я участвовал раньше в подобных делах и понимаю, как это трудно. — Я посмотрел на сложенные вокруг бумаги и добавил, сочувственно улыбнувшись: — И знаю, как тяжелы обязанности констебля в наши дни. Расследование запутанного убийства — это, должно быть, лишь дополнительное бремя.

— Истинно так, — печально кивнул Эдвард и, поколебавшись, добавил: — Если вы возьметесь за расследование, я буду только благодарен.

Да, я верно оценил этого человека. Многие лондонские констебли ленивы и продажны, но Флетчер производил впечатление человека добросовестного и был безнадежно завален делами. И возможно, он находился под впечатлением от того, чем ему пришлось заниматься вчера.

— Конечно, я буду держать вас в курсе. А вы можете докладывать обо всем, что удастся выяснить, коронеру, — сказал я ему, мысленно добавив: «И приписывать все заслуги себе».

Констебль кивнул.

— Пожалуй, я бы начал с вопроса, что вам известно об обстоятельствах убийства, — продолжил я. — Мой ученик, с вашего позволения, будет записывать.

Николас достал из сумки перо и бумагу. Флетчер указал ему на чернильницу, а потом сложил руки на груди, прислонился к спинке стула и стал рассказывать:

— Десятого числа, где-то после девяти вечера, как только стемнело, ко мне пришел один из караульных. И сказал, что убили некоего Армистеда Грининга, печатника с Патерностер-роу, а также доложил, что его сосед мастер Оукден, нашедший тело, поднял шум. Я немедленно отправился на место происшествия. Оукден был там и выглядел очень расстроенным и взволнованным. Он объяснил, что вместе с подмастерьем работал допоздна у себя в типографии, пользуясь последними лучами солнца, и вдруг услышал громкие вопли из мастерской своего соседа Грининга — тот звал на помощь. Потом раздались удары и крики. Мастер Оукден — человек состоятельный, в отличие от Грининга, мастерская которого размещалась в крохотной деревянной лачуге.

— И тем не менее они коллеги по цеху, — заметил я.

— Да, действительно. Мастер Оукден сказал мне, что бросился посмотреть, что там такое происходит. Дверь была заперта, но он ее выломал и едва успел заметить двоих здоровенных оборванцев, которые убежали через боковую дверь. Помощник мастера Оукдена, старик, оставался в дверях его типографии, но видел, как эти двое выбежали и через стену позади сарая перелезли в сад. Он все подробно описал. Мастер Оукден хотел было броситься за ними, но заметил, что здание подожгли: на кипу бумаги уронили лампу.

— Злоумышленники хотели сжечь место преступления? — спросил Овертон.

— Ну да, ведь если бы потом нашли обугленное тело, — сказал я, — смерть Грининга можно было бы приписать случайно возникшему пожару.

Флетчер кивнул:

— Я так и предположил. Как бы то ни было, Оукден вовремя заметил огонь и поспешил потушить его, пока тот не добрался до краски и других типографских материалов. Они моментально возгораются, и пламя могло бы перекинуться на его мастерскую.

Я согласно кивнул. Летом пожары были одним из ужасов Лондона, а для печатников риск, наверное, был особенно высок.

— Потом он увидел, что мастер Грининг лежит в луже крови рядом со своим прессом и голова его пробита. — Констебль нахмурился. — Я тогда слегка рассердился на мастера Оукдена за то, что после беседы со мной он ушел и несколько часов где-то пропадал. Сам он потом сказал во время дознания, что был так потрясен случившимся, что ему было просто необходимо выпить, и он отправился в какую-то таверну у реки, которая не закрывается после вечернего звона. — Эдвард пожал плечами. — Однако, до того как уйти, мастер Оукден рассказал мне все, что знал, а он слывет честным человеком.

Я напомнил себе, что в эти часы Оукден был в Уайтхолле.

Рассказчик в нерешительности замолк, а потом продолжил:

— Должен вам сообщить, что у меня уже было указание присматривать за мастером Гринингом. Он был печально известен своими религиозными взглядами и водил дружбу с радикалами. Три года назад его с пристрастием допрашивал епископ Боннер: речь шла о некоторых книгах Джона Бойла, которые контрабандой привезли из Фландрии. Доносили, что Грининг был одним из распространителей. Но доказать тогда ничего не удалось. Однако странная вещь: его типография была маленькой, всего с одним печатным станком и одним подмастерьем, но все эти годы он сумел держаться на плаву, хотя вы знаете, каким рискованным занятием является книгопечатание.

— В самом деле. Необходимы деньги, чтобы вкладываться в оборудование, — согласился я. — А когда книга напечатана, нужно продать большой тираж, чтобы получить хоть какую-то прибыль.

Флетчер согласно кивнул:

— При этом он был сравнительно молодым человеком, еще и тридцати не исполнилось, а его родители, полагаю, не очень богаты.

— Насколько я понял, это всего лишь мелкие фермеры.

Констебль вдруг бросил на меня подозрительный взгляд:

— И тем не менее они позволили себе нанять сержанта юстиции?

— Один человек, перед которым я в долгу, попросил меня помочь им.

Эдвард внимательно посмотрел на меня и стал рассказывать дальше:

— Были допрошены знакомые Грининга, в том числе несколько радикалов, за которыми епископ велел нам присматривать. У всех имелось алиби, и ни у кого не было никаких мотивов убивать его. Он не держал в типографии денег. Жил там же, где и работал, спал на выдвижной кровати в углу. В кошельке у погибшего нашли несколько шиллингов — их не тронули. Он был холост, и, похоже, у него не было никакой женщины.

— А какого сорта радикалом был убитый? — уточнил я.

Флетчер пожал плечами:

— Его самого и его дружков вроде как считали протестантами, но кто их разберет. Я слышал, что родители Грининга — закоренелые лолларды. А сегодня лоллард, как вы понимаете, запросто может стать анабаптистом. Но в любом случае никаких доказательств найдено не было.

Эдвард снова с подозрением посмотрел на меня, словно бы прикидывая, не являюсь ли я и сам радикалом.

— По дороге сюда мой ученик говорил мне, — непринужденно сказал я, — что достаточно веровать так, как велит король.

— Да, — согласился Флетчер, — это безопаснее всего.

— А что насчет подмастерья Грининга?

— Здоровенный такой нахальный парень. Я бы не удивился, окажись он тоже радикалом. Но в ночь убийства он был дома с матерью и сестрами, и все говорят, что он хорошо ладил с хозяином. Теперь его взял на работу мастер Оукден.

— А те двое, которых видел помощник?

— Сгинули без следа. По описаниям они не местные. Я бы объяснил это случайным налетом каких-то нищих в надежде украсть хоть сколько-нибудь бумаги, которая, конечно, стоит денег, если бы не одно обстоятельство.

— Какое?

Констебль нахмурился:

— Это было уже не первое нападение на Грининга.

Я принял удивленный вид, словно бы прежде даже не слышал об этом.

— Подмастерье, молодой Элиас, сказал мне, что за несколько дней до этого он пришел на работу рано утром и увидел, как двое неизвестных пытаются проникнуть внутрь, ломают замок, — пояснил Эдвард. — Он закричал и разбудил мастера Грининга, который спал внутри. Элиас громко воскликнул: «За дубины!» — как вы знаете, таким образом мастеровые призывают на помощь всех собратьев, кто услышит. И взломщики убежали. Согласно описанию подмастерья, это были не те люди, кто убил Грининга. Он настаивает на этом. — Мой собеседник развел руками. — Вот и все. Вчера на дознании вынесли вердикт об убийстве, совершенном неизвестными лицами. Меня попросили продолжить расследование, но у меня больше нет никаких нитей — ума не приложу, где искать.

— А вам известны фамилии товарищей Грининга, которых наряду с ним подозревали в радикализме?

— Да. Их трое. — Констебль порылся в бумагах и написал имена и адреса. Мы склонились над столом, и он по очереди вкратце рассказал о каждом: — Джеймс Маккендрик — шотландец, работает в доках; раньше служил солдатом, но стал одним из тех проповедников-радикалов, которых шотландцы напустили на наше королевство. Андрес Вандерстайн — голландский торговец тканями, постоянно ездит из Антверпена в Лондон и обратно. Говорят, что якобы привозит в Англию не только ткани, но и запрещенные книги. Третий, Уильям Кёрди, — свечных дел мастер, довольно преуспевающий. Все они по воскресеньям ходят в церковь и на людях следят за своими словами, но все дружили с Гринингом и иногда встречались в его типографии. Между прочим, они якшались и с другими подозрительными типами.

— Откуда вам это известно? — спросил Николас.

— Конечно же, от осведомителей. Моих собственных и епископа. И еще мне сказали, что этих троих в последнее время нет дома. — Эдвард приподнял брови. — Может быть, они намеренно скрываются.

— Странная компания, чтобы собираться вместе, — заметил Овертон. — Голландский купец, имеющий свое дело в Антверпене, — джентльмен; свечник — мещанин; а рабочий из доков и вовсе принадлежит к низшему слою общества.

— Некоторые радикалы верят, что социального разделения в принципе быть не должно, — ответил я. — И собираться таким людям вместе не запрещено.

— Так же, как и нет ничего противозаконного в том, чтобы быть голландцем или шотландским изгнанником, — добавил Флетчер. — Жаль только, что и те и другие зачастую оказываются радикалами. — Он вздохнул и сокрушенно покачал головой, показывая, как непросто ему работать, а потом добавил: — Тем не менее в апреле люди епископа устроили обыск в мастерской Грининга…

— Я не знал этого, — сказал я, подавшись вперед.

— Они устроили обыски в нескольких типографиях в поисках появившихся в Лондоне памфлетов Джона Бойла. Их явно напечатали где-то здесь. Но тогда так ничего и не обнаружили.

Да уж, похоже, что самые опасные книги в королевстве каким-то образом попадали в эту типографию.

— Так что же, по-вашему, все-таки случилось, мастер Флетчер? — спросил я.

— Очевидно, у Грининга были враги, которые решили его убить. Но никто о них ничего не знает. Не исключено, что всему виной вражда с другой радикальной группировкой: эти люди быстро переходят от любви к ненависти, разругавшись из-за какого-нибудь пустяка. Описания двух пар злоумышленников, которые пытались проникнуть в типографию, не соответствуют никому в этом районе, а здесь все друг друга знают. Теперь понимаете, почему следствие не двигается с мертвой точки?

Я сочувственно кивнул:

— Если не возражаете, я бы хотел допросить мастера Оукдена и его помощника. А также подмастерье. Возможно, это его друзья. И я также хотел бы осмотреть мастерскую мастера Грининга. У вас есть ключ?

Эдвард достал из стола маленький ключик:

— Я повесил новый висячий замок. Можете пока оставить этот ключ у себя. Мастерская находится под вывеской с белым львом. Желаю успеха. — Он обвел рукой разбросанные вокруг бумаги. — Сами видите, я завален работой. В этом году мне пришлось, помимо преступников, охотиться еще и за еретиками, хотя, похоже, сейчас охота затихла. — Он посмотрел мне в глаза. — Я видел вас вчера на сожжении, вы были на лошади, а ваш друг рядом с вами чуть-чуть не упал в обморок.

— Я тоже вас видел, — кивнул я.

— Пришлось выполнять обязанности, которые возложил на меня мэр, — словно бы оправдываясь, добавил констебль, хотя на мгновение в глазах его мелькнула тревога.

— Понимаю.

Эдвард по-прежнему не отрываясь смотрел мне в лицо:

— Помните, что если вы что-либо обнаружите по этому делу, то должны сообщить мне. Я действую под юрисдикцией коронера.

— Непременно доложу все до последней мелочи, — солгал я. — А кстати, что стало с телом?

— Тело нельзя было оставлять в ожидании прибытия родителей из Чилтерна: сейчас лето. Его похоронили в общей могиле.

Мы прошли по Аве-Мария-лейн до Патерностер-роу. Эта улица была длиннее и шире и являлась центром отечественного книгопечатания, пока еще достаточно скромного, но развивающегося быстрыми темпами. Здесь также имелось еще несколько книжных лавок, над которыми располагались типографии, и несколько отдельных печатных мастерских. Как и говорил Флетчер, некоторые из них были просто сараями, пристроенными к дому или возведенными на клочках арендованной земли. Я подумал, что Грининг, возможно, потихоньку печатал запрещенные книги Джона Бойла, некогда любимца Кромвеля, но теперь самого одиозного из радикалов, скрывающегося где-то во Фландрии.

— Что ты думаешь о Флетчере? — спросил я Николаса.

— Он был на сожжении? — уточнил тот.

— Да, — сказал я и удрученно добавил: — Выполнял свои служебные обязанности.

— Я бы лучше умер, чем стал выполнять подобные обязанности!

Состоятельному молодому человеку легко так говорить.

— Сильно сомневаюсь, что это зрелище ему понравилось, — заметил я.

— Возможно. Я заметил, что у него ногти сгрызены до мяса.

— Хорошо, что ты такой наблюдательный. Я так, например, и не обратил внимания. Подмечать мелочи — ключ к успеху в этом деле. Мы еще сделаем из тебя толкового юриста. А что думаешь об убийстве?

Овертон покачал головой:

— Два нападения, как сказал Флетчер… Похоже, что у Грининга были враги. Или у него в мастерской хранилось что-то очень ценное. — (Я бросил на ученика быстрый взгляд: этим замечанием он чуть было не попал в точку, что вызвало мои опасения.) — Возможно, золото, — продолжал Николас, — которое воры успели забрать, прежде чем вмешался Оукден.

— Если у людей есть золото, они его тратят или помещают в безопасное место. Только скряги хранят свои накопления дома.

— Как ваш друг Билкнэп? Я слышал, он как раз из таких.

— Билкнэп мне не друг! — рявкнул я. Парень покраснел, и я продолжил более учтиво: — Непохоже, что Грининг был законченным скрягой.

— Да, действительно… А констебль выглядит донельзя усталым.

— Да. В некотором смысле Лондон хорошо охраняется. Констебли и стражи следят за тем, чтобы не было беспорядков и чтобы никто не гулял после вечернего звона. Хотя если некоторые таверны открыты после означенного часа, они смотрят на это сквозь пальцы — если хозяева заведений не позволяют посетителям безобразничать.

Я взглянул на Николаса и приподнял брови. Его собственная драка в таверне, к моему неудовольствию, стала предметом сплетен в Линкольнс-Инн. Он покраснел, а я продолжил:

— Констебли следят, чтобы люди подчинялись законам о том, какие одежды могут носить люди каждого сословия, хотя, опять же, закрывают глаза на мелкие нарушения. И еще они держат осведомителей, чтобы те доносили о преступлениях и религиозных… э-э-э… провинностях. Но когда дело доходит до расследования убийства, которым необходимо заниматься долго и тщательно, то у них, как справедливо заметил Флетчер, попросту нет на это ресурсов.

— Признаюсь, я не совсем понял насчет разных типов радикалов, — сказал Николас. — Протестанты, лолларды, анабаптисты — какая между ними разница?

— Это тоже нужно знать, если живешь в Лондоне. Но не говори так громко. — Я понизил голос. — Открытые дискуссии на эту тему опасны. Протестанты верят, что хлеб и вино во время мессы не пресуществляются в тело и кровь Христовы, а должны просто рассматриваться как напоминание о жертве Господа нашего Иисуса. По закону подобные убеждения считается ересью. В большинстве европейских стран такой взгляд на мессу нов, хотя у нас в Англии человек по имени Джон Уиклиф развивал похожие идеи еще в прошлом веке. Его последователи лолларды подверглись гонениям и затаились, но не отказались от своих убеждений. Конечно, лолларды были в восторге, когда король порвал с Римом. А анабаптисты — это одна из религиозных сект, которая появилась в Германии двадцать лет назад. Они протестанты, но, кроме того, верят, что крещение в младенчестве не имеет силы, а крестить можно только взрослых, уже познавших Христа. И еще, что самое опасное, они считают, подобно ранним христианам, что социальные различия между людьми должны быть стерты и все имущество следует разделить поровну.

— Неужели ранние христиане верили в это? — удивился Овертон.

Я наклонил голову:

— Почитай хорошенько Священное Писание.

Мой спутник нахмурился:

— Я слышал, что анабаптисты якобы захватили какой-то город в Германии и управляли им согласно своим верованиям, но ничего хорошего из этого не вышло: говорят, дело закончилось тем, что кровь там текла по улицам рекой. — Он покачал головой. — Люди не могут существовать без власти, вот почему Бог поставил монархов править ими.

— Действительно, анабаптисты пытались устроить в Мюнстере Царство Божие на земле, но католические власти взяли город и подавили мятеж. Вот тогда-то и началась резня. Хотя да, я слышал, что анабаптистское правление в Мюнстере к тому времени стало жестоким и опиралось на насилие. Но потом они все-таки отказались от насилия. Уцелевшие анабаптисты бежали из Германии и Фландрии, а некоторые из Фландрии через Северное море прибыли сюда. Король сжег на костре всех, кого смог обнаружить.

— И тем не менее некоторые анабаптисты все-таки могли уцелеть?

— Ходят такие слухи. Если кто и остался, то они действуют тайно, вынужденные скрываться, как раньше лолларды. Нынче на всякого, у кого голландская фамилия, смотрят косо.

— Как на того друга Грининга, про которого упоминал констебль? Вандерстайна?

— Да.

Николас наморщил лоб:

— Значит, анабаптисты отвергают насилие, но все-таки считают, что правителей нужно свергать?

— Так говорят.

— Тогда они действительно представляют большую опасность, — серьезно заключил молодой человек.

— Они являются, так сказать, полезным злом. — Я посмотрел на Овертона. — Ну, теперь ты узнал, как начинается расследование убийства, на что это похоже. Имей в виду: дело нам предстоит непростое и опасное.

Мой ученик улыбнулся:

— Я ни капельки не боюсь.

Я хмыкнул:

— И совершенно напрасно. Страх держит человека настороже, способствует бдительности. Запомни это.

Мастерские и типографии на Патерностер-роу было трудно распознать снаружи по вывескам — на них мог быть, к примеру, изображен ангел, золотой шар или красный петушок. Типографию Грининга обозначал грубо намалеванный на доске белый лев. Этот знак висел над одноэтажным строением, казавшимся еще более убогим по контрасту с соседним зданием, крепким и ухоженным. Дом этот, должно быть, принадлежал Джеффри Оукдену. Я достал ключ, который дал мне констебль, снял висячий замок с треснувшей двери и открыл ее. Внутри было темно. Сбоку имелась вторая дверь, и из замка торчал ключ. Я велел Николасу открыть ее, и за этой дверью оказался заросший травой участок. Я осмотрел сарай со всех сторон. Бо́льшую часть помещения занимал печатный станок: он стоял в самом центре, приподняв свой винт, а ложе для бумаги было пусто. К стенам были прибиты гвоздями дешевые полки — на них лежали пачки бумаги и шрифт в коробках, стояли бутыли с краской и растворителем. Помещение заполнял тяжелый запах.

В одном углу виднелась кипа отпечатанных листов, другие висели на веревках для просушки. Я посмотрел на верхний лист в пачке: «Новейший французский букварь». Так, что там у нас? «Je suis un gentilhomme d’Angleterre. J’habite à Londres…»^[12] Мне вспомнились школьные дни. Грининг печатал учебники для детей. В углу лежал тюфяк с одеялом и подушкой, рядом с ним обнаружились нож и тарелка: засохший хлеб и сыр, который уже начал плесневеть. Последний ужин Грининга.

— Николас, — сказал я, — загляни, пожалуйста, под пресс: не установлен ли там шрифт? Я не уверен, что смогу нагнуться сам. — Если бы шрифт и впрямь там обнаружился, я бы попросил ученика как-нибудь вынуть его, чтобы посмотреть, был ли это учебник французского или что-то другое. Уж не собирался ли Грининг напечатать «Стенание грешницы»?

С легкостью, невольно вызвавшей у меня зависть, Овертон выгнул свое длинное туловище, чтобы взглянуть на пресс снизу.

— Ничего нет, сэр. Тут пусто.

— Хорошо, — с облегчением сказал я.

Николас выпрямился и осмотрелся вокруг:

— Что за убожество! Вот же бедняга: ему приходилось и жить, и работать здесь, среди этого запаха…

— Многие живут в еще худших условиях, — заметил я.

Но парень был прав: вообще-то, человек, способный держать печатный бизнес на плаву, мог бы и позволить себе иметь дом. Если только его типография не дышала на ладан. Возможно, Грининг оказался не бог весть каким коммерсантом. Лорд Парр говорил, что родители убитого — бедные фермеры. Но откуда же он тогда взял средства на покупку оборудования и материалов, чтобы начать свое дело? Я заметил на полу рядом с кроватью темное пятно. Кровь из проломленной головы Грининга впиталась в доски. Бедняга, он не дожил до тридцати и теперь гниет в общей могиле.

Рядом с кроватью стоял простой деревянный сундук. Он был не заперт, и в нем лежали только два заляпанных кожаных передника, несколько рубашек и дешевых льняных камзолов да замусоленный Новый Завет. Никакой запрещенной литературы: печатник был осторожен.

Николас склонился над небольшой стопкой обгоревших листов на полу. И заметил:

— Вот где они пытались устроить пожар.

Я подошел к нему. Почерневшие обрывки лежали под полкой с краской. Если бы не появился Оукден, все строение бы сгорело. Я взял один обгоревший лист и прочел: «…le chat est un animal méchant…»^[13]

— Страницы из книги, которую Грининг печатал, — сказал я.

— Что будет со всем этим? — спросил Овертон, обведя взглядом помещение.

— Теперь это собственность его родителей. Как их доверенное лицо, я имею право оформить завещание вместо них. Возможно, вы с Бараком и займетесь этим. Если автор заплатил Гринингу за печатание этой книги, деньги придется вернуть. Остальное имущество будет распродано, и выручка достанется родителям. Печатный станок стоит немало.

Я взглянул на бумагу на полках. Кипа была небольшой, но, поскольку вся бумага ввозилась в Англию из-за границы, она представляла определенную ценность, и ее имело смысл украсть, как и шрифт. Но вряд ли это стоило того, чтобы разные люди, по отдельности, дважды предпринимали попытки ограбления.

Затем я приблизился к боковой двери, вышел наружу, с облегчением избавившись от едких испарений, и огляделся. Участок заросшей травой земли упирался в кирпичную стену футов около семи высотой. Я задумался. Нужно поговорить с Оукденом с глазу на глаз, без помощника: ведь, кроме меня, он — единственный человек вне стен дворца, кто знает о «Стенании грешницы».

— Николас, — позвал я, — посмотри-ка, что там за стеной.

Молодой человек легко залез на стену:

— Там сад, который не намного отличается от участка с этой стороны.

— Спустись туда и посмотри, куда могли убежать преступники после убийства Грининга. Может быть, остались какие-то следы. А потом приходи, я буду в доме у Оукдена.

Овертон как будто смутился:

— А что, если хозяева увидят, что я шныряю по их саду?

— Придумай какое-нибудь оправдание, — улыбнулся я. — Хороший юрист всегда должен уметь сочинять на ходу.

Примечания

12

«Я английский дворянин. Я живу в Лондоне…» (фр.)

13

«…кошка — злобное животное…» (фр.)