Мучение Валерии

Кирилл Денисенко, 2021

Каждому даётся шанс и перед каждым возникает мучительный выбор. Любовь и боль, что перевесит?

I

Сердце совпадало с ритмом хлынувшего дождя; она не воспользовалась сегодня услугами своего водителя и вела сама. Шоковое состояние сопровождало её, вытеснив физическую боль, но не способное избавить душевной мучительной боли, инфернальной болью, не сравнимой ни с наказанием, как тысячи ударов флагштоков, рвавших плоть, ни с мукой заживо сжигаемых в тёмные времена ведьм. Но… Её плоть была разорвана, она, была уверена, что если не тело, то душа сгорела, скукожилась, лопнула; и, развеяна невозвратно. Если она сделала всё правильно, почему она не может и рта раскрыть из которого только нечеловеческий вой вырывается? Перед ней стояли голубые глаза. Крохотные голубые глаза. Разорванные тонкие руки, походившие на кукольные… Которые никогда теперь не обнимут. Скрюченные, завернувшись, кровоточащие ножки, которым никогда больше не пойти. Тельце похожее на тела мучеников, которых язычники прокручивали через колёса или бросали к изголодавшимся львам или уже — пронзенным носорогом, втаптывающим в алевший песок. Тёмные времена не прошли, они стали чернее, злей, беспринципнее… Голубые глаза… Крохотные волосики на головке… Сморщенное розовое тельце. И глаза… Голубые глаза, смотревшие на неё.

Она завыла, вжимая крупную босую ногу на педаль газа. Она задыхалась, дышала всё чаще, и гнала, гнала по улицам Эллоса. Погода становилась всё отвратнее. Шедший дождь — минуя всякую робость — обвалившийся с напором сопоставимым с серыми стрелами многомиллионной изголодавшейся демонской армии, что нагрянула не из глубин земли, хватая и утаскивая за ноги, а пророчески вгрызаясь в головы.

И аномалии микроскопических червоточин, вынуждавших людей съезжать, почему никто не считал за потустороннее предзнаменование грядущего исхода, что постигнет всех…

Но, её мысли были только о стоявших перед ней маленьких, голубых, осмысленно смотревших в неё, ища защиты, пары глаз!

Кровь… Зов крови… Родной крови.

Она, поворачивая руль и чувствуя, как из-за нервного перенапряжения из носа капля за каплей стали сваливаться кровавые бусины к ногам, её рукам и щекоча губы и скатываясь огибая подбородок… Она взглянула в зеркало заднего вида увидев себя покрытой ушатами тёмно-багровой крови. И застонала… Прокричала:

— Валерия, что ты наделала!

Её сердце: затрясло и спазмировало; она нажала на педаль тормоза и автомобиль с наскоком остановившись заглох на дороге.

Что я наделала… Что я наделала?!

Губы её пересохли, горло сдавливало. Клокотало разверзавшейся пустотой изнутри… Ноги свело от боли, и она ощутила боль. Гудящую боль изнутри; как зонтик раскрыли и прокрутили, разрывая внутренности.

После увиденного и осознанного вмиг, того, что она натворила… то, что нельзя было воротить или…

Почему я раньше не поняла… Почему я не поняла раньше? Промывка мозга! Почему я не поняла раньше… Я… Я…

Она закричала, закричала во всю силу легких. Кричала и когда кончился воздух в легких, пока выдох угаснувшего крика не спазмировал легкие, которые показалось втянулись сами в себя и от внутреннего давления, всё пошло тошнотворным кругом, и она уронила голову на руль, вдавив заверещавший протяжно сигнал. Сигнал походил на клокотание удушаемого. Насильственный звук. Она подняла голову, сжавшись пальцами в руль.

Как тихо…

В тишине различала шум бившихся капель дождя, напомнивших биение сердечка, быстрого и звонкого, живого… От воспоминания помутнело и перед воспаленными глазами зашуршали серебряные паутинки…

С болью она вдохнула и открыла дверь, выскочив на дорогу. Она хотела, хотела, чтобы её сбил автомобиль, она, выбежав босая, ощущая как иглами холод вонзается в поцарапанные об педали автомобиля пятки, начинавшие гореть от разбросанной химии, разъедавшей снег и лёд… И упала на колени. Из носа текла кровь. По ногам текла кровь.

Валерия, опав назад оставив ноги под собой каталась и билась, истерически заливалась смехом и срывалась на крик, походивший на животный вой.

Когда уже силы не осталось она лежала и тихо рыдала, всхлипывая, но всё же затихая. Долго лежала, казалось, целую вечность, задыхаясь от хлеставшего ледяного дождя. Ни один транспорт не появился. Она, повержено перевернулась, встала шатаясь и, опустив плечи и голову поплелась к мигавшему фиолетовыми и золотыми огнями автомобилю. Села внутрь и закрыла дверцу, взметавшуюся в самый вверх над крышей с померкшим светом на нижней ободке, походившей на драконье крыло.

Посидев, вся намокшая, беззвучно плача Валерия в беспомощной ярости ударила кулаками по рулю автомобиля, панели, вцепилась в зеркало заднего вида и с трудом оторвала его, и занесла руку, чтобы начать бить по лобовому стеклу и замерла — клубок разорванных проводов торчал перед ней, она опустила руку и откинула зеркало заднего вида назад. Губы, дрожа вытянулись, она погладила разорванные вывернутые провода, представляя вместо них… Тельце и… Голубые глаза…

Прекрасные голубые глаза…

Валерия, взявшись у ручника за карточку повернула её и со второй попытки автомобиль завёлся. Она перевела рычаг автоматической коробки передач в нейтральное состояние, а затем потянула назад и легонько нажала на педаль газа почерневшей и кровоточащей пяткой, вжимаясь пальцами. Машина покатила, уверенно набирая скорость. Включились дворники и кстати, впереди показалась фура с желтевшими фарами. А за ней движение оживилось и появилось грохочущее море транспортных средств. Она держалась за руль, по-прежнему беззвучно плача и почти на треть вбирая воздух то прекратившим дышать носом, то раскрывая немножко губы — вдыхая ртом. Хотелось кушать. И она была намерена утолить голод. Подавшись голоду, позволив вести себя. Злость и ненависть к себе проходили. В сумочке были пилюли, много разноцветных и сильнейших пилюль, но, она должна была пережить самостоятельно и оценить не замутненным сознанием возникшие ощущения и понять, что с ней произошло, и как то, что казалось столь правильным вызвало в ней неисчерпаемо сомнений и боли…

Одно она поняла и приняла беспрекословно — душа, её теперь потеряна, она поступила… Она поступила, как… Нет, дьявол изначально никогда не мог быть человеком, я хуже дьявола, хуже рати демонов, я мать, которая… Валерия запнулась. Впервые она подумала о себе, как о — матери, и сердце сжалось с новой болью, ум застелило чувство вины и не возможность раскаяния. Она, сжав зубы и раскрыв губы — шипела и выла, трясла головой и сердце было готово выскочить; она сама бы вырвала его и сжимала в руке, пока бы не лопнуло как перегнивший фрукт. То, что оно обязано лопнуть, как гниль, сомнений не оставалось… Но, что произошло… Из памяти изглаживалось. Из памяти… Исчезало…

Я не позволю! Я вспомню! Я вспомню! Это были… Голубые глаза…

Она задрожала в нервном припадке, начав кусать пальцы и вжала ногой до упора педаль газа, видя вдалеке подсвеченное фиолетовым неоном из черного кирпича строение точки фаст-фуда, с вращающимся символом из двойной трёхконечной спирали, устремленной сужавшимся остриём вниз и сиявшим золотой подсветкой изнутри.

II

Валерия, пройдя в дорогом платье в коттедж держа за руку полного и приземистого отца, встретилась с глазами высокого, статного мужчины, с сильным загаром, протянувшего натруженные и большие руки к ней, опускаясь на одно из колен и улыбаясь нежно-голубыми — оттенка чистого неба — глазами.

— Валерия это… — начал добродушно отец.

— Дедушка… — она, прервала отца и бросилась ему на шею чуть не свалив. Он удержался. И обнял её в ответ.

Бабушка почила пару лет назад, её мама полгода назад. Отец забрал в свой хай-тек даунхаус — роскошный и с белоснежно-черными шахматными ступенями на винтовой с резными перилами лестнице и панорамным окном, охватывающим двухэтажную квартиру, а ей было достаточно и комнаты. Она, пожила на вилле, что мать, разведясь, потребовала отца купить. Он никогда ни в чём не отказывал, хотел, только видеть дочь… И, вот, мужчина, её дедушка, с суровым, морщинистым лицом и добрыми глазами от которого она унаследовала и рост, и характер, проявился своими голубыми глазами в…

Валерия замерла, пробудившись от детских воспоминаний, что влекли её, представляясь спасительным кругом в зыбучих утягивающих песках, но, она ухватиться за ветку реальности, как бы предательски не была она суха и не грозилась треснуть и оставить погибать.

Она медленно продвигалась в очереди к окошку выдачи еды. Дедушка видел её, она знала, видел, и не мог поверить, как она додумалась до такого поступка, как позволила им высосать из себя часть себя, покромсать и отобрать к биологическим отходам дитя, ошеломительно впитавшего черты её лица и глаза дедушки, дитя что тянул сломанные ручонки в надежде, что она спасёт его…

Крик… Слёзы… Забарабанила по рулю вызвав надрывные, обрывающиеся всхлипывания гудка. Автомобиль стоял поодаль динамика приёма заказов. Опустила окошко. Ровным приглушенным голосом, не поворачивая головы произнесла:

— Большой чизбургер дополнительно с луком и кетчупом… и ветчиной. Два.

— Напитки, картошку, десерты? — раздался приветливый голос.

— Нет, — она не подняла окошко вновь, не поворачивая головы, надавила легонько на педаль газа занемевшей босой ногой. Холод пробивался к почкам. Но, холод не мог сравниться с болью, что растекалась по её телу. Моральной агонии. Проехав, она взяла в руки чёрный бумажный пакет с золотым оттиском рисунка из пирамидовидных спиралей, отъехала. Достала теплый завернутый в белоснежную измятую бумагу чизбургер с выжженным золотым двухмерным рисунком всё тех, же спиралей.

Конец ознакомительного фрагмента.