Империя машин

Кирилл Вячеславович Кянганен

Неизвестный – человек без имени и семьи, ищет свое место в сотрясаемой от наводнений Островной Империи Севергард. На пути ему встречаются разбросанные по миру острова-города, а выше, над утопающими в руинах улицами – Поднебесья – построенные на гигантских стрежнях точно часовые механизмы, диски, откуда их жители с безразличием взирают на творящиеся внизу беды и голод.Там, на окраине империи, он совершит первые шаги в незнакомый мир, полный невероятных технологий прошлого и ужасов настоящего.

Глава — 1 —

Комната подводного убежища была заставлена койками и ящиками. В те, что стояли повыше, вкручивались лампочки. Пазы для большинства из них пустовали, а отслужившие срок выбрасывались в перерабатывающий мусоропровод.

По утрам, мужчина разносил контейнеры по каютам и подключал к генератору в мастерской. Заканчивая работу, он усаживался на изъеденные клопами матрасы, чтобы передохнуть. Сегодня ему предстояло проверить целостность проводки и убедиться в отсутствии протечек в туннеле. Возможно, спуститься этажом ниже. Короче, по ситуации.

Он посадил ребенка на колени. Темные волосы, острый нос, поношенная тряпичная одежда… «Он и не мог быть моим». Как же не вовремя он затеял этот разговор…

— Ты не мой отец?

— Прости, что не сказал раньше.

— А как его звали?

Индикаторы на тумблерах генератора подавали тревожный знак. Желтоватый огонек бежал по дисплею, и мужчина раздумывал о причинах утечки энергии, поглаживая голову ребенка, когда мальчик переспросил громче.

— Кого?

— Моего отца.

Он едва сдержал хрип, проглатывая слюну.

— Помню… как я услышал — Лен, но это мог крикнуть кто угодно. Тогда… На побережье творились невообразимые вещи.

Мальчик досадно поглядел под ноги.

— Он… Утонул?

— Мы не знаем наверняка, — ответил уклончиво мужчина, — когда мне подали сверток с тобой, его скрепляла ленточка из изысканной вышивки.

Мужчина порылся на верхней полке, откуда мальчик накануне вытянул карту.

— Погляди.

Детская рука ощупала хрустящую и эластичную повязку.

— Это могли быть и слуги. Ткань, в которую тебя завернули я видел лишь раз — на коронации в Часовой Крепости.

— Как ты попал туда?

«Удалось отвлечь его!» — обрадовался он на мгновение, ощущая приятное облегчение.

— Устроился служкой в святилище. Носильщиком воды для омовений тела предшественника. Черные Ножи уложили его прямиком на приеме, — мужчина отвернулся, и, согнувшись, начал штопать подошву.

— Я был обязан супруге его милости… Когда он выходил из кареты, его жена заметила мою беременную мать. Обыкновенно, нищенок выгоняли в пригород, но она приглянулась ей ярко алыми волосами, выделяясь из толпы. Жена отвела его от свиты, они пошептались, и ей уделили комнату при императорском дворе. Ходила новость, что он подобрел, как женился на дочери Долины Полых Холмов. Она благотворно воздействовала на него, перемирия, договоры… Расцвет страны! Мать говорила, что Мирре приходилось искать предлоги дабы оставлять ее подле себя, на дистанции от завистников и клеветы. И она нашла его — волосы матери шли на парик, который Мирра надевала на приемы.

Мужчина задумался, вновь следя за переключателями. Отчим нечасто рассказывал о себе или былом, и мальчик старался слушать, хотя и ощущал скуку, накатывающую при описаниях незнакомой страны. Поначалу его будоражили могущественные постройки человечества, приключения, преодоление опасностей и путешествия по далеким городам, но скудное воображение, подпитываемое единичными картинками, сохранившимися в убежище, быстро иссякало. Он не ведал иного мира, чем этажи замкнутых пространств, стальных стен и редких заплывших иллюминаторов, которые обросли водоросли. Его солнце — свет люминесцентных ламп, его родная почва — гудящие трубы под ногами, а дом — скромная каюта, доверху набитая старьем. Поэтому, представляя внешний мир, он испытывал смешанные чувства любопытства и недоверия, а разовые вылазки на всплывшую крышку дискообразного бункера, куда изредка взбирался отчим, отдаваясь одинокому созерцанию, вызывали у него смутную тревогу. «Не зря он поднимается наружу сам, не приглашая никого. Нечего там искать». Мальчик жил рутинной жизнью, постигая континент по фотокарточкам, выцветшим вкладышам, обрывкам газет с цветастыми заглавными буквами. Ребенок быстро терял интерес к этому безликому занятию и просился поиграть с тенями. Но мужчина настаивал, и обиженный мальчик возвращался к запоминанию и пересказу событий неопределенной давности. «Зачем мне это, отец?». «Память — наше все» — отвечал он неуверенно. Он и сам многое позабыл, не видел или не слышал. «Как же ты тогда жил, если говоришь мне, что это настолько важно?». «У меня были другие умения. А пока — время наверстать упущенное». С тех пор, как восстановление «истории» стало его новым занятием, мальчик чувствовал себя брошенным. Конечно, ребенок ощущал пользу от подобной тренировки памяти. Он легче вспоминал, куда прятал игрушки, лучше ориентировался в пространстве и на зубок помнил знакомые ему места убежища. Но, разве это жизнь? Это череда описаний давно вымерших людей. Тех, кто никогда не ответит ему — зачем он это делает: повторяет их слова, пытается проникнуть и понять их чувства, осознать их мысли и увидеть связи, соединяющие одних с другими. Все волнующие ребенка вопросы оставались не отвеченными. Ему чудилось, будто он тратил время понапрасну. «Отец, если мир столь богат, почему на всех… бумажках — одни и те же лица, места? Они так похожи… Иногда мне кажется, что они были чем-то недовольны, если испортили его. Значит, там нет ничего особенного? Я вот никогда не ломаю любимые вещи!». «И не поспоришь» — думал, вздыхая, приемный отец. И все же, иногда под палкой, иногда добровольно, но он возвращался к старым фотокарточкам. Было в них какое-то притягательное чувство. Он не мог выразить его словами, но понимал, как трудно лишиться дорогих тебе предметов. Поэтому, он сопереживал отцу. Не как «последнему человеку», хранителю сакрального знания, а в по-простецки привязчивой детской манере. Ему нравились редкие сложные слова, описания явлений, однако он ценил их за звучание, а не несущий в себе смысл. Что есть Солнце для человека, видящего только прямоугольные светильники и размытые пятна на фотографиях? Чья глаза адаптированы к полумраку подвальных помещений и искусственному линейному блеску ламп. Самое яркое место, в котором он бывал — это кактусовая оранжерея на нижнем этаже, где цветы поливались обильными потоками света. От самих растений давно не осталось и следа, поэтому все, чего застал ребенок — это выращиваемые в «палисадниках» горьковатые корешки, пригодные для похлебки. А земля, как континент — он же имел о ней лишь самые отдаленные представления. В его опыт входили только круговые коридоры. Как он выживет там? Будет бродить, затерявшись на месте или наследуемые инстинкты дадут ему второй шанс? Никто не подскажет, куда, почему и зачем. Никакого навигатора, помощи и теплого словца. Потому отчим и не спешил. Лишь время вынудит его изменить решение. Для ребенка все одинаково — сон, игра, еда, физические нагрузки… Стереотипные действия, закрепленные в привычку. Куда спешить, когда обгонять тебя попросту некому? Как не сунься, куда не двинь — везде окажешься первым. И приятное, и горькое чувство одновременно. С Великим Потопом время машин закончилось, но вот, мы — люди, воспроизводим их образ, цепляясь за шаблонные модели поведения. Говорят, машина преодолена. И где эти свидетели перерождения человека? Консервируются в точно таких же убежищах, поучают детишек, наставляют на пусть истинный… До гроба верные программе просвещения. Впрочем, ребенку надо трудиться, иначе он так и застрянет на месте, в своем скромном возрасте. Каждодневный труд занимал весь его досуг, избавляя от досаждающих размышлений о чем-то ином, отвлеченном и еще более бесперспективном, нежели столетняя история.

Так продолжалось до тех пор, пока однажды отец не взял мальчишку с собой… Ребенок долго сопротивлялся, не желая покидать привычный ареал обитания. Но, когда гермозатвор приподнялся, став мостом в новый, неизведанный и пугающе бесконечный мир, его отношение изменилось. Точно сам он стал кем-то иным. Стремящийся к новому, неудовлетворенный настоящим, плененный несбыточной мечтой о бескрайнем просторе неба, соприкасающегося с неудержимым глазами, океаном. С тех пор они появлялись там чаще. Болтали, учились. Мужчина что-то постоянно объяснял, а ночами показывал на места, где когда-то мерцали звезды. Мальчишка на удивление легко пережил знание о своем усыновлении. Когда случайно разговор заходил про его, вероятно, покойного отца, он просто отвечал: «а я его не помню», и на этом обсуждение заканчивалось. В чем-то мужчина даже испытывал гордость. Он вырастил его, как собственного сына. И как и подобает нормальным семьям, когда приходит время… Необходимо расстаться. До того, как все выйдет наперекосяк. Поэтому он потихоньку заносил в его головку идею о том, что есть немалые шансы, что его настоящий родитель пережил катастрофу. Они разбирали примерную карту убежищ и прикидывали, сколько еще людей выберется на поверхность, заново осваивать некогда утраченные земли. Сколько из них спаслись, кто спрятался в горах, пережидая нашествие волн. «Для человека нет невозможного» — говорил он, поглаживая ребенка по голове. Мальчик улыбался до ушей. После серьезных разговоров они обычно играли вместе в прятки. Жаль, когда поджимающее время расставило иные приоритеты.

— Мы должны покинуть убежище, — заговорил «отец» после очередной «вылазки», — Итак, десять лет без техобслуживания… Поражает! Как убежище не затонуло со всеми нами на борту. Наш этаж — последние, кто уцелели, но я не смогу посетить с тобой Темплстер. В каком-то смысле, наши пути расходятся.

— Почему? Ты вылечишься, и мы пойдем вместе.

— Дорога не близка. Старость мальчик, старость.

— Пятьдесят — не старость.

— Я любил выпить, погулять, для меня это личный рекорд, достижение. Ты выйдешь в свет, найдешь своего отца, а мне хорошо и тут. Нагоню позднее, когда слегка оправлюсь после тягомотины и возни с центром управления.

— Тогда я остаюсь, — он возмущенно сложил руки на груди, принимая его слова за игру.

— Помнишь — мы договаривались выполнять важную миссию, — с серьезным тоном заговорил отец, — иначе зачем я бы поручал тебе следить за приборами? Наша задача крайне важна, и отступление недопустимо, помнишь, что я говорил о дезертирстве? Разве мы падем так низко? Давай, солдатик, мы — часовые на посту, дозорные, а как известно — дозорным надо периодически выбираться для осмотра местности, считай это твоим личным заданием, только внимательно собирай результаты, они нам понадобятся позднее.

— Правда? Я согласен, но без тебя не уйду.

Мужчина проморгался, сжимая веки.

— Нет, за неисполнение приказов, я вышвырну тебя. Хватит тунеядствовать, пора и работать.

— Я днями драил пол!

— Этого мало. Завтра ты уйдешь, — сказал он и ощутил тянущую комом боль в груди. Мальчишка ушивался за ним, когда он работал, отдыхал, раскуривал сигары, дремал. Носился со свойственной детям простодушию. Цеплялся за одежду, когда он подготавливался к дежурству в реакторной. Оно и понятно — на уровне убежища он был единственным ребенком. Скучает малыш, скучает… Ему бы товарищей. Ни забавы не знает, ни смеха. Кем он вырастет? Но убежище наполовину обесточено. Не отпускать же его разгуливать по полутемным переходам.

Уверовать бы самому в иной исход… Да и как можно убедительно говорить о том, в чем и сам не наблюдаешь искренности? «Как же я чертовски все затянул… Мог бы успеть его подготовить!». Но оставить ребенка здесь — это признать поражение, свершить над ним приговор, который он был бы не в силах вынести.

— Понаблюдай за огоньками, я удалюсь ненадолго… — сказал он добродушно, и шаркающей походкой вышел из каюты. «Островная империя Севергард разбросана по океану…» — прочитал мальчик выученный наизусть заголовок с оборванного газетного листа. «Откуда он взялся у отца?». Моргнула на секунду обесточенная лампочка, и боле ничего не происходило. Вскоре он заскучал. Индикаторы мелькали на панели, не меняя порядка зажигания. Пиликание, хрипотца вентиляторов, продувающих каюту, простукивание каким-то металлическим предметом труб — то отец проверял их на целостность. Он ощутил зевоту. Его взгляд уперся в рычаг, торчащий из-под полости над шкафом. Он видел, как отец часто заглядывал в нее, и, не отрываясь, что—то поглаживал. Мальчик взобрался на двухъярусную койку, и попытался дотянуться до потолка, за вставленной в выемку рычагом.

Не вышло.

Упав, он потерял интерес к недостигаемой цели и занялся чисткой обуви. Но раскачавшийся шкаф сбросил лист бумаги, который плавно слетел в ведро с водой. Ребенок спохватился, и вытянув его за краешек протер рукавом и подвесил сушиться, а когда тот подсох, он аккуратно вытащил его из щипцов для разборки устройств и принялся за изучение. «Карта старого запада» — прочел он в уголке писанный пером текст. Обладающая трехмерным изображением, она переливалась в зависимости от того, с какой стороны падал свет от лампы на полке. Перечеркнутые названия городов, обводки путей красным маркером, зарисовки поверх границ с востоком. Он не разобрался в обозначениях, карта не содержала пояснений. Но железные дороги и воздушные пути он узнал по картинкам. А размеры! Разложенная, она занимала кровать. Железнодорожные линии заполняли все промежутки между городами. Особенно это было заметно на приграничных районах, где, огибая кольцом поселения, они параллельно шли с востока на запад. Попадая в город необходимо было совершить пересадку на внутренний транспорт. Рельсы едва видимым сквозь лупу пунктиром шли чуть ли не до каждого дома. Значок воздушных путей располагался в центральной части покрывающих города, куполов. По словам отца, «при той погодке без термокостюма и вблизи рельс не погуляешь», поэтому западники жили, не выходя за пределы городских поселений. На сгибах слова и наметки потекли. «Отец рассердится». Окончив восхищенно рассматривать переливающиеся прозрачные модели домов и ландшафта, мальчик заметил, что механические часы отбили полночь.

Время сна.

На следующее утро «отец» убедился, что течение временно прибило убежище к берегу, после чего зашел в каюту к ребенку. Он хотел посидеть рядом, пока тот спит, однако, к сожалению, обнаружил, что его глаза были открыты.

— Тебе следовало отдохнуть и набраться сил, путь предстоит не легкий.

«Так он не шутит?» — мальчик не верил ушам. Вначале он вцепился в койку, но, заметив осуждающий взгляд, устыдился своего поведения.

— Какая разница? Я ухожу один, а значит сам решаю, как мне жить дальше. Вы ведь так мне сказали?

— Хорошо, иди, давай я дам снаряжение.

— Иди?

Но мужчина не растягивал общение, приступы удушья били час за часом, он кое-как отдышался. Он зашел в свою комнатушку, поднял кровать и вытащил оттуда дыхательную маску, затем несколько баллонов с кислородом, таблетки, еще таблетки, и запечатанные консервные банки с едой.

— Вы отдаете мне практически все!

— Да, тебя смущает? Самое главное — маска и баллоны. Это твой билет к жизни. Даже вода не так важна. Маска конечно хороша, но она лишь отчищает воздух от вредных испарений, а вот кислорода в воздухе по моим замерам не так чтобы достаточно. Поэтому ты можешь погибнуть даже с такой крутой штукой как противогаз.

Противогаз — мужчина называл так связку полотен с железными вставками и вворачивающимся дыхательным мешком из гибкой как пластилин материи, куда вводился кислород.

Вот тебе кхм… Кабель… нет шланг. Его вставляешь вот так в рот и аккуратно открываешь легонько вентиль на баллоне.

«Как он протянет там, без меня?» — думалось ему, и он скрывал волнение за скороговоркой и укладыванием в заплечный мешок пищи.

— Легонько понял? Спросишь почему так примитивно? А, не знаю, умнее не придумал. Таблетки от излучения, их экономь. Принимать солнечные ванны строго не советую, как и дневные прогулки. С едой ты надеюсь умеешь обращаться? Да? — мужчина говорил так, словно торопился, и мальчик это заметил.

— Ну будь здоров, вот я тебе ложу револьвер. Почему старый, ржавый, да еще на воздухе качает? Это не просто револьвер, он сопровождал меня всю жизнь. Его нутро съест что угодно, главное, чтобы в прорези для патронов пролезло, а бьет дай бог как сильно.

— Вы меня и правда выгоняете?

— Нет, сынок, я тебе открываю путь в мир, более реальный, чем тот, в котором мы сейчас живем. Дорогу на поверхность.

— Я не хочу идти без тебя.

— Мир куда добрее, чем ты думаешь… К тому же, с тобой будет меч—страж.

— Чего?

— Вот он, красавец.

Золотистое полотно соскользнуло на землю, и мужчина благоговейно положил клинок на колени

— Мечам—стражам предуготовлено оберегать хозяина рукояти. Поставь палец в углубление и представь, что он есть твоя сила.

Мужчина подал ему ребристый меч.

Шестигранное сечение сочеталось с трехгранным — у острия, а меж швов проливались искры.

— Не обожгись, держи лезвием от себя.

Пока мальчик разбирался с устройством, мужчина объяснял

— Он предназначен хранить, а не умертвлять. Когда ты берешь его в руку, то приноравливаешься к его неровностям, а он к твоему складу характера. Говорят, мечи—стражи присматриваются к качествам носителя, и если сочтут его достойным, то между ними заключается нерушимый союз. Тогда он будет согревать, когда ты мерзнешь, охлаждать, когда тебе жарко, окружать ореолом спокойствия, если ты встревожен, разгонять темноту, приглушать шум сражений, дабы не нарушать концентрацию. Про них ходят легенды. Он и бьет током, когда ты заснул, а к тебе подбирается опасность, тем самым бдительно следя за твоим самочувствием. Их называют еще ночными защитниками.

— Как мне определить, что я понравился ему?

— Никто, кроме собственников мечей этого не знает. Я не трогал его, так как он, как и верная жена — привыкли принадлежать одному человеку — мужчина рассмеялся.

Увесистая рукоятка потянула мальчика к полу.

— Чувствуешь? Привыкание? Настрой?

Но он ощущал лишь тепло, исходящее от льдистой поверхности, и тяжесть. Ему не удержать меча более минуты!

Раздвижное лезвие щелкало подвижными элементами как челюстями, приспосабливаясь к обхвату мальчика. Было что—то жуткое и противоестественное в этих звуках. Даже более постороннее, чем те отголоски из прошлого, когда убежище еще лежало на дне, а над океаном бушевали водяные смерчи.

— Не бойся, он проверяет тебя на смелость.

Но, поежившись, мальчик решил, что таких проверок ему не надобно.

Щитковые кольца у крестовины раскручивались. По виднеющимся канальчикам за прозрачным покрытием вливалась жидкость, окрашивая кольца, пока они не начали источать голубое свечение.

Наконец, мягкая рукоять подгонялась под вцепившиеся пальцы мальчика, и отвердела.

— Сварился меч? Позволь, упакую.

— Сварился?

— Так называют его приготовление к первому запуску. До тебя рукоять стража не знала иного человека. Когда мужчина склонился над мечом, чтобы нанести охранный знак, то прошептал: «сохрани его, ради всех богов и укажи путь».

— Прислушивайся к его советам, — обратился он к мальчику, — меч куда умнее, чем кажется.

«Но это просто оружие» — подумал он, молчаливо кивая головой. Несмотря на внешнюю собранность, вызвавшую одобрительную улыбку отца, он ощущал пустоту и… страх, еще не вполне осознаваемый маленьким сердцем, отбивающим скоростной марш.

Снарядив ребенка, отчим приступил к рассмотрению и пометкам на карте.

Здесь все оказалось куда сложнее. Он выбирался на поверхность не далее клева рыбы. Сообщений с маяковых антенн пару лет как не поступало. Поэтому, он предположил, что ближайшие острова будут перенаселены, и следует брать чуть подальше.

Чуть — это сантиметр на карте, и недели путей по суше. Карта, конечно, тоже небольшая, но… ребенку… пройти ее…

«Он сможет, я знаю! Пускай запомнюсь опытным наставником, нежели немощным больным».

— Вначале пойдешь на остров, который… был на месте торгового района Темплстера. У меня там знакомый. Если он выжил, то спроси Даффи.

— А если нет?

— Не перебивай. Он будет уже там, обоснуется лавочником… Через мостовую, если мостовая еще осталась, к заводу по изготовке труб имени Баркевилей. Он выделяется отделкой под убежище. По сути — трубный завод — макет наших укрытий. Обойдешь его, как я покажу на обратной стороне карты, зайдешь через главный вход держась левой стороны, потом внимательно смотри. Сюда и сюда, затем спустишься сюда, и там будут запасы, на всякий. В свое время я был параноиком, вот и пригодился мой схрон.

— А если завод ушел под земли?

— А если? А если? Он устойчив к её волнениям. Ты сможешь, я верю.

Мужчина свернул карту и поставил на столик металлические миски

— Поедим напоследок.

Он налил супа, и мясной бульон смешался с пылью

— Захламили! — он с горечью вылил свою порцию. Не ешь эту гадость…

И, вместо супа, ребенок впервые отведал шоколад. Кружка с ним была горячей, отец нагрел его на тепловой трассе в машинном отделении, и принес, сжимая в синтетических перчатках

— Пробуй.

Мальчик едва коснулся губами и уже не мог оторваться.

Насытившись он заметил, что «отец» наблюдал за ним

— Почему ты не пробуешь?

— Мне его выдают раз в месяц, поэтому я

— Как он называется?

— Шоколад.

— Шоколад… — повторил ребенок, чтобы запомнить.

— Кто научил его тебя так готовить?

— После «неудачного приема», я скрывался. На меня пало подозрение, и вместе с потоком нищих, перебегающих из города в город, я устроился работать на фабрику. Городское управление гнало нас как метлой, и отсидевшись на передыхе у какого-нибудь скупщика дешевой работы, мы собирали вещички и… Так, бегая от необоснованных слежек, я посетил множество мест.

Он хлебнул остывшую настойку

— Отрываемся от главного. И обойдемся без прощаний, достаточно устал от твоего нытья.

Он грубил ребенку и чувствовал, как тем завладевает обида. Но иначе нельзя. Он должен забыть убежище и ходы к нему навсегда, ненависть активно вытеснит в нем желание вернуться. Он неправильно воспитывал его и в текущий момент прилагал все усилия, чтобы тот его возненавидел.

— Давай провожу тебя до выхода.

— Но я знаю дорогу.

— Дверь сама не закроется, — сказал он отрывисто, и, поторапливая, провёл ребенка к люку.

Ржавая, она не поддавалась, как не наседал на рычаг мужчина. «Проклятый контрабандист! Так и не вышло из тебя человека!» — проносилось в его голове.

Мальчик помог ему, налегая рядом, и он моментально осознал, как сильно ослаб, если даже ребенок дал ощутимую поддержку.

— Что думаешь? — спросил «отец» неопределенно, когда путь был открыт.

— О чем?

Он перевел дух. «Вроде не заметил, и ладно».

Одев противогаз на лицо, он проверил как сидит на детской голове маска, подтянул лямки, поменял завязки на обуви, и достал из кармана фотокамеру.

Громоздкого и уродливого вида коричневый коробок, расчехляющийся до вращающегося как барабан, объектива с подставкой на выдвижных ножках.

Установив его, он завел таймер и отбежал к мальчику, подняв его на руки.

Череда белых вспышек охватила коридор, заставив обоих засмеяться.

— На память. Что уставился как щука? Помнишь? Которую поймали? Мясистая, вкусная, у тебя слюнки сбегали по подбородку.

Мальчик улыбнулся.

Мужчина еще раз проверил лямки заплечного мешка, целостность комбинезона, наличие таблеток, заряжен ли револьвер, плотно ли сидит одежда, не будет ли поддувать.

— Пора.

Подтолкнул мальчика и включил процедуру закрытия люка

— Я ведь так и не придумал тебе имени.

— И не надо. Я не знал отца, отец не знал меня, я не знал матери, как и она меня не знает.

— Значит неизвестный? Таким будешь?

Мальчик кивнул и неуверенно зашагал.

«Вот он — наследник мира, который постигла катастрофа», — подумал отчим, с беспокойством и страхом взирая на пугающие линии громового неба.

Он было перевел рычаг в положение закрыто, когда вспомнил, что не подбросил ему даже бобов.

Ринувшись к складам, он посбивал с коек доски, загромождающие проход. Ногу обожгло, и потекла кровь, но не обращая на неё внимания, он расколотил ей ящик, и, насовав дозревающих семян в подол рубахи, взбежал по лестнице к гермозатвору, в хрипоте окликая его. Мальчик приблизился к мужчине.

Оказывается, он и вправду его обидел, и ребенок оставил все принадлежности, кроме противогаза у ступеней.

«Отец», кашляя, облокотился на упоры двери

— На — сказал он, ссыпая семена в лощеный мешок. Будь добр, подними его, про стража не забывай… И уходи.

Руки его тряслись.

Ему надлежало отдохнуть, он боялся беспомощно упасть перед мальчонкой.

Перед сыном.