Империя машин

Кирилл Вячеславович Кянганен

Неизвестный – человек без имени и семьи, ищет свое место в сотрясаемой от наводнений Островной Империи Севергард. На пути ему встречаются разбросанные по миру острова-города, а выше, над утопающими в руинах улицами – Поднебесья – построенные на гигантских стрежнях точно часовые механизмы, диски, откуда их жители с безразличием взирают на творящиеся внизу беды и голод.Там, на окраине империи, он совершит первые шаги в незнакомый мир, полный невероятных технологий прошлого и ужасов настоящего.

Предыстория — 0 —

Прилог: «Островная империя — Севергард разбросана по океану, а острова — кожурки от семечек, хаотично вьющиеся в реке. Когда-то единый громоздкий материк… — шептал голос из-под чернеющего комбинезона, — растаял, развалился».

Лоб его был перетянут повязкой. Перегоревшая лампочка свисала с потолка, периодически пуская искру, освещавшую подбородок сидящего. Пес у его ног скреб запертый гермозатвор. Напротив пустынника, в кассетном магнитофоне проигрывала аудиозапись. И было сложно определить: то ли говорит он, то ли в такт ее вещанию шевелятся его губы. Пустынник вслушался в тишину и удостоверившись, что за ним не следят, продолжил изложение

— Но натиск промышленного переворота, разрастание популярности механики, иссушали все большие и большие земли Севергарда. Вырубались леса, и на их месте строились города. Опустошались равнины, лучистые поля, и страна как чашка наполнялась отходной вонью. Но детям машинной эпохи этого мало! Набившиеся плотнее мух, они возводили города над городами, поселения над поселениями. Сливали отходы в реки и озера, пока не загубили все окрестности. И тогда им стало любопытно — а что же там — дальше?

Во времена, когда труд во имя общественного благополучия не требовал надзирателей, когда совместные старания направлялись на прозрачные, выполнимые в пределах жизни отдельного человека, и не растянутые на века цели… не существовало Севергарда — этого муравейника по переработке человеческих судеб, вычистившего города, — пустынник, причмокивая, осушил флягу с выпивкой, — не существовало механизма, приводящего к вырождению людей, не существовало холода, способного одолеть тепло.

Червивая страна… Как его называли в свободных землях, еще не родился.

Но сырые земли и невесть откуда объявившийся чужак, обвешенный талисманами, внушительной речью и прочей мишурой, привели ученых к выводу — «на одной механике далеко не уйдем». Надо же, великие умы пленил обыкновенный проходимец! Или нет? Заря Севергарда — время импульсивных людей. Некто по имени… то ли Странник, то ли Путник вложил им мысль, что для выживания человечеству необходима система контроля погоды. Как он это сделал, почему — история умалчивает. Я знаю одно, псина: этот тип умел убеждать. Некоторые идеи взрастут сами, если посадить их в правильную почву… И они развились до соответствующей духу того времени фразы: «суровый мир достался нам, создадим же ее. Кто не примерял на себя роль бога? А изменить циклы природы — чем не свернуть и перекроить тайный план творца? Самому занять его место. Но как всегда нашлись отступники… Много отступников. Кто-то согласился с этой идеей, но большинство населения было довольно достигнутым.

Люди и так заселили практически всю поверхность, зачем суетится?

Тогда горстка недовольных обратилась к Путнику, но он растаял во мраке прежде, чем кто-либо обнаружил его отсутствие.

Когда эти бунтари, люди завтрашнего дня с факелами наперевес подходили к его ночлегу, то они обнаружили как вещи странника развеялись по ветру, не оставляя и пылинки. Они воззвали исчезающие тени, и их молитвы были услышаны…

Испепеленные удобрениями поля кровоточили скверной, а род людской рос и рос.

Высушивались пресные озера, угоняемые облаками к океану, и множились пустыни, а неприспособленные города вымирали в пустыри.

Мир призывал людей к смирению, умеренности наконец! А они демонстрировали ему средний палец, продолжая грызть земное чрево.

Ввергнувшись в авантюру, в гонку с природой, цивилизация выстроила ответ на ее призыв. Но об этом позже.

С нехваткой ресурсов возникла угроза перенаселения.

Посевы не орошались, а океан, куда приспособили заводские стоки скорее годился на убой нежели на кормежку. Некогда открытые вольные города стали военизированными поселениями с жестким паспортным контролем. Никто посторонний не мог пересечь границ своего пребывания без соответствующих разрешений. Если ты застрял в разоренном городе между двумя такими же, то либо дох с голоду, либо хватал вилы и лез на стены… И множилось число убиенных, росла толпа обреченных, города сдавались под атаками эпидемий и собственных граждан… Обстановка обострялась лживыми доносами с пометкой: сократить численность населения, и тому подобное. Нужен был лишь первый шаг — и начнется гражданская война… Кто его произвел, кто повинен в неминуемой гибели тысячи тысяч людей — уже и не вспомнишь. Но люди воздвигнули флаги, окрасили их в разные цвета и прокричали: «Мы не сдадимся!» — с этой фразы произошли коренные перемены в жизни всех, кто населял данный нам клочок суши.

Спохватившись, бывшие хозяева земли пообрубали пагубные предприятия, и ленты заводов встали вместе с рабочими. Первые — от безделья, последние — с голода.

Мученические ожидания принесли плоды — дожди вернулись на родину и более не блуждали по Простору — оборотной стороне планеты, где правила одна вода. Но вылезла загвоздочка — испорченная земля отказалась принимать преподнесенные ей дары, выплевывая наружу семена в виде вялых и однолетних растений, разросшихся по континенту. Больше никаких столетних рощ, могучих зарослей, ломящихся от овощей и фруктов, а только мелкие сорняки да седые коряги.

Зараженные западные земли обросли неплодоносными деревьями, а на еще не освоенном востоке отчаянные смельчаки бурили камень и прокладывали новые дороги. Снова леса сменялись лесопилками, снова повторялся цикл. Человек отсрочивал неизбежное. Либо… Завоевывал девственные земли. Но вот беда — восточное солнце лишь бегло показывало себя, стремясь как можно скорее отдаться на милость Западу, где в полдень от нависшего солнцепека не спасали ни каменные стены, ни земляные погреба, ни подземные туннели, а одомашненные животные мерли, поедая синтетический корм. Однако, несмотря на холодные темные земли, человечество бросило западные поселения и устремилось на восток. Скот переправляли на поездах, а люди шли следом, вдоль рельс. Ох и полегло их! Но отстроили Восток, отодвинув час кончины. Я слышал об экспедициях в далекие земли, о массированной промывке мозгов. Изощренных механизмах, перемалывающих человеческие чувства… Борьбе за власть, междоусобных войнах… Многие потрясения сотрясали новый свет. Авангард цивилизации. Везло лишь западным колхозникам. Отстающий в развитии старый мир столетия не видал крови… Пока и его не накрыла буря.

— Ты слушаешь меня, животина? — сомкнул Пустынник руку на ошейнике и встряхнул пса.

Лязгнув челюстями, пес прикусил язык и жалобно заскулил.

— Умница, подвывай мне — погладил он холку. Пес потерся о поручень. Шерсть обильно выпадала, едва он соприкасался туловищем с твердыми предметами.

— Как считаешь, пес: протянем до того, как песочек осядет?

Услышав свое имя, животное завертелось, ожидая команды, но Пустынник увлеченно выскребывал из банки заплесневелый паштет.

— Заришься на жратву, гадина? — оскалился он, когда отогнул крышку, чтобы облизать грязные пальцы. Струйка дыма выбралась меж сардин.

Пес повел носом за ней и поймал удар по морде.

— Нее-е-т. Глотай слюну, шерстяная дрянь.

Повертевшись на месте, пес послушно лег в ноги.

— Презираешь меня? Тоже считаешь сумасшедшим? Позабыл, как я приютил тебя, паршивец?

И как в подтверждение его слов, пес повернулся мордой к гермозатвору, поджимая рваные уши. «Правда, не правда. Все нуждаются в истории». Пустынник чиркнул спичкой, прижимая фитиль к земле. Пламя заскользило по насыпанной порохом дорожке. Свет расступился под комбинезоном, и накинулся на стены, придавая им городские оттенки. Когда цветная масса окончательно оформилась в ночной проулок от тесной коморки не было и духу.

Группа мятежников бросала камни в перечеркнутый красными мазками плакат. Полосы сходились на неизвестном человеке в комбинезоне. Лицо его и капюшон были в аккурат замалеваны черной краской, а в приписке снизу не имелось имени.

Когда луч прожектора нырнул в проулок и послышался топот солдат, мятежник хлопнул по спине разрисовывающего плакат товарища, и, покидав в сумку краску с кистями, группа поспрыгивала на крыши мансард многоуровневого города.

Сросшиеся с крепостными укреплениями улицы составляли единую ограду, обстраиваемую на разный лад держателями лавок, мастерских и жилых комнатушек, свисающих подобно сосулькам. Самострой облепливал укрепления с обеих сторон, перерастая затерявшуюся в городской палитре крепостную стену.

Обычно стене присваивали название центральной улицы, и от нее расходились развилки. Так росло поселение. Для чужаков с захолустья и деревень были указатели, по которым они выходили к перекресткам и уже оттуда, ориентируясь на Часовые Башни, сходили куда им нужно. За башнями, вдалеке виднелись забитые мельницами низовья извилистых рек. Побережья кишели выволоченными на мель паромами, откуда по торговым путям продвигались тягачи, груженые медью и углем. Не отходя от места тысячи человечков толкали старые баржи и разбирали на металлолом, после чего грузили на конные повозки.

Пышущий паром индустриальный город развивался, плодя грязевые разводы над собой, которые сгущаясь и наплывая один на другой, скапливались в плывущие по небу лужи.

Дирижабли, заполонившие извилистые фьорды курсировали на восток, растворяясь в дождливом закате. Скоростные паровозы, прорубали обесточенные улицы огнями, размещенными на котлах. Они неслись по стенам, чтобы обогнуть реку и совершив, круг, вернуть шахтеров домой. Правее, в районе утесов, рабочие забрасывали лопатами высушенные устья рек. Перерабатывающие устройства тут же распределяли закаченную воду по трубам к генераторам заводов, где, охлаждая их, она выветривалась наружу, образуя густые клубы пара.

Картина отдалилась. Город сузился до квадратика, выплескивающего тонны газовой пыли. А за, под и над ним десятками, сотнями испражнялись аналогичные трубы. Ими и высчитывалось могущество человечества, одолевшего превратности судьбы. Мелкий комбинат по производству технологий, отвоеванный у противостоящего ему мира… Огнем и мечом. Как и положено Севергарду, город признавался развитым и достойным подражания, если его архитектура, инфраструктура и расположение отвечали требованиям производства и извлечения доходов. Доходов ради доходов, роста ради роста, масштабов ради масштабов. Полученные ресурсы пускались на новое строительство предприятий и инвестировались в исследования восточных гор для добычи металлов. Происходила тотальная подмена цели жизни средствами ее обеспечения. Естественные природные ритмы сменились непрерывными рабочими циклами. Само существование людей определялось производственными отношениями.

Когда под конец нетерпеливые народы осели в предгорьях и поутихла их страстная голодовка по деятельности, на сцену шагнул следующий гость.

Один поселенец Востока заметил, что, несмотря на несметные достижения в науке, позволившие покорить природу, у них так и не было лидера, который бы провел народ сквозь время и выстелил тропинку к величию. Не тому пресмыкательству, заискивающему у превратностей судьбы. Как бы угодить, как бы подстроиться под очередную выходку природы, а взять руль и устроить ей настоящее поражение. «Вольные города разобщают нас, мы все стремимся и ратуем за братство народов! Присоединяйтесь к нам!» — вступительная речь его была столь же наивна, сколь и великолепна. Имея в распоряжении ящики из-под овощей, повозку, да легенду в зубах, он собрал подписей больше, чем всякий почтенный чиновник, заведующий городским управлением. Имя этому человеку было Бардонор. Бедные люди, чей разум опередил развитие чувств, они были столь простодушны, что не ведали собственных мотивов. Они верили всему, ибо в том мире еще не зрели семена лжи. Все происходило впервые, как у младенцев, познающих окружение. Они с чистым сердцем зачищали легионы лесов, пускали под пилу редкие виды животных, навсегда уничтожали и без того скудые запасы чернозема, а озера обращали в хранилища отходов. И снова выступил он. Первый создатель, первый единитель всечеловечества. Не купился на его зов лишь горный народ. На ту пору горцы сами подумывали приобрести вольные города, но из—за затратности в организации и строительстве дорог посчитали это расточительством. Никто не знает, почему проклятие машины обошло горцев стороной. Быть может это из-за бытующего у них поверья, по которому Барданором назывался дикий клевера Долины Полых Холмов. Коротко лиственный саженец, растущий на склонах вершин, разрастающийся за лето в опахало, затмевающее свет траве и деревьям. Питающийся ими и обрекающий на погибель. Как заявил основатель Дома Ветров и предводитель горцев — Атман: «Барданорами нарекают непутевые матери, плохо разбирающиеся в словах». Горцы отступили в свои высокие жилища, где земля равнялась с небесами, и наблюдали за основанием империи.

Барданор призывал народ не довольствоваться сложившимися условиями, восстать на исконный порядок, установленный враждебным миром. «Взять в свои руки орудие, как когда-то это сделали наши предки и перевернуть циклы эволюции! Мы должны, нет, обязаны изменить климат! Пусть вначале это случится на части материка, но я твердо знаю — кто убоится, сгинет во тьме. Холод близок. Чувствуете?». И он был пророчески прав. Запад беднел и скудные запасы растаскивались выносливыми мужчинами и женщинами. Постоянно происходили мелкие стачки, после чего воры прятались в городских стенах. Отношения обострялись, каждый город сражался сам за себя. А массовый отток населения к востоку, прозванный великим переселением или походом сквозь пустыню, завершился, едва выяснилось, что в темных восточных долинах люди тухли быстрее, чем свечи. Когда ночь в трижды превышает день, когда никакой дикий огонь жаровни не перебивает холод, когда всюду растет пугающий сухой лед.

А на хребтах и перевалах, средь пикообразных вершин, куда только и дотягивались лучи света, развивалась Торговая Империя.

Так считалось…

Барданор завлекал рекламой, плакатами о лучшей жизни, создавал кофейни, принимал аудиенции, собирал активистов, желающих бороться с народной апатией, вызванной по сути погодой, а не результатами деятельности Вольных Городов, как это преподносили пропагандисты. Молодые переселенцы с горячими сердцами брались за множество дел. Переход из Старого Мира длинною в год не отучил их от спешки. А несменяемая ночь подталкивала к скороспелым выводам. Задержишься — растеряешь ускользающие в ночи силы. И что их влекло к Сумеречным Землям, где мерзлота растапливалась лишь котлами да единичными горячими источниками? Быть может, они иссякнут? Но вера человека неисчерпаема, потребность в смысле невообразима. Ради самосохранения он был готов поверить во что угодно, лишь бы найти путь, который не уведет народ к вымиранию. И именно на себя взял эту задачу Барданор. Успешно завоевав расположение масс, он принялся за привлечение квалифицированных ученых, которых финансировал из кошельков отчаявшихся беженцев. Тогда же произошли первые открытия куполов, окаймляющих город и удерживающих тепло, но парниковый эффект, создаваемый ими, становился рассадником бактерий. Однако, Барданор не желал делиться технологиями с остальными. Севергард нуждался в дешевой рабочей силе. Внезапно пропадали ученые, отправляющиеся в западные экспедиции, сворачивались проекты…

Расширив агитационные работы, он перекупал эфир радиовещания и проплачивал странникам съем жилья, чтобы те, останавливаясь на передых в западных городах, толкали его речи. Им выдавали по костюму, копирующему одежды, в которых изображался Барданор на плакатах. По регионам ползли слухи. Якобы, сторонники Барданора нашли выход из, казалось бы, безысходного положения.

Имя его разрослось до мистической фигуры.

Менестрели воспевали его доблесть, сказатели хвалили его храбрость, законники поддерживали его невинность, а жители слушали и внимали, пока он играл на струнах их желаний, раскачивая атмосферу стабильности, «застоя». Он не гнушался и людским разочарованием. Раздражал, провоцировал, припоминая каждый провал, после чего подыскивал выход скопившимся эмоциям, находя «виновных». Все неудачи прямо или косвенно связывались с прошлым курсом. Непонятно, как ему удавалось балансировать на грани дозволенного и возможного, сохраняя при этом «рамки приличия». Складывалось впечатление, что последователи вливались в его проект без усилий.

Барданору содействовали и провокации о войне, подогреваемые паникерами. Толпы беженцев обрушились на стены городов. Быть может, он первым подал сигнал, сейчас уже не проверишь… Изолированные друг от друга поселения легко поддавались внушению. В обстановке голода, раздора, предательства, болезней, стирающих с карт целые поселения, людям повсюду мерещились враги.

Торговая Империя стягивает войска на востоке! Под руководством безземельного бастарда движется угроза с юга! Его флот скоро займет перешеек и перекроет поставки угля. Торговая Империя объявила мобилизацию. Торговая Империя заручилась поддержкой Черных Ножей — страшных наемных убийц из старых легенд, и ее спонсируют гильдии торговцев Часовой Крепости (негласной столицы материка). Часовщики проектируют машины массового поражения! Они уже все решили за столом переговоров, когда поделили страну как пирог. Сладкий и желанный.

В кратчайшие сроки на сторону Барданора перешла четвертая часть населявших материк. Люди хватали одежду и бежали из домов. Западные предприятия останавливались без рабочих, целые гарнизоны складывали знамена, отопительные цеха натурально замерзали и разрушались. Но каково было удивление народа, когда выяснилось, что Барданор договорился с главным «пропускным пунктом» на восток, который и контролировал большинство новостного фона. Только поздно возвращаться — или ты стотысячный на тропе в очереди к новому свету, вздымающейся до гор, или — безымянный беженец, который может вернуться назад, в полузаброшенные города, доживать последние деньки, ибо сам их и оставил, навлекая собственную гибель.

Им оставалось смотреть на Часовую Крепость, как последнюю надежду. Этот пограничный город, возведенный при первом переселении народов, был единственным связующим звеном, где проходила ближайшая тропа на Восток. Когда очередей стало слишком много, а мигранты, с коими не справлялся гарнизон, уже громили склады, ухватывая за пазуху все, что могли унести, раздался приказ «опустить ворота». Тем самым были отрезаны все известные пути к Сумеречным Землям.

Барданор уничтожил врага без боя, посеял в рядах западных граждан панику и хаос, полностью деморализовал оставшихся «по ту сторону». Застрявшим людям только осталось объявить войну самим себе. Пока они соберутся вместе, их заводы окончательно придут в негодность, системы фильтрации откажут, а регулярная армия обернется в бандитов. Те единичные дирижабли, что проплывали над землей, не составляли особой проблемы. Барданор был уверен, что совсем скоро и они прекратят свои перелеты на запад. Надо лишь переманить некоторых западных ученых, принимавших участие в наработках. Без них работа могла затянуться на долгие месяцы, а то и годы. О подобной щедрости он не мечтал. Жители нового Севергарда раньше выйдут из-под контроля. Поэтому, он сутками напролет строчил ученым пригласительные письма, одновременно придумывая новые титулы и назначая «справедливую цену» за их вклад в общее благополучие. Он не сомневался, что они примут щедрое предложение. Кто в своем уме отринет славу спасителя человечества? Роскошь, почет, уважение, богатство, беззаботную жизнь, в конце концов — благополучие Севергарда? Кто, будучи в здравии и трезвом уме променяет все это на какие-то памятники древности и полумертвую землю?

Пока его сила убеждения была крепка, он постоянно выступал на публике, демонстрировал тонны отчетов и скорейшее приближение перемен. Все шло по заранее установленному плану. Он уже успел возликовать своей победе, но против выступила группа ученых, полагающих, что затея по изменению климата не осуществима. Они привели множество доводов и негативных последствий системы контроля погоды. «Даже в том случае, если найдется источник энергии, который запустит процесс по смене магнитных полюсов земли… Мы не сможем и далее прогнозировать, куда сдвинется день. Это сродни броску в кости. Более того, у нас до сих пор нет ни четких данных, ни сведений, на основании которых возможны эти эксперименты. Сплошные слухи с дальнего востока». Поначалу Барданор думал, что пара-тройка «частных мнений» затеряется в общем информационном потоке, но по неясной причине, эти обоснованные сомнения просочились мимо радиофильтров, и распространились по газетам быстрее вируса. За какие-то девять дней он утратил статус кумира и проводника человечества. Власть ускользала, подобно песку. Люди были напуганы, они требовали их выпустить назад. На запад. Мир как бы завис на перепутье. Он слал письма, раздавал новые титулы, лишь бы ученых привели к нему силой, но многие разведчики, посланные на запад, не возвращались. «Винтики моего механизма ослушались», — огрызался Барданор, рассылая гневные письма. Кто бы мог подумать, что главным источником смуты станут седовласые дохляки и тщедушные юнцы? «Как песок сквозь пальцы…». Он вспомнил, как в детстве ломал песчаные замки ногой. «Бездной клянусь!». Как он желал в эту минуту отбросить перо и ухватить за глотку кого-то из этих болтунов! Ведь, наверняка им было просто мало. Барданор мог остановить «поток абсурда», но, чтобы быстро покончить с диверсантами, требовалось просто… открыть пути и пустить поезда на запад. Он не мог позволить себе подобных рисков. Светила Храма Знаний, как заводные игрушки, тараторили о необратимых изменениях, которые постигнут не только тех, кто останется на востоке, но и для жителей западных городов. «Мерзавцы… Вы умеете обесценивать чужой труд… Сразу видно — профессионалы». Что он, избранник народа, мог противопоставить большим головам? Быть может, блеф?

Впервые за долгие годы, Барданор сошел с дирижабля, ступая на западные земли. Он был главным гостем на пленарном заседании Совета Науки. Но, несмотря на присутствие главы Севергарда, ученые продолжали твердить о вреде радикальных технологий. Доклад за докладом, отчет за отчетом, справка за справкой. Когда слово передали Барданору, он демонстративно зевнул, прибирая руками фальшивые результаты исследований. Были объявлены прорывы в исследовании природы климата. Ученые из-за трибун потребовали доказательств. Барданор не растерялся. «Приехать смогут те, кто свяжет себя государственной тайной и пройдет отбор на профпригодность. Нам тунеядцы не нужны. Пока же — приглашаю всех». После краткого вступления он попросил микрофон и обратился лично к председателю комиссии — Говерману. «А вы дорогой — чего достигли? Скопировали наш защитный купол? Так и будете прятаться под кастрюлями? Поймите, умы Севергарда сделают открытия и без вас, последствия же отразятся на всех. Но коли вы отказываетесь… То, после успешных испытаний, вход на восток будет вам закрыт. Всегда следует нести ответственность за свои поступки. Оставайтесь дома и радуйтесь природе, глядя из окна на несметные потоки грязи, льющееся с неба. Это же — та самая стабильность, которую вы спасаете?». — пояснил он сахарным голосом.

Данное выступление крайне оскорбило Говермана, и он вместе с возмущенными профессорами быстро покинул зал и вернулся в Город Дождей. Но семя сомнения уже глубоко засело в головах людей и медленно прорастало, давая первые плоды. Как ему донесли по радио: сразу после совещания, ученые разругались. В среде совета произошел раскол, и необходимые Барданору лица явно находились в меньшинстве. Поэтому он отложил перелет домой и задержался в одном из своих старых особняков.

К новолунию, поздно вечером, на пороге объявился гость. Он раскланялся и сказал, что имеет честь быть личным учеником Говермана. Знает все его разработки, и прототипы моделей контроля погоды. Бардонору потребовалось сделать недоверчивое лицо и отмахнуться. Тогда тот достал из кармана пиджака помятый лоскут с чертежами. «Винтик вертится, колесо — крутится» — восторгался Барданор — теория человека, как податливой машины, прочно засела в его голове. Внимательно разглядывая чертеж, Барданор подманил лакея

— Позовите любого мало—мальски смыслящего в этом ученого.

Промокшие чертежи прилипли к мраморной столешнице на камине и подсыхая, свертывались лентой.

В ожидании он расхаживал по комнате из угла в угол, непрерывно задавая вопросы отсыревшему гостю. Один за другим, методично и жестко, точно закручивал шурупы в подвижный механизм. Он не позволял ему передохнуть. Не предлагал гостю вина, вызывающе булькавшего в прозрачном сосуде и не разрешал сесть на теплый диван со стеганными подушками из бархата.

Барданор обожал нежность, мягкость, уступчивость, но женщины вводили его в тоску. Ему бы подошла их кожа… Замечая, что человек старался держаться поближе к камину, император сам стремился занять пространство посередине, как бы ненароком мешая ему согреться, и одновременно привлекая внимание к своей особе. Он — единственный посредник мира. Тот, кто определяет контуры будущего. Поэтому все наличное окружение, будь то кров, свежая пища, тепло, и банальное уважение — это награда за послушание и преданность. Пора Западу привыкать к тому, что добыто чужим трудом.

Барданор умел производить впечатление на людей, и гость поддавался обаянию, с коим расхваливались прелести и перспективы их совместного будущего. Но наибольший эффект произвели на посетителя искусно имитирующие дневной свет фонари, установленные по всем улицам, прилегающим к дому. Правитель намеренно организовал экскурсию по залам, чередовал неудобства с мимолетными ощущениями комфорта, будто выдавал щепотку поощрений дрессированной собаке. Едва гость присядет — он выдавит вопросец. И если его не дай бог чем-то не устраивало сказанное, он незамедлительно тянул измотанного путника за собой, пока не «закрепил» за ним привычку всюду следовать позади. «Как на поводке». Долго длилось знакомство с местными достопримечательностями. Под конец ученик совсем размяк и тупо мямлил невпопад, готовый свалиться от усталости. И лишь тогда, удовлетворенный ответами, Барданор сел на подлокотник, и положив ему руку на плечо, произнес: «теперь мы партнеры, но! — поспешил он, наливая гостю вина, — с одной оговоркой…». Диван и хмель. Благодарности мужчины не было предела. Он жадно приник губами к сладкой выпивке, опустошая бокал. Хлебая напиток, он пропустил мимо ушей то что его могут и не взять в столицу. Все, чего ученику хотелось — провалиться в сладкий сон. А поутру — пересечь границу и навсегда оставить в прошлом нищету и тьму.

Люди в желтых полухалатах и плоских ботинках зашли пучком и переглянулись с гостем. Кто-то из них сидел накануне по одну сторону с Говерманом. Склонившись над рисунками, они долго что-то высчитывали. Ночные тени давно укатили за горизонт, посетитель дремал, Барданор вливал в себя вино. Наконец, ученые удовлетворительно кивнули, и он разрешил им удалиться, попутно изымая чертежи.

Проснувшийся гость хотел было возразить, но Барданор прервал его, объяснив, что это был его первый вклад. Следующий их шаг — в сердце Севергарда. «Ты принят, гражданин нового света», — сказал он. Ученик важно улыбнулся и открыл кейс, после чего попросил нож и, вырезав поддон, вытащил оттуда еще с десяток рукописей. Соглашение было достигнуто.

О пропаже большинства разработок Говерману сообщили лишь спустя две недели, когда уборщики хотели прочистить лабораторию от забившийся в углах скоплений пыли.

Говерман сразу понял — они украдены, созвал ученый совет… и не досчитался половины. Он не стал утруждать себя их поисками, итак понятно — ушли на другую сторону. «Соблазнились! Предатели!», — прокричал он в окно, но ветер плюнул ему в лицо птичьим пометом.

Он назначил экстренное совещание, где выступил с речью. И его тезисы разбили в пух и прах в собственной лаборатории. Он должен был перетянуть на себя сферу влияния, но без основы, без записей и лабораторных экспериментов его мысли расплывались по вяжущим ртам профессоров, пережевывающих его слова в абсурд, и он не мог дать им ответов. Все его аргументы таяли, едва у него требовали предоставить теоретические модели установки по контролю погоды. «Вы хотите нам сказать, что втайне работали над запрещенным проектом, и потеряли все результаты своей деятельности? Что за вздор! При всем уважении…». Он сорвался с кафедры и выбежал на воздух. «Пропало! Пропало!» — бунтовал его дух с телом, выдавая натянутую флегматичность несуразным тремором рук.

Спустившись к себе в кабинет, он закрылся и просидел там до обеда, глубоко потрясенный случившимся.

Он в потерянности перелистывал книгу прошений. Подшитые грамоты, поступившие накануне неутешительно уведомляли о полном провале.

Городская Цитадель — центр западного правосудия, отказалась влезать в политику. «Беспутные ленивцы, отсиживающие свои задницы деликатно намекнули о долгах, а проблемы Говермана списали на сложность времени, — подумал он с горечью, — но это коснется и их! Боги, какие идиоты!»

Он вышел из лаборатории и спустился в архив, куда позвал маленького талантливого мальчика, работавшего в машинном отделении, контролировавшем уровень воды у портового города.

Весь чумазый и испачканный сажей, мальчик подошел к нему и потянулся жирными руками к конфете.

— Опять без дезинфекции работал? — спросил ученый, и развернув бумажный коричневый фантик, отломил ему дольку.

— Угу. — ответил тот потупив голову.

Говерман потрепал его по голове, и сказал:

— Ты единственный, кому я могу доверять, понимаешь? Мальчик кивнул.

— Ты должен пробраться в строящийся дворец Барданора. В качестве посла с прошением о перемирии. Он примет тебя, а ты раздобудешь результаты первых исследований.

— И все? — удивленно спросил тот.

— Там будет нелегко, ты это знаешь, я бы пошел сам, не видь твой талант.

Говерман старался выглядеть уверенным, но мальчик сам подбодрил его

— Я справлюсь, не беспокойтесь. Плащ Теней выручит. И шоколад горьковат — сказал он вежливо ученому.

В тот—же вечер вместе со свитой из двух других алхимиков, он отправился в дорогу, и уже через неделю вернулся назад на дирижабле с откопированными результатами.

Говерман не спал последние два дня, и не зря. Его опасения подтвердились.

Результаты были ужасающими.

Система работала нестабильно, но самое большое потрясение вызвало другое — Барданор всеобще объявил об успешных испытаниях машины контроля погоды, и о включении проекта «Полдень» ровно через четырнадцать дней. «В постоянное и повсеместно доступное пользование» — дочитал он цитату. А помогал ему никто другой как его сын. «Это он сдал меня, он…» — вырывая волосы на голове, сидел и плакал несчастный отец, в то время как на другом конце континента его чадо боролось с ожившим одеялом, обвившим посиневшую шею. Как в сказании о страннике — все, к чему прикасался Барданор — умирало. Говерману не довелось прослышать об участи сына, поэтому он продолжал печатать отчет.

— С вами все в порядке? — последний раз в тот вечер зашел к Говерману в кабинет чумазый мальчик.

Ученый снял очки, протер расцарапанные, побитые линзы, и улыбнулся.

— Не беспокойся, сильные люди тоже плачут. Чтобы слезы закончились и не были видны пред лицом врага. Ступай в дом. Я тебя догоню.

Раз дело жизни попрано, пора готовить ответный удар. Утром он наведался в крупнейший мануфактурный центр и пустил в печать все копии экспериментов, затем договорился с товарищами о прямой трансляции, на которой провел прямые разборы последствий «Полудня». Его сообщения вызвали бурю недовольства среди населения. А после получения телеграмм Восток затопили мятежи. Физики, биологи и геотехники выступали требовали остановить проект. Их бросали в тюрьмы, но шумиха уже не улегала. Сотни людей выходили с плакатами. Немалое количество добровольцев побросало работу и выводило из строя механизмы по добыче золотистого минерала, узнав, как их действия приведут человечество к гибели. Ворота Часовой Крепости снова ломились от перебежчиков, желающих метнуться назад. Страна буквально разрывалась надвое. И в этот раз перевес был явно не на стороне «нового мира».

Услышав о многочисленных погромах, беспорядках и нарушении всей структуры производства Барданор впал в неутолимое бешенство, но ближе к вечеру без предупреждений сел в дирижабль и покинул Часовую Крепость. Никто не знал, что происходит, ворота открылись, солдаты отступили на стены, и люди ломанулись, кто куда горазд. Они обнимались и целовались, клялись в верности распавшиеся семьи. Садились на полуразряженые поезда и разбредались по домам. Бывшие беглецы смущенно оправдывались перед товарищами. «А правитель то ваш — сбежал!». Целые сутки официальный канал молчал. Небо сравнялось с пустыней. Затревожились даже самые верноподданные слуги, прильнув к микрофонам. А затем сверху поступил внезапный приказ закрыть ворота и не открывать ни под каким предлогом. После чего… раздался пронзительный грохот. Люди похватались за уши, горизонт словно перевернулся. Темные далекие звезды, казалось, вот-вот упадут на головы, тучи проносились с необыкновенной скоростью, повсюду громыхало. Мерцали сине-зеленые молнии, воздух то сжимался, то расширялся. Кто-то падал замертво, скошенный невидимой силой. Волны тепла и холода бились о камни, Из сухого грунта лезли жуки и черви. Казалось, сейчас землю вывернет наизнанку. А затем все так же внезапно утихло.

Тогда они — жители двух миров, ослепленные сиянием, подняли головы, чтобы увидеть, кому судьба предначертала день, а кому — ночь. Впереди — все та же серость. Странно. Люди оглянулись. Это выглядело невозможным, но именно город-исполинская стена позади них стал прямым водоразделом между светом и тьмой. Западу перепало лишь остаточное свечение мира. Внеплановое включение удалось. Материк был разделен надвое. Те, кто остались по ту сторону — ликовали, обнимались, знакомые и неизвестные, близкие и далекие — все отмечали праздник жизни. Ощущали себя кровными братьями.

А левые… брели туда, откуда пришли. В долины, усеянные тьмой, серым небом и голой землей. Они завидовали им. Они плакали. Некоторые из западников упорно бились в каменные двери. Они клялись, молили, кричали, проклинали. «У меня там сын! Пустите». Но сверху лишь посмеивались. «Слаб, кто не верует». В восточных реках вновь объявилась рыба. Заливаясь лучами солнца, плыли баржи. Рыбацкие сети полнились окунями и налимами. Ближе к вечеру народ шел на рынки. После рабочего дня объявлялись шахтеры и пограничники — поглазеть на колоритный берег. Растительность оживала сама собой. Без особых трудов со стороны человека.

Когда до самых отдаленных земель дошли сведения о расцвете империи, люди со всех уголков мира ринулись в Севергард. Но Барданор решил по-иному. Он расставил патрули на границах, вооружив их ружьями, изрыгающими снаряды с жидким огнем. Часовую крепость укрепили дополнительными стенами, а горные районы заминировали. С тех пор за ворота пускали только по личному распоряжению главнокомандующего.

К концу месяца Барданор объявил себя Императором Севергарда, и под всеобщие возгласы, занял трон.

А Говерман получил подарок — посылку с телом сына, и подписью: «От императора». Барданор приносил ему личные соболезнования, но не упустил возможности объясниться: «Когда ваш сторонник выстрелил в смотрителя, ему срочно понадобилась трансплантация. Видите шов? Нам пришлось забрать печень». Ученый провел ладонью по лицу мертвеца, дотронулся до губ, носа, сдавил щеку… «Дорогой мой несмышленыш… Прости, что не защитил тебя. Прости меня, Анна». Он накрыл сына простыней и дотащив до обрыва, сбросил в бушующее море. Пусть волны унесут его подальше от нашей земли.

Он шел назад, опустошенный, без какой-либо цели или смысла. Все намерения смыли воды вместе с телом его наследника. Но недолго ему было положено наслаждаться тишиной. Когда он вернулся в кабинет, телеграф ломился от сообщений. Он покрутил ручку радио, но все станции оказались забиты яростными спорами. Жители запада выли от обиды, призывали к оружию. «Это будет гражданская война». «Послушайте, сегодня свет, завтра электричество, потом что — вода? Вы не видите, как они загоняют нас в могилу!». Ведущие отпирались, говорили о гуманизме и ценности жизни, но прошел месяц, и ничего не изменилось. Города разрушались, предприятия разворовывались, технику разбирали на лом. Правительство их постепенно бросало, лучшие умы принимали приглашения и тихо съезжали под шумок. Как-то раз Говерман выбрался из своей берлоги и узнал, что муниципалитеты поспешно ретировались с горячей точки и заняли горный хребет. Тот что близ границы, торгуя с империей Барданора и завозя контрабандой дорогостоящие лекарства и оружие в «страну отбросов». «Вот как нас именуют впредь» — проговорил ему сторож, охраняя давно закрытый сортировочный терминал.

А самозванная империя растет и здравствует. Богатые луга, зарастающие живностью, белые ночи и ясное небо. Чем не повод для гордости? Город Дождей наполовину опустел. Большинство молодых и здоровых. Как мужчин, так и женщин ушли в Севергард. Они выбивали себе талон, койко-место и устраивались на тяжелые каторжные работы. Молодых девушек заставляли рожать, после чего отбирали детей. Они становились добровольными инкубаторами новых поколений. Взамен им гарантировалась еда и безопасность. Страх смерти гнал западников прочь из родных поселений в бесчеловечные объятия солнечной страны.

Темную сторону ожидало медленное угасание. Затапливались поля, сгнивали урожаи. Сезон за сезоном голод ощущался все острее. Проливные грязевые дожди смывали чернозем, унося плодородные слои почвы. Вдоль горизонта мигрировали разрывающиеся от токсинов тучи.

Нужны городские купола, фильтры, но нет материалов. Чтобы синтезировать материалы — необходимо топливо. Чтобы возобновить производство и обработку — нужны ресурсы. Чтобы добыть ресурсы… нужны люди, которых нет! Все упиралось в людей. Кто, будучи в ясном уме и памяти, полезет в подземные лабиринты, заваленные отходами производства? Без защитных костюмов, без лекарств и без запасов еды. А именно в таком положении оказался Запад, когда после первой новости об удачном запуске проекта «Полдень», тысячи рабочих оставили свои места и двинули на восток. Часть из беглецов вернулась домой, но предприятия были испорчены, сломаны, разграблены. Но самое важное — почти не осталось специалистов. Их всех перекупила Торговая Империя либо Севергард. Оставшиеся сложили руки и ждали конца. «На наш век хватит, мы просто ничего не оставляем детям. А может ну его… потомство?». Но и усталые от жизни пацифисты не ведали всей картины происходящего. Лишь те, кто как Говерман, бывали на гигантских искусственных плантациях, видели сколь скоро народу грозит голодомор. Запасы продовольствия портились сами собой. Сказывалось низкое качество очистки и обработки. Системы орошения забивались слизью. Говерман работал на одной из северных плантаций и воочию наблюдал, как тысячи изначально здоровых ростков отказывались давать плоды, словно что-то высасывало их жизненную силу до того, как она перетечет к листьям. В них будто отсутствовал стержень, вокруг которого могли сплестись очаги жизни. Работая дни напролет, плантаторы множили лишь смерть. Каждую неделю закрывали один из участков и сжигали дотла, чтобы остановить распространение заражения. «Им нужно солнце, которого у нас нет». Искусственные лампы могли обеспечить лишь часть необходимой воли к жизни. Сам купол над городом поглощал остаточные лучи света и проецировал на дороги и улицы, но этого было недостаточно. Люди чаще болели, страдали хрупкостью костей. У подростков ломили суставы, тех, кто постарше — настигали хронические депрессии, самоубийства били рекорды. Злоба, агрессия и зависть стали их постоянными спутниками. Когда под вечер Говерман срывал с потного тела гидрокостюм и поднимался в личный кабинет, то уже заранее предвкушал потоки ненависти, обрушивающиеся на головы ученых. Каждый день на линии скапливалось неисчислимое количество жалоб. И даже во время ночных перерывов они поступали снова и снова. А он, как ответственное лицо — должен был прослушать каждое обращение и разрядить накалившуюся обстановку очередным лживым докладом. Люди обвиняли его в правокаторстве, трусости, слабости, глупости, однако в целом от Совета требовали аналогичного «подарка». «Если вы правда создатель Контроля Погоды, почему не помогаете согражданам?». Как ему объяснить людям, что в мире может существовать только одна подобная установка?! И источник энергии машины Севергарда неясен до сих пор. Когда его спина сдавала, он заваливался на стол и засыпал под треск приемника. Он часто просыпался в холодном поту. Изможденный и высушенный, как осенний лист. И ради чего? Вновь принимать удары от тех, кому он помогает? Это не могло продолжаться бесконечно.

Когда однажды утром неизвестный посыльный передал Говерману приглашение в Севергард, ученый сорвался. «Мои соболезнования, — учтиво ответил посредник, пропуская оскорбления мимо ушей, — с позволения императора, вашему сыну полагается место в долине света». «Вы же его и прикончили!» — заорал Говерман на опешившего посланника, угрожая ему смертью. Однако, он быстро принял степенный вид.

— Скоро вы перетравите друг друга. Мы уже обсудили, кому отойдет этот… — он сделал охватывающий жест, — город. Полагаю, император одобрит нашу просьбу. Разве, что придется почистить район от скверны…

Тогда Говерман окончательно утратил самообладание.

— Я не сдамся! — прокричал он ухмыляющемуся гонцу вслед. Предчувствуя опасность, последний быстро вскочил на коня, пока ученый искал гвозди для болтореза и нашпиговывал ими магазин. Прицелился. Мимо! Досада. Он повторно навел мушку, и ветер снова плюнул ему пометом в лицо. «Следовало привязать лошадь…» — подумал Говерман, злобно отирая лоб. Вернувшись на станцию, он отправил запрос о военных сборах, но служители Цитадели ссылаясь на его недальновидность, отказали в рассмотрении ходатайства. Тогда Говерман предупредил товарищей и собрался в экспедицию. Заодно, он планировал навестить дорогих чиновников, выяснить: «Как же так? Когда о нас вытирают ноги, вы тупо молчите», но обнаружил, что Городская Цитадель опустела, а на контурах электронной карты, вмонтированной в стол переговоров, виднелся недавний транспортный след. «Сбежали морем на восток». Значит, правительство их тоже кинуло. Отправившись на радиостанцию, Говерман подал сигнал о сборах. «Быть может, кто-то откликнется…». Затем дождался перезагрузки путей, сел на электротрамвай и докатил до местного депо. В воздушной верфи неподалеку оставался резервный дирижабль. Как учредитель исследовательского центра, только он имел магнитную криптокарту с шифром, который снимал блокировку с двигателей воздушного судна. Говерман всегда держал ее на повязке у шеи. Он обогнул заброшенную станцию и окинул взором здание в форме вытянутого кувшина, расширяющегося к макушке. Подобная планировка позволяла сэкономить топливо и оторвать воздушный транспорт с земли исключительно на стартовой тяге двигателей. Он помнил, как изнутри вся конструкция была пронизана сотнями полых трубок и вентиляционных шахт, концентрирующих давление на взлетной палубе. Когда сопла дирижаблей выбрасывали первый «залп», платформа улавливала импульс, и, сквозь мелкие сетчатые отверстия в недра помещения проникали заряженные энергией частицы, которые, ускоряясь магнитной тягой, разгонялись в десятки встречных потоков, после чего возвращались обратно к платформе и приподнимали транспорт. Для этого нижняя сторона обшивки дирижаблей выполнялась из жаростойких материалов.

Само голубоватое здание уже слегка облезло: видимо, городской купол пострадал и дал течь. Он осмотрел поврежденную криптокарту. «Должно сработать», и сделал краткий обход воздушной верфи. Периодически приходилось наворачивать большие круги, чтобы не попасться на заряженные рельсы. Когда система перегружалась, и железная дорога вспыхивала голубым цветом, он выжидал разрядки, и продолжал переход. Наконец, он разглядел пропускной пункт и решил поискать альтернативный проход, но, увидев в бинокле привычные лица, ученый расслабился и пошел к главному входу. В карауле оказались его близкие знакомые. Он предупредил охрану, о том, что заберет судно, и поклялся прилететь с хорошими известиями. Как ни странно, его отпустили. «Ты главное вернись, старина. Нас-то все равно не пустят…». Он обнял друзей и запрыгнув в кабину управления пустил двигатели.

Говерман на протяжении полутора суток не отлипал от руля. Корпус штормило, дирижабль неоднократно сносило с курса, но он строго придерживался магнитной стрелке. Ученый хотел увидеть свой любимый дом с высоты птичьего полета, но был вынужден подняться над облаками и наблюдать лишь сплошную черную кашу, стекающую вниз. Все это время он не ел и не пил. Лишь к завершению второго дня он позволил себе оторваться от штурвала и, зафиксировав руль, размять спину. Он пребывал наедине с разбитыми чувствами. Почему вселенная допускает страдания, не оправдываемые смыслом? Почему земная гармония так похожа на потаскуху? Где зарыты концы людской жадности? Он обязан остановить это безумие. Больше никто не умрет чисто из принципа. Барданор хочет, чтобы его признали императором — пусть так. Он явится к нему, признает, что просчитался… Что проиграл. Каждая заминка стоила Западу жизней. Понадобится — они договорятся о перемирии. К счастью, сынок вывез далеко не все его наработки. Больно отрывать от сердца то, над чем ты корпел годами, но никакая научная гордость не стоит слез детей, женщин и задыхающихся замученных стариков. Народ хочет ада для мучителей, будто страдания Востока искупят их муки в зловонных конурах под куполами. Будто чужие истязания восстановят некогда утраченную гармонию, которой не видывал этот мир. К чему вам отмщение, когда мы все равно и близко были замучены? Говерман не желал, чтобы национальная ненависть докончила то, что породил изначальный раскол общества. Пусть бьют себя в грудь другие, но без нашего позволения. Человечеству пора взрослеть, откинуть жесткую логику машины по производству бездушного коллектива, и озаботиться о будущих поколениях. «Поверить не могу, что подготавливаю себя к унижениям через морализаторство».

Когда корпус дирижабля вынырнул из пучины, ученый спохватился за лоб. Глаза пронзила режущая боль. Бесчисленные фотоны света просачивались сквозь ладони, и он никак не мог от них укрыться. Сколь ослепителен был этот дикий, первородный источник. Он кое-как нащупал переключатель, опустивший защитные экраны. Из покрасневших глаз текли слезы, руки слегка подрагивали, а кожу будто поджарило. Как непривычен и опасен оказался иной мир. Перед неокрепшими глазами всплывали бирюзовые облака, сквозящие просторы. Густые волны тумана, ветра и золотого лучистого песка облекали тонированные стекла. Он видел не только мир под ним, с завораживающими картинами горных ручьев, льющихся вдоль лесных чащ, но и звездное небо над головой, на котором одна за другой загорались маленькие перламутровые огоньки. Внезапно он ощутил странное желание… Засмеяться? Впервые за долгие годы. Когда-то… давным-давно он застал Солнце. Мать говорила, как он родился в его зените. «Это знак, мой любимый. Ты будешь хранителем равновесия». Как она выглядела? Почему ее лицо расплывалось, едва ученый напрягал память, и отдалялось, когда он пытался проследить за ней и прикоснуться? Вечно чуждая, отсутствующая, и, одновременно, всегда рядом. «Как и наша вселенная». Сколько неизведанного таил этот мир. Сколько времени было потеряно на мелкие дрязги, не заслуживающие и тени его величия. «И теперь он зависит от нас, от того, как мы сохраним и передадим его потомкам. В наших руках и боль природы, и триумф техники. Возьмемся же за разум, ибо никогда не поздно стать совершеннее». Завороженный, Говерман едва не врезался в скалу. Успев отклонить руль, он увидел выпирающий из-за стены вдалеке стыковочный ключ, после чего направил судно прямиком к Часовой Крепости. У ее вершины толпились иные суда, но ему нашлось место неподалеку от скважины — крытой площадки у одной из дозорных башен, откуда его после сопроводила к императору стража новой империи. Там он повстречался с другими послами Запада. Рядом стоял и бывший управленец южной системы дозорных башен — Йен. Позади, держась в тени большого друга — помощник Города Ветров — Крон. Их сопровождала группа молодых ученых, которых Говерман видел впервые. «Мы услышали твой сигнал. Думаешь, мы отпустили бы тебя одного, старина? — сказал Крон, — пятнадцать лет работы, и ты прятал от нас эту красоту… Погляди за окно. Мы мечтали, нет, грезили о дне, когда земля остановится и свет навеки снизойдет на наши головы! И вот, это произошло». Говерману стало дико неловко. «Когда нас примут?» — спросил он у пары стражей в белых мантиях, но те лишь пожали плечами. «Ты долго не выходил на связь, Йен. Мы думали, вас затопило», — произнес Говерман. «Сам знаешь, океан рядом… Землетрясения». «Ну, похоже, нас свела судьба», — перевел тему Крон. «А они?». «Добровольцы. Представьтесь…», — но не успел он договорить, как отворились двери и их повели в другую башню. «Думаю, мы договоримся, — сказал Крон оптимистично, — у империй никогда не бывает лишних земель».

«Люди будут недовольны… — ответил Йен, — Мы ведь проворачиваем все это за их спинами». «Люди будут сыты и здоровы, а это главное, — отрезал Говерман, — Уж как-нибудь переживу народный гнев. Благо, опыт имеется». Однако, он просчитался. Никто не возжелал их слушать. Когда, попав в приемный зал, Говерман обратился к Барданору с прошением тот вначале сделал вид, что не слышит, а затем попросил повторить. «Если вы обеспечите нам допуск к системе контроля погоды, мы изучим показатели и сможем сделать более точные выводы… Чтобы затем перенастроить машину и изменить ее зону покрытия». «Если его расчеты верны, — поддержал друга Крон, — то мощности машины хватит на весь континент». «Не совсем так. Достаточно усилить «противовесы». Разместить на границах земель Стабилизаторы напряжения и…». Его неожиданно прерывали. «А взамен? — причмокнул император, — вы требуете от меня поделиться сокровенным благом человеческой культуры и цивилизации. Какие выгоды приобретут жители Востока от присоединения отсталой озлобленной, антигосударственно-настроенной армии маргиналов? Тысячи потенциальных диверсантов, дезертиров, преступников, преемственных противников существования нашей страны». Западников покоробило, однако Йен даже не двинул бровью. «Вы получаете весь Запад. Под нашим руководством остаются только отдельные поселения. Это не только сохранение нашего положения, но и гарантия стабильности. Мы управимся с местным населением». Барданор засмеялся. «То есть вы предлагаете или подождать, пока там все вымрет, и забрать все? Или, пойти на уступки, понести существенные расходы… Валяйте отсюда» — он лишь презрительно посмеялся. «Мы все благоразумные люди. Послушайте! Давайте все обсудим!» — начал Крон. «О! Компромисс! Этот блеск в глазах… Давненько я его ждал. Живой признак неуверенности. Вы сомневаетесь, что добьетесь успеха. Теперь мне куда интереснее с вами общаться. Осталось узнать, какие секреты кроются под кожей, — произнес Барданор, потирая руки, — Наконец-то вы осознаете суть своего положения. Стража! Проводите дорогих гостей по комнатам. Раскаляйте печь!». И пока недоумевающих послов силой распихивали по крохотным комнаткам, готовилось немыслимое. Когда двери помещений оказались заперты, солдаты обезглавили всех, кроме Говермана. Ученый прислонился к обитой железом двери, напоминавшей темницу и слышал, как скреблись ногти в соседних комнатах, как раздавались охи, пинки и свист топоров. Услышав скрип позади, он обернулся, прижимаясь спиной к металлу. То возвещал колокольный звон, подавивший вопли убиенных. Его две недели держали на воде, не давали спать, били в глаза лучом прожектора. Кажется, он простыл, лоб горел, колени, выворачивало желудок. А еще этот колокол, раздающийся в ушах… Денно и нощно бьющий по мозгам молоток, отчитывающий минуты, будто… часы? Он в Часовой Крепости… Его заперли прямо над циферблатом. Он так истощал, что едва ползал по комнате. «Почему меня оставили в живых?» — вертелось у него в мыслях. В чем-то он походил на измученного, бешеного пса, запертого в клетке, который воет, ходя кругами. Кожа его потрескалась, просвечивались кости и вены. Наконец, на пятнадцатый день его оставили в покое, и он отрубился.

Потихоньку, когда натянутые нервы ослабли, Говерман внимательно осмотрел комнату из-под опухших век. Прополз по каменному полу до чугунного трона и сдернул еще один дождевой плащ, из которых он соорудил себе под дверью ночлег. Порывшись в чужих карманах, ученый заметил до удивления знакомую вещицу. Когда он распорол ткань и вывернул подклад, то изъял из воротника пропускную карту, принадлежавшую одному из западных мэров. «Почему меня оставили в живых?» — вертелось у него в мыслях. Но время заточения подходило к концу. Раздался звук отодвигаемых засовов и в комнату вошла стража. Его усадили на холодный чугунный трон, затем к Говерману подошел Барданор с зажатым в руке раскаленным куском металла, и приложил к лицу оконечность в форме поделённого круга, одна половина которого была закрашена черным, словно карта планеты, на которой они жили, а вторая — полая, светлая, пуста. «Ты раб, — сказал он, — и будешь служить, иди назад и передай мои слова людишкам, собственноручно отказавшимся от перемен. В то время как мы процветаем, вы будите гнить в берлогах. Где вы были раньше, уважаемый Говерман? Вас же предупреждали, что станется поздно». Повторное наложение клейма, боль и тьма.

Когда ученый очнулся вновь, то над головой висели застывшие капли дождя. Его обессиленное от стресса и боли тело выносили из дирижабля на руках. Или, наоборот, несли к нему? Но почему они на земле? Ноги влачились пластом. В одной изорванной белой рубахе до пят, стражи востока волокли полутруп. А собравшаяся позади толпа с негодованием смотрела на обвисшее тело. Они возмущались, переругиваясь между собой. «Каждый принял свой выбор, и получил то, чего заслужил». «Мы не намерены отдавать земли Посторонним!». «Руки прочь от родины!». «Изыдите твари с нашей земли!». Какой-то мужчина выбежал из толпы и, бросив в Говермана булыжник, прокричал: «Я не стану делить кров с чужаками!».

Посторонние… Это слово врезалось в память ученого на всю оставшуюся жизнь.

«Теперь мы чужие… Нас не считают людьми, нас не считают даже живыми, и для них мы вообще не существуем».

Вернувшись домой Говерман долго валялся в горячке, и когда впервые открыл глаза, за ним ухаживал только тот чумазый мальчик. Больше никто не хотел делать этого. Горожане винили его, считали жалким завистливым лгуном, но не он. Не этот маленький отважный герой безымянной республики. Когда к Говерману вернулся аппетит, он попросил принести к нему последние новости с Востока. «Покажи мне письма. Я хочу знать…». К обеду мальчик приволок целую кипу писем и подслеповатый ученый разгребал их, скидывая в мусорный мешок, пока не наткнулся на любопытное обстоятельство. Обрывок газеты. Дошла весть… Взгляд поплыл, тогда он попросил мальчика прочитать текст, и озвученный фрагмент, написанный неизвестным автором точно божье слово, воскресил увядающее тело. Вдохнул пламя в наводненный призраками, пустырь прошлого. Поля света и тьмы сместились. Границы сдвинулись самостоятельно. Разве это не знак чего-то свыше? Что-то произошло с установкой и баланс изменился… «Больше нельзя тянуть. Полюса сдвинуты, а это значит — что ничего не определено, все в наших руках». Говерман чувствовал фантастический прилив энергии. А еще… Теплое жжение на лбу от клейма. Энергия пульсировала в подушечках пальцев, поджигала копчик и ввивалась спиралью до шеи. Как яйцо дракона, попавшее в печь, он переродился. «У тебя великое сердце», — сказал Говерман ребенку. «Я знаю, вы мне как папа». Немногословности ребенка Говерман поражался при каждой встрече. «Знаешь, я решил, что мы начнем войну…». «Вы хотите знать мое мнение?» — удивленно спросил ребенок. «Я хочу знать мнение непорочного ребенка». «Это правильное решение». «Ты не понимаешь… На войне будет много…». «Но вы ведь решили?». Говерман сжал веки: как мне убедить последовать за собой остальных? Но, словно предчувствуя его замешательство, ребенок взял мужчину за руку. «Я пойду с вами, не беспокойтесь. А пока — мне пора, печь ждет». «Стой, твое имя…». «Имя? Разве только Лени, другое я не помню». «Мне жаль». Мальчик ушел.

Говерман готовился к войне. Он агитировал народ, обещал «нет иждивению, мы боремся за право называться человеком», хоть и сам не особо верил в такую мечту. Однако, жители запада хотели иного, и Говерман поддался их зову. «Посмотрите, циклы сдвинулись! Если мы захватим машину, то переменим ход истории. Вы предпочитаете сгнить здесь заживо? Доживать последние деньки? А ведь именно этого желает Севергард для нас. Чтобы мы поубивали друг друга и погибли от холода!»

На этот метод со «светлой стороны» выступили иначе. Пограничье усилилось дополнительными аванпостами, гарнизон дворца и городов пополнялся добровольцами, разрабатывалось химическое оружие. И вот, наступил тот час, когда левая сторона схлестнулась с правой, темная со светлой. Сколько бессмысленных убийств, пролитой крови, на границу шло все больше и больше людей с обеих сторон. Всеобщая мобилизация, старики и старухи, девочки с матерями, братья с сестрами — все они сбросились в единый котел, под названием «гражданская война».

Говерман ожесточился, как и мальчик, который стал мужчиной третьего десятка от роду. Вместе они устраивали диверсионные работы, вместе сбегали из плена, и вместе отчаянно ждали конца. Долгие годы длилась непрерывная схватка, на протяжении всей границы происходили военные столкновения, бунты, перебежки, измены, предательства и примирения. Однако, по итогу более подготовленная армия Барданора устояла. Она смела все приграничные рубежи и оттеснила мятежников за черту света. В подавленном состоянии, повстанцы отступили, разбитые собственным горем и неудачами. Люди уже не злились на Говермана, да и он сам устал от злобы. Нервные срывы подорвали здоровье ученого. Он трясся, и к холодам кожа покрывалась дымкой морозца. У Лени родился ребенок, и больше он не наведывался к одинокому отверженному герою. «Даже не думал, что до такого дойдет… а мой малыш уже вырос, теперь у него будет своя семья, но он все еще не бросил меня, все давно разошлись по городам и поселкам, он один и я работаем в лаборатории с утра до вечера». Хотя теперь Говерман работал лишь тем, что прослушивал на повторе записи голоса маленького Лени и их совместные беседы. Они — далекие голоса из канувшего «вчера», позволяли ему не покончить с собой.

Иногда, вместе с другими выжившими, они снова собирались на Ученый Совет и пытались с нуля воссоздать систему по контролю погоды, хотя и понимали — это безнадежно. Над ее разработкой работало немереное количество умов. Это непосильная задача даже для него, лишившегося памяти вследствие инсульта. По улицам ходили солдаты Севергарда, большинство контрольных точек было занято военными с Востока, но, они хотя бы не стремились навязывать свои порядки, приезжая на Западные земли, как на вахтовую службу.

И тут, внезапно, случилась та катастрофа, которую он предрекал много лет назад.

В светлое зимнее утро, когда города на освященной части только просыпались и на улицы сыпались горсти людей, вылезая из домов и спеша на работу раздался ужасающий грохот.

Небо затянулось тучами и стало черным как смоль, воздух спертым, а атмосферное давление ослабло, вызывая дискомфорт, головные боли и носовые кровотечения. Прошло выступление императорского приказчика, который сказал, чтобы люди не беспокоились: «То — временные неудобства. Система слегка повреждена саботажником Посторонних, скоро все исправят». «Чужих!» — рычало радио. К вечеру все вернулось на свои места.

В газетах и звездных новостях, ведомых вечерами, налепливалась ниточкой фигура с мутным лицом в плаще — Чужой — его обсуждали в самых страшных передачах, им обещали стать непослушным детям, ломавшим дисциплину в школах. Посторонние живут грабежом, у них не зубы, а клыки, и они умерщвляют грудных младенцев ради забавы.

Периодически ловя волну Севергарда, Говерман от скуки слушал безалаберные речения ведущих, надеясь найти логичное объяснение случившемуся феномену.

Следующий день прошел в обычном ритме.

В двенадцать часов третьего дня на Востоке раздался уже не грохот, а пронизывающий свист, и соленый ветер подул на лица прохожих. Они встревоженно глядели, но ничего не видели.

Что случилось потом — описать невозможно. На материк обрушились чудовищные волны, из-под земли вылезали горы, земля стонала от боли, всюду вспыхивали пожары, лава лилась из недр. Кислорода не хватало на всех, тела валились на мостовые, сгорал воздух. А затем произошел взрыв.

Говерман вертел ручку радио, когда до него донесся шум.

Он недовольно поднялся с кровати и в его комнату вломился Лени:

— Нам пора в убежище, поторопитесь, мест может не хватить.

— Что случилось? — сонным голосом спросил его Говерман.

— Катастрофа, — так же просто, как двадцатью годами ранее ответил Лени. Но именно такая простота моментально сняла с ученого сон, отрезвила и он, быстро надев брюки, накинул куртку, схватив всего два кейса и поспешил по лестнице за Лени.

— Подводное убежище — Искатель, спроектировано по чертежам с Земель Исхода.

— Ты назвал его как в легенде?

— Не я его строил.

Говерман состарился и не поспевал за молодецким шагом друга, на лестничной клетке ему понадобилось время, чтобы продышаться. Лени нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Их ждал водитель в рельсовой машине.

Горожане облепили транспорт, стуча в окошко.

Лени взял Говермана за запястье и потащил в толпу, раздавая тумаки.

Когда они подошли ближе, Говерман разглядел особенности машины. «Вагон?!»

И в самом деле, рельсовая машина походила на миниатюрный четырехместный вагончик, сужающийся к носу. Без окон с задвижками как у военных поездов и откидной дверью.

Но горожане! Как они отреагировали на его приезд!

— Разойдись! — скомандовал Лени и выстрелил из револьвера в воздух. Прильнувшие к окнам машины, они бросились в рассыпную. Говерман пригнулся, затыкая уши. Он отвык от звука выстрелов.

— Не затягивай — поторопил его Лени и, подбирая выроненные им кейсы, побросал их в открывшийся люк. Они сели в вагон, и машина тронулась по скрипучим рельсам.

— Волна настигла предгорья?

Водитель сосредоточенно кивнул.

— Ввожу в курс дела. Содержимое чемоданов придется оставить иначе застрянем на пропускных пунктах.

— Там наработки по тепловым генераторам!

— Поступай как думаешь.

Говерман высунулся в окошко — машина обгоняла мчащиеся параллельно поезда.

Вытянувшийся по дороге лесной массив рос обособленно от выжженных земель, где полыхали нефтяные скважины. То и дело он вдыхал их мерзостный запах. За придорожными соснами виднелась пятнистая почва. Следы горелых насаждений проступали как шкура зебры, пока чередующийся с ними лесной покров не сменился серой полосой. Непрекращающаяся вьюга налетала на вагон и снег лип к смотровому окошку.

— Лон, доедем? — спросил водителя Лени

Он буркнул что—то в ответ.

Не переспрашивая его, Лени занялся сортировкой документов.

— Пропуска с тобой? — Говерман более спрашивал для того, чтобы как-то разговорить друга. Его то и без пропуска допустят, он известный ученый. О Лени же многие и не слыхивали до сегодняшнего дня.

— Завалялись где—то в сумках. Туда! Въезд в город, — крикнул он водителю.

Говерман повернулся к отпертому окошку.

Заброшенный пригород приветствовал пассажиров перемигивающимися сигнальными знаками и вышками. Железная дорога… Говерман помнил себя, когда он — молодой инженер, был направлен на проектирование магистралей и путей снабжения столицы и прилегающих городов. Снежинки ввалились в машину и забросали штаны. Заперев окошко, Говерман выдохнул пар. Кто бы мог подумать, что это закончится так? Он сидел над двигателем и кресло жарило зад. Лобовое окно чуть больше тетрадного листа залепило теплом от нагретых тел. Лон периодически протирал его, но мгновение спустя оно запотевало. Ученый было расслабился, но неудобное расположение подлокотников принуждало сидеть полулежа, а жесткая спинка обрывалась ниже его плеч. Пассажирские места явно не были приспособлены для высоких людей. В машине не было предусмотрено просторных окон или системы охлаждения. Да и назвать вагон машиной язык не поворачивался. Привинченные сиденья, обитые кожей решетчатое дно салона, где проглядывали элементы механизмов, ящики с инструментами. Ему некуда было ставить ноги. Минимум комфорта сочетался с поразительной скоростью, набираемой вагоном, когда рельсы шли прямо.

«Союзники с торговой империи не сдержали слово», — подумал Говерман. Повстанцы были изгнаны с пригодных для хозяйства земель, они утеряли честь, достоинство, независимость… И сейчас бежали от последствий неудачного творения врагов прятаться в консервные банки. Без друзей и права на солнечный свет с чистым воздухом. Исивор, Клейм, Морр. Скольких товарищей по парте и вере он видел либо в агонии, либо застывших перед очередной бомбардировкой и уставившихся на грязные тучи. Все они боролись ради проблеска зари. Глупые и разъяренные, осознававшие бесполезность войны и предвидевшие поражение, они терпели крах на каждом рубеже, но неукоснительно отстаивая свое существование. Ученому отчаянно захотелось выпить. Его друг, как показалось Говерману, и не думал о прошлом. Таков он — умерший человек переставал для него быть человеком, как и предметом обсуждения. Лени вытаскивал из беды с неимоверным усердием, но если те, кому он оказывал помощь, сдавались или гибли, то он выбрасывал их из своей жизни.

До коих пор он его знал, Лени не совершал щедростей даром. Чумазый мальчик умер, когда в нем родилось хладнокровие. Когда на его глазах сожгли заживо десятки военнопленных. Он списывал это на необходимость и Говерман признавал, что он прав. Вероятно, прав. Подумалось о женщинах. У него давно не было женщины. Она ушла от него, когда общество нарекло его неудачником и коленопреклонником… Или то было раньше?

Вагон тормозил, ученый ощутил тряску, мысли вывалились из головы.

— Лон? — Лени затряс водителя, когда тот начал заваливаться носом на руль. Говерман привстал. Лени натянул к носу пальто и кулаком выбил окошко.

— Газ, провались он!

Освежающий воздух пронесся по щекам водителя. Встрепенувшись, Лон ухватился за рычаг. Машина въехала в вагонетку. Их побросало с сидений. Лени рассек бровь. Съехав с рельс, машина встала, завалив салон горелым запахом. Лон вывалился, откашливая дым, за ним через водительское сиденье пролезли и Лени с Говерманом. Ученого мутило, и он встал, придерживаясь за покрытое льдом ограждение. Лон тыкал куда-то, рот его двигался, но Говерман беспокоился лишь о том, чтобы его не вырвало. Болел живот и сводило ноги. Он бы рухнул на месте, но морозец и проникающий в ладонь холод привел его в себя.

— Продышись — подошел к нему сочувствующе Лени.

Говерман принял перчатки, и друг объяснил ему ситуацию. Какие-то умельцы открутили на рельсах болты и те сдвинулись к соседним путям. Им повезло, что Вагон не соскочил позже. Выдернутые шпалы были уложены подле разграбленной лавки, а вагонетками неизвестные заставили весь проезд.

— Мы приехали — сказал Лени, забравшись на вагонетку. Впереди погрузочные доки и пристань.

Говерман осмотрелся. Снежную рябь сдерживал прозрачный купол, охватывающий город. Вентиляторы на куполе, в которых легко бы пролетел не один дирижабль еле проворачивались. Казалось, лишь ветер заставлял их работать.

Раскрытые входные двери, окна с гудящими фильтрами в форточках, множественные следы на снегу. И как он угодил под купол?

Город покидали в спешке. То тут, то там раскиданы мусорные пакеты.

— Поломка — завозился с Вагоном Лон.

— Сколько займет ремонт?

— Подгоню болты да подожду поезда.

— У нас полно забот и без него — сказал Лени, отводя Говермана.

Говерман сказал бы, что Лон обеспокоен, но водитель не отличался поведением от любого другого видимого им водителя. И полноватый живот, упрятанный за пиджаком, и борода, и стрижка, и форма усов под копирку, и…

— Он с Империи — пояснил Лени, когда Говерман чересчур уж пристально загляделся на его физиономию.

Услышав, что говорят о нем, Лон схаркнул. По изменениям на его лице Говерман определил, что он вовсе не переваривает этого слова. Сбоку Вагона были приделаны упоры, чтобы вручную открывать дверь.

— На чем оно едет?

— Электрический ток, мой экземпляр.

Лени достал из внутреннего кармана плаща диск и приложил его к стыку створок.

Устройство пиликнуло и с завидной силой раздвинуло сталь, переломав блокирующий механизм.

— Держи сумки с консервами. И не роняй их, без еды пропадем. Первые дни в убежище та еще суматоха, а есть то хочется.

Говерман принял груз и ждал, когда Лени возьмет его кейсы.

— Поторопись, опоздаем на посадку — и в бездну все предприятие.

— Но там мои работы!

— Пешком девять миль. Ты или я дотащим их? Тебе важнее наброски проектов, чем жизнь?

Говерман хотел сказать, что эти «наброски» и были его жизнью, но Лени захлопнул створки и навесил замок, пока он собирался высказаться.

— Держи крепче, некогда задерживаться. Волна близко.

— Мы оставим Лона? — удивился Говерман.

— У него все равно нет пропуска.

Говерман беспомощно обернулся на водителя. Тот, как ни в чем не бывало закуривал сигару. «Неужели он смирился?!» — думал ученый, но мысли оставались мыслями и ему не пришло на ум, что его друг взял бы Лона с собой, если захотел.

А Лени, как чужой, с сумками наперевес зашагал по направлению к пристани. Говерман обескураженно вертел головой. Город как вымер! В безветрии он слышал гул провисающих проводов. Пострадавший от землетрясения, асфальт бугрился у гладких рельсовых дорог.

— Горожане в убежище?

— Оно не рассчитано на них.

— Но для кого же его строили?

— Для нас с тобой.

Лени не желал продолжать разговор и прибавляя шаг, поравнялся с мужчиной, волочившем в телеге съестные припасы. Крепко сложенный, он, не ощущая тяжести тащил на спине полные мешки. Лени скинул сумки в его телегу и бросил на ее дно монеты.

— Довезешь к докам, получишь троекратно.

Бесцеремонность друга задевала Говермана и он извинился перед мужчиной за него.

Затем, они повстречали паровой локомотив, который, как выяснилось, ждал Лени.

«Кем же он устроился там, в корпорации? Проворачивает неясные сделки, от которых не видно результатов»

По пути они встретили и его семью.

Жена прижимала к груди сверток с малышом.

Локомотив затормозил, но подступающих людей отогнал вооруженный экипаж.

— Он напуган, так много шума — говорила она.

— Бывает, — спокойно ответил отец.

Сверток с ребенком подхватили на руки, и, передавая по очереди, экипаж одновременно палил из ружей. Люди в форме пересадили их на дирижабль, и он взмыл в воздух, наполняемый слезами бегущих следом за ускользающей надеждой. «Что его связало с этой женщиной?» — подумал Говерман. По его меркам она была безобразна. Суженое лицо с выпирающимся подбородком, раскосые глаза, короткие ноги и рост… Но вспомнив, что, сколько он его знал, друг удостоился по наследству скверным характером, Говерман промолчал. От него не ускользнул и овладевший им цинизм мыслей. Длительная изоляция не пошла ему на пользу, как и война — Лени. Его отталкивали пассажиры, но он погряз в дневниках памяти, и они подбрасывали ему новые картины.

Свободных мест не оказалось, и ученый стоял, зажатый у иллюминатора.

Уйма народу проталкивалась к сидячим местам. Говерман искал Лени, чтобы прояснить для себя пару моментов касаемо положения друга и эксцессов с применением оружия, но он был оттеснен давящими спинами к багажному отсеку.

— Смотрите, смотрите! — закричал человек, сидевший у ближайшего иллюминатора. К иллюминаторам с левой стороны прильнуло огромное количество голов.

Все разом побледнели. Говерман тоже решил посмотреть, что так встревожило людей и пододвинулся к остальным.

Огромная волна шла в их сторону, затопляя и пряча под водяным потоком дома, смывая улицы и города.

— На западе нет вершин, где можно переждать потоп, — проговорил кто-то взволнованно.

— Откуда столько воды? — спросил тревожно Говерман.

— Не знаю, — сухо ответил Лени, — не имеет значения.

Если не поспеть — закончится горючее, дирижабль рухнет, и их погребет заживо.

Она сметала мегаполисы словно мух, встрявших на пути у льва, и накрывала отстающие дирижабли, тут же утопающие в ней. «В городах есть бомбоубежища, люди могут укрыться там, но если уровень воды не спадет…»

Дирижабль затрясло, персональные счетчики давления в пиджаке Говермана и пассажиров зашкаливали.

Их клали в передний карман пиджака или иного костюма при покупке. Циферблат, из которого выходили разноцветные трубочки, наполненные жидкостями, определял температуру, давление, потоотделение и интоксикацию носителя.

Корпус судна скрежетал, деформируясь и скукоживаясь в гармошку, но несмотря на существенные повреждения, дирижабль заходил на посадку, обволакиваемый какими-то голубоватыми волнами. «Резонансная технология!» — озарило Говермана. Внезапно излишнее давление исчезло, счетчики утихли.

В ушах звенело, но впереди виднелась крыша бункера, торчавшего из-под воды горячей западной птицей счастья, ждущей их подобно детскому волчку, готовому закружиться вокруг своей оси. Это был шестигранник с выпирающим из центра стержнем—маяком, соединявшимся в пружины—сваи, с помощью которых плоское убежище вкручивалось в земную кору. Его сплавили из лавовой руды, а материал свай, уже готовый был взял из недр в Огненных Землях, севернее Туманных Гор, за убежищем, к которому причаливал дирижабль.

Эти естественные сваи, обволакиваемые всплесками пламени, просматривались и сейчас. Выпячивающиеся и похожие на угольные стволы гигантских деревьев, но невероятно прочные, они удерживали на себе вес гор, словно стебли, вылезшие из земли. Они подняли скалы ввысь, к небу. Они росли как грибы и кормились пещерными кристаллами, засеявшими их основания.

Само убежище обладало зубцами на гранях, которые при включении пускового механизма зарывались в твердь.

На мостовой, ведущей к подводному бункеру столпился живой организм, пульсирующий тревогой, и рвущийся внутрь. По краям этой единственной дороги к спасению размещались резонансные столбы, регулирующие течения прибрежных вод, но, обычно, используемых для разгона небольших облачков. Конусы, сложенные из разноцветных дисков с голубым кристаллом вместо навершия, пульсировали, улавливая перемены климата.

— Охрана будет вынуждена применить оружие, когда начнется паника. А она начнется, стоит им лишь увидеть волну. — сказал подобравшийся к Говерману Лени.

Ученый повернулся на голос, но его друг уже перебрался к наемникам, сторожившим рубку управления. Люди расступались перед его шагом. Что—то было в одежде Лени неуловимое, от чего он имел привилегию над сидящими в летательном аппарате. Дирижабль, как и положено, сел на отведенном месте.

Конвоиры, одетые в бронекостюмы поприветствовали сходящих особ. Лени переглянулся со страшим из них.

— В очередь — распорядился конвоир.

Лени предъявил опознавательный значок о службе в западном ополчении.

— Повстанец? — он нахмурился, но к нему подошел вооруженный стражник — В общую очередь!

Тогда Лени опустил кисть руки к ноге и меч разложился в боевую позицию.

Голубые молнии проскользили от гарды к острию. Плащ его затвердел и боле не метался от ветра.

— Мы делаем свою работу — осторожно ответил конвойный.

Конвоиры застопорились, Говерман потерял дар речи.

— В сторону, — процедил Лени.

— Нам положено контролировать… — заоправдывался конвоир, но старший выхватил у него винтовку

— Я сказал в очередь!

— Повремените с очередью — ответил Лени, бледнея. Клинок сложился.

Солдаты заторможено повернулись туда, куда он глядел и губы их невольно задвигались. Волна нависла над горизонтом, затмевая небо.

— Слезайте! — крикнул он жене и ребенку.

— Стоять! — Конвоир прицелился, но Лени рывком уложил обоих и пробил встающему висок. Он подал руку жене, но она отшатнулась, жмясь к Говерману. Ребенок неудержимо рыдал. С ученым они не переглянулись. Выскочив из дирижабля, троица побежала в сторону убежища, нося на руках мальчика. «Вода-а-а-а-а-а!» — вскричал человек в гражданском, выхватив громкоговоритель. Конвоиры не успели и оглянуться. Толпа навалилась на сетчатый забор, и военные взялись за отстрел прорвавшихся за заграждение. Один из них едва успел дернуть рубильник. Резонансные столбы соединились голубыми лентами, источающими энергию. Уже нависшая волна замерла, бросая на земли крупные пласты воды, точно кобра перед броском. Это позволило им отступить и броситься в рассыпную. Но столбы недолго сдерживали порыв, посыпались снопы искр, повыбивало голубые кристаллы, разлетающиеся на осколки, порванная проводка угодила в воду. Запах паленых тел, гарь, вонь.

Первые приступы волн накрыли семью и Говермана на подходе. Их спасла резиновая обшивка конечной платформы, уже успевшая частично оплавиться. Людей с побережья разметало по асфальту, бросая как тряпичные куклы о кирпичную кладку. Споткнулась жена Лени. Говерман, повидавший немало раненых в госпиталях, сразу определил вывихнутую ногу. Муж остановился и помог ей встать. В его глазах отразился ужас. Они не добегут до шлюза.

— Не пойду с тобой убийца! — прорыдала она.

Он набросил на нее плащ

— Доведи ее в целости или…

Их прервал пронесшийся строй подкреплений.

Ученый поддерживая прихрамывающую женщину волок её ко входу.

Лени вовсю орудовал мечом—стражем. Раздвижное лезвие разметывало загораживающих им ход.

Жена… Кажется, ее звали Лора — прятала лицо в его груди.

Говерман раскрыл рот, чтобы крикнуть — «Нет необходимости убивать!»

Но не успел, их накрыла вторая волна.

Чуть позже:

Мужчина в панике закрывал за собой люк.

Еще немного и его заметят, ведь он — контрабандист, пробрался в убежище через запасной вход. Да чего там заметят, водой затопит. Придется нарушить договор… А вот и вода… Он сделал шаг вперед, приподнимая гермодверь и отшатнулся, как ошпаренный: Из холодной жижи вытянулась бледная синяя рука, а в ней — кричал маленький ребенок. Затем наружу показалась голова:

— Возьмите только его, прошу.

Рука начала медленно погружаться, уносимая потоком на зубья убежища. Мужчина схватил кричащий сверток и с проклятиями запер люк. Когда штыри вошли в пазы, и начался процесс герметизации, через запирающийся клапан он услышал:

— Лени, я спасла его! Наш сын жив! Ты слышишь?! Лени!!! Где ты?!

Шестигранник выпустил шипы для дробления. Они закружились по оси, вспенивая воду.

Убежище покачнулось, погружаясь в пучину, и во мраке помещений отдавался скрежет стали о камень.

Так образовалась Островная Империя.

На тщеславии и пороках, водруженная болью и ей же множимая, как оспа.

Вскоре сошла вода. Люди решились открыть запечатанные на десятки лет крышки убежищ, и побрели навстречу свету…

Света они не узнали.

От их мира остались лишь обломки, как от ветви дерева остается трухлявая палочка.