Фонтан бабочек

Ирина Сабенникова, 2023

Книга Ирины Сабенниковой «Фонтан бабочек» включает в себя рассказы автора, герои которых – дети: совсем маленькие, едва начавшие говорить; школьники, оказавшиеся перед первым в своей жизни моральным выбором; подростки, мучительно преодолевающие грань взросления. Меняется их мироощущение, осознание себя, становятся другими взаимоотношения с ровесниками, но остаётся главное – способность удивляться миру, в котором они живут, желание сделать его лучше, любовь.

Русалочка

Я вела машину уже давно и постепенно стала впадать в состояние некой отстранённости, хорошо, что уже выработался некий автоматизм в вождении.

— Почитай мне, — совершенно неожиданно и совсем не к месту попросила Стеша, сидящая сзади и уже уставшая от путешествия.

— Не могу, я веду машину, — ответила я из своего пограничья.

— Тогда расскажи.

Дети не любят выражение «не могу».

— Что же ты хочешь услышать?

Рассказывать мне совершенно не хотелось. Но ребёнок не отступает, и я слышу:

— Вообще-то, хотелось бы о Русалочке послушать.

— Хорошо, — соглашаюсь я и начинаю рассказывать, понимая всю безнадёжность ситуации: помню-то я только структуру сказки, а дети не признают схем.

— Нет, ты расскажи, как она пела, когда на волнах качалась, — требует ребёнок.

— Она пела сердцем, — зачем-то говорю я, хотя догадываюсь, что ребёнку этого не понять, слишком это по-взрослому. — Услышать другого можно, если он говорит сердцем.

— Почему… — недоумевает Стеша. — Принц же ушками слушал?

— Ушками слушают рассказ, как ты сейчас, а Русалочка пела о своей любви и хотела, чтобы Принц услышал именно это, — пытаюсь я опять объяснить сугубо взрослые вещи трёхлетнему ребёнку.

— Значит, — делает Стеша вывод, — он тоже слушал сердцем, а не ушками.

В логике у ребёнка недостатка нет, как и в понимании самого главного — любви. «Да, — думаю я, — у взрослых совсем всё не так легко. Многие ли способны петь сердцем?»

Любопытно, видят ли дети наши мысли или, может быть, образы наших чувств? Иначе как объяснить, что одних людей они пугаются, а другим доверяют. Может быть, эмоции взрослых материализуются у них в каких-нибудь зверей? Кто-то прогуливается с ланью или фиолетовым жирафом, как я, например, теперь, а другой — с бультерьером на железной цепи или медведем. Представьте себе такое — и сами шарахнетесь в сторону, да и заревёте, пожалуй, когда станут вас упрашивать не бояться и подойти к этой милой женщине, оседлавшей уродливого бородавочника.

— А Принц её услышал? — прерывает мои размышления детский голос. — Он знал, что надо слушать не ушками?

— Да, — отвечаю я, рассеянно глядя на дорогу, — услышал, потому что слушал сердцем.

— И что тогда, когда услышал? — подбирается ребёнок к тому, что его интересует.

— Тогда полюбил, — отвечаю я и понимаю, что, если сейчас с меня потребуют пояснений того, что значит «полюбил», я просто утону. Но дети мудры, они не станут вас топить сразу, а шаг за шагом подведут к сути, к вашему собственному прозрению. Захотите ли вы прозреть или сломя голову бежать прочь — это уже ваш личный выбор.

— Почему Русалочка пошла к колдунье? — слышу я уже новый вопрос и автоматически отвечаю:

— Хотела стать человеком.

— Но это же больно! — протестует детский голосок.

«Да, — думаю я, — быть человеком больно, очень больно, но как иначе постичь эту любовь».

— Злая колдунья!

— У Русалочки был выбор, — говорю я совершенно по-взрослому, — она могла остаться русалкой.

— А как же Принц? — недоумевает ребёнок.

— Встретил бы другую девушку, женился, стал королём и мудро управлял бы королевством, — выстраиваю я логичную линию возможного сюжета в соответствии с датским законом о престолонаследии, но не сказки.

— А та тоже пела сердцем? — слышу следующий вопрос.

— Нет, но она умела изящно говорить и была, наверное, красивой и доброй девушкой.

— Не-е-т, — протестует ребенок, мотая для убедительности головой, — тогда она ненастоящая.

Ненастоящая?! А как быть этой настоящей, когда каждый сделанный шаг, каждый поступок, каждое движение навстречу пронзает непереносимой болью, точно долотом от твоей живой плоти кто-то откалывает куски ракушечника, наросшего на тебя и уже ставшего частью тебя. А этот кто-то твердит: «Нет, не верю, это не то, должно быть подлинное, я знаю, чувствую!» И потихоньку, исподволь, а другой раз — со страстным остервенением набрасывается он на твоё огрубевшее от долгого пребывания в морских глубинах тело. Терзает его рашпилем, скалывает наросты, и вот наконец из-под бесчисленных напластований проступает уже забытая всеми и даже самой тобой подлинная твоя сущность.

— Почему она молчала? — слышу я вопрос и не сразу понимаю, о ком, собственно, речь, а потому сама спрашиваю:

— Кто молчал?

— Кто-кто, Русалочка, конечно. А ты думала, ты, что ли? — в голосе Стеши слышится обида.

Думаю, что молчим мы по одной и той же причине, но ребёнку не надо всего знать, даже если он и чувствует так остро. И я отвечаю за себя, прикрываясь Русалочкой, а как иначе:

— Молчала, потому что любила.

— Тогда ей надо было всё рассказать Принцу, вот как я, я же тебе всё объяснила, и ты поняла.

Да, я поняла, только как это своё понимание донести до другого?

Но вновь стараюсь объяснить:

— Есть вещи, о которых легче говорить сердцем, а не словами, потому что сердце не лжёт, а в словах можно схитрить.

Смотрю в зеркальце заднего видения и вижу задумавшуюся Стешу. Наконец, переварив информацию, она спрашивает:

— Принц её не слышал?

— Почему-то не слышал. Или слышал, но не доверял себе, хотел слов. Все кругом говорили слова, и он привык всё выражать словами. А Русалочка не могла говорить, колдунья забрала у неё голос, но сохранила в её сердце любовь. Тогда Русалочка попросила колдунью вернуть ей слова в обмен на свою жизнь, — кратко излагаю я сюжет.

— Зачем она так сделала? — малышка расстроена, я вижу это в зеркале. А автомобиль, как это ни странно, всё ещё продолжает свой путь вопреки здравому смыслу. Должно быть, я веду его на автопилоте, занятая исключительно своими мыслями.

— Потому что любила Принца. Она была готова на всё, чтобы только объяснить ему, что это она — та, которую он любит. Что она настоящая, живая, подлинная.

— А потом превратилась в морскую пену? — с типично детским любопытством уточняет ребёнок, у детей любопытство превалирует над всем другим.

— Да, в морскую пену на гребне волны, — подтвердила я.

— А ты не боишься стать морской пеной?

Этот вопрос показался мне провокационным, хотя ребёнок всегда действует интуитивно, а потому я отвечаю скорее себе, чем ребёнку:

— Что ж, искрящаяся пена на гребне морской волны так красива. И это подлинно. Нет, не боюсь.

Мы подъехали к придорожному кафе, где я с облегчением остановила машину. Признание, которое заставил меня сделать ребёнок, забрало все силы, словно я сама прошла сквозь Русалочьи муки и страдания.

— А что Русалочка сказала Принцу? — догнал меня следующий вопрос.

— «Я вся в твоём сердце, потому что люблю тебя» — наверное, так, — предположила я, — по крайней мере примерно так сказала бы я.

— Я тоже так скажу, а потом стану морской пеной, — уверенно произносит девочка.

Ну что на это ответить, остаётся надеяться, что у неё всё сложится счастливо и не надо будет становиться морской пеной, чтобы доказать свою любовь, потому что любовь вовсе не надо доказывать. Малышка уже это знает.