Жизненная коллизия

Сергей Конюхов

В этой книге живут разные герои: люди, птицы, бабочки, собака, старый чайник и даже авторучка.Все они стремятся к свету и теплу. Правда, по-разному понимают, что такое счастье, и от этого непонимания происходят все их беды. Кому-то удается преодолеть жизненные преграды, кому-то – нет. Различные обстоятельства раскрашивают жизнь героев этой книги необычными, запоминающимися красками.

Редактор Ольга Рыбина

Корректор Мария Черноок

Дизaйн обложки Максим Новиков

© Сергей Конюхов, 2021

ISBN 978-5-0053-6236-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жизненная коллизия

Вот. Сюда вроде.

Я бегу по шоссе.

Так и не пойму я окончательно, что сейчас: то ли поздняя осень, то ли зима уже наступила. Пес его разберет.

Да и зима какая-то злобная наступила. Холод собачий!

А вот интересно, почему собачий? Можно подумать, что нам, собакам, нравится такой холод или мы виноваты, что дни такие морозные настали.

Снега нет, метет колючая поземка, и прямо в морду, аж зубы сводит. Ветер холоднющий, пронизывающий. И откуда только ветры такие дуют?

Говорят, ихние синоптики как-то определяют. А по мне, так дует отовсюду, со всех сторон дует, и все сильнее и злее.

Сейчас раннее утро, и вокруг меня тьма кромешная. Вон, даже народу еще никого нет на улице. Оно и понятно, чего нормальному человеку в такую рань, да и в такую погоду, на улице делать. У них там хорошо в тепле и сытости. А тут…

Жрать хочется! И чем холодней, тем больше хочется. Завыть бы сейчас от такой житухи. Но ведь никого мой вой не разжалобит. Скорей, наоборот, со злобой будут смотреть на меня, с неприязнью. Оно и правда, холод, темень, да еще и собака какая-то завыла. Кому такое понравится.

Ну да ладно, чего это я так разнервничался. Все равно никто не согреет и не накормит на этом забытом богом пустыре. Скорей бы до метро добраться, там тепло, согреюсь хотя бы. А может, кто и покормит меня, тварь божью. Люди все-таки иногда сердобольные попадаются, хотя и не часто. Метро — это там, где красная буковка М нарисована. Они думают, что мы цвета не различаем. А мы в этом не хуже людей разбираемся.

Каждый цвет, он свой запах имеет.

Например, синий — цвет холода, стужи. От него и пахнет всегда страхом и неустроенностью. Еще и женщины в синем вызывают у меня чувство боязни и настороженности. Мне кажется, от женщины тепло должно исходить, ласка какая-нибудь. А если она в синем или, например, в голубом, захотите вы к ней прижаться, ну, чтобы там желание ощутить или приязнь какую-нибудь? Это навряд ли. Недаром все официальные лица в нашей стране, ну, там, милиционеры или — как сейчас — полицейские, стюардессы и прокуроры, щеголяют в форменной одежде преимущественно синего цвета. А много ли тепла вы видели от наших должностных лиц?

Вот то-то и оно.

Красный цвет — совсем другое дело. Жареное мясо (лучше с кровью), борщ или теплый рефлектор — все это имеет разные оттенки красного. Теплый, сытный, желанный. Вот и буковка М у входа в метро говорит о том же, здесь тепло, здесь не сгинешь. Другие цвета: желтый, зеленый, фиолетовый — тоже свои запахи имеют. Но про них как-нибудь в другой раз вспомню, когда согреюсь.

Ну вот, вроде бы и буковка знакомая закраснелась. И еще эта надпись.

МЕНЯЕМ. ЛЮБЛЮ ВАЛЮТУ!

В свое время какой-то шутник поменял одну буковку в этом объявлении. Вот так смешно и получилось. С недавних пор накопление валюты — любимое занятие нашего народа. Правил этой игры не существует, а победители уже есть. Правда, я их редко вижу — такие в метро не ездят.

Эти, которые валюту любят, здесь всегда сидят, даже ночью. Иногда даже поесть давали: когда остатки каши выставят в миске, когда кусок колбасы кинут. Правда, у них потом персонал поменялся, и еду давать перестали. Хорошо еще, палками не гоняют. Эх, злобный народ стал, неприветливый.

Точно. Наша ветка холодная. Холодная, потому что открытая, наземная, огорожена от остального мира насыпью да бетонным забором с колючей проволокой. Зато попадать туда легко, никаких тебе контролеров и турникетов. С насыпи спустился, а там дырка в заборе есть, человек не пролезет, а мне в самый раз, хоть какая-то собачья радость.

Ну, вот и платформа. И здесь холодно, скорей бы снег, что ли, пошел. Настоящей зимой, когда вся уличная грязь прикрыта сугробами и белым покровом, как-то веселее на душе становится, радостнее.

* * *

А люди уже просыпаются. Вон сколько в отдалении маячит, значит, и поезд скоро подойдет, там и отогреюсь.

Гастарбайтеры. Это те, которые на заработки приехали. Эти едой не поделятся, сами голодные и злые, с ними надо ухо востро держать, того и гляди какую-нибудь пакость учинят. Они приехали из другой страны со своим — другим — мировоззрением, и мне никогда не удастся понять, о чем они думают, к чему стремятся. Хотя к чему стремятся, вроде бы очевидно. Как и все, хотят денег, да побольше, и чтобы на работе не слишком ломаться. Во всем остальном они для меня сплошная загадка и источник опасности.

Вроде бы начал согреваться, подремлю, пока до вонючей ветки доеду. Там-то я точно поем, если и не угостит никто, всегда можно самому еду найти. Некоторым людям слово «вонючая» совсем не нравится, типа слишком уж оно не литературно звучит. Ну ладно, так уж и быть, буду употреблять ее привычное название — Кольцевая. Впрочем, тем, кто регулярно по ней ездит, и так понятно, почему я ее называю вонючей, они и сами так говорят.

Я еще и буковки понимаю, не все, но некоторые помню. Не все же я забыл из своей прошлой жизни.

Да, был я в прошлой жизни человеком, нормальным таким человеком, все у меня было: и дом, и должность. Эх, согреться бы для начала, я бы вам такую историю рассказал о своей прошлой жизни, печальную и познавательную.

Если вам когда-нибудь скажут, что переселения душ не существует, — не верьте. Есть все это. Есть. Правда, происходит все не так, как у индусов в их книгах написано, и не так, как люди себе представляют. Как? Я не могу рассказать. Сам не помню, как все происходило. Но факт остается фактом, был человеком, чиновником, а стал собакой бездомной. Ну, почти бездомной.

А главное…

Это…

Я же всегда знал, что помру, и потом уже перед концом стал просить у них там, наверху, чтобы меня котом сделали, пушистым и домашним. Пушистым — чтобы всегда тепло было, а домашним — чтобы кормили всегда, как положено. Но кто-то в небесной канцелярии напутал, и вот оказался я здесь же, на земле, но совсем не так, как хотелось бы.

А как хорошо сейчас коту домашнему! Лежишь себе на теплой батарее. Внизу, под брюхом, что-то нежно булькает, как будто хозяйка рыбный супчик варит. В комнате темно и тихо. Мышь не шелохнется. Только хозяйка изредка похрапывает, я бы хотел немолодую и интеллигентную, молодые — они все дерганые какие-то, нервные, а я бы этого не любил. На кухне миски полные с мясом и молоком, выбирайте, Василий, на свой вкус, что пожелаете. Эх! Была бы жизнь! А тут…

* * *

Ага. На этой станции всегда одни и те же люди садятся. Я с ними уже несколько месяцев изо дня в день в одном вагоне катаюсь. Вот и сейчас они тут как тут.

Человек в белой шапочке, похожей на гондон. Он всегда первым в вагон заходит. И лицо у него такое красное, гладкое, круглое. Глаза маленькие, взгляд цепкий, колючий, как у работника прокуратуры. Впрочем, кто же знает, возможно, он и был в прошлой жизни следователем или просто стукачом. Этот держится особенно надменно. Даже если кто-нибудь просто приближается к нему по ходу движения поезда, он окатывает его таким ледяным взглядом, что какое-либо дальнейшее общение становится невозможным.

Женщина в розовой кофточке, похожая на корову. У нее румяное лицо с большими, ничего не выражающими глазами. Мне кажется, они всегда были слегка мутными, как бы затянутыми полупрозрачной пленкой. Может, это катаракта, и она смотрит на окружающий ее мир как бы из-за стекла?

Она, как всегда, неспешно усаживается на сиденье, достает из хозяйственной сумки жестяную банку недорогого джин-тоника и осматривается. Нет ли здесь кого-нибудь, кто может помешать ей наслаждаться этим напитком? Потом тихонько, почти без обычного в таких случаях шипения открывает банку и делает маленький глоток. Потом еще и еще. По мере того как поезд набирает ход, кожа на ее лице краснеет, глазки наливаются кровью и начинают грозно сверкать в предутреннем полумраке. Осанка ее, поза приобретают весьма грозный, агрессивный вид. В такие моменты не стоит привлекать ее внимание. Можно огрести оплеуху-другую. Впрочем, публика вокруг весьма равнодушна к любым проявлениям человеческих эмоций, и эта розовокофточная женщина продолжает свое путешествие без каких-либо происшествий.

Наискосок от нее через проход уселся лысый мужчина с роскошными седеющими усами, неизменно жующий семечки. О том, что он лысый, я узнал не сразу, так как все время, даже в вагоне, он остается в вязаной шапочке. Только один раз он снял ее, и я увидел его лысину. Семечки он достает откуда-то из-за пазухи и всю дорогу держит в ладони целую пригоршню. Он неторопливо щелкает их и медленно пережевывает, видимо, стараясь таким образом сократить время в пути. Он вроде бы оставлял приятное впечатление, но вот это его действо с семечками вызывает у меня одно только раздражение.

Во-первых, запах еды и даже семечек привлекает мое внимание.

Во-вторых, я вот все думаю, как же может здоровый с виду мужчина так бездарно тратить свое время. Похоже, он к этому давно уже привык и уже не сможет выйти из этого состояния и вернуться к нормальной человеческой жизни.

Еще одна тетка заходит на следующей станции. Длинная, худая, с родинкой на кончике носа. Наверняка в детстве ей приходилось страдать из-за своей внешности. Я так и представляю себе, как одноклассники смеются ей в спину, обзывая кочергой или дятлом. Дети лучше кого-либо подмечают такие детали и умеют с особой жестокостью заклеймить несчастного обладателя.

* * *

Ну вот, скоро и до вонючей ветки доберусь. Народу прибавляется. На этой станции всегда военные в вагон заходят. Не люблю я военных. Жадные. Никогда ничем не угостят. И коварные, того и гляди пнут тебя кованым ботинком втихаря. И пахнет от них противно. Дешевым гуталином и таким же дешевым одеколоном. И где только они такую дрянь находят? Сказать, что покупают, язык не повернется. За торговлю такой «продукцией» надо сразу же в Сибирь отправлять.

Хотя почему в Сибирь? В Сибири хорошо было. Я вот помню, приезжал туда в командировку, это когда еще чиновником был по линии финансов. Ах да. Я же вам обещал о своей предыдущей жизни рассказать, когда согреюсь. Ну, так вот, вроде бы согреваюсь. Слушайте.

И было все так недавно и хорошо! Как вспомню, так плачу. Это у меня не конъюнктивит собачий, а воспоминания под глазами блестят. Итак, начал я свою трудовую деятельность в министерстве финансов молодым специалистом еще до перестройки. А тут и перестройка подоспела, потом реформы. В общем, карьера удачно сложилась. Все начальники, большие и не очень, как-то так сразу уволились. Ну, они там не совсем, а как бы «уволились». Кто в коммерческом банке оказался, кто в финансовой корпорации, кто в правительстве. Но все вроде бы и про министерство не забывали. Тем не менее должности освобождались, вот так я и рос все выше и выше. По жизни ростом я не вышел, невысокий был. А по званию — дорос до заместителя начальника управления, и это за десять-то лет безупречной службы.

Тут вот что надо понимать: для карьерного роста главное — своевременно и правильно отчитаться перед вышестоящим руководством. Сами понимаете, вертикаль власти. А я еще в институте, когда студентом был, страсть как любил составлять всякие таблицы. Формализовал, так сказать, процесс чего-либо в математическую формулу. С математикой я с детства дружил. Поэтому и в министерстве отчеты у меня всегда получались на загляденье. Таблички, графики, тренды, все как у людей. Вот за это меня и ценило руководство и продвигало потихоньку вверх.

Жена у меня образовалась, ребеночек, квартирку дали, небольшую, в Кунцеве, как раз на этой холодной ветке.

* * *

Эй. Эй. Гав. Гав.

Да кто же это в меня тычет? Вот сволочь! Так и знал, что вояка! Форму нацепил и размахался своим портфелем. А еще приличный человек с виду, в папахе. Ну, чего, чего ты мне им в морду тычешь? Размахай портфельный. Ладно, ладно, подвинусь. Вот ведь гад! Такой хороший сон перебил! И почему в нашем метро до сих пор так много военных? Вроде бы мы уже не боремся за мир во всем мире, с американцами дружим. Эти военные хуже ментов, тем-то с меня взять нечего, вот они меня и не трогают. А эти все прут и прут, будь им неладно.

Хотя. Ага. Вовремя он меня разбудил, как раз мне на пересадку выходить. Сейчас на Кольцевую линию перейду, там и теплее, и поесть найду.

Эскалатор. Изобретение, конечно же, полезное, но как же нам, собакам, неудобно им пользоваться. Сидишь, дрожишь, вдруг в темную щель провалишься или на лапу кто-нибудь наступит. Враз без когтей останешься. Правда, не только мы на эскалаторе маемся. Для инвалидов, например, это вообще непреодолимое препятствие. И еще для дамочек на шпильках. Они так и ездят на нем, стоя на носочках. А согласитесь, ведь приятно наблюдать, когда дамочка на шпильках, да еще и на цыпочках стоит. Я тут недавно картину наблюдал, едет парочка, он и она, приличные оба, солидные. Так у нее шпилька между полозьев застряла. И пришлось ее кавалеру наклоняться и руками ее за туфлю вытаскивать. Смешно было за этим наблюдать. А тоже с портфелем был мужчина, в галстуке. Да, чего только в метро не увидишь.

Ну, вот и она — ароматная линия. Она еще и тем хороша, что здесь конечных станций не бывает. Ляжешь в поезд в уголочке, и дремли сколько сможешь. Так. Куда же мне сегодня поехать: налево или направо? Поеду я сегодня направо. Там на одной станции есть пункт быстрого питания, ну там гамбургеры, сэндвичи, сосиски в тесте. Глядишь, чего-нибудь и обломится. Очень уж есть сегодня хочется, а подремать я еще успею. Оно на сытый желудок и дремлется приятнее.

А я вот что сейчас скажу, для чего нужны все эти пункты быстрого питания. Сюда люди приходят, чтобы выпить чего-нибудь покрепче и закусить. Да и в самом деле, не обедать же здесь этими сосисками и гамбургерами. Вообще, в метро из ста пассажиров два или три заходят, чтобы опохмелиться или, как они еще говорят, поправить пошатнувшееся здоровье. И лучше этих пунктов ничего и придумывать не надо. Здесь есть бутерброды и пластиковые стаканчики и, если уж так необходимо, найдутся люди с пониманием. Которые выслушают все твои проблемы, посочувствуют, может, даже и слезу пустят. А ведь еще наши классики писали, что нет ничего чище слезы человеческой или что-то в этом роде, сейчас уже и не вспомню. В худшем случае ваши проблемы выслушаю я и с удовольствием скушаю вкусную колбаску, которой вы меня за это угостите.

Кольцевая линия. Как же я ее люблю! Очень уж тут запахи резкие. И едой, бывает, пахнет, и несвежими вещами, и телами человеческими. Сейчас-то зима, этих запахов и нет почти, все в шубках, дубленках, сапогах. А летом совсем другое дело. Музыка, симфония для собачьего обоняния. Опять же, место для отдыха легче не найти. К примеру, едет в вагоне бомж, а тут они часто попадаются. Обыкновенный такой бывший интеллигент. Вонь, ой, простите, запах от него на весь вагон, его еще, бывает, амбре называют. Так вокруг него и нет никого, все так стыдливо носики отворачивают и бочком, бочком жмутся в другом конце вагона. А мне только этого и надо, я-то к запахам привычный, толерантный. Я рядом с ним свои лапы и вытягиваю, пока какая-нибудь паскуда не выпихает несчастного человека из его временного пристанища.

Нет. До чего же все-таки люди-человеки ненавидят своих собратьев. Разделили весь мир на своих и чужих и мордуют, и мочат «чужих», забывая о том, что все люди — свои, братья.

Тесно становится в вагоне. Народ все прибывает и прибывает, хорошо я тут в тупичке пристроился, и никто меня пока не трогает. Голод никуда не делся, но в тепле оно как-то легче переносится. Так вот, продолжу пока свои воспоминания про человеческую жизнь. Итак, дорос я до должности заместителя начальника управления. А тут как раз и подходит время денежки делить. Ну, бюджеты там разные, программы развития. Большая часть, конечно же, в центре остается, но и регионам надо иногда что-нибудь подкинуть. Приезжают к нам ходоки, просители разные. А мы-то важности на себя напустим, к нам просто так и не подойдешь. Все подарки везут, угощения. Хошь тебе коньяк французский, хошь — виски шотландский, хошь — крабы камчатские, хошь — икра астраханская. И все — наисвежайшее, ни в одном ресторане такое не откушаешь.

Эх. Опять я про еду вспомнил. Да и народу в вагоне чего-то много стало. Вот дамочки на службу едут, солидные, в шубках, московские штучки. У этих ничего не допросишься. Жадные! И ведь все у них есть: и мужья, и положение, а ни кусочком колбаски не поделятся. Одна от них в метро польза — пахнет приятно. Духи, дезодоранты, присыпки разные в нужных местах. Хороший аромат, влекущий и успокаивающий одновременно. Влекущий, потому что влечет меня к ухоженному женскому телу. А успокаивающий, потому как можете не суетиться, Василий, не обломится вам здесь ничего: ни ласки, ни колбаски. Вот так, одни воспоминания о женском поле и остаются в такой обстановке.

А ведь я, еще когда студентом был, любил на дамочек засматриваться. Тогда, правда, такие шубки редко в метро забредали, попроще народ одевался. Но и тогда эти будоражащие флюиды сводили меня с пути истинного. Сидишь, бывало, греешься с мороза, сосед слева книгу читает, Э. М. Ремарка, к примеру, или «Игру в бисер» Г. Гессе. А напротив студенточки расположились. Молоденькие все такие, щечки красные. И нет чтобы, как и соседу слева, правильную книгу почитать, я ведь еще с детства читать любил, так нет же, смотрел вместо этого на женский пол и никакой пользы из этих поездок не вынес.

А Василием меня бы звали, если бы я в кота переродился. Но вроде бы про это я вам уже рассказывал.

* * *

Так. Так. Так. Дамочки на выход собрались, значит, и мне пора. Здесь она, точка быстрого питания. Вот сюда, теперь по ступенькам, хорошо еще, что здесь без эскалатора. Ну, вот я и на месте. Вот он, бачок для мусора, здесь я и осмотрюсь. Ого. Кто-то полсосиски не доел. Холодная уже и пыльная. Но это ничего, сейчас я и такому угощению рад. Ффввллььюю.

Вот. Полегче стало. Очередь небольшая. Это хорошо, значит, народ не успеет озлобиться, стоя в этой очереди. Сейчас выберу кого-нибудь посердобольнее, сяду напротив и буду смотреть ему или ей прямо в глаза. Времени у меня много, взгляд жалостливый, найдется добрая душа, да не одна. Вот, полкотлетки кинул молодой человек, и на том спасибо. Тепленькая еще, в масле. Масла, конечно же, тут и в помине нет, один комбижир, но и на том спасибо. Хлеб. Ну, давайте хлебушек, пока я голоден — я все готов съесть. Ну что же, день начался неплохо, можно и подремать пока чуток за мусорным бачком.

* * *

Ну вот. На чем я остановился? Ах да, коньячок французский. Да уж, попил я его в бытность свою. Бывало, приезжаешь на службу к девяти часам. Лицо красное, но не кирпичного цвета, как у простых пьющих, а нежного оттенка, благородно-прозрачно-розовое. Лиц с такими оттенками в метро не встретишь, если только поздно ночью кто-то случайно забредет с банкета. Ну так вот, на службе у меня сейф был, несгораемый, а там всегда было чем освежиться. Примешь с утра чуть-чуть для поднятия тонуса — и вот, глядишь, и втянулся в рабочий режим. Надо решения принимать, бумаги там разные подписывать, с людьми встречаться. А с людьми без этого никак нельзя, это я доподлинно знаю, никаких нервов не хватит на людей.

В общем, общаться с людьми без коньяка — сплошное мракобесие. Правда, иногда интересные люди приезжали. Была одна дамочка из региона. Как она вошла в мой кабинет, я так сразу и ойкнул, всей душой. Не вслух ойкнул, конечно же, про себя ойкнул, негромко. Но она сразу все поняла. Да и те, кто ее посылал, знали же, кого посылают и к кому. Ну, мы с ней сразу же познакомились, расположились друг к другу. Культурная программка у нас образовалась, обед в ресторане, ужин на природе, прогулка под луной на берегу озера, свет фонаря в тенистой аллее на территории. Ее белые руки, излучающие вожделенное тепло и сексуальность. А запах! Как же вкусно она пахла в ту первую ночь. Симфония! Я как вспомню те времена, сразу же мягче становлюсь, как пластилин на теплой батарее, растекаюсь по трубе в полном расслаблении, а душа парит где-то там, в невообразимой вышине. Эх…

* * *

Гав. Гав. Да что же это?

Вот ведь зараза со своей метлой! Разбудила!

Видишь, я здесь лежу, не мусорю, и вообще, нет здесь никакого мусора. Чего зря махать метлой-то перед моей мордой. Ладно, ладно. Пойду в вагон покатаюсь, там и подремлю. Вернусь к обеду. И смотри, чтобы потом здесь тебя не было. Чтобы ты мне аппетит не перебивала, не люблю я этого.

Ну вот, утренний народ рассосался, теперь и в вагонах попросторней стало, и публика попроще. Здесь вот местечко есть, тут можно и отдохнуть. Сейчас в основном приезжие едут с мешками и баулами. Приезжают в Москву за покупками и болтаются здесь по вещевым рынкам с утра и до вечера. С этими можно не беспокоиться, они сами всех побаиваются, не местные они, и меня не трогают. Кушать, конечно, не дадут, да у них и не бывает ничего полезного. Все какую-то ерунду покупают и развозят ее потом по своим городам и рынкам.

Эх, а какой же замечательный сон я видел перед этим. Ну да, конечно, про самую прекрасную женщину в моей человеческой жизни.

Подписал я ей тогда наутро все бумаги. Подписал, а зря. Ведь знал же, что мерзавцы ее подослали. С этого момента и покатилась моя карьера вниз. Объявили мне сначала выговор за нецелевое использование, а потом и в должности понизили. Из личного кабинета пересадили в общий. Но ничего, и тут неплохо все оказалось. Правда, вместо французского коньяка теперь пришлось пить отечественный. Развивали в себе чувство патриотизма, так сказать. Опять же, в командировки стали меня посылать, в регионы. До этого я из своего кабинета редко выбирался. А тут командировка. Сибирь. Просторы и гостеприимство! Полюбил я это дело. А как не полюбить, когда тебя у трапа встречают на мерседесах. Потом в тайгу. А там уже и поляна в лесу накрыта. Девушки на подносах подают коньячок, севрюжью икру, жареную нельму, котлеты из лосятины и медвежатины. Потом местные чиновники подают этих же девочек на этих же подносах, улыбаются, знаки подают, глазки строят. Глазки сальные, похотливые. Девочки рады, девочки смеются. Как же это хорошо, в регионе жить, когда ты туда из центра в командировку приехал. А все равно тоска меня одолевала. Влюбился я в ту дамочку, из-за которой карьере моей задний ход дали, но это я уже после понял.

* * *

Ой. Опять женщинами запахло. Правда, запахи очень уж резкие, вызывающие. Студентки, наверное. Ну да, сейчас самое время им домой с лекций возвращаться. Открыть глаза, посмотреть на них, что ли. На молоденьких всегда приятно смотреть, что людям, что собакам. Батюшки! Какие же нынче пошли студентки! Обычные студентки — те с сумками ездят, с тетрадками, а эти в шубках, сапожках, как будто из ночного клуба только что вышли. А может, и впрямь с ночного «дежурства» едут.

Нет. Я все, конечно, понимаю, притяжение, флюиды, запахи. Но как же редко в наше метро заходят настоящие Дамы. Прямо-таки с большой буквы Дамы. Чтобы всем, включая студента-отличника, нетрезвого полковника и даже бездомного пса, чтобы всем захотелось встать и уступить Даме место. Да уж. Измельчал народец, да и дамы куда-то разбежались. Где она, первозданная красота человеческих отношений?

Взять хотя бы этих молоденьких девочек. Сидят трое прямо напротив меня, болтают меж собой. Вот ведь сучки бламурные! Накрасились, нафуфырились, мы и эдак, мы и то. Тьфу. Зря только проснулся. И я не оговорился, когда сказал «бламурные». Гламур — это у них там, за границей. А у нас один сплошной бламур. Выйду-ка я здесь, дыхну свежего воздуха, а то от их запахов весь вагон заволновался. Они, конечно же, будоражат мое кобелиное честолюбие. В былые времена взял бы их всех троих и в номер люкс в Барвихе. И денег мне тогда хватало. Да что там деньги для моего ранга! Там такие затейливые попадались. Но как-то все это не по-человечьи получалось — по-свински. В итоге к утру упивался я коньяком до поросячьего визга и просыпался в непотребном естестве. Даже сейчас, когда вспоминаю все это, нутро наизнанку выворачивает.

Так. А что же это за станция такая незнакомая? Но пахнет вкусно. Особенно от этого пакета, и вроде нет никого. Вот те на! Да это же пончики в сахарной пудре, теплые еще, и пакетик весь промаслился. Сейчас я его в сторонку оттащу, чтобы никто не мешал. Теперь мы их посчитаем, итак: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. Восемь штук, жирные такие были и сладкие. Эх! Был бы я домашним котом Василием, я бы, конечно же, игнорировал эти пончики с негодованием. Коту понятно, печень-то у него одна. А так приходится радоваться и этому маленькому подарку судьбы. Интересная станция, картинки в стене светятся. Обычно я ее мимо проезжаю, а тут из-за этих бламурных выйти пришлось. Зато пончиками полакомился. Значит, и от бламурных своя польза бывает. Ну да ладно, бог им судья, а мне пора к обеду готовиться. В какую же сторону мне ехать, чтобы опять у синего мусорного бачка оказаться? Приехал я с этой стороны, значит, надо теперь на другую сторону перейти и ехать обратно. Как бы мне не запутаться с этими станциями.

В вагоне народу полно, и все с мешками и сумками. Ну, значит, мимо не проеду. На той станции, где пункт быстрого питания развернут, всегда много этих с сумками выходит. Стало быть, в правильный вагон я сейчас сел, вот только подремать здесь вряд ли получится. Какие у них у всех лица недобрые. Того и гляди какую-нибудь пакость сотворят. Да оно и понятно, попробуй по Москве да в такой мороз и с такими сумками таскаться, любой озвереет. Эх, и что же им дома-то не сидится. Даже прилечь не могу, так на всех четырех лапах и приходится стоять в проходе. Еще и вагон кидает из стороны в сторону, как бы кто лапы не отдавил. Нет. Все-таки раньше в метро лучше было, публика приличная была, интеллигентная. Сидят все чинно, книжечки читают или газеты, студенты, инженеры, бабушки-пенсионерки. Никаких тебе сумок и чемоданов,

Ну а потом вся эта публика как-то растворилась, и наше метро заполнили бабенки с баулами, с жадными глазами и загребущими лапами. Да-да. Именно эти, с клетчатыми сумками, вытеснили из вагонов метро публику читающую, интеллигентную. Или наоборот, тогдашней образованной публике надоело проводить свое время за книгами и газетами, и они враз перестали интересоваться литературой и публицистикой, а кинулись в бурлящее море товарно-денежных отношений.

* * *

Ага. Вот вроде вся эта толпа на выход собралась, значит, и мне выходить надо. Фу. Вышел наконец-то из этой мясорубки. И станция правильная, вон он, синий мусорный бак, где я утром позавтракал, теперь пойду подкреплюсь — самое время. Всегда так, как понервничаешь, надо обязательно чего-нибудь съесть для самоуспокоения. Очень помогает.

Или выпить. Тоже хороший способ, чтобы нервишки успокоить. А я, с тех пор как в ту дамочку влюбился, очень нервный стал. Вот и успокаивал нервы коньяком и романтическими свиданиями с молоденькими. И чем дальше, тем больше. На работе ко мне хуже относиться стали, в ответственные командировки перестали посылать. Так, пошлют на денек с мелким поручением, документы там отвезти или ценный подарок к празднику. Совсем моя карьера под откос пошла. В командировки я теперь на поездах ездил, туда и обратно. Долго, зато от начальства подальше, опять же к народу поближе. А народ в поездах у нас деликатный, отзывчивый. Возьмешь бутылочку-другую водочки, угостишь этот народ, и такие дали и горизонты тебе откроются. Все увидишь, все поймешь, и начало, и предел.

Вот ведь зараза! Опять она со своей метлой. Разбудила, ведьма старая, и на самом интересном месте. А сколько же я спал? В этот раз я глубоко в сон погрузился, выспался. И публика вокруг изменилась. Мешочников не видно больше, теперь народ по домам разъезжается, деловые все с портфельчиками, дамочки с сумками продуктовыми. Стало быть, и мне надо домой возвращаться. Пора, пора опять на свою ветку ехать, на холодную.

Ну вот, этот вагон вроде бы посвободней, здесь наше место будет, извините-подвиньтесь. Сейчас станции отсчитаю в обратном порядке, чтобы свою не проехать.

* * *

И то сказать, денек сегодня неплохой получился, завтрак, обед, как обычно, да еще и пончики были, на десерт. Приеду, похвалюсь перед Петровичем, он человек с опытом, значит, и меня поймет. Подремать как следует не получилось. Но это не беда. Самая приятная дремота одолевает меня по вечерам, когда я, сытый, вытягиваюсь во весь свой рост в халупе у Петровича. Он часто слушает радио. Телевизора в его конурке нет, вот и приходится довольствоваться радиотрансляциями. Я люблю в такие вечера разлечься на коврике у теплой батареи и в полудреме слушать музыку, доносящуюся сквозь тихое потрескивание из динамиков старого приемника, или плавный бубнеж очередного агитатора за все хорошее против всего плохого. Именно из радио я узнал, что Крым — наш, Мартын Фуркад — свинья, а в Петропавловске-Камчатском всегда полночь.

* * *

А люди входят и выходят, каждый на своей станции, пенсионеры и студенты, военные и работяги, приезжие и коренные, дамочки постарше и дамочки помоложе, солидные мужчины и всякая рвань. Все спешат, пихаются, стараются присесть или хотя бы занять местечко получше. Всех я их вижу из своего укрытия, и не таким, не обычным зрением вижу, это-то само собой, всегда при мне. Я их внутренним, собачьим зрением вижу, насквозь, как рентген. Могу сразу сказать, кто куда едет и зачем. Испокон века люди стараются выглядеть лучше, чем они есть на самом деле. Придумали разные этикеты, правила поведения и другие способы, чтобы скрывать свои истинные намерения.

А ведь в основе каждого человеческого действия лежат простые, понятные и нам, собакам, инстинкты: поесть-попить вовремя, выспаться вволю и детишек наделать побольше. Ну, может, там еще у кого-то амбиции проявятся, но это редко бывает. Смотрю я на них, и вся их мотивация у меня как на ладони. Вот эти, например, студенточки с утра ничего не ели, потому как деньги экономят, оно и для фигуры неплохо бывает. А этот барыга только что из-за стола, отрыжка от него на весь вагон. Вон тот профессор к любовнице молодой едет, в нетерпении весь с ноги на ногу переступает. А эта дамочка только что любовью занималась. Какие флюиды сейчас от нее исходят, песня души! Теперь домой едет, к мужу, да он-то простак, ни о чем и не догадается, куда ему до этих флюидов. А эта молодая парочка, напротив меня, сидят, обнявшись, и друг с друга глаз не сводят. У этих места нет, чтобы любовью заняться, вот и маются по вагонам.

А ведь вот что интересно, и у министерских людей мотивация поступков такая же, как и у простых пассажиров метро. Взять, к примеру, те же командировки. Я когда еще в аппарате работал, знал десятки случаев, когда люди летали в командировки на Камчатку или на Сахалин исключительно для того, чтобы отведать тамошних крабов и прочие деликатесы или осмотреть долину гейзеров. А сколько чиновников летает в командировки, чтобы поохотиться на редкую краснокнижную дичь. Им несть числа, как говорил поэт.

Итак, возвращался я как-то из одной командировки. Это я уже на поезде ехал. Пьяненький ехал, размякший и простодушный. Подсела ко мне в купе старушка, благообразная такая, посмотрела на меня и присоветовала мне в церковь сходить, в грехах своих покаяться. Тогда-то я на нее и внимания не обратил, а уже потом, после очередного бурного рабочего дня, решил зайти в церковь-то. И так мне это дело понравилось, что стал я туда частенько заходить. Ох и чудил же я тогда, ох и грешил. Заходил в церковь пьяный, с бутылкой коньяка. Потихоньку предлагал всем присутствующим выпить со мной. Шарахались все от меня как черт от ладана, бывало, и выводили из храма за неподобающее поведение. Я и батюшкам предлагал, батюшки меня крестили, жалели, а некоторые из них даже деньги брали, не брезговали.

Тогда уже я ощущал в себе слом, чувствовал, что не подняться мне больше, не вернуться к обычной размеренной жизни. Чувствовал, что помру скоро от такой жизни. Вот тогда я и начал просить Бога, чтобы мне котом переродиться. А оно вона как получилось.

Так. Так. Так. Что-то весь народ к выходу потянулся. Ага. Приехали. Конечная станция, моя, значит. Здесь и нам выходить.

* * *

Господи! Как же здесь холодно и темно! За весь день ни одного солнечного лучика так и не увижу. На таком холоде вся моя сегодняшняя еда на обогрев организма уйдет, ничего про запас и не оставишь. Поскорее бы до нашего подвала добраться, там Петрович уже, наверное, каши наварил, Машка там, опять же, меня встретит, обнюхает — не пропаду. Вот и дырка знакомая в заборе. Теперь по улице мимо валютного ларька, а вот уже и знакомый пустырь засинел между домами.

Воздух холодный, морозный и звонкий, и цоканье моих когтей об асфальт слышно, наверное, далеко отсюда. Снега как не было, так и нет. Вокруг меня заброшенный, заросший бурьяном пустырь. Промерзшие комья глины и кусты, слегка присыпанные пургой, мешают мне, замедляют бег. Я бегу и ощущаю, как тепло, добытое мною в течение этого дня, постепенно покидает меня и заменяется злой декабрьской стужей. Колючая поземка сыплет мне навстречу, забивая мою морду, глаза и уши холодным снегом. Дорога постепенно сужается, теперь под моими лапами неровно уложенные бетонные плиты. А справа и слева бетонный забор с кое-где сохранившимися остатками колючей проволоки. Я знаю это место, я пробегал здесь десятки раз, и каждый раз меня охватывает чувство опасности и беспричинной жути, как будто вся злая сила земли сконцентрирована в этом заброшенном пустыре.

И еще. Высоко, прямо передо мной, ярко светит огромный прожектор, освещая всю эту ледяную пустыню, окружающую меня. Этот жуткий свет бьет мне прямо в глаза, и я бегу, не смея отвести взгляда от его обжигающих лучей.

Вот так и вся наша жизнь, как мой сегодняшний день, сплошная коллизия. Череда темных и серых полос, сменяющих друг друга, да свет в конце тоннеля, который при приближении оказывается лучом прожектора над колючей проволокой.

Ах! Когда же наконец будет солнышко!