Фонтан бабочек

Ирина Сабенникова, 2023

Книга Ирины Сабенниковой «Фонтан бабочек» включает в себя рассказы автора, герои которых – дети: совсем маленькие, едва начавшие говорить; школьники, оказавшиеся перед первым в своей жизни моральным выбором; подростки, мучительно преодолевающие грань взросления. Меняется их мироощущение, осознание себя, становятся другими взаимоотношения с ровесниками, но остаётся главное – способность удивляться миру, в котором они живут, желание сделать его лучше, любовь.

Картины из морской гальки

Конечно, вы видели, как с шумом набегающая морская волна накрывает своим пенящимся, кипящим пологом пологий берег, а через мгновение как бы нехотя сдёргивает его, захватывая и перекатывая морскую гальку, обломки раковин, разноцветные стекляшки. И только ты успеешь присмотреться к пятнистому рисунку морского берега, только-только почувствуешь некую гармонию в сочетании разноцветной гальки, как следующая волна собьёт всё и перемешает — и перед тобой уже новая картина. Словно сменился кадр, один, другой, третий. А ты всё смотришь и не можешь удержать этих мгновенно сменяющихся картин нашей жизни, только шорох гальки под морской волной и остаётся в памяти.

— От этих конфеток крылышки растут, — доверительно сообщила Стеша, — мне их есть можно, они полезные, — добавила она на всякий случай, обводя взрослых серьёзными серыми глазами, чтобы они не подумали, что это шутка.

— Смотри не ешь много, а то взлетишь и будешь с ангелочками летать, — сказал, скрывая улыбку, её папа. — Как мы тогда ловить тебя будем, сачком для бабочек?

— Да, — кивнула Стеша, — тряхнув рыжей кудрявой головой с двумя маленькими смешными хвостиками, напоминающими мягкие бугорки пробивающихся рожек у ещё не бодучего козлёнка, — я буду вашей домовой бабочкой.

— Домовой только моль бывает, ты молью хочешь быть? — поинтересовался отец.

— Нет, — настаивала на своём Стеша, — домовой бабочкой, — и, повернувшись ко мне, доверительно сообщила: — Я бабочек очень люблю. Они на цветы с крылышками похожи.

К этому моменту вазочка, прежде наполненная клюквой в сахаре, почти опустела, но крылья ни у кого почему-то не выросли, хотя довольны были все собравшиеся за столом. Одни вспоминали, каким редким было это лакомство в их детстве — сахарной пудры меньше, а ягоды крупнее, другие просто с удовольствием пили чай, наслаждаясь спокойно текущей беседой, которая никого не напрягала, время от времени меняя тему, так же как и картины из морской гальки в приливной волне.

— Что это за значок такой у тебя на лацкане — конгресс по элитоведению?

Теперь появилась странная тенденция называть наукой любой околонаучный вопрос: занимался кто-то изучением элит в рамках, допустим, политологии, захотелось ему обратить на себя внимание — и вот вам пожалуйста элитология, а вслед за тем уже и форум, и конгресс по элитологии. А другой партологию в молодые умы внедряет, его не беспокоит, что звучит чудовищно и уже существует теория элит или социология партий. Так можно и клюквоведение или бутербродоведение в науку возвести.

Разговор тянется сам собой, никто им не управляет, мысль перепрыгивает с темы на тему, иногда направляемая тостом или не до конца расслышанной фразой.

— Бабочка, — обращается ко мне Стеша, она называет так меня ещё с тех пор, когда не знала разницы между бабушкой и бабочкой, а теперь это создаёт некую атмосферу доверия и даже нашей с ней тайны, — давай порисуем на компьютере.

Я не большой мастер рисовать на компьютере, но соглашаюсь, поскольку многого от меня и не требуется, справлюсь.

— Что рисовать будем? — интересуюсь я, хотя примерно уже представляю, Стеша не любит мрачных красок, на каждой картине должно быть солнце, как же иначе, ведь солнышко её любит, и оттого и волосы у Стеши такие яркие и солнечные.

— Давай травку рисовать, — руководит ребёнок, удобно устраиваясь у меня на коленях и кладя свою миниатюрную ладошку на мою руку, управляющую компьютерной мышью, так что получается, что мы рисуем вместе. Иногда наши руки меняются местами, и Стеша водит непослушной и ныряющей из стороны в сторону мышкой, старясь усмирить её и нарисовать ровную линию. Это получается с трудом, мышка велика для её маленькой ладошки, и трава похожа на неровные зубы улыбающегося дракона.

— Надо мягкую траву, о такую уколоться можно, — критически высказывается она, и мы сглаживаем особо непослушные и острые выступы, а потом заливаем всё изумрудно-зелёным цветом, чем и хорош компьютер — любой, даже самый примитивный рисунок делает сказочно ярким.

— Теперь посадим цветочки, — руководит Стеша, — розовые, жёлтые и… — задумывается она над цветовой палитрой, — фиолетовые.

Это её любимый цвет — фиолетовый, цвет её фантазии. «А у меня какой цвет фантазии? — задаюсь я вопросом, хотя никогда прежде не предполагала, что фантазия имеет цвет. — Золотисто-жёлтый, наверное».

— Давай же рисовать, Бабочка, — возвращает меня к реальности ребёнок, ёрзающий у меня на коленях от нетерпения, и удовлетворённо хмыкает при появлении каждого нового цветочка, от которых уже пестрит наша картина.

— Теперь солнышко, — командует она, — и пусть улыбается.

Я рисую круг, от него идут лучи во все стороны, заполняя оставшееся пространство рисунка. Потом две маленькие запятые — глазки, ещё две запятые — приподнятые в удивлении брови и улыбку до ушей, ещё веснушки. Для меня солнце всегда ассоциируется с веснушками, я же рыжая, вот пусть и солнце будет таким же.

— Бантики нарисуй, — просит Стеша, — как у меня.

Мы рисуем смешные розовые бантики. Не удержавшись, я пририсовываю солнцу длинные ножки в башмачках и смешные ручки, так, что оно становится похожим на Пеппи Длинныйчулок.

— А ножки зачем? — удивляется ребёнок.

— Чтобы по травке ходить, — отвечаю я первое, что приходит в голову, дети очень логичны в своих рассуждениях, хотя нам часто кажется, что это не так. Немного подумав, Стеша соглашается, хотя это и не входило в её планы.

— Надо ещё сердечки нарисовать, — неожиданно сообщает она.

— Какие сердечки? — не понимаю я.

— Такие, как бабочки, пусть летают над цветочками, — получаю я немедленное пояснение и сама уже удивляюсь абсурдности своего вопроса: действительно, какие же ещё могут быть сердечки.

Рисунок готов, но Стеше уходить не хочется, и она предлагает:

— Давай посмотрим наши рисунки.

Я открываю электронную папку с рисунками, и мы смотрим: вот солнышко спит в гамаке, вот весенняя открытка, а это солнышко и луна одновременно, точно на изображениях индейцев майя. Стеша критически разглядывает рисунки один за другим и остаётся довольной. Можно идти пить чай с конфетами, от которых вырастают крылышки.

За столом уже говорят о детском саде, и каждый старается вспомнить название того, в который когда-то ходил сам. Как ни странно, но почти все вспоминают: «Колобок», «Ёлочка», «Грибок»… А мне на память неожиданно приходит рассказ моей мамы о том, как её в возрасте Стеши отдали в детский сад, а она, свободолюбивая по натуре, при первой возможности сбежала, добралась до дома никем не замеченной и спряталась под родительскую кровать. Мамин характер унаследовала моя дочь — тоже стрелец и борец за справедливость, а вот Стеша — скорее мой, а может быть, и нет, это не так важно. Жизнь никогда не создаёт копий.

За столом уже рассказывают, как в детском саду устроили праздник пап и начали с того, что позвали их в гости, а когда те пришли, вовлекли в игры с детьми. Одна из таких игр называлась «Папавоз», кто-то заснял её на видео и выставил в YouTube. На экране большей частью солидные папы в недоумении и некоторой растерянности изображают паровоз, идущий на всех парах, двигаясь за симпатичной воспитательницей невероятно путанным маршрутом, пыхтя и отдуваясь. Дети делают то же самое, но гораздо проворнее и веселее, для них это игра, для их пап — испытание. Но все, смотрящие видео, смеются, а Стеша — громче всех, ей нравится, когда её фотографируют. Фотографии она тоже любит рассматривать, но исключительно свои: должно быть, младенческий кокон эгоцентризма ещё не прорвался, и она смотрит на мир через щёлочку своего маленького, но собственного «Я».

— Стеша, а у тебя есть кавалер? — задаю я не вполне корректный вопрос, но ребёнку это кажется нормальным.

В сущности, все детские вопросы некорректны, поэтому взрослый человек от неожиданности не успевает что-либо придумать и говорит правду.

— Темирхан, — сообщает Стеша, — и Исмаил.

Я с сомнением гляжу на её родителей, не зная, что на это сказать. Те, чтобы меня успокоить, показывают фотографию садовской группы, где присутствуют и оба названных мальчика: светловолосые и застенчивые, Стеша, пожалуй, побоевей их будет. Впрочем, у меня в детском саду тоже ухажёр был — Вовка Сухов, милый лопоухий мальчик, несколько рассеянный и мечтательный, может, поэтому я его и выбрала. Вся группа с воспитателем во главе, когда мы появлялись, взявшись за руки, где-то на тропинке, пели: «Тили-тили-тесто: жених и невеста». Даже тогда я понимала, что это непедагогично. В пять лет на день рождения Вовка подарил мне голубую чашку — может быть, его родители любили Аркадия Гайдара, не знаю. Но чашка, которая мне очень нравилась (ещё бы, первый подарок от кавалера!), скоро разбилась. Как, впрочем, сошла на нет и наша детская любовь, и осталось только тёплое воспоминание о милом рассеянном Вовке, сквозь лопоухие уши которого, вылезавшие наружу из-под любой панамки, нежно-розовым просвечивало летнее солнце.

Странное ощущение вневременья овладело мной и, кажется, всеми сидящими за праздничным столом, точно наше детство никуда не делось, а вот здесь, с нами, и оно того же возраста, что и Стеша, и я не то чтобы его помню, а просто живу в нём.

Картины из гальки меняются одна за другой, и нет им числа, и невозможно все их запомнить и зафиксировать в своём сознании, как не фиксируем мы и прожитые нами дни, лишь к Рождеству замечая, что год прошел, а то и десятилетие. И время, которое идёт так незаметно, уносит с собой мгновение за мгновением нашу жизнь, а мы постепенно и незаметно для себя забываем название тех конфет, от которых растут крылышки. Хорошо, когда есть кому об этом напомнить.