Глава 7
Ох ты, мать честная!
Кузя выглянул из коробки и скорее юркнул обратно.
— Уже разбираю! — крикнул Наташин папа и потопал прочь от картонной горы.
Кузя подпрыгнул, чтобы посмотреть, куда это он, кувыркнулся и отлетел в угол, а башня из коробок зашаталась и шумно разлетелась по всей гостиной.
Кузя выкатился на пол, заметался, скользя и падая, подскочил и побежал куда глаза глядят, а прибежал прямо к Наташе. Та сидела на кровати и увлечённо читала.
— Ох ты, мать честная! — охнул Кузя, замер и свалился навзничь.
— Ух ты! — Наташа отложила книгу и подняла лохматую куклу в красной рубахе.
Кукла была интересная и глазастая. Почти как живая.
— Папа, это твоя игрушка? — спросила Наташа.
— Моя, — отозвался папа, выныривая из одной коробки и заныривая в следующую. — Играй, если хочешь.
Наташа вернулась в детскую, посадила куклу на столик у зеркала, открыла книгу и закрыла — кукла свалилась на пол. Просто неваляшка какая-то. Зато милая. Надо её нормально посадить.
Нормально посадить снова не получилось. Стоило Наташе отвернуться, лохматик снова скатился на пол и затопал лапоточками, пытаясь протиснуться под игрушечный столик.
Наташа кинулась к странному заводному человечку, но тот опять замер, упал и уставился стеклянными глазами в потолок, будто тут и лежал.
— Ты кто такой? — Наташа взяла его в руки.
Лохматик не ответил. Игрушка как игрушка. В народном стиле. Они таких в школе на технологии в четвёртом классе шили. Не таких красивых, конечно. Но у Наташи тогда неплохо получилось.
— Я никому не расскажу, — пообещала она.
Не получилось. Малыш в лаптях не шевелился.
Наташа тихонько подула ему в лицо:
— Фух.
Конечно, игрушки не оживают. Но как-то же он работает — этот электронный чудик. Может, на солнечных батарейках?
— Слышишь меня? Фух!
— А-а! А-а-апчхи! — чихнул Кузя.
— А-а-а-а! — закричала Наташа, бросила Кузю и отскочила.
— Ты чего кидаешься? — взвизгнул Кузя и побежал под стол. — Совсем обалдела?
— А ты кто такой? — прошептала Наташа.
— Кто-кто? Кузька. Домовые мы. У-у-у-у-у! — высунулся Кузя из-под стола.
— То-то я и смотрю — больно дикий, — засмеялась Наташа и подошла поближе.
— Это потому, что я тебя боюсь, — признался Кузя.
— Я тебя тоже, — виновато улыбнулась Наташа.
Кузя вылез из-под стола:
— А если ты меня тоже боишься, то, может, и не жваркнешь?
— Это как?
— Вот тетёха! Недотёпа, неразумиха непонятливая! Ну, жваркнешь — наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь! Всё одно, едино. Всё равно больно.
— Не жваркну, — мотнула головой Наташа. — Никогда никого не жваркала.
— И не сворилась, что ли?
— У-у, — помотала головой Наташа. — А что это?
— Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь, неразумиха непонятливая.
Кузя осторожно шагнул к Наташе.
Каждый домовой знает, что свориться — это ругаться, ссориться и дразниться. А если ребёнок не знает, что это, значит, его никто не ругает, не дразнит и семья у него дружная, любят его там. Может, и сворятся иногда, но понарошку, не всерьёз, а так — с кем не бывает? Всё равно же они любят друг друга. А когда растёшь в доме, где тебя по-настоящему любят, то и жваркать кого-нибудь от нечего делать, лупить и дубасить тебе и в голову никогда не придёт. А если не придёт, то и домовому тут бояться нечего.
Так что Кузя Наташу и не испугался вовсе. Он ведь храбрый. Просто проверял — мало ли что.
