Запретная зона

Иннокентий А. Сергеев, 2023

Великие планы геополитического величия и крах империи, растерянность и дезориентация, когда непонятно, что можно, а что нельзя, и когда ты влюбился в жену своего единственного друга, и она влюбилась в тебя. В такой ситуации оказался человек, переживший исторический перелом, а тут еще этот труп в туалете…

5

Я положил руки ей на талию.

— Ну что? — сказала она. — Ты рад меня видеть?

Я посмотрел на Сергея. Он наблюдал за нами.

— Да… Конечно.

— Что? — она приблизила губы к моему лицу.

— Да, — сказал я.

— Я ждала тебя.

— А я думал о тебе, но боялся позвонить.

— Почему?

— Потому что…

— Ты боишься?

— Да, — сказал я и снова посмотрел на Сергея. Он накладывал себе салат.

— Скажи, что это правда, — прошептала она.

— Это правда, — сказал я.

— Нет, не так!

— Всё равно это правда. И не всё ли равно, как об этом сказать.

— Но ты чего-то боишься, — сказала она.

— Сделай музыку громче, — сказал я, отпуская её. — Или давай я сделаю.

— Зачем?

— Затем, что так нельзя.

Я подошёл к магнитофону и сделал музыку громче.

Вернулся к ней. Положил руки ей на талию.

— Чего ты боишься? — сказала она. Её глаза блестели.

— Ты, наверное, пьяная уже?

— Не говори со мной так.

— Чего ты хочешь?

— Правды.

— Всё это правда.

— Тогда чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь.

— Ты боишься.

— Есть то, чего делать нельзя.

— Значит, ты не любишь меня?

— Может, мы…

— Нет, сейчас! — потребовала она.

— Я не могу так, — сказал я.

— А что ты можешь? — сказала она.

— Тебе нужно верить в меня, ведь так?

— Да.

— Тогда просто поверь мне. Есть грань, которую нельзя переступить.

— Значит, ты не любишь меня?

— Я люблю тебя.

Она опустила глаза.

Я чувствовал, что близок к обмороку. Её тело под моими руками пылало, и от вожделения у меня кружилась голова, и во рту пересохло, каждое слово давалось с трудом, как будто слова были валуны, которые я перекатывал в пространстве, заведомо зная, что труд этот бесцелен.

"Я буду корчиться от боли", — думал я.–"Будет больно, я не смогу дойти до метро. Нужно отпустить её, не смотреть на неё".

Я посмотрел на Сергея. Он смотрел на нас, держа в руке рюмку.

Я закрыл глаза. Мы медленно двигались в танце.

Музыка кончилась.

Я отпустил её.

Мы стояли посреди комнаты.

Она смотрела на меня.

Я снова закрыл глаза, а когда открыл их, она уже вернулась к столу и наливала себе вино. Сергей пытался вырвать у неё бутылку, чтобы налить ей сам, и вино проливалось на скатерть. В комнате было тихо.

Я подошёл к магнитофону и перевернул кассету.

Музыка заиграла снова.

Я вернулся за стол.

— Я хочу поставить другую кассету, — резко заявила Женя и встала. Я убрал колени, чтобы пропустить её, но она вышла из-за стола мимо Сергея.

Он посмотрел на меня.

— Ты чего скис?

— Я? Нет, ничего…

— Давай выпьем, — сказал он, беря бутылку и свинчивая с неё крышку.

Женя вернулась за стол.

— Может, принести кофе?

— Кофе?

Он вопросительно посмотрел на меня.

— Я пока не хочу, — сказал я, пожав плечами.

— А ты сам-то знаешь, чего ты хочешь? — сказала она.

— Да.

— Да?

— Да.

— И чего же?

— Ничего.

— Ты ничего не хочешь?

— Хочу, и ты знаешь, чего.

— Ты очень сильно этого хочешь?

— Да. Так сильно, что схожу с ума, и было бы счастьем сойти с ума, но у меня не получится. Это невозможно, и я не знаю, почему это так. В этом мире нет места для счастья. Если я это сделаю, это буду уже не я, а значит, счастлив будет кто-то другой, а меня просто не станет. Или просто не будет никакого счастья, ни для кого.

— Ты так любишь свои слова?

— Да что ты пристала к нему! — вмешался Сергей. — Оставь его в покое. Давай лучше выпьем!

— Я не буду пить больше, — заявила она.

— Ну как хочешь, — сказал он. — А мы выпьем, правда?

— Да, — согласился я, беря свою рюмку.

— Я вам не мешаю?

— Да что с тобой сегодня! — возмутился Сергей. — Чего ты добиваешься?

— Ничего, — сказала она.

— Значит, ты ничего не хочешь? — сказал я.

Она посмотрела на меня.

— Уже ничего.

— А я хочу танцевать, — сказал я. — Ты составишь мне пару?

— Нет.

— Я тоже хочу, — сказал Сергей и протянул ей руку. — Я приглашаю тебя.

— Я сказала, нет! Налей мне лучше вина.

— Ты же сказала, что не будешь сегодня больше пить.

— Мне что, просить?

— Вот такие они, женщины, — сказал он мне.

— Они все такие, кроме одной. И вот она-то и есть женщина.

— Это точно.

Женя резко встала и вышла из комнаты.

Я вернулся к беседе.

— Вот ты процитировал Гитлера, хотя и неточно…

— Я? Когда?

— Что женщина хочет того же, чего хочет толпа. Теперь представь, что мы живем в нацистской Германии, и все за Гитлера, так здесь принято. Не все, но подавляющее большинство. Значит, ты тоже должен поддерживать преступления нацистов? И бесчеловечную войну против других стран, уничтожение людей. Пока ситуация не изменится, их не разобьют, и не будет принято их осуждать. А где же твой моральный закон?

— Что-что?

— Моральный закон. Тот самый, о котором говорил Кант: «Две вещи поражают меня. Звездное небо над головой и моральный закон во мне». Он же был немец, и где же был его моральный закон в немцах? И где он в нас теперь?

— А что ты думаешь. У немцев при нацистах моральный закон вдруг взял и исчез?

— А где же он у них был?

— На том же самом месте. Просто Гебельс повернул его в другую сторону. Вы хотите справедливости? Вот вам злые большевики, которые творят преступления, и справедливо уничтожить их. Вы хотите сострадать — сострадайте жертвам большевизма. И чем сильнее в них моральный закон, тем больше они поддерживают нацистов.

— А что делать тем, на кого пропаганда не действует?

— На тебя не действует?

— На меня не действует.

Пропаганда бывает двух типов — ложь и правда.

Можно сообщать правду и только правду, но не всю правду. И выводы из этой полуправды будут ложными.

А можно лгать и не стесняться этого. И говорить, да мы лжем, но и другие лгут. Все лгут. Есть только ложь, и тебе выбирать. Если выберешь нашу ложь, это даст тебе привилегии, спокойствие, а если выберешь не нашу ложь, это создаст тебе большие неприятности. Только это все неправда.

— Что неправда?

— Неправда, что правды нет.

— Твой моральный закон можно повернуть в любую сторону.

— Нет, нельзя.

— А моральный закон народа можно. И поэтому ты в одиночестве.

— Поэтому я не могу перейти табу. Для меня это означало бы перестать быть человеком.

Женя вернулась в комнату.

— Я ложусь спать, — заявила она. — Идите на кухню.

— Что? — вздрогнув, сказал Сергей и посмотрел на неё. — Что ты сказала?

— Я ложусь спать, — повторила она.

— Зачем? То есть как, спать?

— Мне завтра вставать.

— Куда?

— Какая тебе разница, — она выключила музыку. — У меня завтра собеседование. Утром. Мне надо выспаться, так что идите на кухню.

— Мы же ещё кофе не пили! В чём дело?

— Я сказала.

— Да что такое! — сказал он. — Что случилось?

— Ничего не случилось.

— Пойдём, — сказал я ему, вставая.

— Нет, подожди, — сказал он. — Я хочу знать, что случилось.

— Пойдём, — повторил я. — И захвати бутылку.