День Благодарения

Илья Горячев (2023)

«Новая нормальность» перемолола коллективный Запад без российских ракет: неспособный противостоять «беженцам» со всех концов густонаселенной планеты, зачищенный «золотой миллиард» пресмыкается на помойках, обеспечивая процветание бездельного бантустана, заполонившего Европу и Северную Америку. Рушатся некогда могучие Штаты: циники в Вашингтоне обсуждают вопрос о предоставлении избирательных прав домашним животным посредством внедренных коммуникаторов, позволяющих тем «голосовать»… Оставшиеся немногочисленные «стопроцентные» американцы собирают последние силы в подконтрольных им частях страны, чтобы предотвратить общенациональный крах. Прочитав этот увлекательный роман, читатель обретет понимание сложности современного бытия, в котором возрождённая Россия вступила в последний бой за жизнь на этой крошечной Земле.

Глава 3

Город на холме^[4]

Утреннее солнце ярко светило в окно, но зимние лучи обманчивы — они совсем не согревали. Собрав волю в кулак, Клод рывком сбросил с себя тёплое одеяло и резко встал с кушетки. Дыхнул на ладони… Облачко пара. Да уж, зябко…

«Как же достал этот тоскливый холод, — подумал он, торопливо одеваясь, и тут же порадовался, что настоящих зим давным-давно уже не было, а снежные сугробы остались лишь в смутных детских воспоминаниях да старых фильмах.

— Съезжу-ка я сегодня к фермеру, давно собирался, вот и погода подходящая — сухая и солнечная, самое то для велика плюс подзаряжу батарею — будет хоть чем пару дней кормить прожорливый обогреватель», — так размышлял молодой человек, согревая на плитке воду под кофе. Постоянной работы, как и у большинства горожан, у него никогда не было. На веллфейр^[5] он не смог бы претендовать, даже если бы очень хотел, в силу происхождения, а купоны на бесплатные соевые продукты он игнорировал из гордости, хотя вслух говорил исключительно о непереносимости бобовых организмом, присовокупляя обычно длинное название на латыни, вычитанное в каком-то медицинском справочнике. В общем, приходилось крутиться. Панели солнечных батарей, закрепленные по внешнему периметру стен квартиры, давали кое-какой запас энергии, но он без остатка уходил в счёт оплаты аренды квартиры и на мелкие электро-расходы. Как и многие, он промышлял кое-где кое-чем по случаю. Но как-то справлялся.

Одним глотком выпив обжигающую бурду — настоящего кофе давным-давно было практически не добыть — и, немного согревшись, он накинул куртку, обулся и двинулся в сторону магазинчика на углу квартала, купить чего-нибудь пожевать на завтрак, благо кредит доверия у пожилого хозяина позволял это делать, даже когда в бумажнике не было ничего, кроме паутины.

На улице пахло дымом. Не благородным дымом от берёзовых поленьев или хотя бы угля, а смрадной мусорной дымкой, как от горящей помойки. Трое добровольных гражданских патрульных, приплясывая, грелись у огня, разложенного в бочке прямо посреди мостовой, изредка они перебрасывались короткими репликами на эбоникс^[6].

Опустив глаза пониже, Клод прошмыгнул незамеченным, избежав унизительного ритуала проверки документов. Обойдя здание и скрывшись из их поля зрения, он чуть расслабился — при свете дня в городе теперь уже было более-менее безопасно, а гражданских патрулей, в общем-то, можно было особо и не опасаться — ID у него был в полном порядке, напрягала лишь их манера общения — вечные эти «эй, снежок, твою мать» или «гринго, стоять!»

Но, несмотря на шумность и лёгкую неотесанность, эти ребята не были по-настоящему опасны, в отличие от тех, кого лучше было бы даже и не вспоминать из суеверных соображений, благо они в центре практически не появлялись — их вотчиной были окраины. Фавелы, гетто, колоннас. Вот уж точно, где жизнь была совсем не сахар, а таким, как Клод, выжить там было вообще невозможно.

Вдалеке послышался какой-то шум. Свернув за угол, Клод понял, в чём дело — со стороны университетского кампуса двигалась масса людей. Ещё не сплоченные в толпу, по-утреннему расслабленные стайки молодёжи двигались в сторону старого бейсбольного стадиона, обтекая покорёженные остовы сгоревших машин, вросших в потрескавшийся асфальт за долгие годы. Ну точно, последняя суббота месяца, а значит — радение!

«Опять вечером будут охотиться за теми, кто нарядил ёлку, или громить витрины редких частных лавок с криками о прибавочной стоимости», — с досадой подумал Клод, засовывая озябшие руки поглубже в карманы.

Знакомая с детства дверь в обшарпанный магазинчик была обезображена примитивным граффити, сделанным по трафарету — перечеркнутая оса и надпись — “WASP^[7] — out!” Клод покачал головой и, чуть помедлив, вошёл внутрь. Перекинувшись парой фраз со старым мистером Лайамом, который помнил Клода ещё лопоухим младшеклассником, он набрал кое-чего съестного и с бумажным пакетом в руках вышел обратно на улицу. В здание напротив, с громадной объемной вывеской “Ecofood Inc” на крыше, выстроилась бурлящая очередь людей, сжимавших в руках купоны, а из дверей навстречу им выходили довольные ранние пташки, пришедшие к офису ещё затемно, и теперь тащившие домой распухшие сумки, набитые бесплатными соевыми продуктами. Стоявшая в людском хвосте крайней неопрятная толстуха с дредами окинула Клода долгим презрительным взглядом и, хмыкнув, отвернулась. Действительно, если кто-то готов платить за то, что другие получают бесплатно, вероятно, у него есть веская причина на это. В лучшем случае — это просто нежелание ждать и толкаться в очереди, ну или банальное высокомерие — хотя одного этого достаточно для активного порицания, ну а в худшем… Об этом лучше даже и не думать, а то ещё накликаешь беду…

«Надо хоть иногда получать эти купоны и использовать их хотя бы для виду, — подумал Клод, — а то действительно можно слишком уж подозрительно отбиться от большинства».

Его родители сбежали из Канады сразу же после её выхода из Содружества и провозглашения там народной республики. Они с детства учили его выживать, то есть мимикрировать и не выделяться, потому он умудрился дожить до тридцати лет практически без проблем, что можно было считать серьёзным достижением, учитывая его весьма сомнительное для Бостона, да и для любого другого крупного города, происхождение. Чистых «ос» не любили нигде, даже если в их жилах текла исключительно галльская, без единой капельки англо-саксонской, кровь. Он даже умудрился продержаться два года в университете, пережил курс ответственной экономики, но социальной антропологии с её краеугольной критической расовой теорией выдержать всё же не смог, особенно ролевых коллоквиумов, где ему постоянно доставалась роль «узколобого эксплуататора — реакционера».

— Эй, Клод! Ну-ка, стой-ка! — Уже на лестнице его бесцеремонно поймала за рукав Камала Фримен — старшая по подъезду от гражданского комитета. — Стой же, тебе говорю, глупый белый мальчишка! — Несмотря на то, что была на пару лет младше, дородная, бритая наголо Камала относилась к «снежку» слегка покровительственно и считала в принципе неплохим парнем, но, на всякий случай, всё же приглядывала повнимательнее и спуску не давала. В его же собственных интересах, разумеется.

— Читал новые правила, уайти? Ещё вчера я всем жильцам разослала.

Клод отрицательно мотнул головой. Камала сделала круглые глаза и разочарованно чмокнула губами.

— Ладно, слушай. С Нового года запрещается жить с так называемыми породистыми собаками…

— То есть нельзя держать?..

— Не «держать», Клод! Уж тебе-то первому стоит следить за языком. Общественно-приемлемой уже сколько лет считается форма «жить с собакой». Теперь же упразднено устаревшее деление на породы, а потому мы на общем собрании решили, что наш дом поможет нашим четвероногим товарищам естественным образом избавиться от такого вредного и навязанного предрассудка, как «порода». На той неделе общественному порицанию подвергся тот тип с соседней улицы, что постоянно гулял вместе с собакой, которую ранее определяли, как «немецкая овчарка». Помнишь его? Так вот. Пёс уже в зооприюте и познакомился там с очаровательной колли — я читала в блоге приюта — надеюсь, у них как можно быстрее появятся щенята! Пёс, конечно, пока скучает, но ксенопсихолог разъяснил ему, что это исключительно навязанное этим бывшим эксплуататором чувство вины…

— А что с Тимом? — вклинился в её монолог Клод.

— С кем? — скорчила недовольную гримасу Камала.

— С Тимом. Хозяином… ну то есть с тем типом, как ты выразилась, с которым жила и которого выгуливала та самая бывшая овчарка и его чему-то там подвергли, вот с ним что?

— А, с этим… — протянула Камала, — наверное, всё ещё в больнице. Ты что, знаешь его? — в её голосе появились подозрительные нотки.

— Ходили в один класс в начальной школе, — Клод попытался сказать это как можно более равнодушно.

— Смотри, Сантклауд… — Камала покачала головой, — не говори потом, что я тебя не предупреждала. На твоём месте я бы ни одного собрания нашей ячейки гражданского комитета не пропускала, а ты в нём даже не состоишь… Теперь ещё и контакты подозрительные. Ты понимаешь, что человек, и к тому же этнический эксплуататор, все предки которого исключительно из Европы, который заводит… Тьфу! Запутал меня совсем! Который живёт. — она с особым нажимом выделила это слово, — с такой собакой, как у этого твоего Тима, как минимум подсознательно, а скорее всего и осознанно является супрематистом, скрывающим свои людоедские взгляды, прекрасно понимая их неприемлемость и осознанно отказываясь работать над собой и искоренять…

— Камала, я опаздываю. У меня ещё много дел, — Клод боком протиснулся мимо массивной активистки и быстрым шагом начал подниматься по лестнице.

* * *

Клод любил сельскую местность. Унылые и опасные пригороды он постарался преодолеть как можно быстрее, и теперь его велосипед шустро катил по просёлочной дороге, а сам он отдыхал от городского напряжения и суеты вечно гомонящих толп. Крутя педали, Клод наслаждался одиночеством. Уже через несколько миль, луга и рощи сменились обработанными полями и пастбищами с невысокими символическими оградами из песчаника, а вдалеке уже показались аккуратные строения ферм.

«Ну вот, почти и добрался», — подумал Клод, стирая мелкие капельки пота со лба тыльной стороной ладони.

Обогнув массивный дощатый амбар, покрашенный кое-где облупившейся красной краской и производивший впечатление немного изношенной и потёртой, но всё ещё крепкой добротности, он спрыгнул с велосипеда и покатил его рядом с собой.

Хлопнула дверь. На увитую плющом террасу вышел пожилой мужчина с пышной рыжей бородой в клетчатой байковой рубахе с аккуратно закатанными рукавами и в потёртых джинсах. В его прищуре сквозила основательность, а сам он напоминал кряжистый дуб, намертво вросший корнями в почву.

— Бонжур — бонжур, мой юный друг! — пробасил он, прикасаясь двумя пальцами к полям воображаемой шляпы.

— Я двадцать лет живу южнее Сент-Джона^[8], мистер Бёрнс, — ответил с улыбкой Клод, ставя велосипед на подножку и снимая рюкзак с плеч, — но для вас я по-прежнему франко-канадец.

— Клод, мой мальчик, для меня ты француз, — со смехом сказал фермер, спускаясь с террасы навстречу гостю, — и совершенно неважно насколько чисто ты теперь говоришь по-английски и как долго прожил в Массачусетсе. Кровь есть кровь. Даст Бог, и дети твои останутся французами, — он подмигнул с молодым озорством во взгляде. Джонатану Бёрнсу шёл семьдесят второй год, он был вдовцом и вот уже пятую зиму жил один, потому не упускал возможности поговорить впрок: к тишине он так и не привык, она угнетала его. В округе о нём отзывались с уважением, хоть и считали слегка чудаковатым, но буквально все сходились на том, что Джонатан Бёрнс — фермер старой школы.

Мужчины пожали друг другу руки. Узкая ладонь горожанина утонула в мозолистой руке фермера. Клод едва заметно поморщился, ему на миг показалось, что рука угодила в стальные тиски.

— Пойдём, пойдём скорее в дом, нечего тут… — хозяин с плохо скрываемым беспокойством огляделся и, взяв гостя за плечи, подталкивая его перед собой, заторопился обратно в дом. Плотно прикрыв окованную железом дверь, он шумно выдохнул и, понизив голос, сказал:

— В прошлом месяце ещё одного нашего взяли. Уже третий случай в нашем графстве^[9]. Все фермеры под подозрением. Постоянно шныряют Эти… — последнее слово мистер Бёрнс произнёс с нескрываемым отвращением, — вот, полюбуйся, пока я всё достану. Наша местная газетёнка, — он сунул Клоду в руки измятую архаичную газету, напечатанную на бумаге. — Узнай в Бостоне, что тут до сих пор используют натуральную бумагу и не избежать им массового радения под стенами редакции, а как это заканчивается, всем известно — угольки и гора золы на утро.

— Я думал, только «Альманах старого фермера»^[10] продолжает выходить на бумаге, — сказал Клод, разглаживая газету. Мистер Бёрнс лишь пожал плечами.

На первой полосе красовался здоровенный заголовок — Sheep Lives matter!^[11] Далее следовало краткое сообщение об аресте целой сети «чёрных мясников» и их поставщиков из числа местных фермеров, которое Клод наскоро пробежал глазами, а ниже была размещена объемная колонка, прямо сочащаяся ядовитым гневом редактора — красовавшегося на размещённой тут же фотографии — растрёпанного юнца с подрисованными красным карандашом издевательскими рожками и хвостом. Пара абзацев в тексте была жирно отчеркнута всё тем же карандашом:

…кроме того подпольщики распространили воззвание, где цинично заявили, что в ходе отвратительной диверсии, направленной на подрыв морально-нравственных устоев нашего общества, они добавили килограмм бараньей мертвечины в двадцать тонн соевой продукции на местном производстве Ecofood Inc. Продукция изъята в полном объеме и похоронена на городском кладбище. Общественные активисты объявили сбор средств на надгробный памятник. По факту убийства неустановленного барашка и организации диверсии идеологического свойства начато федеральное расследование…

Клод оторвался от газеты и задумчиво произнёс:

— Совсем перестали называть мясо мясом…

Он давно уже устал удивляться происходящему вокруг, лишь механически регистрировал факты в голове, продолжая делать своё дело, как хорошо отлаженный автомат. Клинический абсурд окружающей реальности не влиял на его давным-давно устоявшееся мировоззрение, а мнение толпы, как и массовые фобии, он попросту игнорировал, считая их недостойными своего внимания.

Откуда-то из глубины дома донёсся рокочущий голос мистера Бёрнса:

— Коров пока ещё можно доить, а овец стричь, потому они пока ещё в изобилии на фермах, а вот живую свинью можно увидеть только в зоопарке. Каково? А коровьи и овечьи, с позволения сказать, кладбища, где лежит скот, околевший от старости? Слава Богу, мой старик всего этого не видит, представляю, как бы он разъярился… Э-эх…

Он вернулся в комнату со свёртками в руках.

— Вот, здесь пятнадцать фунтов говяжьей вырезки, как ты и заказывал.

Фермер протянул завёрнутые в вощёную бумагу ломти мяса Клоду:

— Конечно, из холодильника… Я против заморозки мяса, только охлаждение, ты знаешь. Мясо должно быть свежим, парным, вот тогда это настоящее годное мясо. Но теперь не до жиру, приходится замораживать, — Бёрнс прищёлкнул языком, — да по нынешним временам и это роскошь, верно я говорю? Смотри, будь аккуратнее там, в городе… Не попадись Этим… Ну ты меня понял, да? — Он выразительно кивнул, подкрепляя жестом сказанное.

— Я всегда осторожен, мистер Бёрнс, — успокоил его Клод, уверенными движениями упаковывая свёртки в пищевую плёнку и складывая в специально пошитый рюкзак с двойными стенками. — Новых клиентов не беру, обслуживаю только несколько ирландских семей, живущих в пригороде, из тех, что ещё ходят к мессе.

Фермер поднял взгляд. Глаза не произвольно расширились:

— Вот так прямо открыто и ходят? — в голосе сквозило неподдельное удивление, — это может быть даже опаснее, ведь они явно на карандаше у Этих, — он неопределённо мотнул головой куда-то в сторону.

— Всё будет в порядке, мистер Бёрнс, я работаю только с проверенными людьми.

Тот кивнул в ответ и извлёк откуда-то из недр потёртого стенного шкафа пыльную бутылку из толстого зелёного стекла. Слегка обмахнув пыль кряжистыми ладонями, он сказал:

— Тогда давай пропустим на дорожку, — и, не дожидаясь подтверждения, принялся цедить по стаканам янтарный напиток, — домашнее, односолодовое уж очень удалось у меня в этом году, все соседи нахваливают, — приговаривал Джонатан Бёрнс, разливая виски. Этот ритуал повторялся каждый раз, и Клод заранее знал, что на обратном пути придётся прилагать усилия, чтобы сохранять равновесие на дороге.

Устроились в креслах, чья потёртая бархатная обивка помнила, казалось, ещё Великую депрессию и оборотистых, ушлых бутлегеров в клетчатых кепках.

— Старый семейный рецепт? — Клод щёлкнул пальцем по стенке стакана.

— Ага, вычитал в Альманахе, — Бёрнс от души рассмеялся, — думаешь, я, что, потомственный деревенщина? Нет, сынок. Я родился в городе, и все мои предки, которых я знаю весьма немало, тоже жили в самом, что ни на есть Бостоне. Но когда мне стукнуло шесть, пришло время выбирать для меня школу. Тут всё и завертелось. На частную в семье денег не было, а ту городскую, что посещал когда-то отец, переименовали из Томаса Джефферсона в Секвойю, ну и состав учеников там был соответствующий — цветные банды и горстка белых неудачников, которых те третировали, если не сказать похлеще. А ведь на дворе были всего лишь восьмидесятые! Во всех окрестных государственных школах была такая же ситуация… Тогда мы перебрались сюда, в сельскую местность. Этот дом практически ничего не стоил, даже мой вдрызг прогоревший на бирже отец смог его себе позволить, не залезая в долги. Сперва не могли привыкнуть, но после первого школьного дня отец сказал за ужином: «Я посмотрел на класс моего сына и понял, что теперь мы, наконец, дома!» Там не было ни одного цветного. Вот так я оказался в этих краях и избежал необходимости кривляться в городской школе, двенадцать лет изображая из себя ниггера или латиноса. — Он допил виски и поставил стакан на столик.

— Мистер Бёрнс, — Клод отвёл глаза и примостил свой недопитый стакан рядом, — я знаю, о чём вы говорите, я ходил как раз в Государственную школу, — фермер смутился и залился краской до кончиков ушей, — я, пожалуй, поеду, дорога неблизкая.

Примечания

4

A city up on a hill — так называл новый социальный порядок ревностный пуританин Джон Уинтроп (1588–1649), первый губернатор колонии Массачусетс (1629–1648), считавший, что пуритане избраны Богом для его установления.

5

Welfare — социальное обеспечение, государственная программа денежной помощи лицам, лишённым средств к существованию. Не следует путать эту государственную политику социального обеспечения неимущих с пособием по безработице, носящим временный характер. Многие «чёрные», особенно живущие в гетто, поколениями живут на веллфейр.

6

Ebonics, чёрный диалект — арго, абсолютно непонятный носителям нормативного английского языка.

7

WASP — «оса» (англ.) и аббревиатура: White Anglo-Saxon Protestant.

8

Река, отделяющая штат Мэн (США) от Канады.

9

Термин “County” переводится с английского как «графство», но в современных США имеет значение «округ». В Великобритании термин сохранил значение «графство».

10

Old Farmer Almanac — издание, выходящее с 1793 года.

11

«Жизни овец имеют значение!» (англ.). — Прим. ред.