Жизнь. Ключи к пробуждению

Илона Виндзор, 2022

Обнажённая исповедь, глоток смелых экспериментов и роман-путешествие. Эта книга, как друг и проводник, передаёт в руки читателя ряд практических инструментов для самоисследования и декодирования психологических проблем. Бережно помогает раскрыть вкус жизни в самом себе. В роли инсайдера автор погружается в атмосферу дальних стран и целительных практик. Нырок на тёмное дно души, и новые крылья позволяют постичь мудрость большого пазла. И открыть самое сокровенное.

Часть 1

Карусель

Если ты хочешь построить корабль, не надо созывать людей, планировать, делить работу, доставать инструменты. Надо заразить людей стремлением к бесконечному морю. Тогда они сами построят корабль…

Антуан де Сент-Экзюпери

Полёт бабочки

В детстве порхаешь душистой бабочкой над огненным океаном, который не страшит своим пламенем. Пока однажды не будешь представлен лицом к лицу с чувством вины. И не услышишь, кем тебе нужно стать. А о чём нельзя и мечтать. Ты был счастлив, пока был самим миром, всем и никем. Пока не знал, что к счастью надо стремиться. Пока не слышал про главенство будущего над настоящим. Пока не научился скрывать своих чувств. Поняв, что каждый занят собой. И готов видеть лишь тени собственных убеждений. Пока ты не знал слов, не знал себя, не имел представления о борьбе тьмы со светом, дня с ночью, мир был твоей колыбелью. Крепостью. Океаном, где любое направление ведёт к неизведанным берегам. Любой маршрут хорош. И куда бы ты ни отправился, ты не мог ошибиться. И даже если однажды в глубоком отчаянии ты был сбит с толку, потеряв все ориентиры и сигнал GPS, ты стоял на дне океана, как никогда близко к разгадке самой игры.

Ты проснёшься, солнце будет медленно выползать из-за горизонта. Не понадобится будильник, родители, гуру — кто бы ни пытался торопить тебя одеваться и намазывать бутерброд. Спать ты будешь долго, ворочаясь с боку на бок, посапывая и натягивая тёпленькое одеяльце по самые уши. Но когда выспишься, обнаружишь, что все разошлись. Улыбнувшись без малейшей причины, босиком проскользнёшь к балкону. Робко потянешь за краешек занавески ещё сонными пальцами. И слегка прищуришь глаза, когда краснеющий раскалённый диск нашей звезды пахнёт тебе прямо в лицо безбрежным пламенем океана. Ты уже видел его однажды, в начале большого странствия. И сохранил этот вкус в своём пламенном сердце.

Тайные вдохновители

Герои моего детства — дельфин Флиппер и фокусник Дэвид Копперфилд. Первый помогает береговой охране ловить браконьеров, второй может летать. Вечерами смотрим с родителями телеигру Форт Боярд. Команда участников должна собрать связку ключей, пройдя страшные и рискованные задания во французской крепости — бывшем морском форте Наполеона. Надо успеть проползти под падающим потолком, засунуть руку в банку со змеями, прыгнуть с тарзанки в пропасть, сразиться с хранителем ключей в битве мешками, стоя по колено в грязи. Вот это жизнь!

В дверном проёме родители повесили металлический маятник Фуко. Он показывает, что Земля вращается вокруг своей оси. Дарит нам день и ночь. Но у меня есть свой тайный метод проверить, что Земля вертится. Надо хорошенько закружиться, как на карусели, и упасть на ковёр. Лежишь неподвижно и видишь — всё куда-то летит.

Идём с папой на пруд кататься с ледяной горки. Соскакиваю с трамплина и вдруг задыхаюсь — удар. Папа несёт меня домой на плече. Потом врачи увозят в больницу и не разрешают встать с койки. В женской палате мест нет, а среди мальчиков у меня появляется тайный друг. Всё не так плохо, но нет — нас разлучат. И на новое место в девичьей койке он пришлёт мне подарок — самую вкусную сливу на свете.

Скорей бы вырасти и решать всё самой — вот чего я хочу. «И куда ты спешишь? — удивляется мама — Впереди рутина, работа, серые будни…» Это что, такая жизнь взрослых? Ну уж нет. Родители, явно, что-то скрывают.

Инициация папы

Гугл ещё не был зачат, когда папа с друзьями чертил на бумажных картах маршруты. С количеством дней и стоянок в пути. На байдарке. Или на лыжах. В первый вариант меня брали с самого детства. А во второй — мужской поход — с тяжёлыми рюкзаками по внедорожным сугробам на охотничьих лыжах — сначала не брали. А потом я и сама расхотела. Ночевали в мужском походе прямо на коврике у костра, дежуря по очереди. Иногда в палатке. Реже — в заброшенных лесничих избушках.

В детстве папа передал мне инициацию в спорт. В неё входил велосипед, коньки и лыжи. И шведская стенка посреди комнаты. Где я крутилась на кольцах и карабкалась под потолок. Если в соседней комнате звуковую гармонию нарушали мои капризы и разборки с женским населением дома, папа молча появлялся в двери. Подходил, подхватывал меня за ноги. И без единого слова выносил из комнаты вверх тормашками. Этого хватало, чтобы прийти в себя и тут же увлечься чем-то более мирным.

В 18 лет я посмотрела фильм «Бумер 2». И решила поехать в Гоа. Не «на». «Ведь это штат, а не остров,» — пояснял мой закадровый голос в телерепортаже, снятым на карманную камеру. Папа? Если бы не он, мама так бы и стояла в дверях с табличкою «стоп». Думаю, любая мама так бы стояла. До сих пор не знаю, что папа тогда ей сказал. Но Гоа был моей первой возможностью выглянуть за рамки привычного окружения. В новой среде, где я ничего и никого не знаю, кто я? Что может во мне проявиться? Думаю, экзистенциальный проныр, как и страсть к путешествиям — папино наследие. Пару лет спустя после «моей первой Индии» папа пошёл в трекинг на гору в Непал.

Ещё было много театра и юмора. Родители собирали в доме гостей, и каждая семья разыгрывала сценку, декламируя текст персонажей под шёпот суфлёра. Мне досталась роль Чиполлино, вызволявшего отца из тюрьмы.

Папа всегда выручал меня из передряг. А их было примерно столько же, сколько и первооткрытий. В железной телефонной будке на окраине Потоси (высокогорной столицы Боливии) сквозь позывы горняшки я прижимала к уху приятно охлаждающую трубу телефона. Звонила папе на городской. «Привет. Я не знаю, что делать. Ехать дальше одной в Перу или вернуться с ребятами назад в аргентинскую деревушку». Папа никогда не учил и не навязывал взглядов. Но озвучивал мудрый взгляд с высот своего полёта, под которым попытки себе соврать бросались, как правило, в рассыпную. Выйдя с переговоров, я просияла в лицо аргентинским друзьям — музыкальной банде. «Ясно. Поедешь с нами домой».

Папа вызывал меня на концерты в Дом Музыки, слушать симфонический оркестр, а ещё — американского гитариста Эл Ди Меолу, у которого я брала для папы автограф. Как-то в самолёте по дороге в командировку папа сидел рядом с музыкантом Валерием Сюткиным. И на обёртке для шоколадки взял для меня автограф, пояснив: «Я тоже Валера. А это — для моей дочки».

Объекты спутниковой оснастки папа монтировал от Байконура до Космодрома Восточный. От Сирии до Ирана. А когда-то в моём детстве чертил микросхемы на бумажных простынях миллиметровки.

Папой никогда не завладевали эмоции. Не знаю, как это ему удалось. Ведь у меня и у мамы всегда хватало американских горок от минус до плюс бесконечность. Возможно, папа умеет находить во всём этом неповторимый вкус.

В свободный час он едет в лес кататься с друзьями на велосипедах или на лыжах, а потом идёт с мамой в музыкальный салон.

На следующий день после родов, я прислала родителям фотку нашего космонавта и маленький видеоролик — 20 минут от рождения. Они тут же перезвонили. Впервые я слышала, чтобы папа был растроган до слёз.

Племя индейцев

Годам к пяти я уже поняла: лучшее, что может случится — отважное путешествие. Садимся на дальний поезд. В купе занавески в цветочек и сладкий чай в стеклянном стакане. Гремящий подстаканник так и хочется забрать на память с собой, но мама не разрешает. Поезд отправляется, и кажется, что это поехал перрон, а мы остались на месте. Вид за окном начинает медленно плыть — вот и раскрыта игра восприятий!

Ночью все спят на полках-кроватях под стук колёс. А на рассвете оказываются в другой точке света. Рюкзаки, котелки, палатки, надувной плот участники путешествия несут в большую газель и едут к озеру. В команде у нас трое пап, трое мам, две дочки и один сын. Все — большие друзья. Папы накачивают огромный резиновый круг машинным насосом. Когда плот готов, его спускают на воду. Мамы и дети передают с берега коврики, котелки, спасательные жилеты и вёсла. Папы затаскивают тяжёлые рюкзаки. Все садятся на круглый плот, берутся за руки и кричат девиз нашей команды: «Полный вперёд!» Плот скользит по водной глади, отражающей облака.

В Карелии растут карликовые берёзки и настоящий голубой мох — ягель. Можно найти красную лужайку, покрытую ягодами брусники. Днём купаешься в озере и загораешь, а вечером надеваешь шляпу с москитной сеткой — в диких местах так много мошки. Она ещё меньше, чем комары, но кусает даже больнее.

Самое вкусное блюдо в походе — каша! Мамы подкладывают в кашу чернику, голубику, брусники или морошку! В обеденный суп насыпаем ароматные маленькие сухарики, которые папа насушил перед походом. Хлеб поджариваем на костре, нанизав ломтики на тонкие ветки. Папа учит, как правильно разжигать костёр — сложить сухие палочки домиком или колодцем.

Карабкаемся с подругой на дерево повыше, наблюдаем за жизнью в лагере и проводим шишечные обстрелы. Самый весёлый день в походе — праздник индейцев! Дети и взрослые наряжаются в костюмы из папоротника, кувшинок и пушистых мохнатых веток. Придумываем каждому имя: соколиный глаз, танцующий огонь, поющий мох, аппетит крокодила. Вождь племени наносит раскраску остывшим углём. Спортивные состязания на ловкость, стрельба из лука, заплыв на скорость, а вечером — песни и танцы вокруг костра. Ночью из палатки слышно крик птицы, шелест волны, поступь дикого зверя. Страшно, но интересно!

За время похода наша компания превращается в племя. Под конец совсем не хочется расставаться. Когда вдруг просыпаешься в домашней пижаме и по привычке бежишь чистить зубы на пляж, натыкаешься на умывальник. Садишься за стол, а в кашу не положили черники. Хочешь разжечь костёр хоть на балконе, но родители спрятали спички, заподозрив неладное. Жить вдали от природы так грустно. Вечером, ложась спать, чувствуешь в ушах писк мошки. Оказывается, и к ней привыкаешь! А через пару недель все собираются на Гусятник — традиционную встречу походников — рассказывать смешные истории, шутить, смеяться и вспоминать наши дружные приключения.

Лето в раю

Лето в деревне — пора беспричинного счастья. Свобода. Быть всюду. Покорять неизвестность. Бегать босиком по траве. Построить в лесу шалаш. Умчаться на велосипеде с подружкой на пруд. Через запретный лес. Исколоть ноги веточкой сена, запрыгнув в стог. Знойный аромат полевых колючек, в которые можно залечь посреди поля. Сминаем клетчатым пледом траву выше нашего роста, расстилаем одеяла, жмём плей на кассетнике. Пикник. Газировка, карты, великие планы. Небо бескрайне. Свобода не омрачена страхом. 11 лет. Первый осознанный возраст «возможно всё». Задумываем свой бизнес. На участках друзей набираем ягод. На всех столбах развешиваем рекламный плакат. «В назначенный день и час приходите на главную улицу у колодца!»

В полную мощь надрывается старый магнитофон. Наш фирменный магазин открывает двери прохожим! На столе стаканчики с ягодами. Сок. И визитная карточка — коктейль «хрю-хрю». По рецепту моей бабушки. Свежая клубника, мятая с сахаром и молоком. 7 лет спустя я увидела похожую лавку в Индии. Называлась она «Juice Center» и была бешено популярна среди туристов. Через 2 часа после открытия у нас покупают последний стакан смородины. Коктейли расходятся в первую очередь. Выручка? Превышает все ожидания! Что теперь? Странный вопрос. Праздновать! Организуем пикник для всех друзей. Чипсы, конфеты, мороженое, yupi и zuko — напитки из порошка — конец 90-х. Солнце в глаза, и мурашки по коже. Прохлада закатного пикника, так не хочется расходиться. Скоро хор бабушек встретится на дороге, выкрикивая имена: «Даша! Лера! Ира! Максим! Ужи-и-и-и-н! Домой!» Банда рассыпается, но ненадолго. Нас ждёт новое утро и ещё более грандиозные планы.

Подарок моей душе

— В чём смысл жизни, бабушка?

— Да что ты, милая, жить интересно! — в её глазах загорались огоньки воспоминаний.

Она всегда казалась живой и энергичной. С простым прямым взглядом счастливого человека. Который занят благодатным трудом и не привык жаловаться на жизнь. По девичьей фамилии бабушка звалась Робейкиной, но была точно не робкого десятка. Выйдя замуж за военного, она объехала почти всю страну. Их сын (мой отец) родился в Минске, а детство провёл на Чукотке. Бабушка всегда любила детишек и работала в детских садах. После служебных странствий семья вернулась в Москву, получив квартиру в пятиэтажке в Марьиной роще.

«Вы такая красивая!» — щебечут соседские ребятишки. С улыбкой бабушка поправляет свой короткий русый парик. «Знаешь, в молодости я, и правда, была красавицей. Копна волос аж до попы. Густая! Расчёски об меня ломались. А потом один раз сделала химию. Просыпаюсь… А волосы так на подушке и остались…»

В квартире жили два рыжих кота — Шустрик и Мямлик. Через балкон первого этажа у них всегда был выход на улицу. Балкон напоминал сад — в пластиковых стаканах от йогурта зрели ростки помидоров и огурцов. Пока своей дачи не было, мы гостили летом у деда Вани, бабушкиного двоюродного брата. Во мне он вызывал первые порывы экзистенциальной философии, которые сохранила мама, как байки семейных застолий.

— Деда Ваня, ты умрёшь… (пауза) И бабушка умрёт, и я умру…

Или минутки юмора.

— Деда Ваня, ты собака! А я щеночек — гав, гав!

Ещё одним выстрелом в широкую душу дяди Вани были мои «сюрпризики в бочках». Как-то за обедом он грозно сказал

— В бочки для полива грядок я налил чистую воду. Сегодня в одной из них я нашёл грязный камень. Если увижу ещё один, оторву хулигану руки.

Кажется, у меня выпала изо рта ложка в этот момент. Я потянула бабушку за рукав и дрожащим шёпотом проговорила

— Пожалуйста, пойдём! О-о-очень надо…

Мы вышли из-за стола. Засучив рукав до плеча, бабушка молча доставала мои «сюрпризики», подложенные во все бочки. «А тебя в детстве ругали, ба?»

— Как-то отец купил мне новые сандалии. Я пошла гулять в них под дождём, и они сразу же развалились. Тогда он взял сандалии и стал меня ими лупить. Это увидела мама и закричала: «Дочка, убегай, отец же тебя лупит!» Ну и пусть лупит, если ему свою дочь не жалко — сказала я. Тут он бросил сандалии. И ушёл.

У отца бабушки была большая семейная ферма. Дом среди поля, окаймлённого со всех сторон густым лесом. Хозяйство, животные. Много детишек. Потом в деревню пришли фашисты и заняли хозяйский дом.

— Сидят за столом, суп едят и пердят. Я одному немцу язык показала. А он меня об косяк кинул. Вот, память — вмятинка на плече на всю жизнь сохранилась.

Когда началась война, дети ходили в школу через лес в ближайший посёлок.

— Домой идём с уроков, а с самолёта по нам немец стреляет. Мы змейкой бежим, как мама учила, — так ему сложнее в нас попасть. Все уцелели в тот раз. Но больше в школу мы не пошли. И хозяйство… И дом… Всё фашисты сожгли.

Два часа паримся в духоте электрички. Ещё два часа топаем пешком через ферму, поле, лес и снова поле. Жрут комары, ветровка липнет к шее, срезаем ножом по дороге пеньки опят. На исходе похода сквозь пот у бабушки сверкают глаза. Наша новая «фазенда» в деревне Ильятино. Рядом с местами Зои Космодемьянской. В лесу до сих пор стоят остатки сгоревшего танка. По утрам я бегу метров сто по песочной дороге к забору большого деревянного теремка и кричу: «Да-а-а-ша-а-а-а!» Дашина бабушка появляется первой, нахмурив бровь: «Подожди, Даша ещё завтракает». Я сажусь на траву и разглядываю дорожные камушки с причудливыми узорами. На этом месте когда-то стояла семейная ферма Робейкиных.

Бабушкин муж был городским жителем и приехал оценить дачное хозяйство за все годы один только раз. И к вечеру уже собрался домой. Хотя банки с солёными огурцами и веточками укропа он уважал без вопросов. Дедушка любил театры, музеи, концерты, писал стихи в районную газету. Каждую нашу встречу дарил мне тетрадь, в которую наклеивал интересные задания, лабиринты и анекдоты, вырезанные из газет. А в деревенских трудах главным бабушкиным компаньоном была Динка, собака с человеческими глазами. Бабушка нашла её на улице, отмыла, причесала. Динка сдавала бабушке свою шерсть, из которой получался отличный пояс от радикулита.

Как-то в бабушкиной пятиэтажке случился потоп. В ряд стояло три прогнивших от времени хрущёвки, и уже лет 15 в управе района жильцам обещали переезд в новый дом. На этот раз заявили: «Хотите, заселяйтесь в новостройку за МКАД». К сожалению, дедушка уже не дождался этого дня. Бабушка обосновалась в «небоскрёбе» на 19-ом этаже, и я переехала от родителей жить к ней. Ночью с балкона Москва казалась сверкающей новогодней ёлкой. А под окнами расстилался уютный лесной оазис, который вскоре усилиями местного населения превратился в помойку.

Как-то раз ко мне в гости приехал француз. Я вернулась из маленького путешествия по Парижу, и новый знакомый, не раздумывая, появился у нас на пороге. Когда я пришла домой с учёбы, он доложил: «У тебя такая милая бабушка, она кормила меня вкусным салатом и что-то рассказывала по-русски». А бабушка шепнула на ушко: «Поедешь в Париж — выходи за него замуж. Этот парень мне нравится».

Каждое утро бабушка замешивала в стакане воды ложку яблочного уксуса. Это было её народное средство от всех недугов. Когда она тяжело заболела и уже лежала в кровати, я садилась рядышком и слушала её истории и воспоминания молодости. А бабушка добавляла: «Совсем не хочется умирать… Жизнь такая всё-таки интересная…»

После бабушки остался большой коричневый платяной шкаф, который я перекрасила в белый цвет. Хрустальная посуда. Кружева ручной работы. Чёрная винтажная сумка, на которой бабушка вышивала бисером разноцветные фрукты. Однокурсницы всё спрашивали меня: «Где ты такую достала?» Репродукции картин «Троица» Андрея Рублёва и «Мона Лиза» Леонардо да Винчи. Их бабушка ещё в молодости вырезала из журнала, наклеила на деревянные доски и покрыла лаком. Они излучали, как и сама бабушка, утончённую, совершенную красоту.

Шкатулочка памяти

Переезжая не раз из страны в страну, я научилась оставлять лишь то ценное, что помещается в один чемодан. Детских артефактов уже не найти, но лабиринт памяти хранит много занятных штук.

Тетрадь под названием «Праздник каждый день». Как только научилась писать, я решила «издать» такой календарь. Пока придумала праздники на все дни года, повзрослела и сочла, что надо всё переписывать.

Музыкальный диск Джо Дассена. Текст песни я записывала русскими буквами на слух и помнила его наизусть. Много лет спустя, когда училась в Берлине, спела любимую песню настоящим французам. А они не поняли ни единого слова. Так я решила учить французский.

Коробка из-под конфет, набитая красивыми камушками. На даче я собирала коллекции из кремния и слюды, камни причудливой формы с интересным рисунком.

Большая плюшевая лошадь, похожая на настоящую. Она очень нравилась маме. Родители долго её выбирали, но я просила волшебного пони с крыльями, как в мультфильме.

Письмо солдата. В старших классах я ездила с пионерским отрядом на гастроли по воинским частям. Был в нашей программе один сногсшибательный танец — «сон солдата» под песню Шакиры. С шокирующим костюмом: штаны Алладина, золотой топ, прозрачный платок со звенящими монетками. Спали мы в свободной казарме, ели в солдатской столовой. За обедом с тарелкой гречки мне тайком передали письмо солдата. Там была его фотография, рассказ о себе и предложение встретиться после армии.

Что со мной сделал мальчик

В 5 лет мама отвела меня на бальные танцы. Занятия проходили в огромном зеркальном зале на базе школы. Мне сразу понравился один бойкий мальчик, который солировал в военном марше. Так мужественно он подавал руку партнёрше, а потом подхватывал её на плечо и уносил со сцены. Остальные пары кружились и прохаживались под руку. Незадолго до концерта прима-партнёрша куда-то запропастилась, и руководитель кружка позвал меня на её место. Моё сердце было готово прыгать до потолка.

С этого дня я ждала каждой репетиции и с улыбкой полной молочных зубов чувствовала себя королевой, как только включали музыку нашего марша. Долгожданный трюк с выносом партнёрши в последний момент отменили. А на концерте в самый волнующий миг мой партнёр сбился с толку и не подал мне руку. Мы улыбнулись родительской публике, как учил педагог, и поспешили покинуть сцену, схватившись за руки.

Лет пять спустя я узнала этого парня на лестнице. Заметив его хулиганско-благородную улыбку. Он учился на пару классов старше и играл на перемене в футбол надгрызенным яблоком. «Во дурак!» — прошептала я восхищённо подруге на ухо. Похоже, не слишком конспиративно. «Это чо, я что ль?!!» — ухмыльнулся он, бросив на нас дерзкий взгляд. «Нет-нет. Нет, конечно», — смущённо шепнула я и потянула подругу скорее скрыться из виду. В тот день на нём был надет мятый серовато-бежевый свитер в мелкую петельку. Больше мы не разговаривали.

Чашечка моря

Воздух был размыт светом и всё казалось полу-реальным, охваченным дымкой. Знойный полдень Крымского лета. Со всех ног я неслась к пристани в ожидании «спального парохода», совершавшего рейсы в Турцию. Он был символом приключений и неизвестности и сеял во мне щекочущую мечту. Взойти по трапу на шаткую палубу, поймать солёные брызги щекой, вглядеться в пляс колыхающих чёрную простыню волн. А проснуться на утро уже у незнакомых диковинных берегов. Став открывателем новой земли. Трёхлетним Колумбом, дождавшимся суши.

Ещё до школы, каждое лето мама и тётя везли меня в странствие на свою родину — в Крым. Начиналось всё с Евпатории. Я бежала навестить статуи молодых оленей в парке, каталась на раскрашенном пластиковом дельфине, фотографировалась на полароид с обезьянкой у искусственных пальм мощёной набережной. По дороге к морю мы заходили в наводящую на меня ужас пельменную. Во дворе стояли пластиковые столы в тенистой прохладе деревьев. Мама ставила передо мной дымящуюся тарелку и усаживалась напротив. Я с опаской поглядывала по сторонам. Они были на соседних столах, под ногами, на ветках, норовя то и дело упасть прямо в ложку. Это была империя зелёных гусениц. Кусок пельменя застревал в горле, когда рядом с тарелкой плюхалась одна из них. Но пельмени были слишком вкусны, чтобы отказывать себе в удовольствии.

На теплоходе из Евпатории мы ехали в Севастополь. Пассажиров вели в дельфинарий, расположенный в маленькой бухте. Потом везли в Панораму Севастопольской битвы. Мне хотелось запрыгнуть на поле сражения, потрогать бегущего с котомкой на перевес дедушку, забраться в избушку с проломленной крышей. В глазах разворачивался эпический фильм, а картины битвы захватывали фантазию. После Панорамы наш путь лежал в гости к родственникам. «Так далеко от дома, а всё то же самое: панельная многоэтажка, двор с качелями, лавочки у подъезда», — никак не могла я поверить глазам.

Больше всего из этих поездок мне запомнился свой эксперимент на кухне прабабушки. Заварив чай, она поставила передо мной маленькую белую чашку, добавив: «Здесь сахар, а соль — там». В большой красивой пиале с цветочной росписью. Конечно, я потянулась к пиале, в ней должно было быть что-то прекрасное, как и она сама. Смакуя ожидание, я насыпала в свою чашку полную ложку белого порошка. И позвякивая о стенки, долго размешивала. Отхлебнув чай, я с ужасом выплюнула его обратно. Пить это было невозможно. «Как жаль, — подумала я тогда. — Жизнь странная штука». Во рту оставался ошеломляющий и тошнотворный вкус солёного моря.

Мамин дар

Мама впитала с грудным молоком любовь к пению. В яслях она уже пела дуэтом со своей сестрёнкой-близняшкой. В детстве мама мечтала стать дирижёром. Но фортепиано у них появилось, когда девочки выросли. И музыкальная школа досталась мне. Мама и тётя были известным дуэтом на бардовских слётах в 70-х. А сейчас у них снова бурная жизнь: бард-кафе, квартирники и свой ежемесячный музыкальный салон.

В детстве я ненавидела бардовскую песню. А может, просто ревновала к гитаре маму, и мешала ей петь. Учась в школе, я уже мечтала сама, как мама, петь под гитару со сцены. И мама научила меня аккордам и песням. В роли режиссёра мама ставила музыкальные спектакли с ребятами из моего класса и продюсировала наш школьный дуэт с одноклассником. Скоро я стала писать и петь свои песни. Как бард.

За время музыкальной школы мы с мамой побывали на гастролях детского хора в Болгарии и Голландии. Исполняли на сцене Ave Maria, а голландские школьники хором пели хиты из мультфильма «Русалочка». Разница культур нас влюбила друг в друга. А потом как-то раз директриса пригласила маму петь в хоровую капеллу. Так мама побывала уже со своим хором в Европе, в Канаде, в Израиле. «Во время выступления в храме Гроба Господня в Иерусалиме было особое ощущение, что-то невероятное, благодать, — делилась мама. — А главное моё счастье — это семья. Ты и папа. В молодости на набережной Евпатории ко мне подошла цыганка, посмотрела руку и сказала: счастливой будешь.»

Старейшина рода

Свидетельство о рождении бабушки написано на иврите. Это обнаружили, когда я уезжала в Израиль на ПМЖ. Она родилась и вышла замуж в Крыму. Детство провела с мамой и сёстрами в эвакуации в Ташкенте. Брат бабушки ушёл военным лётчиком на фронт и был награждён орденом за заслуги перед Отечеством. Множество семейных историй хранят бабушкины рукописные дневники.

Во время крымского знакомства со своим женихом, бабушка уже работала в Москве и была завидной невестой. Там и обосновалась молодая семья. «Надо приносить пользу», — таков девиз бабушки. Работая на текстильной фабрике, она потеряла слух. Поэтому с ней всегда нужно было говорить очень громко и чётко.

Бабушка — летописец семьи. В её комнате хранится толстенный альбом с фотографиями. Чёрно-белые карточки с аристократичными лицами будто сошли со съёмок исторического кино. Плёночные фотографии, проявленные родителями в домашней ванной. И наконец, фото правнука, добытые в семейной страничке инстаграм. Бабушке 92, и её альбом хранит архив почти целого века.

В детстве, топая из комнаты в комнату, я заучивала с бабушкой «У Лукоморья» Пушкина и отрывок из «Железной дороги» Некрасова. В бабушкиной спальне стояло пианино, прошедшее со мной семь то прекрасных, то мучительных лет музыкальной школы. Деревянные полки с книгами до потолка, меня очаровывали маленькие томики пьес. Письменный стол превращался от момента к моменту в гладильный. На подоконнике расцветали красные соцветия ноготков, которые выращивала мамина сестра. Здесь всегда был тропический воздух, будто в теплице. Холод бабушка не признаёт. И походы на улицу тоже. Другое дело — составлять обзоры мировых теленовостей. Однажды это меня буквально спасло — при поступлении во французский колледж. Нам устроили экзамен на знание мировых событий за последние несколько лет. Тут на помощь пришли бабушкины тетради с тонной конспектов.

Из-за бабушкиной аллергии запрещалось заводить домашних животных. Как-то я забрела в зоомагазин «поглядеть» и ушла с джунгарским хомячком. «Его и хомяком-то не назовёшь — такой кроха», — понадеялась я в 11 лет. Карманных денег хватило на пластиковую переноску и коробочку корма. Мама предложила отнести хомяка обратно. Но, приглядевшись к нему, передумала. Мы спрятали переноску за занавеской, чтобы бабушка не нашла, и отправились на птичий рынок за большой клеткой. Договорившись, что уход за новым жильцом останется на моей совести. Дома мы обнаружили очаровательную картину: бабушка сидит перед крохой и причитает: «Оставили малыша под самой форточкой, он же замёрзнет, бедняжка!» Джунька стал семейным любимцем. По ночам его клетку выносили на кухню, и он вдоволь крутил колесо. Он обожал косточки свежих перцев, и бабушка первой несла ему лакомство. Садилась рядышком и с ним разговаривала. Это был маленький генератор радости.

Сейчас у бабушки в комнате стоит фотография правнука. Он её внимательный собеседник и хранитель душевных тайн.

Творцы

Творческое начало было у каждого в нашей семье. Дедушка писал стихи и составлял целые бизи-буки с загадками и смешными историями мне в подарок. Бабушка пекла неповторимые пирожки и ватрушки, выращивала овощи на огороде и заботилась о животных. Другая бабушка пела и вела дневники. Мама гастролировала с народной капеллой. Папа писал посвящения на дни рождения друзей.

Лет в 5 я затеяла домашние концерты. Придумывала программу и договаривалась с участниками. Бабушка пела. Тётя рассказывала рецепт оригинального блюда. Папа показывал фокус. Зрителям выдавалась рукописная программка концерта. По третьему звонку колокольчика все собирались в большой комнате на высоком диване. Сцена располагалась перед выходом на балкон. Там же под новый год стояла большая ёлка с гирляндами. Пролетая мимо нашего дома, Дед Мороз опускал подарки в окно — комнату накрывала тень, свет гас. А когда становилось светло, я бежала смотреть коробочки. Как-то мама сама рассказала, что это она выключала свет и подкладывала подарки. «Серьёзно? А я верила в Деда Мороза…» — расстроилась я.

Однажды, уже студенткой, я оказалась с друзьями в Лапландии. Дело было в конце лета, и очереди в резиденцию Санты почти не было. «My friends, что вы хотите в подарок?» — спросил плечистый неспешный хозяин в очках. Мы рассмеялись и запели хором английскую песню о путешествиях. Друзья засняли маленький клип, как Санта поёт её вместе с нами.

Мне нравилась импровизация и смешение жанров. Но в нашем поколении считалось, что заниматься всем — значит ничем. И главная задача, перепробовав многое — определиться, что же твоё, чтобы встроиться в колею. Поверив в эту идею, годам к 25 я чувствовала себя «никем и ничем» — ни работы, ни семьи, ни определённого рода занятий, ни понятия «какая страна — моё ПМЖ», ни тем более плана на пятилетку. Это была разрушающая идея. В то время в Европе 30-летние молодые люди, поездив по миру и попробовав множество направлений, только начинали подумывать о поступлении в университет. Ближе к 35 — о семье. К 40 — о переезде в свой новый дом.

Теперь обнаруживаю, что синтез всех знаний, навыков и, казалось бы, незначительных опытов даёт творческий вихрь и возможность импровизировать. Творить, не задумываясь, как бы стать лучше или успешней кого-то. Когда достаточно уже того, каков ты есть. В этом секрет простоты, радости и удовлетворения, а не в бесконечном повышении планки и самооценки. Каждый в нашей семье, хоть и придерживался социальных мотивов, шёл своим направлением. Разделяя радости и преодоления с близкими, но не настаивая на погружении соплеменников в свою реку. Разности создавали совместный танец, лишь подбрасывая дров в творческое горение.

Дрессировщик печали

Детский сад. На столах разбросаны длинные цветные карандаши и листы в клетку, рисуем пейзажи. На моей картине лес, речка, облака и целых два солнца, с обеих сторон. Воспитательница в роли художественного критика берёт мой листок: «Два солнца — это неправильно. Так не бывает. Нарисуй другую картинку.»

Взрослые думают, что ребёнок мал и глуп, многого не понимает. У него просто ещё нет ярлыков, он более проницателен. И это пугает.

— Что опять рыдаешь? Ну-ка посмотри на ту девочку! Она не плачет! А тебе палец покажи — слёзы. Что же ты за рёва такая?

Так начинаешь ненавидеть тех, кем тебя тыкают в чувство несовершенства. И вздрагивать каждый раз, когда мама кого-то хвалит: другую девочку, фигуристку из телевизора, свою подругу. Срочно надо быть как они, иначе опять ткнут.

— Как у нас с поведением? — папа пришёл с работы.

— Кошмар. Новых игрушек сегодня не заслужила.

О методе поощрительного подкрепления я прочту много лет спустя в книге «Не рычите на собаку». Автор Карен Прайор, дрессировщица дельфинов, описывает, как можно выдрессировать даже цыплёнка. В человеческой среде вместо цирковых цыплят пачками готовят «хороших девочек», которые потом ходят к психологу и не знают, чего хотят. Как в анекдоте: жила была девочка, и не было у неё ни стыда, ни совести, а всё остальное было. Из курса нейрофизиологии я потом узнаю любопытный факт: стремясь стать хорошим, мозг сначала рисует «себя нехорошего», чтобы создать иллюзию движения. Триггеры воспитания нашего поколения — «будь лучшим, счастливым, успешным» — только закрепляют в уме идею, что ты уже неуспешен, несчастлив и точно кого-то хуже. Если у вас есть ребёнок, не заставляйте его петь и танцевать для развлечения родственников, не подсаживайте на наркотики одобрений. Иначе внешняя похвала станет ему важнее, чем ощущение своих желаний и вкусов.

В детстве я насмотрелась кино «Освободите Вилли» и «Флиппер» и мечтала стать океанологом.

— Глупости, — возразила мама. — У нас в Москве моря нет. Где ты будешь работать, в пыльной лаборатории?

Позже я решила, что буду ведущей на телевидении.

— У тебя не получится — махнула рукой бабушка. — На телевидении яркое освещение, а ты даже на фотографиях щуришься.

Годам к 12 я уже никем не хотела быть, а тайком писала стихи и рассказы. Как-то раз я дала прочесть рассказ маме. Главного героя звали Брэд — это был набросок сценария для кинофильма.

— Рассказ, как имя главного героя, — отрезала мама — бред.

В тот день я решила больше никогда не писать. Но долго не продержалась.

Ш*о*а

1294 — эти цифры я вижу кровавым знамением в небе Армагеддона. Как три шестёрки на выбритой голове в фильме «Омен». Как когти «зубастиков», торчащие в ванной из потолка. Как надвигающийся ужас «томатов убийц». Как воронка птиц-пожирателей из фильма Хичкока. Вот набор ужасов моего детства, от которого на руках вздымались тоненькие волоски. 1294 — номер моей школы. У школы было две фишки. Углублённое изучение немецкого языка. И программа подготовки по МЧС, под покровом Шойгу. Сначала немецкий. До сих пор помню песенку про бородатых пиратов и маленькое привидение Людвига из новомодных по тем временам немецких учебников. «Jan und Hein und Klass und Piet! Sie haben Berten, sie trinken mit». «Ян, Класс, Хайн и Пит, у них есть бороды, и они пьют вместе». Наверное, пиратский ром.

В кабинете завуча висела сувенирная дощечка, привезённая из Берлина. Надпись гласила: «Весь мир — это сумасшедший дом, а здесь — его центр». Пожалуй, наша завуч была одним из любимых детьми и взрослыми педагогом. И преподавала немецкий для старших классов. К сожалению, мы её уже не застали. Помню, как вся школа на месте торжественной линейки молчаливо провожала её чёрный гроб в неизведанное «ничто». Многие плакали.

Теперь МЧС. В праздничные даты, вместо парадных линеек, в школе проводили «торжественную эвакуацию». Звенел запланированный сигнал тревоги, все классы выходили на улицу и строились на линейку метрах в двадцати от здания школы. То же действие происходило, когда в кабинет директора поступал звонок «у вас в школе заложена бомба». Никто не понимал, зачем стоять здесь и ждать, пока все взорвутся. К эвакуации добавили спасательные учения. Старшеклассники, занимавшиеся в кружке МЧС, вытаскивали на носилках Гошу и демонстрировали искусственное дыхание. Гоша был электронной куклой размером с десятилетнего пацана. С дыркой во рту, куда накладывалась марлевая повязка. Затем следовало три вдоха рот в рот и непрямой массаж сердца. Эту операцию мы изучали на уроках ОБЖ. Гоша говорил всего несколько фраз: «Гоша жив» или «Сломано четыре ребра. Гоша умер». Но главным хитом торжественной эвакуации был случай, когда два друга — молодые преподаватели — физик и информатик — прыгали из окна второго этажа на высокий спасательный батут. Принимающий после прыжка форму смятой лепёшки.

Мама очень радела за то, чтобы я поступила в эту школу. Хотя она была минутах в 20 ходьбы от нашего дома, и меня долго водили «за ручку» через большую дорогу без светофора. В школу надо было «поступить». Лет в шесть мама нависла надо мной со странными сказками без картинок, отпечатанными мелким шрифтом, заставляя читать хотя бы страницу в день. Чтение я возненавидела, за что получила прозвище «чукча не читатель, чукча писатель». Но на собеседовании предложили прочесть «Семерых козлят» гигантскими буквами! Спросили, «какие знаешь города». Я назвала Новый Иерусалим. Это было в Подмосковье, куда мы ездили с родителями на выходные. Учителя удивились, но к поступлению приняли.

В шестом классе мне объявили бойкот. У нас была девочка, над которой все издевались. Она была меньше всех ростом, тараторила, воспитывалась мамой-одиночкой и ровно в четыре часа на продлёнке доставала свой йогурт с фразой «мне пора есть». Её называли дурой и сумасшедшей. У меня ещё с детства откуда-то было рвение защищать «униженных и оскорблённых». И я бросила вызов своим одноклассникам. Когда бойкот объявили мне, она его поддержала с радостью — её оставят в покое. Ещё у меня была лучшая подруга, с которой мы сидели за партой и вместе гуляли по вечерам. Как-то она позвала кататься на горке, а я не хотела идти. Чуть позже позвонила другая подружка, и мне уже захотелось гулять. Мимо проходил папа одноклассницы и доложил, что «я гуляю с другой девочкой». На следующий день в школе я почувствовала, что началась молчаливая война. Ничего мне не сказав, подруга потихоньку сплела воедино все удобные ситуации, и обратила меня во врага народа. Став сама звездой класса.

Когда на уроке, стоя у парты, я отвечала учителю, соседи сзади в последний момент выдёргивали из-под попы мой стул. И ржали на весь класс, когда я в растерянности оказывалась на полу. Вышвыривали мой рюкзак в туалет, пиная его ногами. Клеймили обидными прозвищами. А один мальчик (как выяснилось потом, он был тайно в меня влюблён), стащил на уроке мой пенал и выкинул в окно третьего этажа. Вылетевший циркуль чуть было не воткнулся в голову прыгающей под окнами детворе.

В это смутное время я научилась не скучать сама по себе. Подружилась с девочками из параллельного класса и даже хотела перевестись к ним. Но у них были свои лидеры, свои изгои, и меня быстро отговорили. Я подружилась с одной тихой девочкой в нашем классе. Она была незаметной, училась на тройки, к бойкоту была равнодушной, и оказалась отличной напарницей по авантюрам. Как-то мы сбежали с ней в гости к моей бабушке. Ехать надо было на метро и двух автобусах и потом искать дом пешком. В поездке с родителями я намеренно записывала схему пути: выйти из первого вагона, повернуть налево на лестницу вверх, по коридору пройти до конца и спуститься на эскалаторе… Это было больше часа езды. Увидев нас на пороге, бабушка ахнула, позвонила сообщить маме, и тут же стала накрывать стол — обед из нескольких блюд.

Череда изоляции, унижений и издевательств длилась почти в 2 года. Потом как-то все повзрослели и «стали дружить», будто и не было никакого бойкота.

Звёздный час

В детстве нет даже сомнений, что жизнь — это чудо. Оно учит мечтать легко и свободно. Наслаждаться процессом без погони за результатом. Моим обожанием детства была передача «Звёздный час». Каждый понедельник я с нетерпением ждала появления на экране ведущего Сергея Супонева и новых приключений участников. В этой программе школьники отвечали на интересные вопросы и собирали звёзды за каждый верный ответ. А любимое состязание было в финале. Двое оставшихся игроков получали длинное слово и составляли из него как можно больше маленьких слов. Побеждал тот, кто назвал слово последним. Каждый раз с финалистами я брала в руки лист и ручку и погружалась в мир букв. Мама устраивала похожий турнир, когда в гости приходили мои друзья. Конечно, я мечтала однажды попасть в любимую передачу или хотя бы заглянуть в студию одним глазком. Посмотреть, как вообще люди работают на телевидении. Мне было 12, и я уже знала фразу «мечтать не вредно».

Как-то в школу к нам пришли телепродюсеры — набирать детей для участия в телепрограмме. Той самой! Учительница свернула маленькие бумажки: пустые и с плюсиком. Плюсики в количестве участников от одного класса. Все по очереди тянули счастливый билет. У меня оказалась пустышка. Зависание, шок. Счастье было так близко… Моё выражение лица, похоже, говорило без слов.

— Хочешь со мной поменяться? — окликнула одноклассница. — У меня плюсик, но я не хочу участвовать.

Эта девочка считалась самой красивой в классе, танцевала в популярном школьном ансамбле и общалась с друзьями старшего брата. Ей было не до того.

— Да-а-а… — всё, что смогла выдавить я, не успевая осознать поворот…

В начале программы участники дарят что-то ведущему, и он вправе дать первую звезду на свой вкус. Ребята из нашего «выпуска» дарили пирог, ручные поделки, футбольный мяч. Я сочинила песню и исполнила под гитару. Помню текст до сих пор.

Мир наш огромен и тесен,

В нём сто дорог, сто путей,

Он невозможен без песен

И без прекрасных людей.

Звёзды волшебно мерцают

Даже в полуденный час,

Пусть же весь мир это знает,

Звёзды есть здесь среди нас.

И сквозь верхушки деревьев,

Чтобы к звезде улететь,

Не надо ни капли сомнений,

Надо лишь вам захотеть.

В свете огней и мерцаний

Падают звёзды для нас,

Для исполненья желаний

Ты наступил, Звёздный Час!

Звезда ведущего упала ко мне на тележку. А в третьем туре, набрав рекордное количество звёзд, я отправилась к ящикам с призами. Надо было открывать наугад. На экране показывали все спрятанные призы. «Танцевальная приставка», — нацелилась я, а вытянула гигантский калькулятор. «Что же ты выбрала такой маленький ящик? Такая приставка туда бы не поместилась. Натура ты, похоже, не практичная, но ничего, калькулятор тебе тоже пригодиться!» — подбодрил Супонев.

Помимо школьников, в «Звёздном часе» участвовали родители. Не успев опомниться, мы с мамой вышли в финал. Напротив сидела девочка из параллельного класса со своим папой. Все волновались. Ведущий открыл табличку со словом «киностудия». Чего мы только ни придумали в финальном поединке, который длился минуту, а в моём ощущении — час. «Всё, время вышло! Вот наш победитель, — ведущий поднял мою руку вверх. — И главный приз — видеокамера!» В то время у школьников не было даже мобильного телефона. Помню, как не могла понять, плакать или смеяться. Сжимая холодный блестящий кубок, я изливала финальную речь: «Верьте, и ваш звёздный час обязательно наступит!». Стоп, снято! Супонев тут же куда-то исчез. Я спросила у оператора, можно ли ещё взять автограф Сергея. «А не много тебе будет? Давай тогда камеру нам отдавай», — он рассмеялся в ответ. Супонев вынырнул из-под земли, прогнал оператора и пожал руку: «Конечно, давай! Поздравляю!»

Та самая видеокамера вдохновила меня снимать первые репортажи. И даже отправилась со мной в Индию на втором курсе журфака. Из пяти часов материала, талантливый и терпеливый монтажёр телеканала, где я работала, набрал видео для трёх сюжетов. И устроил мне лекцию про основы видеосъёмки: «Крутить камерой не надо, достаточно просто её поставить, выбрав хороший ракурс. Есть общий план, средний и крупный». Позже я объехала Европу автостопом, снимая травел-кино. И затеяла в Москве международный кинофестиваль путешествий, собрав любимых друзей из разных городов мира.

Надежда

Его звали Ефим Борисович. Когда-то он сам оканчивал школу и шёл поступать в театральное училище. Горел идеей стать актёром и режиссёром. Но педагоги постановили: «При драматической внешности у вас комическое нутро.» И не приняли. Тогда Ефим создал свою «Надежду» длиною в жизнь. Сначала руководил Куйбышевским пионерским штабом, а с 1990 г. дружный коллектив ребят и педагогов эволюционировал в разновозрастный отряд «Надежда». Сегодня коллективу идёт седьмой десяток, бывшие выпускники приводят заниматься в отряд своих детей, а то и внуков. Бессменный руководитель, бессменный девиз отряда «Нести добро и радость людям».

«Надежда» появилась в моём сердце посреди выжженной земли, бойкота и одиночества. Будто вулкан изверг свой живой огонь. Летние лагеря, трудовые десанты, походы, концерты в больницах, детских домах и воинских частях, почётные караулы у братской могилы, занятия танцами, музыкой, актёрским мастерством — это лишь внешняя сторона жизни. Самый сок — равное взаимодействие младших и старших ребят, подростков, взрослых педагогов и вчерашних выпускников.

Моя любимая подружка по музыкальной школе, с которой мы неустанно хохотали на уроках музлитературы, жила в соседней квартире с Ефимом Борисовичем. Её мама рассказала моей про лагерь, куда можно поехать летом. А потом — поступить отряд. Мама привела меня за руку на собеседование, когда список отъезжающих был уже переполнен. Я смущённо разглядывала стены кабинета, обклеенные яркими фотографиями концертных поездок и спортивных матчей. «Пожалуйста, возьмите её. Это точно будет ваш человек», — уговаривала моя мама Ефима. И уговорила.

Лагерь оказался той жизнь, из которой ни за что не хотелось уезжать. Каждая минута была наполнена новизной, изумлением, волнением, вкусом. Программу лагеря в начале смены дети придумывали и утверждали вместе со взрослыми общим голосованием. Каждый день нужно было что-то организовывать, от концепции и программы до костюмов и воплощения. Поэтический вечер, философский клуб, олимпийские игры, цирк, экстремальная эстафета, бои без правил, кинофестиваль. Я попала в то место, где надо было творить-творить-творить и материализовывать идеи в команде единомышленников. Писать стихи, помогать младшим ребятам, создавать аквагримом образ для вечеринки, делиться переживаниями о прожитом дне на общем кругу из сотни друзей.

А какие там были мальчики! Я не успевала влюбляться, разбегались глаза. Точнее, чувство влюблённости не покидало меня, переходя к новым героям. Одни порывы были тайными (хотя скрывала я их откровенно плохо), другие обрубались гордо задранным носом кумиров. Как-то два лучших друга поссорились в байдарочном походе. Один был в меня влюблён и угощал спрятанными печеньками, на что его друг сурово вздыхал. Ожидая, когда закончится помраченье рассудка. Позже, в лагере, мы попали с тем другом в одно звено и подружились. «Должен перед тобой извиниться, — серьёзно сказал он, — в походе я считал, что ты эх-х-х, — он махнул рукой, — недалёкая, а ты совсем не то, что я думал».

Бывало, посреди дружеской обстановки возникали страхи, сомнения, стеснение. Друзья и взрослые помогали преодолевать трудности и расти ввысь. «Вы влюбляете нас в наших детей, мы их не узнаём», — не раз говорили родители Ефиму Борисовичу и педагогам. В «Надежде» я прошла путь от ошарашенной девочки с распахнутыми глазами до заместителя командира отряда. Как-то раз я принесла на общий сбор вырезанную из газеты статью. И прочла вслух историю мальчика, которому врачи пытались помочь сложной операцией. Многие наши ребята откликнулись, и мы отправили посильную помощь. Готовясь поступать на журфак, я писала статьи для районных газет и «Пионерской правды» про жизнь и героев нашего отряда.

Накануне выпускных экзаменов я пришла к Ефиму Борисовичу в гости и попросила помочь с отрывком. Часто его дом был полон друзей, детей и бывших воспитанников. С подготовкой Ефима ребята легко поступали в театральные ВУЗы, становились актёрами театра и кино. В роли режиссёра он ставил остросюжетные новогодние представления, где сам появлялся в образе Деда Мороза. И вот я стояла на пороге с отрывком из «Маленького принца» и парой басен. Мы разобрали текст, обсудили его, и я начала читать с пониманием сути и ритма. Как вдруг Ефим спросил: «А где ты будешь читать? В школе?» Тут я, смутившись, призналась: «Хочу поступать в театральный». «С ума сошла? — он изменился в лице, — зачем тебе театральный? Тебе ещё скажут, мол у тебя нет таланта, а ты натура чувствительная, пойдёшь руки на себя наложишь. Лучше иди на журфак.» Я сначала обиделась, но в театральный не пошла. А на первом курсе журфака поступила в студенческий театр с той программой, которую помог подготовить Ефим Борисович.

Ключи к самому себе

Чудеса меланхолии

Эта простая практика озарила меня ещё в детстве. Я открыла её спонтанным образом. Если случилась ссора, конфликт, тяжёлые эмоций, потеря, найди уединённое место и вырази свои чувства. В плаче, крике, танце, молчании. Не торопи чувства уйти. Пусть прольются, как дождь. Вымокни в них до нитки, будто намеренно идёшь гулять под дождём без зонта. До того момента, пока не останется одна пустота. Даже в глубокой обиде невозможно всё время страдать. Не спеши скорее себя чем-то отвлечь или занять. Побудь в этой невесомости, ощути свежесть и чистоту, какие бывают после дождя. Представь, как смотришь на радугу. Ты сделал, что мог, что случилось — уже случилось. Ты не знаешь, что будет дальше, но на душе ясно и чисто. В этом состоянии напиши письмо самому себе. На тот случай, когда тебе понадобится плечо мудрого друга. И ключик к твоему сердцу. Сейчас ты сам это можешь.

Икигай (раскопки сокровищ)

Японский инструмент самореализации, где «ики» — означает жизнь, «гай» — смысл. Этот метод помогает разобраться, как найти предназначение и вообще понять, за какие браться дела. Чтобы обнаружить скрытую очевидность, ответь на несколько вопросов первое, что придёт в голову. Здесь важно не сбивать себя рациональным подходом, а писать интуитивно и быстро. На каждый вопрос выпиши по 10 ответов.

Вопросы:

1. Что тебе нравится делать больше всего?

2. Что у тебя получается лучше всего?

3. Что делает тебя счастливым?

4. За что ты готов сам платить любые деньги?

Теперь в каждом ответе расставь баллы от 1 до 10. Выбери три лидирующих пункта и попробуй объединить. А теперь — самое интересное! Напиши 10 видов деятельности, под которые подходят эти объединения. Это даст импульс для новых проектов и направлений!

Проявляйся свободно

Самовыражение необходимо, как дыхание: воспринял что-то новое, выдохни то, как ты это видишь, вырази в новой форме. Но часто происходит подмена — самовыражайся за похвалу и поощрение, будь признанным и конкурентным в своём деле, востребованным, доминантным, важным. Такие концепции подсознательно глушат любое желание проявляться спонтанно, свободно, непредсказуемо. А подавленная творческая энергия перерастает в психические кризисы, депрессию и недовольство собой.

Вот цитата из книги «Жизнь, живопись и страсть» Мишели Кассу и Стюарта Кубле: «Творить — значит двигаться в неизвестность, в таинственный внутренний мир, предчувствовать, воскрешать погребенные впечатления, жить свободно и не беспокоиться о результате. Но ум привык думать, что ему нужна хорошая картина, красивое дерево, живописный пейзаж. Нет! Может, вам хочется чудовищ. Может, вам нужны хаос и беспорядок. Может, вам будет очень приятно нарисовать уродливую картину, и она раскроет ваше сердце шире любого шедевра…»

Найди в себе чувства, опыты, переживания, которые долгое время были заперты или признаны неугодными. Выверни их на поверхность и вырази в любом творческом жесте: нарисуй картину, включи музыку и позволь телу исполнить танец-импровизацию, сыграй их мелодию на музыкальном инструменте или сложи слова в стих. А может, это будет композиция из листьев, веток и мха. Отбрось любые понятия о красоте и эталонах. Целительный эффект происходит благодаря самому акту творения. Почувствуй, как энергия становится формой, они неразрывны. Вода превращается в лёд или в пар, также и в тебе стихии принимают различные облики. Растворяя застывшие идеи и расправляя крылья к полёту.