Переписка художников с журналом «А-Я». 1976-1981. Том 1

Игорь Шелковский

Журнал «А-Я» – уникальный журнал неофициального русского искусства, выходивший в Париже в 1979–1986 годах. Это неподцензурное издание не только познакомило западного зрителя с творчеством русских андерграундных художников, но и создало язык новой художественной критики. Редакторы – Александр Сидоров (псевд. Алексей Алексеев, Москва) и Игорь Шелковский (Париж) – готовили журнал по переписке, обмениваясь материалами через границу полулегальными способами с помощью добровольцев. На страницах журнала впервые публиковались работы людей, ставших классиками неподцензурного искусства: Вагрича Бахчаняна, Эрика Булатова, Ильи Кабакова, Комара и Меламида, Дмитрия Александровича Пригова, Владимира Сорокина и многих других. В сборник вошла обширная редакционная переписка участников журнала, которая позволяет читателю увидеть жизнь советского подпольного искусства изнутри, в процессе его становления.

1978

Борис Орлов — Шелковскому 22.01.78

Игорь, дорогой, я так рад за тебя, за твои успехи, рад как за свои. <…>

Сейчас атмосфера в Москве среди нас весьма противная. Видимо, она всегда противная, когда идёт добыча и делёж славы. Бывшие друзья и приятели смотрят друг на друга с недоверием и стремятся сыграть на опережение, считая, что каждый должен, роковым образом обязан нагадить другому.

Прекрасно, когда художники — соперники в творчестве, но когда они соперники в гонке за 1-е место — это печально. Видимо, сейчас эпоха спорта, судя по разовому искусству. Хоть на секунду, но первым. Искусство уже не объединяет, а разъединяет, особенно самих художников. Художник художнику — друг, товарищ и волк. Или он — другой, недостаточно современен или глуп, или бездарен, или что-нибудь там ещё, что угодно лишь бы подорвать авторитет соперника в глазах других. Как же, не обругаешь, не выживешь.

Но есть и чудаки, которые сидят себе среди этой толкучки и скребут себе что-то самозабвенно. Таков Серёжа Шаблавин. Это удивительный художник и человек. Я всё больше его люблю. Совершенно несгибаем в своей линии. Ясно, что в его творчестве происходит что-то очень серьёзное и глубокое. От вещи к вещи он делает всё более совершенные и цельные произведения, освобождает из себя некую чистую конструкцию мира. Как жаль, что ты не видишь последних его работ, они бы тебе очень и очень понравились. <…>

Крепко обнимаю. Боря <…>

Шелковский — Герловиным 22.01.78

Дорогие Римма и Валерий!

Пишу вам безо всякого повода. Сегодня в Париже идёт снег, поэтому настроение какое-то московское. Вспомнилась фраза из вашего письма: «В ходе обсуждения выявилась некоторая разница в понимании искусства между нами и Аликом [Сидоровым]. Надеемся, что это временно». А почему? Разве не может быть различного понимания искусства? И разве не может быть каждая точка зрения по-своему права? Считаете ли вы, что может быть только одно верное понимание и только одна верная точка зрения (разумеется, ваша)?

Этот вопрос более важный и более насущный, чем кажется с первого взгляда. Подобный принцип, перенесённый в другие сферы, и породил те ужасы, которые есть и от которых погибли и все те, кто его устанавливал (в том числе и многие художники). Что я подчёркиваю во всех письмах, это то, что здесь в Париже нет какого-то одного тотального направления в искусстве, на выставках вполне демократично сосуществуют все имеющиеся направления, в своём соседстве обогащая и дополняя друг друга. Разве жизнь не интересна именно своим многообразием? И только из непонимания этого, из фанатизма вытекает такое правило, как «кто не с нами, тот» и так далее. Узость, групповщина, разве не мешает это всё художникам, не прибавляет больших трудностей к уже имеющимся?

Чуйков — Шелковскому 25.01.78

Дорогой Игорь!

Спешу написать и отправить тебе с Николь записку.

Игорёк, открытку (повторную) я получил. Так что вся твоя корреспонденция пока, с накладками, но дошла. Правда, Серёжа Е. [Есаян] говорит, что ещё какие-то твои письма, в том числе и ко мне, лежат на имя его знакомого и могут быть получены только в феврале.

Как твои дела? Нам неизвестно, участвуешь ли ты в Лондонской выставке?

Виделся ли ты с Жаком [Мелконяном]?

Не соображу сразу, что написать.

Николь расскажет тебе о нас. О наших выставочных делах ты знаешь, наверное, больше меня. Сегодня или завтра должна открыться Горкомовская в-ка, но не знаю, откроется ли. С Рабиным я выставляться не стал и, видимо, правильно сделал. Римма и Валера [Герловины] тоже. Кстати, они, наверное, написали тебе о том, что сделать с их материалами. Если будешь показывать их, покажи и мои, ладно, но заниматься этим специально, ради Бога, не надо.

Сегодня вечером приедет Игорь Макаревич из Марокко. Ты ведь знаешь, что он там расписывал посольство месяца четыре. Жаль, что не устроили ему возврат через Париж, хотя сейчас только выяснилось, что это было вполне возможно. <…>

Галя, Иван

Шелковский — Чуйкову, Сидорову, Есаяну, Герловиным, Сокову 01.78

Дорогие Иван, Алик, Серёжа, Римма, Валерий и Лёня! Здравствуйте!

<…> После Солженицына мышление начало понемногу меняться. До этого рта нельзя было раскрыть с критикой Союза, многие это говорят. Бедную студентку, вернувшуюся из Москвы, обвиняли в клевете и называли фашисткой только потому, что она утверждала, что вход в общежитие МГУ по пропускам. Вопреки очевидному, левые интеллектуалы хотели верить, что «там» всё хорошо и иначе быть не может. Сейчас меньше неизвестности, иллюзии рассеялись и все надежды перенесены на Китай — уж там-то точно нет неравенства (их очень задевает, что есть богатые и не они). Возможно, это вообще свойственно человеческой натуре: верить, что где-то уж наверняка должно быть всё прекрасно, что где-то существует земной рай, где люди не стареют и всегда хорошая погода. В русском языке это отразилось в пословице: хорошо там, где нас нет. Любопытный пример я сейчас вам приведу. Год назад я немного дружил с одним американцем, мы вместе ходили на курсы языка в Альянс Франсез. 23 года, толстый, добродушный, в розовых очках, типичный американец, с широкими жестами и громким голосом. Кто-то из родителей — одесские евреи. Писатель, опубликовал пьесу, несколько эссе. В то время работал над большим романом из жизни Иисуса Христа. Моя московская одежда к тому времени немного поизносилась, и я нашёл на solde (распродажа остатков серии) в половину цены пиджак из вельвета, серо-зелёного цвета фирмы Lee. На следующий день встретились с Сильвером на лестнице. Ага, пиджак новый — сказал он. Отвернул лацкан, высунул язык и брезгливо поморщился: Американский. Вот!.. Сказал он с гордостью, показывая на свой синий и тоже из вельвета, — польский. Я уже третий такой покупаю, всегда хорошего фасона и долго носятся. (Парень любопытный. Разговор был по-французски, но вообще-то он и по-русски немного знал и особенно всё, что касается мата. На родине свёл дружбу с поэтом Бродским и освоил все выражения. Употреблял их, не стесняясь, в классе и везде — всё равно никто не понимает, да и сам он, наверное, не понимал их толком. Встречаясь с молоденькой негритянкой из нашего класса, говорил ей громовым голосом: ты хорошая п…, чему та приветливо улыбалась. Было в нём много ребячливого. Очень стеснялся, что во время праздников ему нельзя есть ни хлеба, ни печенья. Носил с собой повсюду коробку мацы. Пробовали мы с ним обмениваться уроками английского и русского, но немного.) <…>

Постоянный ваш вопрос: какие отношения между русскими художниками? Скверные, хуже и не придумаешь. По французскому выражению — корзина с крабами. Откуда такая жажда власти, первенства, стремление подмять всех под себя? Что это — советское или татаро-русское? Где же элементарная интеллигентность, и в традиционном русском, и в нашем теперешнем московском понятии? Никаких целей, кроме узко эгоистических. Отсюда кланы, интриги, подслеживание, взаимовредительство. Лейтмотив всех разговоров Нусберга со мной после знакомства в Вене — ниспровержение Шемякина. Разумеется, на трон предполагал поместить себя. Главные военные операции начались за несколько недель до биеннале, во время её подготовки в Венеции, куда Нусберг прибыл тайком от остальных. Результатом маневров было то, что ни одна работа Шемякина на выставке так и не появилась, а весь центр зала был увешен довольно убогими старыми гуашами с обтрёпанными краями. Без рам и паспарту, они были прилеплены к стене простым скотчем и просторность развески доходила до степени разжиженности. Великий корифей, бывший генеральный художественный директор русской выставки в Пале де Конгре в Париже прибыл вскоре на биеннале в сопровождении своей свиты и не считал нужным сдерживать свой справедливый гнев, обозвав публично всех устроителей говном и ничего не понимающими в русском неофициальном искусстве. После чего уехал и организовал в одной из галерей выставку отверженных⁴³ (здесь шутят «диссиденты от диссидентов»), на которую где-то набрал такой махровый сюр, что уж дальше и ехать некуда. Почувствовав свою силу и значительное влияние на итальянское искусствоведение, авангардист Нусберг заблокировал для Шемякина и две другие выставки. Не помогло даже вступление в бой такой тяжёлой артиллерии, как Глезер (коллекционер и директор Русского музея современного искусства в изгнании), с его серией энергичных протестов. Один из них, что «работа Кабакова и др. будут даны на выставку только в том случае, если на ней будут выставлены следующие авторы…», вызвал возмущение итальянцев: «А чего он нам указывает? Мы делаем выставку». Противно всё это писать. Это так, а выглядит как какие-то сплетни. А сплетен здесь и так много всякого сорта. Той откровенности, которая из него изливалась в Вене, Нусберг очевидно теперь не может простить себе, а заодно и мне. После нескольких случайных встреч в Париже он безо всяких видимых причин перестал со мной здороваться, на биеннале демонстративно отворачивался. Смешнее всего было в Лоди во время обеда, когда он, завладев бутылками, разливал всем вино, мой стакан оставляя пустым (перед этим мы ехали в одном поезде, но в разных вагонах). Вот так. Пустил слух, что я стукач. Когда Глезер мне сказал об этом, я даже не нашёлся, что ответить. На следующий день вспомнил, что то же самое мне говорил про Глезера ещё в Москве Лёня Талочкин. И даже приводил доказательства. Но о нём самом я слышал то же и т. д., господи, как скучно всё это.

Наверное, весь этот сюжет занимает в письме непропорционально большое место. Потому что в жизни я вижусь с кем-либо из русских (теперешних советских) крайне редко, раз в несколько месяцев, да и то случайно. Рабина, хоть он и в Париже, я ещё ни разу не видел, а когда попал однажды к Целкову, то тот весь вечер эгоцентрично говорил о своей будущей карьере. Ни о чём другом не было сказано ни слова, не проявил никакого интереса к дальнейшему знакомству, даже не записал телефон, хотя бы так, на всякий случай.

Возобновил знакомство с Володей Слепяном, который в Париже живёт уже 20 лет. Очевидно, он один из первых эмигрантов третьей волны, если не самый первый. Нас сближает наша прошлая дружба и одинаковая судьба наших родителей. Уезжал он как художник, сейчас оставил живопись и пишет стихи, пьесы уже по-французски. Время от времени приглашает меня провести вечер в кафе Клозери де Лила [La Closerie des Lilas] известном тем, что там всегда сиживал Хемингуэй и многие другие. К столикам привинчены медные дощечки: Аполлинер, Ленин и т. д. Сейчас там собираются литераторы новой генерации. Парижская жизнь очень засасывающая, если ей поддаться, то можно всю жизнь так провести, ничего не делая, может, лишь слегка зарабатывая, по разным кафе, мастерским, компаниям и т. п. Знакомятся здесь очень легко, сразу начинают на ты, нет никакой кастовости, компании большей частью интернациональные. Вспомнил ещё, что как-то были в гостях с Лидой Мастерковой. Она за этот вечер изругала всех здешних русских знакомых и незнакомых, как Собакевич у Гоголя («один губернатор хороший человек, да и тот, по правде говоря, настоящая свинья»). Сама потом смеялась. Неизвестный сказал: «у вас там в Париже клоповник». И он прав, но и в Нью-Йорке, наверное, не лучше. Кажется, нет более недружной нации, чем русские (бывшие советские).

Теперь о вопросе количества работ. Здесь каждый преуспевающий художник — это не только качество (и даже не столько), сколько количество. Хорошо это или плохо — это другой вопрос, но иначе здесь просто нельзя, если ты хочешь вести жизнь профессионального художника. (Кто-то, ещё в Москве, говорил про Пикассо: весь ушёл в количество. У русских, особенно полупризнанных, полуподпольных, как Филонов, Фаворский, Семёнов-Амурский, была другая страсть — работать годами, никому не показываясь. Выложить всю свою философию, всё своё мировоззрение на пяти квадратных сантиметрах поверхности и оставить потомству: пусть любуются, поминают.) Любой здешний успех художника (если только он не посмертный, как у Моранди), в том числе успех коммерческий, связан всегда с большим количеством, с устройством одновременно выставок по всем странам, по разным галереям. Из русских художников это хорошо усвоили Шемякин, Рабин. Шемякин тиражирует свои гравюры, его жена их раскрашивает, таким образом, он может снабжать одновременно несколько галерей в разных городах. Рабин был настолько продуктивен, что в каждом крупном городе в Европе, наверное, есть с десяток его холстов. Во всяком случае, те, что выставляются в Лоди, все взяты из Милана (из частных коллекций). В то же время я, кажется, писал вам про это, перед началом биеннале мне задали вопрос: у кого в Европе можно получить работы Чуйкова и Сокова? Западный художник работает как фабрика. Энди Уорхол регулярно выбрасывает на рынок свои серии увеличенных и подкрашенных фотографий. Кажется, он и делает это уже не своими руками. Говорят, что уже давно и Вазарели и Хартунг и др. ставят только подписи. Это уже как крайний пример. Если работа не продаётся, то художнику не на что жить, нечем оплачивать мастерскую, автомобиль, виллу и пр. пр. Если же работа продаётся — то она исчезает и для автора и для других. В музей она попадёт через десятилетия или столетия. Пока же она оседает где-нибудь в частной коллекции или запаснике маршана. Володя Слепян, когда приехал сюда, продал много своих холстов. Сам или через кого-то. Сейчас он не знает, где они, что с ними, каким образом их можно было бы увидеть ему самому. Какая бы удачная идея ни пришла художнику — на неё не проживёшь, нужны физически существующие вещи в объёме, в сантиметрах. Если сейчас покупают Ван Гога, то покупают Ван Гога. Сам же Ван Гог продавал (вернее стремился продавать) именно пейзажи, натюрморты, портреты, т. е. физически существующие живописные объекты. <…>

Среди эмигрантских разговоров, большей частью среди художников, можно выявить две противоположные точки зрения. Одни считают, что они призваны и здесь развивать русскую неофициальную культуру, у которой есть неоспоримые моральные, духовные преимущества над культурой западной, разлагающейся (такой точки зрения придерживается Глезер и др.). Вторые говорят, что на Западе нужно быть западным художником, надо включиться в здешнюю художественную жизнь и постараться забыть про всё, что было с нами там. Первые ведут себя соответственно: не учат язык, общаются в своей среде; вторые, конечно, наоборот. Сам я не разделяю полностью ни первую, ни вторую точки зрения. Я не стремлюсь быть всё время в русской среде, да это и не так интересно, с другой стороны, я не считаю, что я должен забыть, что я русский, всю свою прошлую жизнь, поставить крест на прошлом. Самые интересные книги для меня — русские книги. И даже та толстая книга по-французски, которую я сейчас читаю, — это перевод с английского «Русские» [The Russians, 1975] Хедрика Смита. Интересных же книг здесь столько, что читать не перечитать. <…>

Римма, Валерий, ваши работы с успехом выставляются в Лоди и Беллинзоне (там я не был)⁴⁴. Пишите, как живёте, получили ли мою открытку от 22-1-78 с башней Монпарнас? <…>

Алик! Мне очень хотелось бы теперь наладить регулярную переписку и чтобы наши письма в обе стороны шли быстрее, а не 2-3 месяца. Может, это можно будет сделать с помощью П. [Поль], я очень надеюсь. Здесь она была единственным человеком, которому я мог доверять полностью и во всём. <…>

Игорь

Шелковский — Чуйкову 05.02.78, Лоди

Дорогой Иван! Итак, очередная выставка в маленьком городке Лоди, в 30 км от Милана. Публика изысканная, никакой провинциальности, а городок чем-то похож на все маленькие городки: Загорcк, Ростов ярославский. Торговые ряды, соборы. Только церковная архитектура разных стилей, здесь — романский. Из твоих работ выставлены все новые фото. «Виртуальные объекты» осуществить не удалось. Потолок на высоте 12 метров, сводчатый, в центре большой расписной плафон. Всё — в стиле барокко. За час до отъезда получил твои письма от 31/Х (!) и 17/XII. Читал их очень внимательно, пока ехал в поезде, так же как письма А. [Алика Сидорова]. Интересная деталь: в том же поезде ехали Зеленин и Нусберг. Но в мой вагон не зашли. Принципиальный отказ от общения. Вот так. Хотя с Эдиком у нас отношения нормальные. Сегодня здесь детский карнавал, и по всему городу дети в масках, длинных платьях, париках, с набеленными лицами, во всяческих карнавальных костюмах. Пришлю каталоги. Обнимаю и целую тебя, Галю, Женьку. Игорь

Соков — Шелковскому 21.02.78

Дорогой Игорь!

Пишу тебе письмо, не получив ответа на посланные письма. Числа с 23 по 28 февраля ты должен получить кое-что от меня. Это для Ж. [Жака Мелконяна] — он знает. При случае передавай ему эти повторы. «Рубль» и «Газета Правда» — работы. При оказии опишу, что и как. Оставь их себе для показа. <…>

Заходил Серёжа Ес. [Есаян]. Очень тепло о тебе проговорили целый вечер. У него всё в порядке. Ждёт. Ваня Ч. [Чуйков] получил от тебя открытку. Мы не понимаем — какая выставка? Пишу быстро, сумбурно. Пишу для того, чтобы ты не удивлялся, когда получишь от меня оказию. «Чёрное море» никак пока не могу. У тебя ли «Озеро Байкал». Напиши. Обнимаю тебя, Лёня

Шелковский — Сидорову 24.02.78

Дорогой Алик!

Прочёл твои письма № 12 и № 13 очень внимательно и постараюсь тебе сейчас подробно про всё ответить. Во-первых, скажу тебе сразу, что я почти во всём с тобой согласен. Согласен, что такой № нельзя делать всем скопом. Слишком много будет разногласий, каждый будет тянуть в свою сторону, тормозить дело, у каждого свои идеалы и представления и своя ревность по отношению к другим. Именно это я говорил Ж. [Мелконяну] при первом обсуждении, а не наоборот. Здесь ты имеешь все преимущества перед остальными, как человек стоящий над партиями, способный оценивать всё более объективно, объединять и согласовывать разные течения. Пусть все помогают тебе по мере сил, ты принимай и прислушивайся ко всем мнениям, но какие тут могут быть вето, одевание с уходом и пр. Зачем это? Это должно быть делом общим, в котором должны доминировать надличностные интересы.

Совершенно согласен, что он должен быть информативным, а не декларативным. Декларативные издания хороши при других условиях, когда их много, когда они дополняют друг друга, спорят и соревнуются друг с другом. В данном же случае это не будет интересно никому, кроме узкой группы участников и их родственников. Различная декларативность может входить в № как часть общей информации. Это будет вполне уместно и оживляюще. Что же касается теоретической части, то моя точка зрения такова, что она вполне может быть, если будет интересный материал, если будут статьи, написанные интересно, квалифицированно и по существу. Сам я не особо верю в какие-либо теории, на мой взгляд, они также нужны художнику как костыли для не калеки. Если их создают сами художники — то обычно потом, задним числом и не всё в их творчестве вмещается в эти теории, практика всегда интереснее, многообразнее. Но если статья написана нескучно и наводит на размышления, то отчего бы не почитать её? Но, всё же, ввиду отсутствия большого количества интересных авторов, как ты пишешь, задаваться большими претензиями в этой части не следует. Если будет получаться в этой части — то хорошо, если нет, то, что поделаешь, основной смысл начинания должен быть не в этом.

На мой взгляд, журнал должен по возможности полно и объективно отразить всю неофициальную художественную жизнь с некоторым упором на наиболее новые явления в этой области. Именно в этом качестве он может быть интересен наиболее широкому кругу людей, интересующихся искусством и там и здесь. Так как такое издание единственное в данной области (в отличие от литературы), то оно просто не должно себе ставить меньших задач, превращаться, например, в «Вестник фотоконцептуализма». Хотя это само по себе могло бы быть тоже интересно. И даже при таком широком охвате, я не думаю, что запасы материала будут чрезмерно обильными, учитывая бедность московской художественной жизни. (К. [«Континент»]⁴⁵ завален рукописями и другие издания тоже.) Для искусства изобразительного особенно важно правило, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Поэтому особый упор нужно будет делать на материал иллюстративный, а не текстовой. Маленькая 3 × 4 см репродукция даёт большее представление о художнике, чем несколько столбцов текста. Я считаю удачной идею посвящать в основном № какой-то определённой теме. Это придаёт каждому № некоторую конструктивность.

Очень интересная тема пространство, очень ёмкая. Может быть на № 3 можно было бы взять тему: цвет. (Иван: «меня цвет не интересует — деревья зелёные, небо синее». Павел: «цветом лечить можно. Утопить цвет в цвете». Чем не контраст?)

Допустим, каждый пятый № можно было бы посвящать тем, кто уехал и работает здесь (а таких, наверное, скоро будет половина). Этим уж пришлось мне бы заниматься. Всё-таки была бы некоторая разгрузка для тебя. Но чему бы ни был посвящён отдельный №, наверное, какая-то часть, может 1/3 или 1/4, не должна зависеть от общей темы, а быть более-менее актуальной. Может, нужно давать подборку небольших фотографий на тему «последние работы» (надо придумать название этого раздела). Появление такой маленькой репродукции не будет означать, что к этой вещи нельзя будет вернуться ещё раз, дать большую репродукцию, статью и т. д. Во всём издании, и в этом разделе в особенности, не надо бояться некоторого винегрета — это естественно, так и должно быть. Информативный журнал, так же как и газета, должен быть с некоторой долей винегретности, пёстрости. Если они все посвящены одной теме, то они не выполняют своей функции. И чем более разнообразен будет этот материал, чем неожиданней будут сопоставления — тем лучше.

Я предлагаю исходить из предложения, что мы не знаем, что такое искусство (а это так и есть), что этот вопрос будет решаться в далёком будущем и, возможно, какая-то доля искусства окажется во всём, во всех явлениях. Сейчас, например, французы спохватились, что они как-то упустили из своего внимания русских передвижников, что в Лувре нет ни одной картины этих художников. Харитонов и здесь, в Париже, смотрится как один из самых интересных художников, и не понимаю, исходя из каких критериев Рабина нельзя считать за художника? Объективности ради, надо отразить всё, что есть (всё будет зависеть от пропорции), упомянуть даже Шемякина. Хотя бы для того, чтобы не быть на него похожим. (Когда он давал интервью относительно выставки в Пале де Конгре, на вопрос, какие интересные художники будут там представлены, он ответил так: «Шемякин, Доротея Шемякина и Эрнст Неизвестный»).

В этом разделе «Новые работы» можно будет не обращать внимания на количество фотографий, здесь важнее документальность и новизна материала. Я думаю, в дальнейшем сами художники должны будут обеспечивать приток фотографий, это в их интересах. Что касается статей, то моё мнение таково, что они всё же должны быть написаны понятным языком. Я сторонник того взгляда, что об искусстве надо говорить простыми словами. Всё остальное от лукавого, т. е. от ума, а он всегда тщеславен. К тому же заумная статья в переводе может выглядеть совсем как абракадабра. Кстати, все переводы, наверное, проще и легче делать здесь. Это снимет с тебя множество ненужных хлопот, а качество от этого только улучшится. Вся техническая сторона дела тоже будет решаться здесь («Аполлон» набран на специальной машине, а не фотоспособом). Пусть это тебя особенно не заботит, как и все вопросы стоимости, дешевизны и пр. Вся экономия начнётся потом, пока об этом совсем не надо думать. Представим пока идеальный вариант (в моём представлении, «идеальный» не обязательно «дорогой»). Я против деления поровну всего текста и фотографий. Для некоторых статей 10 фотографий слишком много. Обычно здесь иллюстрируется текст тремя-четырьмя. Если же фотографии меньше, то можно дать и 15.

Как я себе здесь представляю этот журнал, особенно первые его номера? Как издание предельно скромное, небольшое по объёму (чтобы не выдохнуться на первых №№), содержательное, непретенциозное (что портит «Аполлон»), объективное, по мере сил, главная цель которого — помочь художникам, стать для них подобием маленького зеркала, в котором они могли бы увидеть свои достоинства и недостатки, отчасти заменить им недостающие выставки (у меня сам собой изобрёлся афоризм: художник без выставки — как женщина без зеркала). Побочным результатом будет то, что кто-то сможет здесь лучше познакомиться с тем, что делается там. Но это не должно быть главной задачей, и на большой эффект здесь рассчитывать не приходится. Во Франции, как мне сказали, около 150 журналов по современному искусству. (Из тех, что потоньше, я иногда получаю по почте бесплатно, один экземпляр с предложением подписаться. Чаще всего это какие-то группки художников, которых я не знаю и плохо различаю.) Наверное, 50–70 в Бельгии, по сотне в Италии, Германии, Англии. А сколько в Америке? 500? Тем не менее если наш журнал рассылать бесплатно в некоторые галереи — это может принести какую-то пользу. (Мне рассказали про один такой журнальчик. Тираж 1000. Подписчиков 250. Остальные номера частично расходятся, распродаются в розницу, частично уничтожаются. Для существования журнала достаточно 180 подписчиков.)

Про название мне сказал Жак [Мелконян], что ж, за ненахождением лучшего можно оставить и это. Возможно, фонетическое звучание «А–Я» будет останавливать внимание (хотя здесь уже есть такие Акс (Ахе) и У (Ои — где?). Но это только для русского варианта, потому что A–Z здесь уже есть — кулинарная энциклопедия. Для других языков остаётся более объясняющее, а также достаточно нейтральное — «тетради по искусству».

Относительно обложки ты мне обещал в начале письма сказать в конце, но так этого и не сделал. У меня есть некоторые идеи. Первые свои два варианта я уже забраковал, а третий нужно доработать. Но мне хотелось бы знать сначала, как вы себе это представляете? При самом первоначальном обсуждении с Ж. я предложил делать цветные репродукции в размер почтовой открытки с тем, чтобы потом с этого же клише печатать какой-то тираж открыток. Но это больше подходит для работ в живописи, графике и меньше для работ концептуальных, фотографий. Хотя можно сделать открытку с десятком маленьких фотографий, это может быть интересно. Я до сих пор считаю открытку наилучшим способом популяризации художника.

Из всех тех журналов, которые я здесь просмотрел, возможно, чуть ближе к нам, чем другие, находится журнал «Леонардо». Все статьи в этом журнале пишутся самими художниками о себе или о других художниках. Все цветные репродукции (по одной к каждой статье) помещаются на отдельной странице. Недостатком журнала является излишняя академичность, сухость (хотя я его не читал и сужу только по внешнему виду). Недостатком всех здешних журналов по искусству является излишняя забитость рекламой, через которую иногда трудно продраться к содержанию номера.

Что касается публикаций различного художественного наследства, то, на мой взгляд, это всё увлекательно, но делать это нужно только тогда, когда есть действительно интересный материал. Чтобы не было как у Глезера, который для заполнения номера использовал старые анекдоты. Ремизова уже публиковал Шемякин, может, чтобы не повторять, сделать это не в первом №?

Теперь, что касается первого номера, то, во-первых: не имеет никакого значения, что наша выставка была 2 года назад. Ведь дело не в выставке (это же не репортаж), она только повод взять этих семь художников, а не других (другие будут в других №№). В данном случае этот выбор облегчает начало дела. К тому же что ж это за искусство, если за 2 года оно безнадёжно устарело? И надо рассчитывать не только на тот узкий круг знакомых, которые всё знают и без журнала, а на круг гораздо больший.

Вместо одновременной выставки вашей там и моей здесь (мне не хотелось бы её делать, потому что это будет, по сути, моей первой выставкой здесь, а я к ней ещё совсем не готов, мне сейчас совсем не до этого). Я бы предложил следующее. Когда № будет готов и отпечатан, я могу попытаться сделать небольшую и хотя бы однодневную выставку всех в какой-нибудь небольшой галерее. Каждый будет представлен 2-3 или большим числом работ и фотографиями. У меня нет здесь, к сожалению, ни одной работы Серёжи Ш. [Шаблавина] и Саши Ю. [Юликова]. И не представляю, как их можно было бы переслать. Эта выставка была бы одновременно и ознакомление публики с новым журналом. Выставка здесь не помешала бы вам сделать в тот же день и час выставку там.

Не представляю, что ты можешь написать про меня. Пиши короче. А фотографий достаточно 3-4, тем более что хороших и вполне меня удовлетворяющих ещё нет. Физиономия журнала будет выявляться из номера в номер, если будет изобилие материалов, то можно будет увеличить объём. Это не проблема, но в начале надо исходить из реального.

Желаю успехов. Жду с нетерпением результатов работы. Обнимаю. Игорь

Шелковский — Орлову 25.02.78

Дорогой Боря!

Получил твоё письмо № 1 с фотографией. Фото очень удачное, мне приятно смотреть на ваши лица, каждый вышел в своём наилучшем виде. Очень радует твоя фраза, что «жить интересно». Как это ценно, что вы все вместе, собираетесь на чай, разговариваете (об искусстве!). Мне остаётся только завидовать вам. Я один. И Саша Косолапов тоже один. И каждый художник в Париже один (их здесь русских, активно работающих, человек 30). Если говорят между собой — то о деньгах (дальше в этом письме я тоже буду о них говорить). Разговоры об искусстве здесь как-то не получаются.

«Злое» письмо ты мне всё-таки пришли. В спорах, даже злых, больше пользы, чем если мы будем друг друга по головке гладить. Я всё думаю, чем я мог тебя разозлить, не тем ли, чем Марину Р. [Романовскую], — рассуждениями о провинциальности и пр.? Год назад меня очень занимал этот сюжет, сейчас уже меньше. Сейчас на повестку дня всплыло «количество». Количество чего? Работ, разумеется. Смешно? Конечно. Но мне не до смеха. Мне бы хотелось сейчас любую мою работу иметь в 10-ти экземплярах и больше. Ты спрашиваешь, смогу ли оплачивать свою мастерскую, а я пока об этом никакого понятия не имею. Очевидно, весь первый год жизни в ней мне придётся жить в долг. Вот и я пишу о деньгах, а что поделаешь, в Москве я был блаженным любителем, а здесь мне надо материально за всё отвечать. Как-то на закате в Абрамцево мы готовились совершить велосипедную прогулку, и я крикнул тебе через шоссе: Боря, что такое искусство? — А онанизм — ответил ты — приятненько и ладно. Закинул ногу на велосипед и поехал.

Счастливые были времена, и хорошо, что они всё-таки были. И хорошо, что мы меняемся, и жизнь меняется. Лет 10 назад я постоянно держал в голове абзац из китайского трактата об искусстве: «Надо столько похоронить стёршихся кистей, чтобы из них образовался маленький могильный холмик. Только тогда ты станешь мастером, т. е. человеком свободным. А до этого надо следовать законам». А как теперь всё расширилось, изменилось, переместилось. Что понимать под кистями? Годы, месяцы, события? И из чего тогда надо холмик образовывать? А мастерство — что такое? Я убеждаюсь, что всё меньше и меньше знаю на этот сюжет.

Два стихотворения [Д. Пригова] уже увидели свет, и ещё несколько появится в ближайшем будущем. А также проз. Видишься ли ты с Андреем Г. [Гросицким]? Как он живёт, какие новые работы сделал? Слава Л. [Лебедев] опять молчит. Или не получил моего письма или ленится писать. <…>

Орлов — Шелковскому 13.03.78

Игорь, дорогой, как ты там, как дела с мастерской?

Получил ли ты моё письмо с фотографией?

Недавно Саша прислал мне длиннющее письмо. После него рассеялись многие неверные домыслы о его судьбе. Всё идёт хорошо. Но по тону чувствуется, что он перенёс тяжёлую травму. И только сейчас встаёт на ноги. И как бы начинает жизнь сначала. Америка не принимает ничего инородного, и ничем другим, кроме американского, не интересуется. Америка упоена собственной молодостью и, видимо, для молодых.

Поискал также фотографии своих работ. Несмотря на размеры и явное улучшение качества, я расценил всё это по сравнению с последним московским периодом как шаг назад. Но московское никому не нужно и неинтересно. Я бы, наверное, не смог так отступать.

«Русские, — говорит, — жрут друг друга, как крысы в бочке. Клевета, грязь, людоедство». Он с ними и не общается. Ты тоже, как мне показалось, не очень с ними ладишь. Дима [Пригов] достиг Пушкинского возраста и двадцатилетия со дня творческой деятельности. По этому случаю состоялась читка его стихов при большом стечении народа. Успех был явный. Его не отпускали ещё долго после окончания его программы. Чтение прерывалось аплодисментами. Это была полная противоположность той весенней читке 76 года. Это были избранные стихи за последние 5 лет. Самые. Самые. И что самое главное — очень разнообразные. <…>

Боря

Есаян — Шелковскому 16.03.78

Дорогой Игорь!

Подходит к концу 3-й месяц ожидания ответа из ОВИРа (мы подали 29 декабря 1977 г.). Ждать тяжело и доживать здесь тяжело.

Ты пишешь в письме (к Cокову) об утрате своего целостного мира на Сретенке в Москве. А он с каждым днём распадается, этот мир. Для меня этот распад начался давно, с отъезда Анри [Волохонского], а твой отъезд довершил картину руин. Вот отъезжает даже наш благополучный Вадим К. [Космачёв] и десятки не очень известных сверстников.

В Москве сейчас мода на посредственность. Откапают какую-нибудь пыльную личность, которая на ВДНХ прославляла сталинское животноводство, а по воскресеньям писала маслом, и носятся с ней, точно это новый Матисс. Какая-нибудь девица из текстильного института спрашивает: «Как, разве Вы не знаете Х.? Он же гениальный живописец 30‐х годов!» Вот так. А в музей ходят только на выставки — постоять в очереди.

Заезжий Наков сообщил, что в Париже будет огромная выставка Малевича⁴⁶ в Помпиду — вот это здорово!

Если я не поспею, опишите мне всё подробно. Я люблю твои письма (хоть и получают их другие чаще) — они просты и несентиментальны… Я не привезу тебе в Париж сколок с нашего прежнего бытия. Скорее, сложим вместе два одиночества.

Бесконечно рад, что так удачно вышло у тебя с мастерской. Оставь мне кусочек стены — для моей картины. <…>

Напиши мне хоть два слова сразу по получении письма — я ведь не знаю, сколько времени у меня есть, — на адрес Франсуазы — лектриссы.

Обнимаю тебя, Бог даст, до встречи. <…>

Косолапов — Шелковскому 18.03.78

Здравствуй, дорогой Игорь!

<…> Я полагаю, что дистанция между художественной Москвой и N. Y. — дистанция, больше, чем океаны, и что универсального искусства, пригодного для всех географий, нет. Искусство — «губка» (по определению Пастернака) — живёт всё же соками, впитанными в реальных и конкретных условиях. (Извини за отступления, можно со мной и не согласиться).

В N. Y. очень трудно с улицы попасть в галерею. Очень много художников. Нужно время вживания в эту среду (чтобы тебя знали, примелькался, биологическое отторжение чужого). У Вас, я полагаю, тоже самое (и в Париже та же игра). Но сравнить художественные идеи всё же интересно и необходимо.

Можно, я думаю, найти галерею, город, страну, которые ближе твоей ментальности. О поездке в Европу. Я думаю, она реальна (пока для одного). Мы собираемся немного подкопить для этой цели. Обмен информацией о художественной жизни необходим. Перед нами есть выбор, и грех его не использовать. Если, Игорь, у тебя будет возможность приехать, то у нас можно жить (и есть). Я постарался бы показать тебе то, что знаю. You welcome!

Лёня Соков мне сообщил все изменения его данных. Поскольку его дела не двигаются, а я из N. Y. помочь не в силах, то я «изобрёл» приманку для тех, кто мог бы сделать вызов, но не знает Лёню и не слишком заинтересован возиться. Я хочу заплатить 500$ любому, кто сделает ему бумагу. Чек пошлю, как только Лёня подтвердит получение. Так что можно дать мой телефон <…> мой адрес, а я могу подтвердить и дать какую угодно гарантию. Хорошо бы сообщить это в Израиль, может, там люди так сделают. У меня нет рычагов в Израиле. Сейчас вызов можно сделать только оттуда. Разницы в географии в Москве не знают.

Лёня с благодарностью сообщает, что ты много помогаешь ребятам в выставках и прочем. Я в этом смысле ничем им помочь не могу, так как и для себя пока ничего сделать не сумел да и интерес к русскому искусству нулевой. Вообще здесь мы поставлены в условия, когда надо побыстрее снять с себя национальную принадлежность. Более того, скажу, что если бы и была бы русская выставка, она бы с треском провалилась. Я лично не очень вижу кого-либо здесь хорошо смотрящегося. Очень-очень много различий в понимании и подходе. Эрнст [Неизвестный], к примеру, я не говорю о художественных качествах (несмотря на все свои европейские регалии), не может выставиться здесь. Да, я думаю, это, может, и счастье, а то ему бы ещё всыпала критика. (Я не имею в виду коммерческие галереи, которые выставляют что угодно.) В N. Y. есть установка не очень считаться с признаниями в других столицах. Отчасти это верно, то, что хорошо для Парижа, не найдёт себя здесь и наоборот. (Большую роль играет стиль, направление. Этой классификации держатся галереи. Пример: Шемякин.) Трудностей в этом вопросе много. Я ещё не всё понимаю. Хочу объяснить то, что понял.

Русских художников, близких по духу, подходу к искусству, я здесь не нашёл. Неудача наша общая. Одиночество духовное не слишком способствует работе. Обретение среды, нужной среды и единомышленников, необходимо, и время поможет. Всё сразу обрести нельзя. <…>

До свидания. Твои Люда, Саша

Шелковский — Сидорову 21.03.78

Дорогой Алик!

Очень меня это удручает — отсутствие постоянной надёжной связи между нами. Я послал тебе один толстый конверт с письмами (одно для тебя и другое для тебя и других) и два пакета с каталогами и журналами. В письме я просил сразу же, по этому же каналу, сообщить о получении, но до сих пор не имею никакого ответа. Виделся ли ты с Поль, познакомились ли вы, удалось ли вам подружиться? Это было б очень и очень важно, если б она помогла нам в нашей переписке. Поговори также с Серёжей Е. [Есаяном], пусть он передаст тебе тот канал, которым пользуется сам. Отсюда так горько видеть и твою беспомощность, и эгоистическую изолированность, и сосредоточение лишь на своих интересах всех остальных.

Все сведения о наших делах я имею лишь на то состояние их в конце декабря, когда ты писал твоё большое письмо. В своём ответном письме я писал о том, как можно было бы некоторые вещи упростить (не переводить, не гнаться за объёмом и т. д.). Название чем дальше, тем больше мне нравится. Я уже и не представляю лучшего. Да потом, очевидно, дело не в названии: привыкают к любому и ассоциируют с содержанием. Какая разница, зовут мальчика Альфред или Вова, важно какой он человек. Чем «Да — да» хуже «Голубых всадников» и прочие примеры. Все не говорящие по-русски утверждают, что звучит хорошо. Я сделал макет обложки. Очень простой, но сколько же вариантов перебрал перед этим и отверг. Стремился попасть в точку на пересечении скромности и шика. Решение — в первом, техническое исполнение должно быть во втором. Мне очень хотелось бы, чтобы вам всем понравилось. Мысленно я представлял всех участников первых и последующих №№ и стремился к тому, чтобы не было дисгармонии между содержанием и упаковочным покрытием. Предусмотрено также некоторое видоизменение из № в № за счёт цвета при той же графической композиции. Впрочем, я не знаю ещё ваших предложений и философии на этот счёт. То, что я остановился на этом, может быть, на первый взгляд странном и маловыразительном варианте, обусловлено знакомством со множеством аналогичных или параллельных изданий, среди которых я так и не нашёл удовлетворительного примера (может только кроме Carte secrete — посмотри у Серёжи Е. [Есаяна], у него есть один №). Но это только как общий ход мысли, потому что наша вещь будет совсем другой.

По латинской поговорке — начало половина дела, поэтому очень и очень важно начать, сделать первый №, остальное будет намного легче. Многое будет утрясаться, формироваться по ходу работы, физиономия будет выявляться постепенно, а в первых 5-7 можно экспериментировать, менять разделы, можно посвящать отдельные №№ отдельным художникам, не целиком №, но в основном. Например, было бы хорошо 3 или 4 № сделать о Кабакове — это будет интересно всем, и здесь и там, будет нужно и своевременно. Отсутствие всякой связи с тобой вселяет в меня тревогу и беспокойство, я уже и не знаю что думать. В голову приходят тревожные мысли. <…>

Нет времени дописать письмо. Алик, прошу тебя, хотя бы маленькую открыточку от тебя, от Лиды, чтобы я знал, что вы живы, здоровы и всё в порядке. <…>

Игорь

Шелковский — Сокову 23.03.78

Дорогой Лёня!

Получил твои серии «Палец», «Очки» и «Часть лица». Для выставки в Турине⁴⁷ и Германии⁴⁸ сделал второе и третье по одному экземпляру (фон и рама). С «Пальцем» сложнее — нужны механизмы. Сегодня позвонил Ж. [Мелконян] и сказал, что у него есть размеры для фона. Оказалось, что я сделал несколько большего размера. Я понимаю, что тем самым нарушаю твою авторскую волю, но что поделаешь, время не терпит. Если переписываться по каждому пустяку, то все сроки прозеваешь. Поверь мне, получилось очень хорошо, и дух твоих работ полностью сохранён.

Все твои просьбы выполнил, соц-артам [Комару и Меламиду] написал. Теперь дело за ними.

Твой «Рубль» дошёл несколько попорченным. Нужно его реставрировать, а у меня нет под руками ни гипса, ничего другого. Если успею отреставрировать, то дам его в Турин. «Рубашку» и другие работы пока не прислали. Всего тебе хорошего. Работай. Обнимаю.

Игорь

Шелковский — Сидорову 23.03.78

Дорогой Алик!

Очень тороплюсь, поэтому буду писать очень кратко. Самое важное сейчас: связь, связь и связь. Я потерял все контакты с тобой и другими. Я ничего не знаю о состоянии наших общих дел. А время не терпит, нужно торопиться. Я ничего не знаю, получил ли ты то, что я посылал? Письма и две бандероли.

Всё, что ты мне посылаешь, — и письма, и фото — всё должно быть минимум в двух экземплярах, второй экземпляр должен оставаться у тебя. Так как нет никакой гарантии, что посылаемое не пропадёт (вспомни своё первое толстое письмо!). Для меня многое осложнится с переездом в мастерскую. Я буду реже бывать в Париже. Но ничего, надеюсь, наше дело сдвинется с мёртвой точки. Мне не терпится увидеть первый №.

Пришли мне через кого-нибудь прозу Димы [Пригова]. Старую, что была у меня в мастерской, и новую, если есть. <…>

Игорь

Шелковский — Герловиным 23.03.78

Дорогие Римма и Валерий!

Следующая выставка в Турине. Посылаю туда все ваши последние работы, а также кубики и конструкторы. Фотографии «Яйцо», «Прогулка» и др. перефотографируют и увеличат. Но, наверное, было бы экономичнее, если бы вы вместе с фото присылали негативы, сдублировав их предварительно и оставив один экземпляр себе.

Ещё один Flash Art выходит с вашими работами. Наверное, я также дам вашу серию «Дерево жизни» для выставки в Германии. Её организуют через Глезера, я ему мало симпатизирую, но какая разница. Вам надо как можно больше выставляться. К тому же обещают хороший каталог.

Получили ли вы тексты вашей миланской выставки? Все по-итальянски, но, может, вам это кто-нибудь переведёт. Я посылал также каталоги выставок в Лоди и Беллинзоне. Получили ли?

Кажется, пока все новости. Очень тороплюсь. Послал большое общее письмо. Опять же не знаю, дошло ли оно до вас. Желаю вам хорошей работы. Обнимаю. Игорь

Соков — Шелковскому 30.03.78

Дорогой Игорь!

Получил от тебя открытку, письмо с Ж. [Жаком Мелконяном] тоже получил. Как я понял, ты получил «Байкал», 25 шт. из серии и, как сказал Ж., «Рубашку», «Руку», «Нос», «Сердце» и т. д. — всего шт. 10 из Норвегии. Так ли это? Если так, то очень хорошо. По возможности, я буду стараться, но ты сам знаешь возможности. Проблема для меня даже сделать слайды с новой серии работ. Насчет «Рубля» и «Газеты», которые в сумках, именно в сумках прозрачных, это я не имел случая объяснить тебе 2 вещи из цикла «Ностальгическая скульптура», у меня ещё 2. Не знаю, представляют ли они интерес в отдельности. Ты и Ж. очень, как я понял, переживаете за фон и рамки для «мальти», опасаясь «нарушить мою волю». Уверяю, Игорь, тебя, что, на мой взгляд, это не столь важно. Так что ты совершенно прав, что переделывать, если на 2 см больше, ни в коем случае не надо. В общем, Игорь, поступай с работами по своему усмотрению. Я абсолютно не знаю ситуации. Алик [Сидоров] собирается тебе звонить, я хочу к нему присоединиться, чтобы поговорить насчёт некоторых вопросов.

Много сил отнимает моя проблема. Я суюсь во все щели — изучил этот вопрос профессионально. Несколько раз отправил письма соц-артам [Комару и Меламиду]. Постоянно повторяю мои просьбы через других. На это уходит уйма времени. Кроме прочего, надо зарабатывать деньги, чтобы делать свои вещи. В большие заказы мне не хочется влезать, а маленькие, и выгодные для исполнения, не так легко найти. Тут потратил месяца 2 на эскизы, и вот провал — жалко времени, сам виноват — хотел для завода «Динамо», для столовой сделать 2-метровые сэндвичи из крашеного дерева. Много времени занимает язык.

Делаю новую серию — при случае пришлю слайды. Стал делать фотоработы, тоже проблема в фотографиях и в возне, во времени.

Серёжа Е. [Есаян], Миша Рогинский и В. Кос. [Вадим Космачёв] сидят, ждут. Остаётся всё меньше и меньше худ., с которыми общаешься.

Прочитал твоё огромное письмо — листов на 12. Все, как были здесь, так и остались там. Кто был художником, тот им и остался, а интриганы и гешефтеры перенесли игру на другую почву.

Саша К. [Косолапов] пишет. Он очень обеспокоен моим нынешним положением, но сам сделать ничего не может. Он обещал взять мои вещи у Эрнста [Неизвестного]. Игорь, ни в коем случае не пересылайте работы, я и ему написал. Это очень накладно, да и работы старые. Эрнсту не пиши. Ты прав — у него своих проблем навалом, да и не тот это человек, который думает о ком-нибудь, кроме себя. Игорь, очень благодарен тебе за все твои усилия, чтобы помочь нам. Надеюсь, вскоре увидимся.

Твой Лёня

Орлов — Шелковскому 05.04.78

Игорь, дорогой, только что получил твою открытку с видом на Сену с птичьего полета. Снимок восхитителен. Не город, а какая-то изумительная по красоте скульптура. Эта фотография спровоцировала у меня десяток мыслей. Письмо (№ 11) с фотографией мастерской я получил. Очень приятно получать фотографии, как будто имеешь личную встречу. Ах, как бы хотелось с тобой повидаться! Я до сих пор никак не переживу твой отъезд. Твои и Сашины работы всегда возбуждали во мне соревновательный зуд. И вдруг вас нет рядом.

С Аликом [Сидоровым] мы дружим и встречаемся довольно часто. С Ваней [Чуйковым] тоже. У Вани прорезался фонтан идей, но очень жаль, что он бросил свои кубы с пейзажами. Голубой куб с морем, на мой взгляд, его шедевр. Тут бы забить эту тему, сделать серию, но он остывает к этой теме. А как жаль!

В Москве прошли на днях две выставки. Одна на Грузинской улице⁴⁹, другая — на ул. Вавилова⁵⁰. На Грузинской выставлялись 20 сюрреалистов. Воняло таким провинциальным самодовольством, что я сбежал оттуда через 5 минут. Потребитель в восторге. Толпы людей стоят по 4 часа в очереди.

На Вавилова выставлен Вейсберг, народу нет. Висит около сорока картин. Натюрморты из гипсовых геометрических фигур, портреты, голые дамы. Зал отливает перламутровым отсветом. Прекрасная тишина, пронзительно чистая атмосфера, как во время первого снега. Мысль высказывается предельно просто и ясно. Почти формула. Я давно не испытывал такого сильного переживания. И странно. Я относился к нему прежде довольно равнодушно, как к давно съеденной пище.

Я наконец взялся за съёмку своих работ. Пришлю тебе фотографии как новых, так и старых работ.

Пока, Игорек. Пиши. Боря <…>

Чуйков — Шелковскому 12.04.78

Игорь, дорогой, здравствуй!

<…> С нашим проектом [журнала] теперь дела должны резко двинуться. Материалы ведь собраны и переведены (только кое-какие мелочи, поправки, детали остались). Нас задерживало незнание некоторых технических параметров издания — ведь и макет, и практически всё мы собирались делать здесь — только печатать там, у вас. Теперь Жак [Мелконян] и твои письма убедили А. [Алика Сидорова] в том, что это было негибко, сложно, непрактично и неудобно. Я это чувствовал, но А. почему-то очень боролся за экономичность, а я спорить с ним особенно не мог — ведь он делает, я же лишь помогаю. Так что теперь ждите материалов. <…>

Ты знаешь, что у нас была выставка в Милане. Сам по себе факт хороший, но, как мне сказал Ж. [Жак Мелконян], cо слов Габриэллы Монкада, эту выставку вряд ли кто смог посмотреть. Она сама ходила несколько раз, но каждый раз галерея была закрыта. Какая‐то задрипанная галерея. Правда, в каталоге есть что-то вроде статьи — это хорошо. <…>

Ждём писем. Иван. Галя. Женя

Герловины — Шелковскому 21.04.78, Москва

Здравствуй! Игорь Шелковский.

Большое тебе спасибо за великолепный подарок, это самое интересное в настоящее время для нас — пластинки. Наверное, Сюзанна тебе посоветовала, она знает, что «Дженесис» — наша любимая группа. Она нам прислала письмо, где сообщила, что вы вместе ходили в общество Харе Кришна. Мне было очень странно слышать о подобном интересе с твоей стороны (хотя и приятно). Периодически Иван [Чуйков] и Алик [Сидоров] дают читать твои письма к ним, так что мы более или менее представляем твой образ жизни. <…>

26 мая (Валере в этот день исполнилось 33 года) должна была открыться выставка кинетистов (Инфантэ, Колейчук, Дорохов, Котов), Ивана [Чуйкова] и нас⁵¹. Участвовать в выставке пригласил нас Слава Колейчук, о чём кинетисты сразу же пожалели, особенно прагматичный Инфантэ, который не хотел излишних осложнений и, дьявол его знает, ещё чего. Ни о каких организационных делах нам не сообщали, а мы особенно и не настаивали. Каждый добывал для себя документы. Однако в последний момент мы узнали, что Пацюков даёт нам рекомендательное письмо от Дома народного творчества, и мы снова невольно стали участниками выставки.

Иван с самого начала занял странную и опечалившую нас позицию — отчуждения, т. к. он, во что бы то ни стало, хотел выставку, а из‐за нас могло не получиться. Если бы хоть один из них сказал нам, точнее попросил, не принимать участия, а не отмалчивался и не избегал, мы бы и не ввязывались. За день до открытия пришла комиссия (МОСХ, Минист. культуры и местные боссы) и была от нас в ужасе, а всех остальных пропустили. Наше искусство назвали антисоветским, провокацией. Как точно они догадались — это действительно провокация, но не в том узком смысле слова, как подразумевали они, а провокация к размышлению, самоанализу и определению своей т. з. на мир. Мы выставили последние альбомы и игры. В то время, пока ходила комиссия, в Доме учёных проходил «Университет миллионов», нечто вроде политучёбы. И все эти «миллионы» столпились вокруг наших работ и азартно дискутировали, довольно доброжелательно и с большим интересом. Просили у нас телефон. Увидев это, администрация ещё больше перепугалась, стала гасить свет, требовать, чтобы мы немедленно сняли работы, а те, которые ещё висят, перевернули к стене. Что мы и сделали без всякой боли и тоски, уже готовые к подобной реакции. Альтернатива комиссии снять только наши работы или всю экспозицию была встречена художниками с некоторым недоумением. Ни один из участников не только не сожалел, но облегченно вздохнул про себя. Никто даже не помог собирать работы, уже делили освободившуюся стену.

Возможно, тебе это покажется слишком чувственным отступлением, но, на мой взгляд, только на внутренней порядочности и взаимном уважении должно держаться братство художников, которое здесь такое же гнилое, как и у Глезера. И это страшно! В данном случае говорю не столько о нашем плачевном примере, сколько об общей ситуации. Мы никогда бы не приняли участия в подобной выставке, если бы знали, что будет подобная комиссия. Пацюков намеренно или случайно затянул организацию, и выставка, вместо того чтобы быть мероприятием Дома народного творчества (а их не проверяют никакие комиссии), стала, соответственно плану на май в Доме учёных, выставкой мосховской, которая и потянула за собой этот скандал. На следующий день, в пятницу 26 мая, должно было быть открытие, но явилась повторная комиссия. А на улице стояла огромная толпа, мы тоже были и принимали поздравления с концептуальным вернисажем. Комиссия потребовала снять все фотографии Инфантэ и три Ваниных [Чуйкова] работы. Вот тут-то ребята, я имею в виду прежде всего Ивана, сделали очень грубую ошибку, что согласились выставляться в таком кастрированном виде. Здесь было важно дело принципа. В художественном отношении выставка пострадала, т. к. Инфантэ был представлен старыми, всем известными живописными картинами. В Иване до сих пор борется какое-то мосховское мышление с новым, независимым, творчеством и соответственно способом его демонстрации.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

43

«Salon des reprouve’s. Les Peintres russes non officiels. Complement a la Biennale de Venise 77». Организатор — художественный совет «Музея современного искусства в изгнании». Париж. Galerie Hardy (19 января — 24 февраля 1978 года).

44

«Aspetti e documentazione degli artisti non conformist dell’ Unions Sovietica». Италия, Lodi. 5–26 февраля 1978 года; «Rossegna sul dissenso cultural nell’ Est europa». Швейцария, Bellinzona. 17 февраля — 14 марта 1978 года.

45

«Континент» — литературный, публицистический и религиозный журнал, издаваемый первоначально (1974–1992) в Париже, с 1992 года в Москве. Основатель журнала — Владимир Максимов.

46

«Malevitch: exposition rétrospective». Centre national d’art et de culture Georges Pompidou, Musée national d’art moderne, Париж. 14 апреля — 15 мая 1978 года (куратор Ж.-Ю. Мартен).

47

Италия, Турин. Gazetta del Popolo con la collaborazione della Biennale di Venezia/Palazzo Reale. «La Nuova arte Sovietica» (коллекция Глезера; апрель 1978 года).

48

Германия, Saarbrucken. «Russische Maler der Gegenwart Peretz-Auktion 76» (коллекция Глезера; 25 мая — 6 июня 1978 года).

49

1-я выставка группы «20 московских художников» в Горкоме графиков на Малой Грузинской улице (6–20 марта 1978 года).

50

В выставочном зале МОСХа на улице Вавилова, 65, экспонировались работы В. Вейсберга, М. Иванова, К. Мордовина, П. Никонова.

51

Выставка называлась «Наука и искусство» и проходила в Москве, в Доме учёных Академии наук СССР на Кропоткинской улице (29 мая — 5 июня 1978 года). В ней участвовали: Михаил Дорохов, Франциско Инфантэ, Вячеслав Колейчук, Юрий Котов и Иван Чуйков. После того как три художественно-идеологических комиссии признали концептуальные работы Герловиных провокативными и вредными советскому обществу, уже отпечатанный плакат был изъят, а во всём тираже пригласительных билетов их имена были выскоблены бритвой ручным способом одним из участников этой же выставки. Документация этого события (билеты до и после их «чистки») приведена в книге Герловиных «Russian Samizdat Art» (New York: Willis & Locker, 1986).