Мост Серафина. Хроники отвергнутых территорий

Игорь Гречишников

Когда закончились прежние календари, зацвели ножи, воткнутые в землю, и от смертельных болезней нашли смертельные лекарства, произошла история Охры. Ей довелось жить на новых землях и новых временах, её историю написали чёрными чернилами на чёрном шелке, и темна она для глаз, но для сердца — ясней ясного. Книга содержит нецензурную брань.

Неожиданности

Я задумчиво погремел мелким барахлом в карманах, и прошелся вдоль номера. Монкада торопливо сообщил:

— А ты что думал, у нас тут «нейтралы» в белых одеждах ходят? Обычный таксист! Кстати, я сразу хотел, так сказать, ситуацию прояснить. То, что мы тут собрались — это секрет. Есть люди в Ниневии, которые против научного прогресса… Эти люди темные, неразвитые…

— Да убей ее, потаскуху, и всех дел! — вдруг сказал таксист.

— Закрой рот, papito! Тони, не обращай внимания…

Таксист взялся за пульт от телевизора, и принялся гонять программы. Я вытащил свой портфель из баула.

— Тогда мне нужно подготовить опросные листы, сделать пару тестов… Займет время!

Монк бросил на меня быстрый взгляд.

— Да мы не торопимся.

Я поставил перед таксистом на стол зажигалку.

— Ну нет! Бросил я, не курю.

— Ты не понял. Сделай с ней что-нибудь!

— Чего сделать!

— Возьми ее!

Таксист потянулся, но я остановил его.

— Не руками!

Таксист замер и в этот момент зажигалка как от невидимого щелчка чьих-то пальцев слетела со стола. Монкада вздрогнул и улыбнулся.

— Черт, вот всегда неожиданно. Я пугаюсь! Меня аж пот прошибает.

— Хорошо, пока пойдет. — вздохнул я, включил коммуникатор и выбросил в воздух пачку виртуальных листов, засветившихся прозрачным желтым туманом, развернул их и подвинул таксисту

— Нужно ответить на все эти вопросы. Если что непонятно, тут справка..или спроси меня.

— Да нууу. Я отродясь столько не писал!

Монкада вдруг зло произнес:

— Давай, потрудись, старый дурак, и профессор покатает тебя на большой roketos и получишь отличную работу. Синто, пойдем на балкон, покажу город!

Тут у него зазвонил телефон.

— Рафа, чего тебе? Ну.. мне тоже непонятно, кому сдались гранаты с сонным газом. Может тусовщики? Газ — то прикольный, разноцветный. Я что хотел? А, вспомнил — возьми человек пять с «perforado», подьезжайте к Маниоку и займите 504 и 505 номера по коридору. Только не шумите сильно, и на ресепе чтоб с Францом ни один не залипал. Ясно? Жду.

Балконом служил многогранный пузырь темного стекла, на полу прикорнул половичок и растопырились ротанговые кресла. Мы залезли в них и принялись болтать. Я постоянно оглядывался в комнату. Монкада как мог, отвлекал меня вопросами.

— Снег?

— Ну да. Оператор должен уметь формировать плотности из снежных масс. Есть плотности с абонентом — ну чаще всего пирамиды, шары. А есть плотности без абонента — то есть неизвестно кто их сформировал. Они разной сложности…

— Например?

— Например, Я много раз видел крупного барана. С четырьмя рогами. Он даже ходил, то есть тот неизвестный абонент умеет даже выдавать секвенциональные образы. Мультиобразы, понял?

— Нет. — честно сказал Монкада-.Про барана понял, а про мультики нет.

— Вот фото, сам смотри.

И я показал то старое фото которое сделал за полчаса до первого появления в моей жизни Бриетты.

— А! Ну так это вылитый Дымчик! Это порода ниневийский линкольн. Наша местная, даже на памятнике есть. Они что, водятся на Порции?

На пороге появился скучающий таксист.

— Там твоя.. вопроска. Чего-то пишет сяма, не понимаю чего.

— Ты не отходи, она с тебя показатели снимает. Скоро вопросы будут, пока физиология.

Монкада смотрел в пыльные дали городских кварталов.

— Видел на втором этаже кино про Освоение?

— Ага, достоверно.

— На самом деле «Маниок» упал не на берегу, как принято считать… Его спустили вот там, где белый шпиль, видишь… От него и пошел первый район города — Зона Роса… Потом Фулмарк… Дизенгоф, Кристиан.. Туда дальше, в пустыню — основные направления на Ойю, Парма-Романо, Моноцентраль, Колон. А памятник Освоению в море это так, чтоб всем было видно. Пропаганда.

— А Лифт когда построили?

— Почти сразу, как и всем. Лифт был нужен в первые сто лет Освоения. Такие обьемы расселения, сорок семь планет, и каждый Очаг зависел от поставок. Но потом… Экономика-то развилась, но так и осталась подконтрольной… Лифт это булавка, друг, которой Коалиция держит нас в своей коллекции, как бабочку. Коллекция у них из таких, как мы.

Лифт отсюда скрывался в пыльных нарядных вихрях, небо проваливалось на город сияющими облаками. В сумке затрещал «Шнейдер». Я вскочил, извинившись, и спрятался в ванной, включил воду.

— Спецвызов 7181 принято. Входной пароль Мюнхен — Брест.

— Абонент на входной коммутации, ожидайте…

Треснуло, скрипнуло и прорвался голос Иегана Ханслоу.

–…выслал тебе перепись нейтралов за 23 год. Но там есть один заблокированный файл, видеозапись… Точней она изьята, причем ниневийской стороной. Копия акта изъятия прилагается, и подпись на акте этого твоего друга, Монкады… Знаешь об этом?

— Ннет. А кто был еще в этой комиссии?

— Из знакомых тебе — Бриетта Клаус, твой второй ассистент. Спросишь у нее, что было на той записи. Все, пока,

Телефон в руке вздрогнул и выбросил в воздух проекцию, я принялся лихорадочно перебирать листы.

.. Опрос «нейтральных посредников связи» 2923 год. Институт Допустимых Исследованиий — Министерство науки Ниневийской республики. (терминология внутренняя, ознакомить минимум лиц,»)

Я умылся, сдернул полотенце, и запустил поиск. Нашлось сразу.

«Луис Никанор Санзанц»:

ФОТОГРАФИЯ — ИЗЬЯТА

ВИДЕОМАТЕРИАЛ ОПРОСА — ИЗЬЯТ

ИЗЬЯТИЕ СОГЛАСНО РЕШЕНИЮ КОМИССИИ ПО НАУКЕ НИНЕВИЙСКОЙ РЕСПУБЛИКИ — председатель комиссии А. МОНКАДА. КОПИЯ ПРИЛАГАЕТСЯ.

Монкада забарабанил в дверь, я поспешно захлопнул «шнейдер».

— Эй, док, все нормально?

— Да, все хорошо, иду…

Я вышел, демонстрируя новую гавайку и мокрую шею

— Сеть очень яркая сегодня, спектр бешеный. У вас тут головы не болят?

— Смотря у кого и о чем… Но скоро заболят, уверяю.

— Ты поэтому спикера Коалиции нахер посылаешь на заседаниях?

— Не поэтому! И не я, на самом деле! Это делает мировая история!

— Ой, слушай, не начинай! — сокрушенно сказал я. — Давай выпьем, что ли.

И мы опять выпили.

— Ты Хэмингуэя читал? — вдруг спросил Монкада.

— Кого? А ну да… Иногда… помогает успокоиться, заснуть там..

— Знаешь, почему у него такие длинные, муторные диалоги?

— Ну… стиль, наверное? Не задумывался.

— Фиг тебе стиль. Они же там все постоянно бухие. Вот представь, сидят двое трое, в каждом уже полкило, и пытаются не терять лица. Люди — то интеллигентные. И постоянно добавляются. И постоянно что-то обсуждают. Понял? Разговор алкашей. Да, кстати, знаешь, что из всех привезенных животных, кстати, прижились только овцы?

— Кстати? А при чем здесь Хэмингуэй и ваши овцы?

— Не причем. Не задумывайся, стиль беседы. Так вот, везли весь домашний скот, в генетической заготовке, конечно, но только овцы пошли в рост на местной траве и воде. Сейчас статья на треть бюджета, не говоря уже о экспорте. А так подумаешь — стоило в такую даль переться, такую уйму световых лет, чтобы баранину с чесноком жрать, да?

Монкада оживился, глядя на экран беззвучно работающего телевизора в гостиной.

— Вот, посмотри на них. Нет, ты глянь! — я обернулся. Показывали новости, кажется местное правительство.

— Смотри на этих стариканов! Каждому из них больше ста пятидесяти лет, они видели Ниневию тощей пустыней, в никчемном краю. Не было тут небоскребов, курортов и «Маниок» еще не закончили разбирать, и вокруг бродили овечьи стада, и людей были жалкие сотни…

Монкада бросил взгляд вниз и вдруг изменился в лице, и шея его моментально побурела. Он крикнул в гостиную:

— Эй, а что тут ее коча делает? Сама она где?

Таксист отозвался, старательно возясь с опросными листами.

— Да нет, это я пригнал, она ее продает. На стойке внизу вылозила, мозет, купят быстрей.

— А где ключи?

Таксист поднял руку с брелком. Монкада задумчиво поглядел на изображение барана и видимо успокоился.

— Кстати, еще раз напоминаю. Друг здесь тебя я. Остальных опасайся. Просто не разговаривай. Особенно избегай одну больную на голову. Она просто — сумасшедшая… И сошла с ума давно, я лично отправлял ее на лечение… Так что головы болят под этим небом, как видишь.

Таксист появился на балконе, бренча льдом в стакане

— Вот не надо было ее выпускать из Дизенгофа, не прятались бы!

— Ну, мы прячемся не от нее. Мы вообще не прячемся, просто стараемся оградить доктора Сандовала от лишнего внимания! А эта Охра просто pobrekito, несчастный изгой!

Иди работай!

— Да провались она, шалава! — пробурчал таксист и опять ушел внутрь.

Монкада рассеяно посмотрел ему в спину и спросил.

— А что, эти ваши снежные фигуры — прямо так в воздухе и висели?

— Да, так и висели. Снежинки в процессе снегопада формировали конус, куб, сферу. Правда — недолго это получалось. Ты говорил про стариков!

— Ага, да… Так вот, они ведь тащили Ниневию за волосы, радовались каждому новорожденному и горевали над каждой могилой, но тащили… Они хорошие счетоводы, они знают, что Серафин нельзя украсть. Но «нейтрала» — можно купить, и можно украсть, как хочешь сделать ты! Значит нейтралы для них это товар, они будут торговаться с Коалицией и с тобой — за каждую голову!

— И поэтому в двадцать третьем выперли нашу комиссию?

Монкада отвел вгляд и не ответил.

— И поэтому ты стер некоторые файлы по «нейтралам?

— Какие файлы?

— По этому Луису Никанору Санзанцу, например… Ну, вспоминай!

— Слушай, давно было, свое начальство… Я был просто чиновник. Теперь — то какая разница? Вот тебе Луис, иди и спрашивай, точней не будет.

Его опять прервал звонок.

— Рафа, вы тут? Кто просится? А, обед? Ну да, заказывали. Себе тоже возьмите чего-нибудь.

Кто-то вошел в номер, простучал военными ботинками по паркету, я увидел широкую спину в песчанном комуфляже. Таксист принялся открывать коробки.

— Пошли поедим! — бодро поднялся Монкада. — Вот наши «Транзиты» — это для тех, кто жаждет истинных ценностей.

— «Мы жаждем… истинных ценностей…» — всплыла у меня в памяти сияющая листовка на остановке.

— Наши «Транзиты»! — Монкада оторвал зубами кусок бутерброда. Я аккуратно развернул пакет и не спеша стал разглядывать красно-синию упаковку. Вот это место, где поместилась надпись от руки. Монкада внимательно смотрел на меня, и я опять заметил ледяную искру в его глазах.

— Что?

Я пожал плечами и принялся есть. Вкус у мяса действительно был ошеломительный.

— Его что, на огне готовят?

— Понятия не имею. Секрет «Транзита». Просто мармелад, а не мясо! Убить того, кто называет это фастфудом, убить как собаку. Так вот! — с набитым ртом весело продолжал Монкада — Ты пойми, когда ваши начали работать, то наши старики тут же поняли — слишком много стратегической информации становится известно тем, от кого они зависят.

Я против воли опять смотрел на упаковку, Монкада говорил и тоже смотрел на мои руки,

— Да какая она стратегическая, — невпопад сказал я.

— Ха! А почему тогда у твоего сраного института бюджеты, как у государственной корпорации, флот как у агрессора и полномочия как у оккупанта? Потому что — все мы лбом уперлись, как бараны в материальные носители энергии! По планетам разбежались, тысяча лет на исходе, а мы остались прежними! Назвали себя новым межпланетным видом! Вид! Вроде мартышек?! Вот теперь я тебе говорю — нефть, золото, минералы, пшеница, конституции и гимны — дерьмо! Вчерашний день! Сеть Томпсона — Квикампуа — новая энергия, чистый бесконечный поток, который сделает нас другими. Новый мир возможен только с новой энергией! Вот поэтому ты сюда и примчался! Ты пойми, мы все — ты, я, он — ведь не биологический вид, мы уже давно новая раса! «Нейтралы», за которыми охотитесь вы, говорят с Серафином, а этот «нейтрал», за которым охотишься ты, говорит с Серафином, глядя ему в глаза, как я тебе! Вот это важно, а все остальное-хлам, к сожалению. Свалка! И все мы мечемся в поисках выхода по этой свалке!

И тут у меня взвизгнул «Шнейдер». Я спохватился, вытащил его и увидел текст.

Иеган Ханслоу:

«Нашел фото Луиса Санзанца».

Я осторожно открыл это фото на экране. Тучный старик с медным морщинистым лицом и непроницаемыми глазами. Я поднял глаза на таксиста. Тот вдруг перестал деловито жевать и закашлялся, сел на диван, потянул руку за стаканом и замер, опуская голову на стол. Медленная тягучая слюна поползла с его испачканных губ.

«Шнейдер» пропищал еще раз. Начало двоится в глазах, я пытался проморгаться и прочитать еще одно текстовое послание.

Абонент неизвестен.

«Не дыши»

Воздух застрял у меня в глотке сам по себе, я поднял голову. Монкада с перекошенным лицом шарил руками по столу, сбрасывая коробки, куски еды валились у него изо рта, он поглядывал на меня исподлобья как — то неестественно весело, тянул и тянул одно слово:

— Сууу… сууу..ка..

А в гостиничном коридоре я услышал жуткий, леденящий душу свист. Там что-то жестяное, круглое каталось по паркету, билось в двери и горячо, с клокотанием свистело. Там распахивались двери, кто-то пробегал и тут же валился на пол.

— Вооот жеееее….сууука. — заключил Монкада и вдруг вцепился мертвой хваткой в мою рубашку, отрывая пуговицы. Он едва держался на ногах.

Дверь в номер будто кто-то снял с петель, легко и разом, она прыгнула вперед и упала, втягивая жирный поток красного и фиолетового дыма в наш номер.. В коридоре гостиницы уже стояла полная тишина, разноцветный дым бродил полосами, я учтиво придерживал Монкаду, а он, наконец, нашел сил и глянул на вход. Его мутный взгляд заискрился ненавистью.

— Не сметь! — неожиданно звонко и четко произнес он, раскачивая меня и перебирая пальцами складки моей одежды. Я пытался повернуться, увидеть — к кому это он обращается, но не получилось. Шея, спина, руки будто замерзли мятным льдом и приятный холод появился под языком и я понял, что не могу говорить.

Я услышал только тяжелые чавкающие шаги механизма. Кто-то разодрал одним легким движением наши с Монком судорожные объятия и одним ударом отшвырнул тяжелый обеденный стол к стене. Я робко присел в подставленное кресло и увидел над головой страшную железную руку — вороненые пластины, резкий запах кислятины машинного масла, капли зеленой жидкости на гидроцилиндрах, и полустертую надпись «Sambrero — АLIMENDO RIFREGIRADOS mehcanik». Рука пошевелила пальцами и пронеслась к таксисту, через всю комнату, как стрела подъёмного крана.

— Хенаритос, amigo, верни ключи, — сказал наш новый гость неожиданно мягким голосом и брелок с надписью «Додж Резерфорд» послушно упал в черную ладонь.

Монкада, стоял согнувшись, не выпуская стакана и, глядя в пол, сказал.

— Убирайся! Пошла вон отсюда!

Резиновая клешня слегка шлепнула его по груди, он выронил стакан и, задорно взмахнув руками, упал на свое кресло.

Моя голова обледенела окончательно, внезапно я стал мирно и очень уютно засыпать, даже пришла мысль о спальном мешке. Тяжелые железные ступни, треща осколками стаканов, приблизились ко мне. Лицо подняли покровительственным жестом — за подбородок.

— Антоний Синто Сандовал?

Я сморщился, изображая согласие. И наш гость, с грохотом встал передо мной на колени, только рычаги на коленях лязгнули по паркету. Я увидел сначала горящие красные стекла и респиратор, потом резина маски хрустнула, появился взгляд, полный небывалой нежности. Тушь медленно ползла по потным щекам, и ярко накрашенный рот сложился в растерянную улыбку.

— Salud, Sinto!

Я приветственно зажмурился, счастливо вздохнул и стал засыпать. И совершенно точно помню, что меня взяли на руки и понесли прочь.

Отрывками я насобирал много мелких и смазанных картинок в своей памяти. Вот они

…неумолимые железные обьятья меня вынесли в коридор. Я видел распахнутые номера, перевернутую мебель, торчащие ноги в военных ботинках, клочья пиццы и бутербродов «Транзит», издыхающие последними вздохами разноцветного дыма гранаты, которые отшвыривала железная поступь. Потом я откинул голову и смотрел, сонно моргая, из — за железного плеча.

…Монк, облитый кетчупом, с прилипшей к щеке этикеткой ползет по коридору следом, обтирая плечами стены и мычит, как животное. Мы дошли до конца коридора, а Монкада дополз до ближайшей кобуры, и тряся по — старушечьи подбородком, стал ее расстегивать. Мы шли по мраморной лестнице и медленно загрохотали безобидные выстрелы где-то далеко.

— Не твое. Отдай, отдай, отдай — он кричал отчаянно вдали, как заведенный. На меня заботливо посмотрели сверху вниз и поправили завернувшийся воротник рубашки. Да, кстати, вот пока не забыл:

«Россомарш — — алкогольный напиток, созданный на основе «серафиновой травы» — SERAFIN HEERGLASVEID. Первоначально его рецепт был выработан первыми поселенцами, но к началу 9000 гг. был утерян. Рецепт восстановлен житель Ниневии фермер Луис Никанор Санзанц, и продавал «ROSSOMARSH» под своим торговым знаком, которым была купюра 10 000 круз вышедшая из употребления. И еще говорят, что человек выпивший стакан этого вина в полдень, может встретить сам себя вечером. Ну это такая смешная ниневийская поговорка…

…Я спал на просторном сиденье, крепко схваченный ремнями безопасности, тонул в забытьи, но время от времени меня будто подбрасывало к поверхности, я испуганно озирался и опять запоминал, отрывисто, но ярко.

…радужные, крикливые отблески… мелькают вывески, светофоры. Висят в воздухе пунктиры, уползающие в темное небо… Хлопнуло и какие-то полосатые куски повисли на капоте, — ага, шлагбаум, лист жести — фрагмент забора, наверное.. Зеркало боковое отражает убегающий фонарь — и вот его нет, зеркала-то, лопнуло брызгами и пропало. Срочно заинтересовало — а где же водитель? — я стал извиваться и поворачиваться в своих путах, заметил: через весь салон незаметно пробирается — никелированная запятая, маленькая и упрямая — ага, мухи. Прогрызла лобовое стекло, разбросала паутину трещин и исчезла прямо по курсу. Но я успел заметить те же самые железные руки, бешено вращающие руль, размазанную косметику и бледную полосу незагорелой кожи вокруг глаз… Успел подумать, что дороги очень неровные, прямо серфинг какой-то. А по ночам броневики с солдатней у них тут ездят, солдаты через край борта свешиваются, и орут, орут, лица неприятные, испуганные, руками машут. Я — то здесь причем? Не причем, точно. Я сегодня вообще весь день послушный, как ребенок.

А Монкада смешной был — похож на свежий банан с этикеткой. На щеке-то. И опять ужасно скучно стало смотреть — открытый броневик с солдатней, что нам наперерез примчался, опрокинулся набок, как коробка с французским багетом. На боку у него надпись «Пустынная Стража». Романтики и герои, освоители. А вот у Тилочете Моргана — лицо бандитское, неприятное, кстати… Сатрап был и самолюбец, вероятно, мучил всех бараниной с чесноком…

Все равно я устал — утомительно, суетливо, неприятные загадки, косые взгляды. Кстати — у этой… железной руки-глаза очень хороши. Очень спокойные… И понятливые. Судя по всему, вокруг шумно, а у нее только руль в ладонях шуршит, как бешеный бублик. Если бы у Бриетты были такие глаза… Снега! Снега они тут отродясь не видели, вот что. Вздор это все.

Спать.

63 часа до начала мятежа.

Я открыл глаза. Был самый нежный час рассвета, когда пустыня едва слышно поет песчаной поземкой и воздух начинает переливаться за холмами, как вода в невидимом стекле

«Поеееезд на Читанугуууу…

Кто — то пел рядом со мной, мягким, хрипловатым голосом, пел в рассеянности, занимаясь своими делами, и мне захотелось посмотреть.

Быстро летит меж полей…

В тамбуре девушка плачет..

— Который час? — спросил я, глядя перед собой. Глаза не поднимались.

Рома стакан ей налей! — звонко закончили эту строфу.

— Опаздываешь? — насмешливо поинтересовались сбоку.

— Нет… режим сна просто.

Сбоку кашлянули, заскрипело сиденье и легкая сухая рука открыла замки моих ремней.

— Ну иди, я жду.

— Куда?

— А куда ты просился? Отлить? Вот и иди.

— Я не просился, я спал вообще-то. — сказал я возмущенно и повернул голову. Она почесала нос и засмеялась одними глазами.

— Да фиг ты спал. Тут стрельба со всех сторон, а он просыпается и вдруг такой: хочу я писать! Я ему, дурак, что ли? А он нет, останови! Я ему — не буду останавливать, на тебе бутылку. Ты чего-то попыхтел, потом опять свое. Я доктор наук, и в бутылку сигать не желаю. А тем временем салон эти суки прострелили… Монк звонит, орет: я все понимаю, но ты скажи, мои профессора там незае… ли случайно? Пришлось отвечать, что с тобой все в порядке. А потом опять все по новой…

— А что там торчит? — показал я дрожащим пальцем на капот.

— Где? Полосатое? А, это… ну, шлагбаум.

— Где взяла?

— На Дизенгофе. Они чего-то его опустили, а нам напрямки надо было. Ну так вот…

— Ладно. — решительно сказал я и полез наружу, выбрался и оглянулся.

Вокруг была безмятежная пустыня, вдали едва проступала черточка Лифта, утро разгорелось над Ниневией. Машина была припаркована в тени небольших скал. Я стал возиться, расстегивая ремень.

— А где мой баул?

— Это что? А, сумка..В багажнике.

Двигатель завелся, почихал, взревел, заглох и снова завелся. Я вытащил свой мешок и сел на место.

— Стекло заклеивать надо… — услышал я бормотание. — Шуток не понимают.

Я засмеялся.

— Что смешного?

— Они в самом деле звонили спрашивать про меня?

— Да! Монк, видно переживает сильно… Они то и стреляли нехотя, опасно ведь. В самом деле, пристрелили бы тебя ненароком, вот было бы надо!

— А ты и пользуешься.

— Не, ну а что такого? Я по ним не стреляла, мне нечем.

— А мне есть чем. — сообщил я, разматывая шнурки на кобуре.

— Вооо! — и она подпрыгнула. — Это что? Настоящий!

— Тебе что от меня надо?

— Да это тебе вообще-то надо было..

— Давай — ка, bebita, выходи наружу!

— Убери! Вот это убери!

Мы встали по разные стороны от расцарапанного капота. Она расставила свои железные клешни в стороны и беспокойно спросила:

— Тебе за город надо? Надо или нет?

— Ну, да… наверное. Кто сказал?

— А ты кому говорил?

— Этой.. красивой. Девочке этой.

— Коньержке ты говорил. Машину покупать хотел?

— Покупать?!!

— Вот и покупай! Десять тысяч чиво!

— Здесь?! Эту?!

— Другой нет.

Я сел на камень.

— Ты кто, mifagereds! (идиотка)?

— Да сам ты такой! Я — Агнесса Кармен Казанова Донората Сегри де Гиз Ивваран.

— Сильно круто, я не запомню с утра.

— Охра можно. Охра де Тега.

— Еще раз скажи — чего тебе от меня надо?

— Машину берешь? В Парму едешь?

Я задумался. Судя по тому, что Монк мне подсунул точно не Луиса Никанора Санзанца, в Парму — Романо ехать было нужно. С ней что ли, mama eva? А если нет, тогда с кем?

— А дороги перекрыты?

— Да, но Можно через Моноценраль, там километров сто по бездорожью, я знаю.

— А ты, получается, со мной?

— Ну. Да… Да!

— Дай воды.

Она принесла пятилитровую плоскую флягу и попыталась подойти вплотную, но я стволом указал на капот.

— Сюда поставь и отойди.

— Ты чего?

— Железяки мне твои не нравятся, свернешь еще шею мне. Отошла!

Она, улыбаясь и оглядываясь, сделала несколько шагов назад.

— Да если б хотела.. я тебя бы еще в гостинице придавила!

Я медленно открутил крышку фляги и стал хлебать ледяную невкусную воду, не спуская глаз с Охры и не отводя ствола.

— Не целься в меня! — мрачно потребовала она. — А то у меня в животе холодно становится.

Я перевел дыхание, сплюнул и поставил флягу.

— Давай еще раз и только серьезно, хорошо? Ты кто?

— Охра я! Ты плохо имена запоминаешь?

— Ты меня зачем сперла из гостиницы, Охра?

— Не сперла, а скорректировала тебе ближайший путь в Парму. А то Монк тебе мозги запудрит, так ничего и не узнаешь. Уже начал пудрить, ты не заметил?

— Заметил. Один врет, как адвокат, другая налеты устраивает и людей ворует. Я сюда приехал по своим научным делам, у меня очень мало времени, мне тут в ночных перестрелках участвовать некогда!

— Да-да, ага, вижу! — сказала она, показывая пальцем на пистолет. — Вижу я, какой ты хиппи! Со стволами! Так, стой! Погоди! — крикнула она, озаренная какой-то мыслью. У тебя есть фото Луиса НИканоора?

— Есть, неуверенно сказал я, не опуская ствола. А что?

— Покажи!

Я долго копался в изображениях в памяти» Шнейдера» и наконец высветил его фотографию.

— Ага! Видишь!

— Что?

— Это обрезанная фотография. Видишь сбоку рукав синей рубашки.

— Ну?

Она вытащила из солнечного козырька над водительским сиденьем картонку и бросила мне через весь капот.

— Смотри!

— Да. В самом деле..

— Мне тут лет четырнадцать. Но это я!

— Да, похоже, что это ты… А кто это…, — и тут револьвер грохнул у меня в руке. Охру моментально сдуло за капот. под колеса и клубы дыма медленно рассеивались. Я отшвырнул пистолет и прыгнул на ту сторону, оставив замерщее сердце на месте.

Охра лежала на спине, как тропический ленивец, раскинув полусогнутые руки и таращилась в небо, шевеля губами. Взгляд ее обычно черных глаз был абсолютно прозрачный, как хрусталь. Под моей ногой хрустнули разбитые пулей ее очки и я рухнул на колени, шаря по ней ледяными руками.

— Ничего. Страшного. — произнесла она тихим, удивительно мелодичным голосом, продолжая разглядывать небо. — Немного зацепило ухо. Ты знаешь, я видела твою пулю в полете. Она мне казалась проосто огрооооо-мной!

Она резко села, зажимая правое ухо, кровь бежала по руке на плечо, она смотрела на меня и улыбалась.

Пока я останавливал кровь, лепил ей специальный черный пластырь она смотрела в небо и улыбалась.

— Кусочек мяса! Ничего страшного, — бодро произнес я, ненавидя себя.

— Моего мяса, вообще то. — сказала она. И тебе не кажеться, слишком много стрельбы за сегодня, а?

Она сделала несколько шагов и подобрала в песке мой револьвер, пристально его разглядывая. Ее слегка пошатывало

— Вкусно пахнет! — сообщила она. Ужасно вкусно! У ребят Монкады стволы разят какой то медицинской дохлятиной, а у тебя вкусно пахнет… Пирожками с печенью и луком, вот как!

— Дай сюда!

Мы молча сели в салон, я принялся лихорадочно чистить револьвер. Она молчала, глядя на мои манипуляции. Она молчала и ее мелко трясло.

— Ты хорошо знаешь дорогу в Парму?

— Да!

Я спрятал оружие глубоко в рюкзак и вылез наружу. Теперь трясти начало меня.

Тут у меня появилась здравая мысль — дать этой зайке пинка, забрать машину, вернуться в город, найти Монкаду и потребовать обьяснений. Пока дело не зашло слишком далеко. Ну, нет… Оно уже..зашло. Легкий ветерок гонял лоскуты окровавленных бинтов вокруг меня.

Охра полезла за руль, заклацала зажиганием, запыхтела, и забормотала на странном испанском, но с третьего раза двигатель затрясся, завыл и заработал. Она раскрыла дверь.

— Ну, чего встал? — крикнула она. — Поехали!

Я задумчиво поглядел на далекие небоскребы Ниневии, плывущие в рассветном мареве и медленно снял рюкзак.

— Хорошо, — сказал я. — Прокачусь с тобой. Но если что не так, коча мне и asta luega!

— Деньги отдай сначала тогда, откуда я знаю, что тебе не так!

— Я ненарочно выстрелил!

Додж шел ровно, мягко плыл на плотном песке.

— Я знаю, — тихо ответила она.

— Чего?

— Я говорю… знаю, кто стрелял! Молчи про это!

Кофе и открытия.

И она завернула к придорожному кафе, загнала машину в тень и заглушила двигатель.

— Я хочу кофе.

— Нам надо ехать. Ты в таком виде..Что за кафе посередине степи.

— Тебя название интерсует? Нет названия. Кафе и все! С другими не спутаешь. Короче, подождать надо, полчасика, а то заглохнем.. — и она показала на темнеющее небо — сейчас Серафин шарахнет. Иди, занимай столик, я отключу аккумулятор. Я пока хоть от кровищи отмоюсь!

Охра поздоровалась с одиноким старым барменом, который сидел как седая птица перед телевизором. Бармен молча выставил две бутылки с лимонадом и опять застыл на табуретие за стойкой. Я сел за столик и стал смотреть в мутное окно.

Маркеры горят как огонь, координатная линия висит над горизонтом как прочерченная от руки и в центре, как под куполом торжественно собирается бриллиантовая пыльца. Скоро ударит, и это будет красиво. Это будет невероятно красиво, и цвет вспышки никогда не предскажешь.

— Смотри. — коротко ответила она и показала на горизонт.

Молочно-белые нити колыхались как водоросли и пробегали отблески, как перед скорой грозой.

— Теперь ясно, чего ты такая смелая. Там атмосферное экранирование такое, наверное, что они картинку вчерашнего вечера обновить не могут, да?

— Угу.

— Скоро разряд, интересно, какой будет цвет?

Охра молчала, только метнулись ее красивые глаза.

— Не знаешь? — спросил я насмешливо. И она ушла в туалетную комнату, трогая себя за израненое ухо.

И тут затрещал мой «Шнейдер».

— «Мюнхен — Брест», входящий.

— Пароль 7181. — сказал я, пытаясь догадаться — кто это.

Звонил Филипп. Проклятые вы убогие, окаянные nacido muerto!

— Привет, Синто… Бриетта выходила на связь один раз, из района Мажино, семь часов назад. Мы сверили маяки и она пошла на перевал… Потом связи не было.

— Ты дрон отправил?

— Да, он в автономке на слежение. По большому квадрату ходит, но ничего нет. Тебе Бриетта не звонила?

— Нет, — сказал я растерянно. — А почему так долго она молчит?

— Я не знаю, — дрожащим голосом ответил Фил.

Мы оба замолчали, перепуганно дыша в эфире.

— Если через два часа она не появляется, я беру синий «Балкан» и выхожу к Старому обелиску. Речная готова к работе, если что… Ты слышишь?

— Да, слышу… Я попробую на нее выйти сам. Ты не снимал «Шнейдер» с желтого?

— Нет… Позвони ей!.Только я прошу тебя, больше не ругайтесь. Все по отчетной форме. Не зли ее, хватит уже…

Я кашлянул в ответ.

— Постараюсь. Держи меня в курсе. Я стал звонить Бриетте, но на мой звонок коммутатор сообщил, что абонент сеть принимать отказывается.

— Что там случилось? — спросила Агнесса, расставляя бутылки на столе.

— Не твое дело, — грубо сказал я. — Теперь скажи, откуда ты меня знаешь?

— Я не знаю, а Луис тебя знает. Он меня и отправил.

— Хорошо, откуда он меня знает?

— Сам спросишь при встрече, он мне не говорил про это.

— Ладно… Зачем стрельбу устроила?

— Я?! Монк стрелял! Я их просто…газом. Он тебя не отдал бы по-другому.

Телевизионная панель зарябила, изображение скосило помехами и пропало. Бармен вполголоса произнес «Puta!» и выключил ее. Я показал было на графин с апельсиновым соком, но Агнесса деликатно перехватила меня за рукав.

— Кроме карамельного кофе и лимонада — шепотом сообщила она. — здесь ничего пить не стоит, если у тебя еще есть дела.

— Это еще почему?

— Потому что это «portecia», сюда из города приезжают ночью для всякого веселья. И во всем, что здесь продается, есть понемногу всякой дури. Ух ты! — выдохнула она, и боком загарцевала к стойке с журналами, — глянь, глянь! Новые туфли — и она цепко схватила журнал. Я их еще не видела. Скоро у нас будут продаваться. Я куплю!

Мы уселись на кожаных диванах. Агнесса увлеченно щелкала страницами журнала, а я смотрел в окно. Сизая темень сгустилась, Португальский кораблик, маркер активности Серафинового излучения потускнел и распустил по небосводу мерцающую паутинку.

— Вот — вот будет вспышка, — тихо сказал я. — Какого цвета, интересно…

— Давай угадаю. — не отрываясь от журнала, обронила Агнесса.

— Это нельзя угадать.

— Ну а если угадаю, тогда что?

— Перестань трепаться! 400 миллионов цветов спектра ты угадаешь?

— Неее! — засмеялась она, треща карамельной бумажкой. — Один! Один-единственный!

Я наконец отвлекся от созерцания Серафинового Рассвета, и неприязенно посмотрел на нее. Она рассматривала журнал, карамельный шарик грохотал у нее между зубов, она бесшумно улыбалась, бросая молниеносные взгляды на мои руки.

— Если угадаешь, я отдам тебе сейчас все деньги за кочу! И добавлю пять сотен чиво.

— Шесть, — ответила карамельная улыбка. — И не торгуйся, compadres! Это ведь не рыба!

— Какая рыба!?

— Azul! — внятно произнесла она. — Короче, красный! А по цветовому кругу Биттнера это будет ровно на 8 сегменте.

— Угу, perfecto! Засек!

И едва бармен выставил картонки с нашим кофе на стойку, обрушилось ровной багровой волной, прокатилось по степи и исчезло за холмами. Я стоял, пытаясь проморгаться, кофе трепетало в стаканах и выплескивалось мне на пальцы.

— Ну что, насколько красный? — насмешливо спросила Агнесса. Но я не видел ее, все заслонило багровое бельмо.

— Вот черт! — испуганно сказал бармен у меня за спиной. — Эй, чего твой haver очки не носит? Дурак он, что ли?

— Jamla! — испуганно выругалась Агнесса, вырвала стаканы из моих пальцев, что — то сказала бармену и меня потащили в туалетную комнату.

— Мой свои глаза холодной водой! — быстро сказала она и что-то крикнула бармену, тот умчался, суетливо стуча шлепанцами, я разобрал только одно слово rosso…

— Ну — ка пей! — меня вытащили из — под крана, о зубы застучал маленький стальной стаканчик. — Да глотай ты быстрей!

Спустя пару минут мы опять сидели за столиком, я зажимал глаза охапкой мокрых салфеток, отхлебывал сразу из двух стаканов кофе и говорил без остановки, чтобы заглушить резь под веками.

— Это вообще невозможно, если хочешь знать! Мы четыре года только зависимости искали… зависимости от зависимостей… чтобы такое предсказывать хотя бы с вероятностью несколько процентов! У нас около сорока подстанций одновременно перед вспышкой работало, чтобы примерный спектр выяснить, и все равно получалось только примерно предсказать цвета короны, а цвета короны, если хочешь знать, их вообще невооруженным взглядом не видно… Не было толку от этих цветов короны, потому что центральный маркер все равно непредсказуемо меняется… вот черт, жжется-то как! Ты меня дуришь, сознавайся?

— Я угадала?

— Невозможно!

— Угадала! Да отдай мой кофе, все уже выпил!

— Откуда узнала? Еl llo?

— Del kamello! (От верблюда!) — сьязвила она и встала. — Убери тряпку, посмотрим на твои глаза.

Багровый туман стал понемногу рассеиваться, но по-прежнему мне казалось, будто я смотрю на мир через красное изогнутое стекло. Агнесса заботливо растягивала мне веки, я шипел и крутился

— Ну и какая тебе сейчас тачка? Ты не можешь за руль! До первого столба, понял?

— Это пройдет?

— Конечно! Не бойся. Надевай reflecto и не снимай. Все, вставай, пошли!

И она заботливо повела меня к выходу, придерживая за локоть.

В машине я выгреб наощупь несколько пачек с деньгами из баула и положил на приборную доску.

— Здесь тысяч восемь, кажется. Забери.

— Может, поедем к нотариусу? — осторожно спросила она, глядя на деньги.

— Нет времени. Это твой задаток, ну и то, что я проспорил. Остальное отдам, как вернемся. Согласна?

— Да, — тихо сказала она, распихивая деньги по карманам.

— Я вот что еще хотел спросить. Кто на этой фотографии, что ты мне показывала.

— Ну… Я, и Луис.

— Нет, там сзади стоит какой то рыжий пацан в красной рубахе, рыжий как огонь. Держит у тебя руку на плече. У него такое родимое пятно на щеке. На левой, в виде звездочки.

Она затормозила так резко, что на пол полетели сумки, бутылки с водой и «додж» заглох, Включились дворники, Охра сидела неподвижно, слепо глядя в мельтешение дворников, вцепившись побелевшими пальцами в баранку. Ясно было слышно, как она тяжело дышит.

— Да что случилось!

Она вышла, слепо ощупывая дверь, сделала несколько шагов от машины и вдруг села, закрывая лицо руками.

— Ты там плачешь, что ли?

— Я сейчас… меня накрыло… из-за уха. Так со мной бывает, посиди там, пожалуста… — она говорила не оборачиваясь, я видел только залитую слезами щеку. — Сиди там, я сейчас. Ине смотри на меня, пожалуста!

Я сто лет не видел таких слез. Она сгибалась, трогая лбом землю, ее плечи тряслись, она вытирала слезы своей окровавленной рубашкой, которую вытащила из сумки. Да, ей сегодня досталось, подумал я.