Грация и Абсолют

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 1999

В середине 1970-х, когда советская империя пребывала на пике могущества, о чём кое-кто вздыхает с тоской, прелестная блондинка, которую друзья зовут, словно она парень, Аликом, знакомится с двумя мужчинами: молодым и пожилым. Жалеть ей или нет, что, первой сделав шаг, она позволила вовлечь себя в эксцессы смертельного накала, в историю, которая, благодаря утончённости, не достойна ли истой красотки раффинэ? Она стала участницей трагедии крайне жёсткого и вместе с тем романтичного индивидуализма, вызывающего зависть и остервенелую ненависть. Содержит нецензурную брань.

25

Алик вошла в квартиру во власти впечатлений от блондина, мама могла бы прочесть на её лице: «Кого я встретила!»

— Было весело?

— Да! И интересно. — Дочь прошла к себе в комнату, откуда бросила: — Расскажу за ужином. Только я так сыта!

Мама, взалкав рассказа, была занята неотступно посещавшим её: хорошо ли то, что кажется хорошим дочери? А та в своей маленькой комнате осваивалась с происшедшим сегодня как с волнующе-неясным приобретением.

Когда она, переодевшись в домашнее платьице, появилась в кухне, папа сидел за столом в своей линялой желтоватой спортивной майке, щекастый, склонный к полноте. Он с хитроватым выражением сообщил:

— Футболист твои вещи принёс. Сказал, что ты уехала с пикничка.

Алик, перенесясь в первые минуты знакомства с Виктором, задумчиво улыбнулась. Мама, положив мужу и себе на тарелки поджаристые котлеты, неохотно подчинилась жесту дочери и не поставила перед ней прибор. Будучи женщиной с выдержкой, она вместо расспросов прибегла к комплименту:

— Ты сейчас свежее, чем утром.

Дочка и сама это находила: лишь минут пять назад она оторвалась от зеркала. Попросив повидло, она взяла ломтик булки и, избалованное дитя, озорно спросила отца:

— Что такое «ерофеич»?

Папа, некогда усердно выслуживавшийся сержант Советской Армии, а в последние годы — начальник цеха крупного завода, — блеснул зоркими глазками. Не спеша отвечать, разрезал на кусочки котлету, поддел ножом горчицу в горчичнице, перенёс порцию на край тарелки.

— И кто тебя угощал «ерофеичем»? — промолвил с ласковым лукавством.

Алик, намазывая ломтик булки повидлом, перевела взгляд с папы на маму и назвала фамилию Лонгина Антоновича.

— Что-то знаете о нём? Он учёный. И не однофамилец, а родной брат маршала.

— Есть такой… — папа воткнул вилку в кусочек котлеты, повозил его в горчице и, отправив в рот, переглянулся с женой.

Они жили в привязанности друг к другу. Она, сдобная дама, в сорок с лишним лет преисполненная вкуса к жизни не менее, чем в юности, была довольна мужем. Когда-то стройненькая девушка, отнюдь не сетуя на свою внешность, подала согласие на брак как милостивый жест, избавляющий парня от прыжка с моста. Батанов мог бы её шокировать: он не видел в ней такую уж недосягаемую красавицу. Но она его волновала, чтобы вскорости и успокоить: не проиграл ли он по другим статьям. Став врачом-косметологом, жена успешно помогала в нуждах тем, кто был способен, в свою очередь, спасать от нужд — касалось ли то бакалеи, галантереи или импортной мебели.

Ценя жену, Батанов, как и она, гордился дочерью и был внимателен к опасениям, которые Алик вызывала у матери. Та полагала: дочка слишком впечатлительна и, не дай Бог, «увлечётся фантазией». Под этим подразумевалось увлечение каким-нибудь непризнанным гением из художников, поэтов или изобретателей. «Такие всегда на пороге достижения, — говаривала мама папе, — но жизнь идёт, а они болтаются, как… кое-что в проруби». Будь родители вольны выбирать, кем быть дочке: «идеалисткой» или сладострастницей, они предпочли бы второе.

За ужином поглощая котлеты, мама и папа хотели бы почувствовать в рассказе Алика плотский привкус.

— Боря-футболист сказал, что ты вроде ногу повредила, — произнесла мама: она сразу по походке возвратившейся дочери увидела, что ноги в порядке.

— Я оступилась и испугалась, что разболится. Обошлось. А то хотели отвезти меня к травматологу.

Родители отметили — «хотели». Мама спросила:

— Налить тебе молока?

— Не, кефира.

Папа с добродушной усмешечкой проговорил:

— И куда же они тебя повезли?

— Домой к учёному, он пригласил меня на обед, — сказала Алик невозмутимо, как о чём-то, что в порядке вещей.

Впрочем, играть на нетерпении родителей ей не хотелось, и она рассказала: профессор и его помощник поехали в лес развеяться, помощник намеревался ягоды пособирать, да не нашёл. Возвращался, а тут у неё с ногой приключись.

— Помощника и за ягодами послал, — вставил папа не сказать чтобы с осуждением.

Дочь строго взглянула на него:

— Профессор слепой. Ты не знал?

Отец посерьёзнел:

— Не слышал.

— Совсем слепой? — с неудовольствием произнесла мама.

Кивнув, Алик закончила рассказ описанием квартиры Лонгина Антоновича и обеда, кратко упомянув, что говорили о поэзии:

— Профессор читал наизусть Гумилёва, а Виктор — Бальмонта.