Грация и Абсолют

Игорь Алексеевич Гергенрёдер, 1999

В середине 1970-х, когда советская империя пребывала на пике могущества, о чём кое-кто вздыхает с тоской, прелестная блондинка, которую друзья зовут, словно она парень, Аликом, знакомится с двумя мужчинами: молодым и пожилым. Жалеть ей или нет, что, первой сделав шаг, она позволила вовлечь себя в эксцессы смертельного накала, в историю, которая, благодаря утончённости, не достойна ли истой красотки раффинэ? Она стала участницей трагедии крайне жёсткого и вместе с тем романтичного индивидуализма, вызывающего зависть и остервенелую ненависть. Содержит нецензурную брань.

6

В просторном, с паркетным полом коридоре она увидела слева ряд дверей. Темновато, Виктор включил свет, белесые волосы матово блеснули. Стоячее зеркало — чуть повернуться перед ним, поправить мозаичный обруч на волосах. Силуэт отнюдь не скрадывается воздушными шальварами…

Глаза парня. Они кажутся фиолетово-чёрными, в них — её крохотное отражение.

— Виктор, не держи девушку на больной ноге, — недовольно сказал профессор.

Она выразила голосом ласку:

— Спасибо, Лонгин Антонович, я выдержу…

Осторожно ступила — гримаска, как от боли. Взгляд парня скользнул с её лица на стопу — участливый, почти горячий.

— Извините, что это я… — он чуть наклонился… секунда-вторая, третья… сейчас возьмёт её на руки.

— Идёмте, сядете в кресло, — руки протянуты, но он намерен лишь поддерживать её.

— Я дохромаю. Куда — в эту дверь? — адресовала ему тоном упрёка.

Он поспешил за ней, хромающей, в комнату: у стен — стеллажи с книгами от пола до потолка, палас во весь пол, венские стулья, поодаль от окна — тахта. Кресло стояло в другой стороне, Алик замешкалась:

— Лонгин Антонович?

Тот отозвался из коридора, что ополоснёт руки и приведёт себя в порядок с дороги. Она отвернулась от кресла, направилась к тахте и села, шальвары приходились чуть ниже середины икр. Осторожно сняв босоножку, вытянула упругую крепкую ногу на тахте, взглянула на Виктора:

— Растяжение… побаливает.

— Наверно, надо приложить холодное.

Она вскинула ресницы:

— У вас есть лёд в холодильнике? Можно сделать компресс?

Кивнул, сумев, не улыбаясь, выразить трогающую чистосердечную учтивость. Он отправился за льдом, Алик внимательно оглядывала комнату: книги, книги. Их много и в квартире её лучистого воздыхателя Гаплова, но там, нетронутые, они на полках то и дело расступаются, и из уютных промежутков глядят морские раковины, статуэтки, кораллы, шкатулки. Гаплов лечил неутолимое сердце окружающими вещицами.

Виктор вернулся, и она в ветреной злости на себя подумала: ей не помешал бы компресс на сердце! Малый принёс льда в вафельном полотенце и целлофан. Она произнесла с вызывающим ехидством:

— Чудесно! Вы не поверите, как я вам благодарна!

— Да ради Бога, — отреагировал он дежурной фразой, постелил на тахту под ногу девушки целлофан и поместил на лодыжку завёрнутый в полотенце лёд.

Какие деловитые движения. Пальцы ни на миг не прильнули к её коже. Неужели его взгляд только что был почти жарок?.. Он из терпеливых удильщиков, и когда подсечёт — уже не сорваться. Вещь с двойным дном.

— Вы родственник профессора? — спросила она равнодушно.

— Нет.

— Но живёте тут?

— Да.

— Вы домработник? — бросила, внутренне негодуя: «Это не может быть так обыкновенно!»

— Я у Лонгина Антоновича в штате института, — он стоял перед нею с видом, что сейчас сунет руки в карманы брюк и ухмыльнётся: «Ну так какие ещё вопросы?»

Алик устроила ногу на тахте поудобнее, шевельнула пальчиками с малиновыми ногтями. Её интересовал профиль института, и она услышала: нефтепереработка, нефтехимия.

— А с профессором… — начала она, выражением и тоном намекая, что спрашивает о слепоте, — как это случилось?

— Было до меня. Он не любит рассказывать, — небрежно поставил точку Виктор.

— Его работе не мешает?

Молодой человек объяснил: работает, дай Бог каждому! В науке и не только в ней достаточно подобных примеров.

— А почему он не в Москве живёт?

— Мог бы — сам не хочет. Как-нибудь потом расскажу…

«Потом» гарантировано, отметила она. Какая отточенная уравновешенность в нём, невозмутимо стоящем уже несколько минут!

Брюки, рубашка на нём импортные, но надо бы — от портного. Ах, как она одела бы его!

— Ни о чём не хотите меня спросить? — сказала и вдруг смутилась.

Он с любезной готовностью спросил:

— В каком институте учитесь?

В технологическом, но теперь уже — училась! Её ждёт работа в Доме моделей, сообщила она, кстати, там скоро показ мужских новинок осеннего сезона — можно достать ему билет. А если его интересуют женские модели, то это в будущую пятницу… между прочим, она сама манекенщица и покажет модели того парня, что в лесу проводил её к машине. Денис — он окончил их институт в прошлом году.

Сняв компресс, принялась растирать щиколотку. Выдержка иссякла, тело требовало движения. Вдев стопу в босоножку, Алик встала, пошла к стеллажу, зная, что малому видны сквозь лёгонькую ткань шальвар очертания трусиков на её подвижных ягодицах. Корешок одной из книг выступает из их ряда, на корешке — латинские буквы, она протянула руку. О, Кама-сутра… на английском? Нет, кажется, на немецком. Она раскрыла книжку, основательно зачитанную, иллюстрации — одна, вторая, третья… обнажённые парочки в позах… Алик повернулась к нему, не исключая, что он заберёт Кама-сутру. Но Виктор сделал только шаг, в нём уже не было бесстрастности, он охватывал её всю красноречивым взглядом. Она тоже повела глазами по его фигуре сверху вниз, заметила кое-что: о, парень в порядке! Подумала — глаза её наверняка блеснули; держа книжку в руке на отлёте, сказала тихо и доверительно-серьёзно:

— Если бы не нога, я бы сейчас вам станцевала… танец живота.

Ну, подойди же! Нет, не двинувшись, обронил вопрос:

— Любите танцевать?

Она возвратила книгу на полку и поведала, что в институте занималась в кружке современного танца. Спросила:

— Вы, наверно, любите меланхоличную музыку?

— Необязательно… люблю и темп.

«Поверю тебе на слово!» — мысленно воскликнула она.