Хранительница: в мире нерассказанных историй

Елена Шершнёва, 2020

Библиотека, о которой никто не знает… Библиотека, которую никто не видит … Вместилище всех историй, созданных таинственным Сказочником и его учениками на протяжении многих веков… Историй, изменивших мир… Историй, сделавший этот мир таким, какой он есть… И девочка, которой суждено стать Хранительницей этих историй, погрузиться в тайну миров пропавшего Сказочника и сойтись в смертельной схватке за будущее этого мира с его Учеником, мечтающим завладеть Библиотекой и стать новым Властелином.

Глава 2

Ночью мне не спалось. Я пришла поздно, и единственное, что успела сделать, это погладить и покормить Малыша остатками собственного ужина — есть не хотелось. Перед сном я вспомнила, всё, что произошло, пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение. Ну, ладно ручка — в конце концов, это может быть просто шуткой, понятной только старику. Кресло… Будем считать, что, действительно, не заметила. Но вот доклад! С ним что делать? Не приснился же он мне! Я ещё и потратила целый час, чтобы перепечатать его. Там было всё, что нужно! Как? Что за фокус? Так и не решив, что думать обо всём этом, я постаралась заснуть. Старалась, я, наверно, плохо и утром была разбитая, не выспавшаяся и злая.

Мои школьные дела давно хромали на обе ноги из-за частых пропусков в прошлом и упорного желания на любом уроке стать человеком-невидимкой. Я смотрела на наших вечно уставших и недовольных учителей, даже не стараясь вникнуть в суть предмета. Они призывали нас подумать о будущем, но делали это с таким видом, что каждый из нас понимал — хорошее будущее нам не светит. Некоторые ребята, надо признать, всё же учились неплохо, но мне для этого вначале не хватало знаний, которые я упустила в детстве, а потом просто пропало желание. Просить же о помощи я не хотела, поэтому училась сама, хотя моих усердий хватало на хилые троечки.

К урокам здесь отношение было серьёзное, и моим нелюбимым временем дня была самоподготовка. Ух, как же я ненавидела этот момент! Бесило не то, что надо делать уроки, а то, как это происходило! Нас собирали в классе, и два-три часа мы писали, читали, отвечали воспитателю завтрашние уроки. Мне класс надоедал за время уроков, перспектива сидеть в нём ещё и делая уроки, не радовала, а то, что я не могла отвечать при всех, тем более, при Артёме, неизменно обеспечивало мне дополнительные полчаса-час.

Вчера из-за похода в библиотеку подготовку я пропустила, и заранее понимала, что меня ждут неприятности. Из всех уроков сделана была только история, и то, не моя.

Школьный день тянулся бесконечно. Я смотрела, как дождевые капли скользят по стеклу, и ловила себя на мысли о том, как же всё это мне надоело! Впереди ещё весь год! И о чём я только думала, когда осталась в десятый класс? Хотела насолить Варваре, а сделала хуже себе!

Учителя менялись, уроки шли, но хандра не проходила. Мне было как-то особенно неуютно, я ощущала взгляды и насмешки одноклассников, словно они стали материальны и летели в меня камнями. Чтобы не замечать этого, я распустила волосы, превратив их в занавес, отгораживающий меня от реального мира — приём, усвоенный с детства. Теперь с одной стороны было окно, с другой — мои собственные разноцветные пряди, однако ситуацию это не улучшило. Да ещё на следующем уроке я получила замечание от суровой и строгой учительницы математики за то, что пришла в школу неряхой. В следующий раз она пообещала выгнать меня за дверь. На этих словах весь класс заржал, а Ритка с Артёмом повернулись и довольно осклабились. Даже неприличный жест, показанный в ответ и согнавший улыбки с их лиц, меня не утешил. Судя по лицу Ритки, она всеми силами постарается заставить меня ответить за это.

На большой перемене, вместо того, чтобы идти на полдник в столовую, я решила прогуляться. На улице похолодало, поднялся ветер, ноги тут же промокли, но я, не обращая на это внимания, шла дальше. Малыш тут же увязался за мной и тихонько трусил рядом — как и я, он предпочитал не привлекать внимание к собственной персоне.

Я металась из угла в угол целый день, не понимая, что происходит. И только вечером, ложась спать, я сообразила — во всём виноват странный старик и библиотека. Кто он? Что там делает? Может он просто выкупил эту часть дома и переехал туда со своим книжным царством — мало ли в наше время богатых чудиков?

Я даже покопалась на сайте города, но никаких упоминаний об аренде или продаже части библиотеки не нашла.

На третью ночь мне приснился странный сон. Словно я вернулась домой, и квартира, которую я помнила грязной, пустой, с облупившимися обоями была такой, какой её оставила бабушка — чистой, с загадочным полумраком и книгами, лежащими, где попало. Что из этого я помнила, а что дофантазировала? Не знаю. Но утром мне было ещё тоскливее, хотя я решила, что это из-за нескончаемого дождя.

Между тем приближался Осенний бал. Настроение у старшеклассников было хорошее, все договаривались, с кем пойдут, и предвкушали не такое уж частое здесь развлечение. Я к танцам была равнодушна, идти никуда не собиралась, поэтому, когда увидела на своей парте сложенный листок бумаги, не поверила своим глазам.

Это было приглашение.

Кто был его автором, я поняла почти сразу. Подняв глаза, я увидела, как все взгляды устремлены на меня. Одноклассники жадно наблюдали за моей реакцией, но я смотрела только на парочку своих врагов. Артём заржал первым, его смех подхватили остальные.

–Что, Воронцова, обрадовалась? Думала, тайное признание в любви?

Я судорожно сжала кулак, комкая бумажку, потом вскочила и бросила прямо в его ухмыляющуюся рожу.

–Я сразу поняла, что это ты развлекаешься, дебил!

Он вскочил и хотел броситься за мной, но тут зазвенел звонок на урок, а прямо перед этим я успела выскочить из класса, в бешенстве хлопнув дверью.

Всё! Сегодня я туда точно не вернусь! Пусть делают, что угодно! Достали!

Выбежав на школьное крыльцо, я помчалась к воротам. За прогул уроков меня итак накажут, так что я теряю? Тем более, я была уверена, что правды никто из моих одноклассников не скажет, и я снова останусь виноватой!

Рядом с основным выходом находилась будка вахтёра. По идее в ней должен был дежурить кто-то и не выпускать нас без разрешения за ворота. На деле же она часто пустовала — вахтёры, случалось, просто уходили в запой — поэтому сейчас я спокойно вышла и отправилась, куда глаза глядят.

Вскоре оказалось, что глядели они в сторону… библиотеки. Я и сама не поняла, как попала сюда, поэтому некоторое время просто стояла и глазела на известную мне дверь. Интересно, что там старик говорил? Что люди её не видят? Сейчас проверим — заняться всё равно нечем. Я уселась на сырую лавку почти напротив двери, подложив рюкзак, и внимательно наблюдая за людьми, идущими по улице. Их было немного, но никто из них даже не посмотрел в её сторону. Конечно, так себе эксперимент, но какое-то подтверждение слов старика нашлось. Хотя не заметили люди дверь, и что? Это ж всё-таки не Триумфальная арка как-никак…

Пока я сидела и смотрела, желание войти туда стало непреодолимым. Я так нервничала, что по привычке стала грызть ноготь на большом пальце, и остановилась только, когда прикусила щёку. Ойкнув, я вскочила с лавки, схватила рюкзак и зашагала к двери. Там, может, вообще никого нет, так чего я завелась?

Перед дверью я на секунду замешкалась, думая, а надо ли стучать? Прошлый раз я прекрасно вошла без стука, но тогда я и не знала, что там кто-то есть! Поэтому я достаточно быстро пришла к компромиссу — стукнула и тут же дёрнула за ручку, которая, вопреки холодной погоде, была тёплой и приятной на ощупь. В глубине души я даже испугалась, что дверь не откроется, и мне останется только вернуться назад. Но, нет! Она открылась так охотно, словно кто-то заботливо смазал все петли, и я переступила через порог…

Опыт возвращения домой у меня был не очень большой. Да и"чувство дома"давным-давно стёрлось из моей памяти. Наверно, когда я была совсем маленькой и ничего не понимала, оно было. Но потом, сколько себя помню, я старалась проскочить так, чтобы пьяные родители меня не заметили. Мне кажется, иногда они даже не помнили, что в их доме живёт ребёнок. Возможно, изредка, когда заканчивалась водка, или в те несколько недель, когда кто-то из соседей вызвал-таки к нам проверку.

Пришедший участковый осмотрел наше неказистое жильё и сообщил куда-то ещё. К нам явились женщины, очень на вид суровые, и без всякой улыбки начали спрашивать у меня, как мне живётся. Я до сих пор помню их поджатые губы и сведённые к переносице брови — у меня тогда сложилось ощущение, что я в чём-то провинилась, так строго они со мной разговаривали. Из-за этого я сказала, что всё хорошо, меня не бьют и не морят голодом. Я даже прочитала им отрывок из какого-то стихотворения, разученного к моему первому утреннику в школе. Они что-то пообсуждали вполголоса, повели родителей на кухню и долго с ними разговаривали.

После их ухода стало ещё хуже, потому что родители разозлились на меня. К тому же, папе пришлось устроиться на работу, и он приходил злой и постоянно орал на всех. Не знаю, на что мы до этого жили, но особой разницы я не заметила: в доме по-прежнему был хлеб, холодные макароны или каша и дешёвые сосиски, которые я грызла иногда прямо замороженными.

Так вот, никакой радости я при возвращении домой не испытывала. Даже старалась задержаться подольше, надеясь, что когда приду, родители будут уже спать. Ни в одном из детских домов тоже не возникало чувства дома. Конечно, издалека они казались тихой гаванью, здесь была крыша над головой, еда, одежда, и, чтобы там не говорили, нас не били, а местами даже жалели. Хотя такие люди, как Варвара, если они на самом деле люди, встречались не так уж редко. Чаще в отношении нас было две позиции: либо"ой, бедные, несчастные, сиротки", либо"извините, от осинки не родятся апельсинки". К тому же из всех углов несло казёнщиной: режим, общая столовая, спальня, в которую мог зайти, кто угодно, забор, отделявший то ли нас от мира, то ли мир от нас — всё это бесило, и никакой радости от возвращения в ТАКИЕ родные стены я не испытывала.

Сейчас же, стоя на пороге чудовищно захламлённой комнаты, я почувствовала, как внутри меня разливается тепло. Наверно, я просто замёрзла от шатаний по улице, но странное чувство, словно я просто заблудилась и забыла дорогу к дому, но, несмотря на это, всё же смогла в него вернуться, возникло внутри меня.

Я даже фыркнула, когда поняла, о чём думаю. Дом! Ну-ну!

Послышались шаги, и Теофилус вновь вынырнул из-за шкафов и, как мне показалось, ничуть не удивился.

— А, Катерина! Правильно? Проходите! Я знал, чувствовал, что вы придёте! Рад вас видеть!

Таких слов мне точно никто не говорил, поэтому моё приветствие получилось скомканным:

— З-здравствуйте. Мне можно? Зайти?

— Ну, конечно! Нужно! У меня, знаете ли, совсем нет времени, а уборка стоит! Если пожелаете, можете помочь, а я… как это… в долгу не останусь! Вам снова доклад нужен?

— Да нет. Я просто зашла.

С этими словами я всё-таки решила осмотреться и двинулась вдоль шкафов, разглядывая их.

— Вот и хорошо! Я сейчас напою вас чаем, а потом…

Его голос превратился в невнятное бурчание. Скорее всего, он вышел в соседнюю комнату — я заметила дверь за его столом ещё в первый свой визит.

Честно говоря, меня сейчас не особо интересовало, что он там бормочет. Я шла между шкафами, осторожно прикасаясь к книгам, вдыхая их неповторимый аромат и впервые за долгое время чувствуя радость. В эту секунду я забыла обо всех утренних неприятностях, смятение и хандра прошли, и я готова была остаться в непонятном месте навсегда!

Конечно, при ближайшем рассмотрении оказалось, что всё здесь в печальном состоянии. Книги стояли пыльные, на полках и по углам кое-где скопилась паутина, старые книжки лежали вперемешку с новыми, тут и там валялись стопки каких-то бумажек и стояли цветочные горшки с сухими палками вместо цветов. Странный человек! Сказал, что книги для него — это вся жизнь, а сам здесь всё так запустил!

Я бродила до тех пор, пока Теофилус (ну и имя!) не вернулся с расписанным красными и золотыми цветами чайником, от которого исходил аромат каких-то ягод. Я вдохнула его и с удовольствием позволила хозяину налить мне чай в такую же красивую чашку.

Теофилус уселся напротив меня, и я растерялась, понимая, что меня сейчас ждут расспросы. Излишней деликатностью я никогда не отличалась, поэтому, глотнув на всякий случай сладкого ароматного горячего чая, сказала:

— Послушайте, можно я сразу скажу? Я просто помогу вам здесь убраться, ладно? Не надо меня ни о чём спрашивать! Я просто живу тут недалеко… Мне… несложно. Всё равно делать нечего.

Теофилус улыбнулся и ответил:

— Да я, признаться, и не собирался! Вы очень меня выручите, Катя! К тому же, скорее всего, мне снова придётся отлучиться! Так что, чем быстрее мы управимся, тем лучше!

–Вы что, уезжаете?

–Пока не знаю. Но всё возможно! Пейте, Катя, пейте и… приступим! Ох, как же тут всё захламилось!

В этом он был абсолютно прав!

Трудно даже представить, сколько времени понадобилось, чтобы собрать в одном месте такое количество книг! И если бы только книг! Подсвечники, охапки каких-то трав, которые мне не разрешили выбросить, старые чернильницы и перья, непонятные штуки из дерева и металла, свитки, свёрнутые в рулоны карты (наверно, очень старые, потому что ни одной страны, обозначенной на них, я не знала), клетка с птичьими перьями, глиняные таблички, плошки — вот неполный перечень того, что я смогла заметить только в первый день!

Когда я спросила Теофилуса, откуда столько всего, он сказал:

–Я много путешествую, Катя. И люблю собирать всякие редкости. Вот эту вазу я привёз из… даже не помню, откуда, признаться. Но она очень старая! Смотри! Видно?

По краю вазы, действительно, шли какие-то надписи на непонятном языке. Я пожала плечами и отстала от него. Любит так любит!

Конечно, нечего было и думать о том, чтобы убраться за пару дней! Только на то, чтобы немного расчистить пространство, протереть окна, подмести полы мне понадобилась неделя. Всё это время я даже не приближалась к шкафам, но каждый свободный момент, который удавалось выгадать в детском доме, я теперь проводила здесь.

За первое отсутствие мне, конечно, крепко влетело, но я даже не огрызнулась ни разу — боялась, что больше за ворота меня не отпустят.

Спустя пару дней, когда всё затихло, я подошла к воспитательнице и отпросилась в библиотеку, при этом сделав максимально честное лицо. Ольга Викторовна долго думала, но отпустила, предупредив, что если я ещё раз её подведу, такого больше не повторится!

Подводить я её не собиралась, потому что планировала бегать в библиотеку при каждом удобном случае. К тому же, это значительно сокращало то время, когда я могла попасться на глаза Варваре или Ритке с Артёмом. По его взгляду я сразу поняла, что он не простил той бумажки в лицо, и быть с ним поблизости побаивалась. Одно дело — действовать в запале, а другое — нарочно пытаться спровоцировать человека, который итак тебя терпеть не может!

Медленно, но верно я всё же подбиралась к шкафам. Тут меня поджидал сюрприз, потому что многие оказались закрыты, и Теофилус категорически отказывался их открывать.

Вообще, временами он был очень вредным и привередливым. Постоянно просил быть осторожнее, ничего не сломать ненароком, не выкинуть, не потерять. Зато, когда я спросила, сколько книг в его библиотеке, он с виноватым видом ретировался за свой стол и принялся что-то там делать. К столу он, понятное дело, меня не подпускал.

К концу недели в библиотеке стало чуть светлее, со шкафов (я даже не старалась посчитать, сколько их было!) я смахнула пыль и протёрла все найденные подсвечники. Я никогда не видела, чтобы хозяин библиотеки их зажигал, но их красота давно птерялась под свечным воском.

С Теофилусом за эту неделю мы говорили очень мало. Я не собиралась откровенничать, и даже то, что из интерната, постаралась скрыть. У многих людей, случайно встреченных мною, было своё отношение к"интернатовским", так что я, наученная опытом, не спешила с признаниями. С другой стороны, его жизнь меня тоже не слишком интересовала. Тем более большую часть времени он проводил за своим столом, постоянно переписывая что-то. Иногда меня это даже бесило, потому что помощи от него в уборке я не заметила. В такие моменты я чувствовала себя Золушкой и начинала злиться, обещая себе, что больше не приду!

Но напрасно! Каждый вечер наступал какой-то удивительный момент, когда Теофилус отрывался от своих бумажек и книжек, садился в старое кресло с выцветшим пледом и начинал рассказывать. Всё равно что. Иногда он просто читала, причём было ощущение, что он знал, какое у меня настроение, и книжку выбирал ему под стать. Иногда это было что-то смешное, иногда трогательное, в нескольких моментах я с трудом подавила слёзы, опустив голову и притворившись, что рассматриваю узор на чашке. Временами это были сказки, вроде бы знакомые с детства, но в его исполнении звучавшие как-то по-особенному, а бывало и что-то серьёзное, но преподнесенное не так нудно и вычурно, как обычно бывает у взрослых, пытающихся поговорить с детьми о чём-то важном. Всё это сопровождалось неизменным чаем, каждый раз новым: иногда он пах клубникой и мятой, в другой раз — какими-то душистыми травами (тут я даже радовалась, что не выкинула их на помойку), или апельсином, или корицей, и так, мне кажется, до бесконечности!

Такие вечера я очень любила, хотя говорить об этом Теофилусу не собиралась.

Иногда он напоминал мне, что вскоре может уехать, и в такие моменты я думала о том, что лучше бы мне больше не приходить — привыкнуть к хорошему просто, а вот, что дальше?

Но даже, несмотря на такие мысли, это были лучшие дни моей жизни!

На улице постепенно холодало, дорога к библиотеке покрывалась ковром из разноцветных листьев, и Малыш весело шуршал ими, сопровождая меня — мне не хотелось, чтобы он проводил всё время в холодном подвале, куда я проделала ход, как только зарядили дожди, и я часто брала его с собой.

У меня, наконец, дошли руки и до многочисленных книг. Работы тут было, наверно, на полжизни, но это не пугало. Напротив, я не торопилась. У меня было ощущение, что как только я закончу работу, больше не будет повода приходить сюда, а за это время библиотека потихоньку превратилась для меня в особое место.

Я уже знала, что травы, испускающие нежный лимонный аромат, — это вербена, а пахнущие горьковато-терпко — полынь; что дверцы у красного шкафчика закрыты на ключ, а у другого, стоящего рядом, скрипят и открываются при каждом движении; что у столика, на который Теофилус обычно ставил чайник, вот-вот сломается ножка, а сами чайники у него всегда разные, от обычных глиняных до тонких, сделанных из фарфора, расписанных разными узорами или цветами.

И, конечно, книги! О, сколько их было! Толстые и тонкие, в переплётах из кожи и из ткани, написанные на разных языках, с картинками и без, со страницами, пожелтевшими от времени, или, напротив, такие новые, что ещё чувствовался запах типографской краски! Они манили меня, и иногда большую часть времени я проводила не за уборкой, а за чтением.

Я старательно вытаскивала их из шкафов, протирала полки, убирала паутину и ставила назад, смахнув пыль и с них тоже. Мне приходилось залазить на стремянку, найденную в углу, что было не так просто из-за хромоты, но я делала это с удовольствием, уже предвкушая момент, когда, наконец, все шкафы будут приведены в порядок.

С Теофилусом мы тоже стали общаться чаще. Меня то и дело интересовала то одна, то другая книга. Он подробно рассказывал мне о них, иногда спокойно, иногда меряя шагами библиотеку и даже подпрыгивая от восхищения. Меня забавляли такие моменты, потому что его отношение к книгам было таким же, как у меня в детстве. Они казались мне живыми, нуждающимися в заботе и ласке, друзьями, у которых ищешь совета в трудную минуту. Конечно, об этом я Теофилусу сказать постеснялась, так же, как и о том, сколько раз в детстве представляла себя героиней сказок!

Как-то, переставляя в очередной раз толстые тома, я спросила, почему он так любит книги, что посвятил им всю жизнь.

— Не книги, Катя! Истории, заключённые в них! Ты хоть представляешь, что это такое! Представь себе, твои далёкие предки сидели вокруг костров, а рядом с ними кипела и бурлила жизнь! — приговаривал он одним вечером, разливая дымящийся, пахнувший чем-то пряным чай. — Она была непонятной и пугающей, она убивала порой быстрее, чем человек успевал понять и осознать свою смерть, она была сложной и отчаянной, и нужно было учиться всему очень быстро! В то время слова, истории были необходимы, чтобы выжить! Люди рассказывали друг другу сказки о чудовищах, обитающих в чаще леса, о мощи воды и огня, о страшных небесных знамениях, в коих видели гнев первых богов, — и так учились жить. Они передавали эти знания из поколения в поколение! И так долго-долго, до тех пор, пока не научились писать! А когда научились…. О! Сколько невероятного, прекрасного, волшебного было создано! И каждая из этих историй меняла людей. Некоторые обладали способностью менять всё человечество. Вся история этого мира — это история магии слова!

На этом моменте я хмыкнула. Магия! Как же!

Теофилус заметил мою реакцию и спросил:

–Ты мне не веришь?

–Да нет. Просто вы… — мне очень хотелось сказать, что он отстал от жизни, но я не решилась. — Просто сейчас мало кто любит читать. Только взрослые, и то не все. Вон наши воспитательницы только сериалы и смотрят! Нас читать заставляют, а сами давно забыли, когда книжки в руках держали. А дети… Наши только в интернете сидят. Никто сейчас не читает, Теофилус!

–Это ты так думаешь, Катя! Но люди, сколько бы не проходило времени, всегда возвращаются к книгам.

В библиотеке, кстати, не было ни телевизора, ни компьютера с интернетом, даже радио. А сам Теофилус ни разу не пользовался на моей памяти мобильным, я не заметила тут даже простого телефона.

С каждым днём я привыкала к своему новому окружению больше и больше. Все проблемы оставались за стенами библиотеки: Варвара с её угрожающе сдвинутыми бровями, похожими на червяков, и маленькой головкой на жирных плечах, гадкая ухмылка Маргариты и брезгливая — Артёма, смех и издёвки одноклассников, шёпотом, чтобы не слышали взрослые, произнесённые оскорбления — всё это оставалось снаружи, и дверь не пускала их внутрь, наряду с дождём и ветром.

На уроках я по-прежнему, старалась не высовываться, но теперь приходилось работать лучше. Мне нужен был повод, чтобы взять тему для доклада и пойти в библиотеку, поэтому после уроков я заставляла себя подходить к учителям и просить их, чтобы дали мне задание. Слегка ошарашенные моим рвением, они всё же шли навстречу, и я показывала воспитателям домашнее задание, предполагавшее поход в библиотеку. На вопрос, почему бы мне не воспользоваться интернетом в школе, я говорила, что от компьютера очень устают глаза, да и читать мне интереснее по книжкам.

Доклады я делала сама в оставшееся от уборки и разговоров с Теофилусом время. Иногда он помогал мне, так как знал, как мне казалось, всё на свете! Он приносил несколько книг, и мы подолгу сидели, выбирая нужный материал, или я просто слушала его рассказ и записывала то, что могло пригодиться.

В конце второго месяца со дня нашего знакомства я почти закончила со всеми делами, кроме его стола. И тут старик наотрез отказался от моей помощи. Я пыталась на цыпочках пробраться мимо него с тряпкой для пыли, но и эти попытки он раз за разом пресекал.

— Теофилус, там грязь кругом! Посмотрите, паутина на ножках! Я аккуратно, никуда ничего не дену, обещаю!

— Нет, нет, нет. Здесь очень важные книги и документы, Катерина! Я сам!

Но это"сам"так и не наступило, поэтому чудовищно захламлённый огромный стол так и мозолил мне глаза своим неряшливым видом.

Помимо этого пунктика у Теофилуса была ещё раздражающая привычка менять всё местами. Наводя порядок в открытых шкафах, я расставляла книги так, как мне показалось наиболее удобно, потому что, когда спрашивала его, он утверждал, что это не имеет значения. Он говорил, что сможет найти любую книгу, которая ему нужна. Однако мой порядок, видимо, пришёлся ему не по вкусу, и несколько раз подряд он переставлял и перекладывал книги, как угодно. Я, естественно, начала возмущаться, но тут он притворился глухим, и мои возмущённые вопли его не тронули.

Потом я стала замечать шорохи и даже предложила старику купить средство от мышей — не то чтобы я их очень боялась, но книги было жалко. Он ответил, что всё в порядке, и никаких мышей здесь отродясь не было. От человека, который порой не мог найти собственные очки, такое утверждение звучало странно.

Подсвечники, книги, горшки с цветами, больше похожими на гербарий, банки с травами и порошками, чернильницы и прочая мелочь жили собственной жизнью и постоянно перемещались в пространстве. Я просто поражалась тому, как Теофилусу не надоедает всё это делать после моего ухода! В моём присутствии он сидел и не проявлял никакой активности, разве что любил поговорить, а когда я уходила, судя по всему, начинал скакать по всей библиотеке в своём любимом кресле!

Временами, мне казалось, что он что-то скрывает — настолько уединённым и оторванным от жизни было его убежище, что поначалу меня это немного пугало. Я не представляла, чем он занимается весь день, пока меня нет. Ходит ли куда-нибудь? Чем питается? Есть ли у него родственники? Почему он здесь совсем один? Я не осмеливалась спрашивать о детях или внуках, мне это казалось неудобным. В то же время, даже убирая библиотеку, я не заметила ни одного письма, конверта, да хоть клочка бумаги, указывающего на то, что он с кем-то переписывается. Всё это, вкупе с тем, что я не видела телефона, наводило на странные мысли.

Иногда я задавала осторожные вопросы, вроде того, как долго он здесь живёт. И получала простой ответ. Всю жизнь. Конечно, я объясняла это его увлечённостью, и понемногу сдавалась, предполагая, что у него могли быть свои причины скрывать что-нибудь. Я надеялась, что это не психическое расстройство, хотя кое-что настораживало. Я, например, иногда не замечала дверную ручку! В первый день мне это не показалось! Наверно, это была какая-то особенно остроумная шутка, но я предпочитала не спрашивать. Мало ли что услышу в ответ?

Я закончила с уборкой, когда окончательно похолодало. Лили дожди, многие ребята и взрослые заболели, и мы с Малышом приходили вымокшие до нитки и замёрзшие. Я сама хлюпала носом, и Теофилус беспрестанно поил меня травяными чаями, веря в их целебную силу.

Теперь я сидела в кресле, закутавшись в тёплый старый плед, и думая о том, а что дальше? Теофилус пока не заводил речь об отъезде, но я внезапно начала чувствовать себя незваной гостьей. Может, он просто стесняется сказать, что мне больше незачем приходить? Своё обещание я сдержала, разобрать библиотеку помогла, так нужна ли я здесь ещё? А что если это только мне хорошо и комфортно, а старик, заложник старого воспитания, чувствует себя не в своей тарелке? Что делать? Спросить прямо? Или молчать?

Так и не придя к какому-то решению, я решила сократить количество визитов. К тому же многих в школе итак удивляло то рвение, с которым я взялась за учёбу, так зачем ещё больше привлекать к себе внимание?

Хватило меня, правда, ненадолго. Я промаялась два дня, прежде чем снова отпроситься у воспитателя и отправиться в библиотеку. Теофилус встретил меня, как обычно, и моих терзаний не заметил. Мы весело провели время с чаем, Малышом и книгами, и на обратном пути я решила, что всё это глупости. Не буду думать, что ждёт дальше. В библиотеке мне хорошо, там я чувствую себя не прокажённой, а нормальным человеком, так что ещё мне надо? В конце концов, если Теофилус и уедет, может не навсегда? Куда он потащится со своим архивом? Ему же отдельный поезд понадобится для всех книг и бумажек!

Время шло, дни текли один за другим, дорожка к библиотеке то покрывалась тонким ледком, то оттаивала и тонула в грязи, а я по-прежнему проводила там всё свободное время, не замечая туч, сгущавшихся над моей головой.