Стрекозка Горгона. 1828 год

Елена Гостева, 2017

4 и 5 части историко-приключенческого романа "Стрекозка Горгона". В 1828 году Россия победоносно завершила войну с Ираном. Но турецкий султан ещё осенью объявил священную войну России, начинается русско-турецкая война. Юные герои желают совершать подвиги, рвутся в бой. Кадет произвели в офицеры, их полк отправлен на Балканы. Главная героиня выходит замуж и сопровождает мужа.1828 году русские войска заняли несколько крепостей на Балканах. Из книги читатель узнает о ходе военных действий в русско-турецкой войне, о том, как взрослели и сражались юные офицеры.

Глава 12

На следующий день утром Лужницкий был поражён, когда к нему подошёл Лапин и сказал, что Татьяна хочет с капитаном наедине поговорить. Хорошо бы, если б он сумел заехать днём. Для чего его собственная невеста приглашает в гости холостого капитана, Лапин не объяснил, лишь улыбнулся загадочно. Сказать, что Лужницкий был заинтригован — ничего не сказать! По какому такому делу его могла приглашать юная барышня? Ну и ну! Да, случалось в жизни Лужницкого всякое, иногда молоденькие девушки осмеливались намекать известному донжуану, что не прочь были бы пообщаться tet-a-tet, но чтобы приглашение через жениха передавалось, ещё ни разу не случалось! Как ни прикидывал, ничего в голову не приходило. Отпросился у полковника, сказав, что дельце неотложное есть, заехал к Телятьевой около полудня. Его сразу провели в гостиную, Татьяна появилась из внутренних покоев, поприветствовала его, ничуть не смущаясь, улыбнулась и объяснилась.

— Знаю, Вас удивило мое приглашение, потому не буду ходить вокруг да около, любопытство Ваше раззадоривать, — помолчала, посмотрела внимательно на него огромными глазами, от её взгляда показалось капитану, что голова закружилась. — Я заметила, что Вы вчера от боли мучились, да и сейчас у Вас рука сильно болит. Хочу вылечить Вас.

— Вы? Как Вам удалось заметить? Кажется, я стараюсь ничем не выдавать…

Плечо и левая рука у Лужницкого в самом деле часто болели, иногда боли бывали просто нестерпимы. Врачи сказали, что от этого уже не избавиться, надо терпеть. И он стоически сносил мучения, никому не жаловался. А юная особа каким-то образом узнала — невероятно! Ну да, на пикнике, когда на гитаре играл, не раз опускал руку от боли, тряс её, но разве это бросалось в глаза?

— Я просто увидела, ничего удивительного. Думаю, в моих силах Вам помочь. Если Вы не откажетесь, конечно…

— Как?

— Во-первых, надобно, чтобы Вы позволили себя осмотреть, а потом мы с Николя попытаемся что-нибудь сделать.

— Татьяна Андреевна, Вы меня просто огорошили. Я Вам премного признателен за желание помочь, но… не знаю, что сказать.

— А Вы и не говорите, просто доверьтесь, — улыбнулась девушка. — Столько женщин доверялось вам по каким-то причинам, пусть один раз наоборот будет!

— Вы не перестаёте меня удивлять! — только и нашёл, что вымолвить, капитан.

Появился Николай, он был одет просто, по-крестьянски: в брюки и красную рубашку навыпуск, подпоясанную кушаком. Поздоровался, оценил, сколь велико изумление Лужницкого, ухмыльнулся и сказал:

— Сестрица моя Вас лечить решила, так не отказывайтесь — у неё руки лёгкие.

Лужницкий поудивлялся, подумал и решил: «А, была — не была! Где наша не пропадала?» Любопытно же проверить, что сия девица на самом деле может. Ну не избавит от болей, так хоть память о занятном эпизоде останется.

— Хорошо! Доверяюсь Вам, Татьяна Андреевна! Ваши глаза столь обворожительны, а слова столь приятны, что не могу отказаться.

Татьяна повела его в другую комнату. Открыли дверь, и насыщенный аптечно-луговой запах ударил капитану в ноздри, напоминая разом и знойные сенокосы, бойких задорных крестьяночек из его имений, и нудных докторов, что возникали возле постели, когда он болел, приводя в уныние своим умничаньем и многозначительными латинскими изречениями. В сей комнате на столах, на подоконниках, на полках шкафов были разложены для просушки разные травы и коренья, ароматные пучки трав были развешаны по стенам на бессчётных гвоздях. Похоже, девочка знахарством всерьёз увлечена, хмыкнул про себя Лужницкий. А она указала на стул:

— Снимайте сюртук и рубашку, садитесь сюда, лицом к спинке стула, руки на стол.

Сюртук Лужницкий снял и замешкался: обнажаться при девушке вроде бы неприлично. А она уже подторапливала:

— Быстрей, пожалуйста. Ни за что не поверю, что Вы стеснительны, что ни разу свой торс перед женщинами не обнажали.

Николай изрёк назидательно:

— Танюха, пора тебе знать, что настоящий мужчина обнажается, когда и дама уже без платья.

— Помолчи, а? — отмахнулась она.

Лужницкий зажал смешок и рубашку снял: что ж, не одна из милых обожательниц говорила, что у него тело Геракла, пусть и девочка полюбуется. Уселся на стул, как указала Татьяна. И всё ж почувствовал вдруг записной ловелас, что краснеет. Хорошо, что она за спиной встала. Барышня начала ощупывать плечо, её тоненькие пальчики водили по сломанной ключице, по рубцу от раны, затем пробежались по руке до кисти. Проверила другое плечо, здоровое, снова к больному вернулась…

— Скажите, боли у Вас как идут? От плеча через всю руку и к указательному пальцу, так?

— Так и есть…

— Ага… Ключица срослась нормально, болит не из-за неё. Похоже, у Вас от удара кости сдвинулись. Сейчас попробуем сустав на место поставить. Расслабьте руку, не напрягайтесь. Николя, бери!

Цыган взял больную руку капитана, отвёл в сторону, натянул на себя, стал поворачивать ладонью вверх, вниз, как приказывала девушка, её пальцы на что-то надавливали в суставе. И вот она сжала плечо, приказала: «Давай!», юноша резко дёрнул руку, отпустил, развернул, снова дёрнул. По руке проскочила резкая боль, потом отпустила. Таня ещё раз прощупала весь сустав, сказала: «Кажется, получилось»

— Рука у Вас, может, еще поболит пару дней. Если дольше, значит, не удалось вправить. Но, кажется мне, всё в порядке… — сообщила Таня и стала давать наставления. — В любом случае пока надо беречься от ударов и резких толчков, от тряски: кости привыкли к неправильному положению, так по привычке могут на старое место вернуться…

— Да, Всеволод Аркадьевич, Вы теперь и с дамами осторожней — не позволяйте им на эту руку ложиться, — дал свой совет Николай и сестре стал втолковывать. — И ты, Танюха, запомни: после свадьбы у Серёжки на руке не спи, подушки есть. А то у него вывих будет, а я лечи потом.

Лужницкий не мог видеть, что за выражение лица было у девушки, но голос её стал очень ядовитым:

— А у тебя мозги уже сейчас вывихнуты, и лечению это не поддаётся, как я погляжу.

— А чё, я не прав? Запоминай, пока я рядом. В Смольном обучили одни реверансы делать. А я тебе говорю о том, что в жизни важно. С мужем в спальне другие реверансы делать придется. Правда, господин капитан? Небось, Вас не реверансы в дамах привлекают, а кой что другое…

— Ладно, вы тут о своём, о кобелином, без меня болтайте. Я в гостиной подожду, — надменным тоном сказала Татьяна и вышла.

— А наше, кобелиное, тебе тоже знать полезно! — крикнул ей вслед Николай, а капитану сказал самодовольно. — Хорошая у меня сестричка, правда? Одна беда: упрямая донельзя, как ни воспитываю, а всё по-своему…

Лужницкий, слушая перепалку брата с сестрой, похохатывал про себя. Поправил рубашку, застегнул мундир, вместе с Николаем они вернулись в гостиную. На столике перед Татьяной уже стоял кофейник, чашечки, в вазочках лежало печенье, булочки.

— У меня к Вам только одна просьба, Всеволод Аркадьевич, — сказала Татьяна. — Пожалуйста, никому об этом не рассказывайте, даже не намекайте… Хорошо?

— Боитесь огласки?

— Знаете, когда я хочу что-то сделать, первым делом думаю, а как мои воспитательницы из Смольного это бы восприняли. Поняла, что Вас лечить надо, а представила, что сказала бы Амалия Львовна… О, нет! Если б не Серж, я сама бы не решилась… И прошу не выдавать меня, — объяснила Татьяна и улыбнулась смущённо.

— Пожалуй, Вы правы, — покивал головой капитан, соглашаясь с нею. Он хмыкнул, представив, как почтенные дамы могут в ужасе глаза закатывать, рот беззвучно открывать, красноречиво показывая, что у них не находится слов для передачи своего возмущения, если вдруг узнают, что юная барышня позволяла себе любоваться на мужчину не то что без мундира, а даже без рубашки, да ещё и прикасалась к голому мужскому торсу! — Обещаю, что никому ничего не скажу. Но ради чего Вы занимаетесь таким «неприличным» делом?

Татьяна лишь вздохнула грустно, за неё ответил Николай:

— Куда ей деться? Судьба такова! А с судьбой не поспоришь.