Стрекозка Горгона. 1828 год

Елена Гостева, 2017

4 и 5 части историко-приключенческого романа "Стрекозка Горгона". В 1828 году Россия победоносно завершила войну с Ираном. Но турецкий султан ещё осенью объявил священную войну России, начинается русско-турецкая война. Юные герои желают совершать подвиги, рвутся в бой. Кадет произвели в офицеры, их полк отправлен на Балканы. Главная героиня выходит замуж и сопровождает мужа.1828 году русские войска заняли несколько крепостей на Балканах. Из книги читатель узнает о ходе военных действий в русско-турецкой войне, о том, как взрослели и сражались юные офицеры.

Глава 9

Офицеры поехали к особняку Телятьевых, спешились перед высоким крыльцом. Мальчишка, принимавший коней, сразу доложил, где хозяйка, то есть невеста поручика.

— Татьяна Андреевна на конюшне, лошадь лечит, — выпалил он, привязывая к коновязи жеребца Лужницкого, и разъяснил. — Лошадь, что третьего дни куплена, заболела… Цыгане пришли, и наша хозяйка так их отчитывала, так отчитывала — любо-дорого поглазеть! А цыган-то перед ней юлит, божится, что не виноват ни в чём.

— А что? Конь серьёзно болен? — встревожился капитан.

— Мне отколь знать? Барыне виднее, она снадобьё приготовила, поят сейчас.

— Пожалуй, ветеринара прислать надо, — предложил Лужницкий.

— Ни к чему, Татьяна сама справится, — ответил Лапин. — Если любопытно, пойдёмте, поглядим.

Конюшня была слева от дома. Подходя, увидели перед её раскрытой дверью людей, что суетились возле коня. Он лежал на траве, подогнув под себя ноги, один мужик приподнял морду, а худенькая женщина из тёмной бутыли вливала ему в рот какую-то жидкость. Питьё коню не нравилось, он пытался мотать своей большой головой, отфыркивался. Цыгане, переглядываясь, покрикивая на коня, крутились рядом, скорей мешая, чем помогая. Женщина обернулась, выпрямилась, и Лужницкий увидел, что она совсем молоденькая и, пожалуй, хорошенькая: светленькая, большеглазая. Но, Боже мой, во что она одета? Холщовая крестьянская понёва, светлая блуза с широкими рукавами и поверх этого — большой коричневый фартук, наряд завершал «бабушкин» чепец, из-под которого выглядывал каштановый локон… На левой руке висел кнут, а в правой — бутыль. «Однако! Неужто это и есть невеста? Впрочем, глазки у неё очень даже замечательны! Не глазки, а глазищи!» — подумал капитан, перевёл взгляд на поручика, а тот улыбался как ни в чём не бывало, сказал:

— Танюша, я привёл гостя. Разреши представить: капитан Всеволод Аркадьевич Лужницкий.

Лужницкий поклонился, а девушка в ответ кивнула и весело, ничуть не смутившись, ответила:

— Очень приятно. Простите, что не могу подать Вам руку, сами понимаете… — улыбнулась мило, свободной рукой показав на забрызганный фартук. — Я надеюсь, Всеволод Аркадьевич, Вы не сбежите, увидев меня столь затрапезно одетой? Дадите возможность исправиться, показаться в более приличном виде? — сия реплика Лужницкому понравилась, и он улыбнулся в ответ:

— Что Вы, Татьяна Андреевна, не переживайте. Это я прошу меня простить, что без предупреждения явился. Нам сказали, что у Вас конь заболел. Может, помощь нужна? Всегда к Вашим услугам! Если эти мошенники, — и он кивнул на цыган, — продали заведомо больную лошадь, то должны быть наказаны!

Конь в это время дёрнулся, пытаясь встать на передние ноги, девушка положила руку ему на холку, и он успокоился. Цыгане испуганно переглянулись, один из них громко затараторил, активно жестикулируя:

— За что наказывать? Лошадь здорова была, когда я продавал! Все скажут, что здорова, все видели. Откуда мне было знать, что заболеет через день? И Трофим, что покупал, видел, что здорова, иначе зачем покупал? Но мы пришли, помогаем лечить, потому что всяко бывает — может, она и у нас уже больной была, только мы не замечали… Больную лошадь я бы не стал продавать, не стал бы…

Девушка прервала его тираду, прикрикнув:

— Помолчи! Эко раскудахтался, как наседка, кою с гнезда согнали! Не перед господами офицерами, а передо мной оправдайся! — Лужницкого же поблагодарила. — Спасибо большое, помощь не нужна. Они мне и так все издержки возместят, никуда не денутся… Однако Вам лучше в дом пройти. Серж, пожалуйста, проводи гостя. Я как закончу здесь, подойду.

Но Лужницкий уходить не захотел: ведь не каждый день увидишь юную дворяночку, что сама лошадь лечит да ещё и цыганам рты затыкать умеет. Он уже получал наслаждение от сей картины, наблюдал с интересом. Решил порасспросить:

— А Вы не боитесь сами лечить коня? Где этому выучились?

За неё ответил поручик, по-французски, наверное, чтобы не поняли цыгане:

— У Танюши с детства любимым занятием было лечить кого-нибудь: людей, кошек, собак, лошадей. Даже стрекозок лечила, — добавил он с неким ехидством, на что-то намекая, но девушка бросила укоризненный взгляд, и он, зажав улыбку в уголках губ, продолжил более серьёзно. — И, представьте, все, за кого она бралась, выздоравливали!

— И стрекозы? — уточнил капитан.

— Иногда и стрекозы, — широко улыбнувшись, ответил Лапин. — Если мы с Николаем, её кузеном, предварительно не разрывали их пополам.

Девушка вздохнула и снисходительно покачала головой, как это делают дамы, наблюдая за детскими шалостями: мол, что с них взять, малы да глупы ещё. Вот она выпоила всё, потрепала коня по шее и приказала мужику, что помогал ей:

— Всё, заводи в стойло! — Повернулась к господам офицерам, пригласила. — Пойдёмте в дом. Буду очень признательна, если подождёте, пока я переоденусь.

Она, хлюпая растоптанными, не с её ноги, башмаками, направилась к боковой двери, а Сергей повёл Лужницкого через парадный ход. На лестнице их встретила женщина в коричневом платье с закрытым воротом не старше сорока лет, высокая, худощавая, очень похожая на Татьяну, с такими же большими зеленоватыми глазами. Лужницкий чуть не сказал комплимент по поводу внешности, мол, она не хуже дочери выглядит, но вовремя вспомнил, что Лапин называл невесту сиротой, а женщина, стало быть, её тётя. Анастасия Павловна провела офицеров в гостиную, предложила присесть.

Всеволод Аркадьевич с любопытством оглядывался. Всё, как и положено в гостиных, разве что мебели маловато, несколько пустым огромное помещение кажется. Рояль с раскрытыми нотами, диваны, кресла, возле них столики журнальный и шахматный. Бирюзовый штоф с неброским узором на стенах, кисея на окнах. Поразило обилие света, поскольку окна были и справа, и слева, то есть с юга и с севера. Присмотревшись к потолочным матицам, переходящим в полукруглые арки и колонны, к лепнине по стенам и потолку, в каждом углу разной, сообразил, что здесь поначалу было несколько небольших комнат, которые соединены в одну большую. Чтоб потолок не провалился, стены убирали не полностью, превратили их в красивые колонны. Благодаря этому в помещении получились уютненькие ниши, словно отдельные уголки для интимных бесед.

Заметив, как капитан оглядывает обстановку, Анастасия Павловна пояснила, что ремонт недавно закончили, а новой мебелью ещё не обзавелись. Ремонтом Серёжа занимался, ну а мебель, портьеры и всё другое уже Таня, хозяйка, по своему вкусу должна подобрать.

— Лапин? — изумился Лужницкий.

— Ну да. Мы с Танюшей планируем жить здесь, почему бы и не подготовить дом для самого себя? — весело ответил юноша и похвалился. — Здесь-то, впрочем, только лишние перегородки убраны, и всё. Зато спальню я более основательно переделал: она чудесна, и к тому ж через стеночку появилась прекрасная ванная комната, пожалуй, лучшая во всей столице.

— Лучшая в столице, Вы проверяли? — шутки на тему дамских спален и будуаров слетали с уст капитана моментально, но он, уже произнося, сообразил, что в доме невесты эта тема неуместна, под запретом, и поспешил исправиться. — Стало быть, Вы, поручик, основательно к женитьбе готовитесь…

В гостиную вошёл человек, что помогал хозяйке возле конюшни, обратился по-военному к старшему по чину:

— Ваше благородие, может, прикажете подать что покрепче?

— Нет, не надо пока, — ответил Лужницкий и, обратив внимание на выправку мужика, спросил. — А ты, братец, служивый, как видно? Кем служил?

— Так точно, служивый… С четырнадцати лет при хозяине своём, генерал-лейтенанте, в денщиках состоял, — бодро ответствовал мужик и, широко перекрестившись, добавил. — Дай Господь Царствия небесного Павлу Анисимовичу!

— Где ж ты со своим генералом бывал?

— А где только не бывали! С девяносто седьмого года как взял меня Павел Анисимович к себе, так и с французами, и с австрияками, и с турками, и снова с французами воевали — везде успели. Погостим дома немного, да снова в поход. Весёлая жизнь была!

— Весёлая, говоришь? А не желаешь снова в поход? Сколько лет-то тебе?

— Сорок пять, кажись. Ежели хозяйка прикажет, и в поход можно, а приказа не будет, так зачем?

— О, Лапин, запоминайте и учитесь! Вот как настоящий солдат рассуждает: если прикажут, то и в поход готов, а без приказа зачем? Это вы, мальчишки, всё боитесь, что прославиться не успеете.

Поручик улыбнулся и смущённо, и упрямо — упрёк капитана был справедлив, но юноша был не согласен с тем, что за подобное рвение нужно осуждать. Кто из выпускников корпуса не мечтал о славе, добытой в бою? Каждый кадет, произведённый в офицеры, при прощании с младшими товарищами обещал: «Если узнаете из газет, что наша часть взяла крепость, верьте, что первым на её стену взобрался я. Помешать этому может только пуля». Лапин вспомнил, как и они с друзьями говорили младшим кадетам то же самое, подумал, что, наверное, и Лужницкий раньше был столь же азартен, а теперь изображает опытного и уставшего воина, но свои догадки оставил при себе. Спросил служаку:

— Трофим, а как это тебя, такого ушлого, цыган-то обмануть сумел? Что ж ты оплошал?

— Нет, Ваше благородие, — самодовольно заулыбался Трофим. — Не он меня обманул, а я его. Хорошего коня за полцены купил. Я ж приметил: конь ладный, молодой, вижу, что просят немного, стал смотреть, с чего бы это. Потрогал шею: горяча. Догадался, что, пока не пал конь, цыган торопится сбыть с рук. А я-то ведь знаю, что хозяйке нашей вылечить лошадь — плёвое дело, вот и решил купить. Поторговался, он ещё цену сбавил. За такие-то деньги грех не взять!

— Зачем тогда вы с хозяйкой цыган так строго отчитывали? — удивился Лужницкий.

— А для порядку! Чтоб неповадно было впредь добрых людей обманывать. Вернули мне часть денег, так в другой раз думать будут.

— Да ты хитрец, однако! — восхитился капитан. — Лапин, такого человека надо нам в полк обязательно, у нас же опытных людей совсем мало. Вот кого Вам в денщики-то надо бы, а не того юнца бестолкового. Просите невесту, пусть она ему «прикажет» в поход пойти.

— Нет, Трофим только Татьяне Андреевне служит, — покачал отрицательно головой юноша и к прежней теме вернулся.

— Но, Трофим, а как Кхамоло прознает про то, что это ты цыган обманул, что тогда? — спросил поручик, взглянув при этом не на слугу, а на Анастасию Павловну, на вопрос она и ответила:

— А что скажет? Они обмануть хотели да обманули себя же. Представьте, что этого коня кто-то другой бы купил? Поставили бы в общую конюшню, прочие лошади могли б заразу подхватить. Какой бы убыток был? И деньги с цыгана обратно стребовать не сумели бы. А у нас всё обошлось. Кхамоло хвалить Трофима должен, а не наоборот. — Анастасия Павловна помолчала, потом, заметив недоумение на лице капитана, объяснила. — Не удивляйтесь, Всеволод Аркадьевич, Кхамоло — это мой муж, цыган он. — Женщина вздохнула, отвела глаза.

— Цыган?.. Ну-у, понятно, по какой причине Татьяна Андреевна столь смело с цыганами разговаривала. — Лужницкий опешил: миловидная женщина, видно, что воспитанная, и оказалась женой цыгана. Но постарался не подавать виду, добавил с улыбкой. — При первом взгляде я сразу же подумал, что в Вас должна быть какая-то загадка, тайна. Значит, не ошибся.

— Да, тайн у нас много, — грустно улыбнулась Анастасия Павловна. — И тайн, и проблем, с ними связанных…

— Тётушка, какие проблемы? Я так одни плюсы вижу. У меня, благодаря Вам, есть два замечательных брата, самые лучшие на свете кузены, и детство у нас с Серёжей было намного интересней, чем у других. Правда ведь, Серж? — это сказала Татьяна Андреевна, она появилась незаметно. Вошла тихонько, пока гость размышлял, что ответить Анастасии Павловне. Мужчины встали, поклонились.

— Ба! — изумился Лужницкий. — Как Вы прекрасно выглядите! Надеюсь, теперь мне будет позволено поцеловать Вашу руку?

Своему туалету Таня не могла уделить много времени — если офицеры уже в гостиной, некрасиво слишком долго прихорашиваться. Но всё ж постаралась. Надела платье из зелёно-голубого муслина с короткими рукавами, рюшами по подолу и пояском, что под самой грудью завязывался небольшим бантом. Прическа её была проста, но элегантна: пышные волосы она подняла вверх и уложила в пучок, закрепив черепаховым гребнем, лишь небольшие локоны выпустила по вискам. И о туфельках её Елизавета Никитична говорила, что они по самой последней моде. По, в общем-то, не совсем приличному возгласу капитана «Ба!» Таня догадалась, что выглядит неплохо. Кивнула благосклонно, протянула офицеру руку. Поклон её был и скромным, и полным достоинства, жест руки — изящным. Теперь лишь слепой мог усомниться в том, что она — смолянка! Анастасия Павловна встала, сказав:

— Пожалуй, я оставлю вас. Надеюсь, Вы, Всеволод Аркадьевич, отобедаете с нами?

— Сочту за честь, — поклонился он.

Анастасия Павловна ушла, увела Трофима, а Таня уселась в кресло, вопросительно взглянула на мужчин. С чего беседу начать? Из замешательства вывел Лужницкий. Он расспрашивал, кто в шахматы играет, поскольку увидел на столике незаконченную партию, кто музицирует, завел речь и о том, не отдаст ли Татьяна Андреевна Трофима своему жениху, поскольку, мол, опытный денщик может офицера уберечь от разных неприятностей. Удивился, услышав твёрдый отказ, слова, что у Тани на Трофима собственные планы имеются, глянув на поручика, увидел, что тот кивает с улыбкой — стало быть, в курсе. Потом в гостиную влетел улыбающийся смуглый юноша в мундире коммерческого училища, застыл на мгновение, увидев незнакомого офицера, чёрные глаза его пробежались по Лужницкому с головы до ног. Это и был кузен Татьяны Андреевны, старший сын Анастасии Павловны. Поклонился почтительно, а дальше повёл себя крайне раскованно: чмокнул Татьяну в щёку и плюхнулся на подлокотник её массивного кресла, руку на спинку небрежно положил, как будто обнял кузину. О том, что меж ними прекрасные отношения, можно было и не говорить. Затем прозвучало: «Кушать подано».

Прошли в столовую. И это помещение капитану понравилась: стены с декоративными колоннами и вся мебель в стиле ампир белая, строгих линий с завитками позолоты, даже тяжёлые напольные часы в простенке белого цвета, лишь стрелки и цифры чёрные с золотыми прожилками. Стол был сервирован красиво, кушанья и вина хороши. Завязался разговор о том, как в новом полку служится, какие роды войск лучшие, когда полк могут из столицы отправить, какие беды, напасти могут ожидать воинов. А Николай похвалился, что сдал последний экзамен — по тригонометрии, оценка будет известна завтра, но он уверен, что не ошибся ни в чём. Гость заинтересовался, чем юноша после училища хочет заняться. Николай, ухмыльнувшись, ответил, что вот Лапин соблазняет в полк записаться, и он подумывает. Мол, и компанию Сержу составить бы не прочь, но его ж только рядовым примут, а друг уже в чине поручика, а от этого неудобства разные могут быть. Они с Сергеем в детстве, бывало, тузили друг друга отменно, а как теперь Лапин вспомнит о тех драках, да начнет отыгрываться, куда рядовому деваться? «Как куда? — пошутил Лужницкий. — Подвиг совершать, такой, чтобы сразу чин получить и догнать товарища!»

После обеда капитан посидел немного да решил и честь знать. Лапину предложил не торопиться, пообещал, что перед полковником оправдает. Поехал к Красному Селу не спеша, любуясь вечерним небом и размышляя над увиденным и услышанным, смакуя самые интересные детали: какой барышня предстала перед ними возле конюшни и какой она появилась в гостиной, сколь разительным был контраст. Как сильно всё-таки одежда меняет человека, особенно — женщину! Вспомнил, как переглядывались меж собой жених и невеста, чувствовалось полное взаимопонимание. Тревогу вызывал лишь кузен — тоже вполне симпатичный, неглупый и тоже, похоже, привязанный к Татьяне. А вдруг не просто привязанный, а ещё и влюблённый? Бывает ведь иногда такое: муж после свадьбы обнаруживает, что у жены с кузеном не просто доверительные отношения, что в её спальню кузен запросто заходит и почаще, чем сам он. И здесь не будет ли того же? С одной стороны, не похоже, что Лапин может в такую ситуацию попасть — не дурак, и с кузеном дружат. Но в жизни чего только не бывает? Хотя всего, что в жизни случается, и не предусмотреть, от всех бед заранее не заречься, соломку не подстелить. Всё это и изложил Сухнену. И предложил:

— Давайте-ка, Иван Оттович, устроим бал, иль хотя б пикник. Пусть наши офицеры и меж собой, и с дамами знакомятся. А то мы лишь на плацу да в солдатских палатках друг друга видим.

Полковник согласился. Бал организовывать некогда, за городом лучше всего вечера да пикники проводить. И организовать пикник за три оставшихся до воскресенья дня вполне возможно. Через неделю, на Троицу, Лапины свадьбу назначили, на пикнике о ней и объявить можно.

Странная эта штука — любовь, размышлял потом Лужницкий. Вот старше он Лапина аж на 9 лет, но никакого желания жениться не имеет. И в том, что он, будучи корнетом, хотел жениться, правды немного. Показалось ему тогда, что влюбился, думал, что лишь женитьба пыл охладит, а как товарищи старшие познакомили с одной гризеточкой премиленькой, потом — с другой, желание жениться быстро пропало. И он сам, хотя со скорбным выражением лица, но в душе — с превеликим облегчением, рад был сообщить барышне, по которой прежде с ума сходил, что офицеры полка не позволяют просить её руки.…А у Лапина нечто совсем другое.