Загадка воскресшей царевны

Елена Арсеньева (2018)

Одни представители русской эмиграции называют ее великой княжной Анастасией Романовой, дочерью казненного царя, чудом спасшейся от расстрела и оказавшейся сперва в Румынии, а затем в Берлине. Другие считают ее самозванкой, выдающей себя за убитую в Екатеринбурге княжну ради какой-то выгоды. И только она сама знает правду о себе и о том, какую цену ей пришлось заплатить за спасение.

Королевство Румыния, Бухарест и его окрестности, 1919 год

— Рюмочку «Мари Бизар», Вера Евгеньевна? — с самым серьезным выражением проговорил седоволосый мужчина, открывая бутылку знаменитого французского ликера.

— Сколько раз вам говорить, чтобы вы называли меня мать Варвара? — укоризненно взглянула на него немолодая монахиня, сидевшая напротив. — И неужели вы не можете запомнить, что я ненавижу эту анисовую гадость? Прежде вы не жаловались на память, Станислав Альфонсович!

— Я с трудом удерживаюсь, чтобы не называть вас Верочкой, как прежде, — лукаво улыбнулся ее собеседник. — А про «анисовую гадость» я, конечно, помню; просто дразню вас, как в былые времена. Правда, тогда мы были на «ты».

— Да, — пробормотала монахиня. — Но это было давно, слишком давно! Когда ты приезжал на каникулы из Петербурга, из Александровского лицея, а меня приглашали погостить в вашу Талицу, наверное, можно было предположить, что Станислав Поклевский-Козелл когда-нибудь станет государственным деятелем, другом английских аристократов, посланником Российской империи в Лондоне, в Тегеране, в королевстве Румыния, но то, что я сделаюсь игуменьей православного монастыря в этом же самом королевстве…

— То, что Верочка Савельева, в которую влюблялись все молодые люди Пермской губернии, которым выпадало счастье ее увидеть, станет монахиней, — это не могло никому из нас присниться даже в самом страшном сне, — покачал головой Станислав Альфонсович.

— Мне тоже, — вздохнула мать Варвара. — Только для меня этот страшный сон сбылся.

Станислав Альфонсович мысленно назвал себя идиотом. Его первая любовь — Вера Савельева, по мужу Заславская, — приняла постриг после страшной гибели всей своей семьи от взрыва бомбы, брошенной в их экипаж эсеровским боевиком. Сама она выжила только чудом, но не благодарила за это Бога! И это было лишь прелюдией к тому взрыву, от которого погибла вся Россия, их прежняя Россия…

Силясь отрешиться от пугающих, тягостных воспоминаний, Станислав Альфонсович и мать Варвара уставились на цветы, которые красовались на столе в кринке из обожженной глазированной глины. Это были самые обыкновенные цветы, которые можно встретить в любом крестьянском садике: львиный зев, георгины, настурции, маки… Точно такие росли когда-то в саду Поклевских на старательно возделанных клумбах, и Станислав Альфонсович понимал, почему мать Варвара привезла ему именно эти цветы, хотя в посольском саду (после того как в 1918 году дипломатические отношения между Румынией и Советской Россией прервались, здание посольства на шоссе Киселёфф^[7] опечатали, однако Поклевскому, который занимался делами русских эмигрантов и находился под покровительством королевы Марии^[8], заботившейся о тех, кого она считала соотечественниками, оставили крыло дома, в котором он проживал раньше) во множестве росли роскошные розы самых изысканных сортов. Вот и сейчас старый садовник поливал клумбы, и вода из шланга брызгала на тяжелые, пышные розовые, белые и алые соцветия, заставляя их клониться к просеянному желтому песку дорожек…

— Довольно, — вдруг резко сказала монахиня, отрешаясь от печальных воспоминаний. — Налейте мне, пожалуйста, мазарган^[9], и поговорим о том, ради чего я к вам приехала. Ко мне приходили люди, говорившие, что в наших краях появилась великая княжна Анастасия Николаевна, чудесным образом спасшаяся после расстрела императорской семьи в доме Ипатьева, и есть возможность встретиться с ней.

— И что же вы ответили? — спросил Поклевский.

— Разумеется, я не желаю встречаться, — пожала плечами мать Варвара. — Я убеждена, что это самозванка. Однако до меня доходили слухи, будто в народе по обеим сторонам Днестра поговаривают: государь-де жив, и он, и его семья спаслись — их тайно вывезли за границу. Этой женщине, которая называет себя великой княжной, искренне верит местное население — совершенно простые люди. Она живет в одной семье, хозяин — из железнодорожников. У нее есть охрана, которая сопровождает ее почти всегда… Меня тревожат эти разговоры и появление этой особы. Тем более что в здешних местах поселилось немало бывших матросов с «Потёмкина»^[10], а этот народ — как сухой порох, только и ждет повода, чтобы снова взорваться!

Поклевский-Козелл приступил к своим обязанностям посла Российской империи в королевстве Румынии в 1913 году, поэтому о высадке экипажа с «Потёмкина» в Констанце знал только понаслышке, однако тревог это событие принесло в спокойные румынские земли немало. Семьсот мятежников, не знающих языка, без денег, с обагренными кровью офицеров руками… Впрочем, бывшим матросам пришлось так тяжело, что было не до новых бунтов. Чтобы хоть как-то прокормиться, они работали на помещичьих полях, на нефтяных промыслах, на фабриках, нанимаясь за самую ничтожную плату. Однако в 1907 году в Румынии вспыхнуло крестьянское восстание, потемкинцев обвинили в подстрекательстве, началась полицейская травля. Большинство матросов потянулось в Америку, часть разъехалась по Европе; лишь человек полтораста остались в Румынии. Некоторые вполне, как говорится, ассимилировались: щеголяли румынскими словечками, пооткрывали ресторанчики и пивные… Даже стали одеваться как румыны: горожане носили желтые ботинки на картонной подошве и фетровые котелки, а оставшиеся в селах напялили дырявые воловьи отинки и войлочные кашули^[11]. Некоторые пристроились на железную дорогу, и эти-то были народом самым мутным, неспокойным и ненадежным, живущим памятью о великом мятежном корабле. Теперь к ним присоединились заднестровские зажиточные крестьяне, в немалом количестве бежавшие из России после Октябрьского переворота 17-го года, но отчаянно мечтавшие о возвращении — конечно, не как жалкие просители, а чтобы вернуть отнятое! Матушка Варвара права: это порох, сухой порох, готовый вспыхнуть от малейшей искры! А появление воскресшей великой княжны Анастасии — чем не искра?…

— Понимаю, — задумчиво проговорил Станислав Альфонсович. — Но знаете, что, по-моему, самое странное? Что эта особа ищет поддержки среди людей, не имеющих отношения к придворному кругу, однако не обращается за помощью в Бухарест, к двоюродной тетке великих княжон, королеве Марии!

— Это меня и насторожило в первую очередь, — всплеснула руками мать Варвара, и Станислав Альфонсович до такой степени остро вспомнил Верочку Савельеву с ее порывистыми жестами, стремительной речью, заразительным смехом и мгновенно проливающимися слезами, что едва подавил желание прижать руку к сердцу, которое внезапно и резко закололо. — Именно ее стремление утвердиться среди тех, кто был далек от престола, кто лично не видел Анастасию Николаевну или видел только издали, — вот что подозрительно. Разумеется, это самозванка, однако мне все-таки хотелось бы, чтобы на нее взглянул — конечно, тайно! — кто-то еще, видевший великую княжну в прежние времена. Мои дела в Бухаресте закончены. Сегодня я возвращаюсь в монастырь. Ты… извините, вы, Станислав Альфонсович, могли бы поехать со мной?

— Нынешним вечером я должен председательствовать на заседании комитета, от которого зависит выдача Нансеновских паспортов^[12] нашим соотечественникам, — сокрушенно сообщил Поклевский. — Никак не смогу сопровождать вас. К тому же зрение у меня в последнее время стало совсем никудышное. Тем более по вечерам. А вы сами говорите, что взглянуть на эту девушку следовало бы тайно… Но не отчаивайтесь. Мой секретарь в отделе помощи русским эмигрантам — господин Самойленко — в 1916 году был в качестве курьера в ставке государя в Могилёве, куда как раз приехала царская семья, и, конечно, великие княжны. Он видел их близко — это его самые драгоценные воспоминания! К тому же у него великолепная, почти фотографическая память. Конечно, прошло три года с тех пор, но вряд ли Анастасия Николаевна изменилась до неузнаваемости.

— Господи, Станислав, вы соображаете, что говорите?! — снова всплеснула руками матушка Варвара. — «Вряд ли Анастасия Николаевна изменилась до неузнаваемости!» Вы готовы допустить, что эта особа — в самом деле великая княжна?!

— Я оговорился, — сокрушенно вздохнул Поклевский. — Следовало сказать: изменилась бы. Однако… однако знаете, что я слышал?…

— Могу себе представить, — слабо усмехнулась матушка Варвара. — Я беседовала с одним офицером, денщик которого якобы собственными глазами видел государя и государыню в вагоне некоего секретного состава под Екатеринбургом уже после роковой даты семнадцатого июля тысяча девятьсот восемнадцатого года… Офицер не слишком поверил своему денщику, но слухами о спасении государя и его семьи в самом деле земля полнится. Вот наша интеллигенция всё болтала: не нужно, дескать, народу царя. А народу-то именно царь и нужен, народ сам готов его выдумать! Впрочем, мне пора. Так ваш человек поедет со мной?

— Я пошлю за ним, — кивнул Станислав Альфонсович. — Мы выпьем кофе, перекусим на дорожку, и, думаю, через час вы сможете выехать.

В сумерках того же дня Тарасий Данилович Самойленко, секретарь Поклевского, стоял в сарае близ железнодорожных путей рядом с монастырским сторожем, которого ему в помощь отрядила матушка Варвара. Ярко светила луна; ей помогал большой фонарь около домика станционного смотрителя. Самойленко узнал, что именно в этом доме нашла себе приют девушка, выдававшая себя за великую княжну. По вечерам она часто выходила гулять в сопровождении нескольких русских железнодорожников, которые составили ее охрану.

Неподалеку послышались голоса и шум шагов.

— Княжна идет, — пробормотал сторож, и глубокое почтение, прозвучавшее в его голосе, заставило Самойленко насторожиться.

Похоже, сторож не разделял скептицизма матушки Варвары!

Появилась невысокая женская фигура в белом платье. Она быстро прошла мимо сарая, вдруг повернувшись туда, будто почуяв пристальный взгляд Самойленко, который буквально затаил дыхание.

При двойном свете фонаря и луны блеснули светлые глаза, появилось бледное лицо под ворохом коротко остриженных пышных волос. Самойленко смотрел не отрываясь, невольно прижав руку к сердцу.

Девушка резко, высокомерно вздернула подбородок, постояла так несколько мгновений, словно нарочно давая Самойленко возможность рассмотреть ее получше, потом рассмеялась — чудилось, рассыпались по мраморному полу осколки хрусталя! — и взбежала на крыльцо; вслед за ней поднялись несколько мужчин.

Хлопнула, закрываясь, дверь.

— Ну что, домнуле?^[13] — с молящим выражением прошептал сторож. — Она ли? Царевна?

— Не знаю, — уклончиво ответил Самойленко. — С одного взгляда, да еще вечером, трудно разглядеть. Надо еще раз приехать. Так и передай матушке Варваре.

Примечания

7

Одна из центральных улиц Бухареста названа в честь Петра Дмитриевича Киселёва (1788–1872) — русского государственного деятеля, генерала от инфантерии. — Здесь и далее примечания автора.

8

Мария Александра Виктория Эдинбургская, Мария Румынская (1875–1936) — британская принцесса; дочь Альфреда, герцога Эдинбургского и Саксен-Кобург-Готского, и великой княжны Марии Александровны. По отцу — внучка королевы Виктории, по матери — императора Александра II; супруга кронпринца, затем (с 1914 г.) — короля Румынии Фердинанда.

9

Турецкий кофе со льдом, очень популярный в Румынии, которая до 30-х гг. XIX в. находилась под Османским владычеством.

10

Мятеж на броненосце Черноморского флота «Князь Потёмкин-Таврический» вспыхнул в июне 1905 г. из-за некачественной пищи. Матросы захватили корабль в свои руки, убив при этом часть офицеров. Не имея чёткого плана дальнейших действий, восставшие повели корабль в Одессу, где намеревались пополнить запасы угля, воды и продовольствия, надеясь на поддержку главных сил Черноморского флота. После того как эти планы не осуществились, броненосец, совершив поход от Констанцы до Феодосии и обратно, спустя одиннадцать дней сдался румынским властям в порту Констанца. Матросы частью тайно вернулись в Россию, частью остались в Румынии.

11

Башмаки из сыромятной кожи; шапки (румынск.).

12

Нансеновский паспорт — международный документ, был разработан в 1922 г. норвежцем Фритьофом Нансеном, комиссаром Лиги Наций по делам беженцев. Такие паспорта выдавали беженцам из бывшей Российской империи, а впоследствии и другим беженцам, которые не могли получить обычный паспорт.

13

Господин (румынск.).