Загадка воскресшей царевны

Елена Арсеньева, 2018

Одни представители русской эмиграции называют ее великой княжной Анастасией Романовой, дочерью казненного царя, чудом спасшейся от расстрела и оказавшейся сперва в Румынии, а затем в Берлине. Другие считают ее самозванкой, выдающей себя за убитую в Екатеринбурге княжну ради какой-то выгоды. И только она сама знает правду о себе и о том, какую цену ей пришлось заплатить за спасение.

Окрестности Перми, 1918 год

Погожим сентябрьским днем четверо красногвардейцев, чья 21-я рота, литер «А», размещалась на 37-м разъезде Пермской железной дороги, неподалеку от Камского моста, пошли в лес. С утра было выдано на роту — сорок человек — три ведра спирту, а закусывать, кроме черного хлеба да остатков вчерашней пшенной каши, оказалось нечем. Опростав мгновенно одно ведро и немножко причастившись — так, самую малость, чтобы только возвеселиться, но не захмелеть вовсе, — солдаты разбрелись в поисках подножного корма — закусить новую выпивку. Проще всего было бы пойти в деревню Нижняя Курья да малость потрясти там крестьянские закрома, поэтому солдаты Мишка Кузнецов, Иван Петухов, Васюта Завялый и Лёха Шапошников направились прямиком туда, собирая грибы, только если те попадались на глаза. Впрочем, дождей давно не было, а потому и осень стояла не грибная.

Наконец Петухов увидал на пригорке несколько подосиновиков, но только нагнулся за ними, как в кустах что-то резко зашумело, и прямо на него выскочила девушка в коричневом коротком пальтишке, зеленой юбке до щиколоток и сером платке.

— Эх ты! — удивился Иван. — Чья такая кралечка?

Девушка бросила на него холодный взгляд, высокомерно вздернула голову и резко свернула в сторону. Похоже, она была слишком уверена в себе, чтобы обращать внимание на какого-то обшарпанного солдатика.

Петухов посмотрел вслед и с удовольствием присвистнул: маленькими ножками в коротких мягких сапожках девушка шагала так решительно, что зеленая юбка волновалась на ее округлых бедрах. К тому же, когда они столкнулись лицом к лицу, солдат успел разглядеть, что у нее высокая грудь, белая круглая шея и яркий розовый рот. Она была очень хорошенькая, и Петухов взволновался.

— Да стой же ты! — крикнул он вслед девушке. — Куда валишь? Тоже по грибы ходила? Нашла чего? Нет? Ну так я покажу тебе грибок, хошь?

И он захохотал, расстегивая свою грязную, поношенную шинельку.

Ну да, спирт еще затуманивал голову… к тому же Иван Петухов был очень прост в обращении с девчатами.

Девушка обернулась, хлопнула глазами. Возможно, она по простоте душевной намека не поняла, но во взгляде голубых Ивановых глаз было что-то настолько оскорбительное, что она почувствовала: от этого красногвардейца надо держаться подальше.

Девушка попятилась, видимо прикидывая, куда бежать, как вдруг раздался треск кустов.

— Чего блажишь, Вань? — послышался новый голос, и другой солдат, поменьше ростом, рыжеволосый и бледный, вылез из кустов. Это был Мишка Кузнецов. Через плечо у него, как и у Петухова, висела винтовка. — Нашел чего?

— А нашел! — сообщил Иван. — Девка вон по грибы пошла, да с пустыми руками ворочается. Хотел ей свой грибок показать, а она совсем глупая, не понимает ничего.

И он бессмысленно захохотал, пьяно качаясь из стороны в сторону.

Рыжий Мишка тоже зашелся от смеха.

Тогда, решив, что сможет от них убежать, девушка резко рванулась в сторону, проломилась через кусты и сразу оказалась на дороге. Впереди виднелась сторожка железнодорожного телеграфиста, и девушка устремилась туда, однако солдаты спохватились и принялись стрелять ей вслед.

Когда первая пуля свистнула над головой, девушка споткнулась, но продолжала бежать, петляя, бросаясь из стороны в сторону. Петухов и Кузнецов палили наперебой, хотя винтовки ходуном ходили в их руках. Пули щадили беглянку, однако она запнулась за вылезший на тропку корень и упала. Вскочила проворно, да тут налетел Петухов, сорвал с нее платок и пальтишко, повалил на спину, полез под юбку…

Девушка закричала так пронзительно и страшно, что из сторожки выскочил мужчина в черной форменной тужурке телеграфиста и завопил:

— Ой, охальники, а ну, пустите девку, твари бесстыжие!

Солдаты не обращали на него внимания, только один угрожающе прицелился, и тогда телеграфист благоразумно скрылся в сторожке.

Примчались на добычу Кузнецов и услышавшие стрельбу Васюта Завялый и Лёха Шапошников: тоже потянулись к белым, раскинутым на желтой опавшей листве ногам, принялись, отпихивая друг друга, грубо лапать девушку. Она сопротивлялась отчаянно; кто-то ударил ее в лицо, потом еще и еще, разбил нос, губу; рыжий Мишка да Иван наперегонки расстегивали штаны, топчась над жертвой, и девушка, которая поняла наконец, что ее ожидает, вдруг закричала:

— Оставьте! Прочь! Я дочь государя Анастасия! Я великая княжна Анастасия Николаевна!

Мишка и Петухов захохотали.

— Мели, Емеля, твоя неделя, — пробормотал Иван, падая на коленки меж ее раздвинутых ног, но тут кто-то набежал со стороны, крича:

— Оставьте, дураки! К стенке захотели? Что, коль она правду сказала?!

Это был красногвардеец Александр Гайковский — высокий, темноволосый и черноглазый.

Его вмешательство если не отрезвило солдат, то несколько отбило у них охоту к немедленному насилию. И хотя Мишка Кузнецов ворчал, что девка врет, что он ее знает и никакая она не царева дочка, а Настя Григорьева из деревни Нижняя Курья, которая украла у соседки шубу и подалась в бега, все же некое просветление снизошло в их затуманенные спиртом головы. Они привели в порядок свою одежду, подняли девушку с земли и под конвоем повели ее в сторожку. Озабоченный, хмурый Гайковский шел с ними, косясь на пленницу.

Связист Максим Григорьев, чей телеграфный аппарат стоял в сторожке, поглядывал на девушку, забившуюся в уголок возле большой печи, занимавшей чуть ли не половину избушки, сочувственно. Ее стриженые русые волосы были разлохмачены, в них набилась палая листва, на лице набухали синяки, из рассеченной губы сочилась кровь; белая блузка была на груди разорвана и запятнана этой кровью.

— А пусть он выйдет пока, чего мешается, — вдруг сказал Петухов, махнув в сторону Максима Григорьева. — Спроворим, чего начали. Раз попалась, значит, наша. И здесь всяко потеплей, чем в лесу.

— Умолкни, Ванька, сила нечистая, — встревоженно сказал Гайковский. — Чего несешь?! Что это тебе, телка деревенская?! А коли она правду говорит?

— Ну так и что, коли правда? — хмыкнул Иван. — К тому же как это может быть правдой? Небось во всех газетах написано, что царскую семью порешили в Екатеринбурге!

— Ты никак, пустобай, прочитал, чего там в газетах написано? — зло ухмыльнулся Гайковский. — Давно ли читать научился?

— Не я читал — другие, а мне обсказали, — надувшись, пояснил Иван.

— А мне другие обсказали, что порешили только самого Николашку, а девок и жену его допрежь вывезли в Пермь и секретно содержат там в каком-то подвале, — настойчиво сказал Гайковский. — Про это многие говорят!

Остальные солдаты слушали их, переводя взгляды от одного к другому, однако не вмешиваясь в спор.

— Да чего попусту трекаться, мы лучше вот кого спросим, — оживился Петухов, ткнув пальцем в Максима Григорьева. — Он тут при телеграфе сидит — небось всё знает. Давай, Григорьев, говори: пристрелили царских дочек и женку его в Екатеринбурге али в самом деле в Пермь притаранили?

Григорьеву было и девушку жаль, тем паче если она не врала и в самом деле была царской дочкой, но в то же время он побаивался подвыпивших красноармейцев, а потому ответил он уклончиво:

— Мне за разглашение государственных тайн кому ни попадя знаешь что может быть? Так что лучше меня не спрашивайте, а отведите девчонку по начальству: ему, конечно, виднее.

— И то! — засуетился Гайковский, накидывая на плечи дрожавшей девушке свою шинель и отдавая ей свой башлык. — Давайте-ка ее лучше на станцию отведем, пускай снова в подвал посадят. Кто их знает, начальников, может, они хотят девок да царицу отправить к их родне, в заграничные страны, а не то обменять на какую ни есть для нас выгоду?

Девушка перевела дух с неким подобием облегчения. Она поняла, что Гайковский старается ей помочь.

— Ладно, пошли, — согласился наконец Иван Петухов, и Мишка Кузнецов тоже покладисто кивнул. — Пускай начальники решают.

Гайковский, успокоенный, направился к двери, однако связист Максим Григорьев успел заметить, как Иван и его рыжий приятель хитро переглянулись, а остальные солдаты едва сдержали смех.

«Да, — сочувственно подумал Григорьев, — мучения этой бедняжки, кем бы она ни была, только начались!»

Девушку, одетую в шинель и башлык, повели мимо железнодорожных путей к Камскому мосту, однако не перевели через него, а продолжали подталкивать по путям к стоящим чуть на отшибе вагонам, в двух из которых размещалась 21-я рота: по двадцать человек в вагоне.

— Эй, вы куда?! — крикнул Гайковский, заметив эти маневры, но Мишка Кузнецов наставил на него винтовку и угрожающе щелкнул взводимым курком.

— Мишка, ты чего! — отшатнулся Гайковский, невольно заслонившись рукой, словно пытаясь защититься от выстрела. — В кого целишься?

— И не только целю, Сань, но и пальну, — спокойно сообщил тот. — Давай отсюда, а не то…

— Сдурел?! — возмущенно вскричал Гайковский. — Чего делать собрались?!

Вместо ответа Мишка выстрелил ему под ноги.

— Она не пойдет с вами! — отпрыгнув, отчаянно крикнул Гайковский. Он побледнел, но старался не выказывать страха.

Один из солдат, доселе помалкивавший, крикнул, задорно блестя глазами:

— Ты, Санька, нам лучше не перечь сейчас. Ну, малость блуд почешем да отпустим твою царевну. А то, хочешь, с нами пошли. Чем плохо? А будешь мешаться, или правда пулю словишь, или комиссару на тебя донесем, мы-де поймали эту девку, а ты ей хотел помочь сбежать. Сам знаешь, что тогда будет: не только тебя, но и твою семейку в Верхней Курье на сучья вздернут.

Если Гайковский и раньше был бледен, то сейчас лицо у него сделалось белое, как мел.

— Да пожалейте вы ее, — почти взмолился он. — Вас же там целая рота… Я знаю, вам с утра спирт давали, но не весь же ум вы пропили!

— Пошел! — крикнул Мишка, передергивая затвор, — или с нами идешь, или пеняй на себя.

Гайковский, уныло опустив голову, больше не вмешивался, только провожал взглядом девушку и солдат: вот отодвинулась дверь вагона, вот раздался оттуда дружный восторженный крик, вот девушку зашвырнули в вагон, вот дверь задвинулась снова.

Гайковский стиснул кулаки так, что ногти вонзились в ладони. Постоял, подумал немного, а потом пошел в будку к связисту Максиму Григорьеву и потребовал связать с Чрезвычайной комиссией в Перми.

Григорьев так и замахал на него руками:

— Спятил, паря?! Да ты кто такой есть, чтобы я тебя соединял с начальниками?

Гайковский попытался увещевать его, напомнив, кем назвалась незнакомка, уговаривая, что в чрезвычайке непременно должны знать, если девушка и в самом деле та, за кого себя выдает, что она, очень может быть, и правда сбежала из подвала, где остались ее мать и сестры, а значит, ее нужно туда вернуть живой и невредимой… Однако Григорьев непреклонно мотал головой:

— И не проси, не буду! Царевна она или нет, а что Петухов, что Мишка рыжий — они оба без всякого царя в голове: пристрелят меня потом, коли узнают, что я помогал тебе чеку вызвать! И не пойму я, чего ты так бесишься, тебе какое дело, если от какой-то там царевны крошку отщипнут? Девичье дело такое: нынче девка — завтра баба.

Гайковский ничего не ответил, выскочил из сторожки и сломя голову кинулся к переезду, явно намереваясь пересечь его.

— Неужто в Пермь бегом побежит? — изумленно пробормотал Максим Григорьев, глядя на него в окно. — Вот же не уймется! С чего его разобрало-то?

Пожимая плечами, он вернулся к своему аппарату, но нет-нет, а жалость к странной девушке заставляла его снова и снова взглядывать в окно и надеяться, что двери вагона открылись и красногвардейцы ее отпустили. Однако двери не открывались и никто никого не отпускал.

В конце концов день истек, стемнело, и Григорьев лег на топчан ближе к теплому боку печки и попытался уснуть.