Рыжий демон осенних потерь

Евгения Райнеш (2025)

На старой даче погибает Феликс Успенский, бывший муж Алены, инспектора по делам счастливого детства. Его жена Марыся исчезает, а их дочь Кристина при виде Алены каждый раз впадает в истерику и кричит «Красная луна». Экспертиза показывает, что Феликс умер от сердечного приступа, но обстоятельства трагедии кажутся Алене очень странными.

Пролог

Я думаю, все началось именно с того момента, когда Кит приволок в мой дом замызганного игрушечного медведя. Вернее, в глобальном смысле катастрофа случилась гораздо раньше. Страшно даже подумать, в каких космических безднах скрываются ее истоки, но если брать за точку отсчета отдельную человеческую судьбу, скажем, мою, то все началось в тот самый вечер.

— Топай на кухню, — скомандовала я. — Эй, ботинки сними! Кто знает, какими кровавыми тропами ты ходил.

— Сегодня никаких кровавых троп, — Кит нагнулся, развязывая шнурки. — Только цивильные прогулочные дорожки.

Затем поднялся и полез во внутренний карман куртки. Через мгновение в его ладонях появился маленький игрушечный медвежонок. Очень старый, грязно серого цвета, на котором, возможно, не так ярко проявлялась его замурзанность. У медвежонка отсутствовал один глаз, на черной пимпочке носа зияла безнадежная потертость.

— Очень мило, — сказала я. — Но если это подарок кому-нибудь из твоих знакомых, то предупреждаю: ни один из современных детей такое в руки не возьмет.

— А ты? — почему-то напряженно спросил Кондратьев.

Он замер — куртка наполовину сползла с плеча, на правом носке светилась проплешина, и скоро появится дырка, в протянутой ладони стыдливо потупился старый медвежонок.

— А я уже давно выросла из возраста, когда интересуются мягкими игрушками, — пожала плечами. — Сообщаю на всякий случай, если ты не заметил.

Я подумала, что Кит спас медвежонка из какого-нибудь бандитского притона. Возможно, игрушку подкидывали в мусорные баки, зашив в пузо прослушку. Или совали в дрожащие руки похищенным ради выкупа детям. Или перевозили в нем кокаин, хотя последнее маловероятно: размеры игрушки — он умещался на ладони — не позволяли думать о крупных партиях, а значит, о достойном наваре.

— Алька, ты забыла?

— О чем? Да не стой ты столбом, достягивай уже свою куртку и пошли на кухню.

— Не хочу на кухню, — заупрямился Кит. — Почему ты всегда — на кухню? Вот у Ники я дорогой гость, она меня принимает в гостиной. Там мягкое кресло, а не жесткий табурет.

Я кивнула:

— Ника пытается тебя задобрить, так как ты уже много лет себя ведешь с ней, как с выпущенным под залог рецидивистом, и, кажется, уже и сам в это поверил. А я не хочу бегать с чайником и чашками из кухни и обратно.

Кит не ответил, но нагло продефилировал в гостиную. С медвежонком, которого я так не взяла в руки. Кондратьев развалился в кресле, а игрушку посадил на небольшой кофейный столик. Замызганный уродец косился единственным глазом на недочитанную стопку книг, Никита с напряженным вниманием — на меня, а я — с недоумением — на медведя.

— Ну, — произнес, наконец, Кит. — Вспомнила?

Покачала головой:

— Это просто старый медведь. Что я должна вспомнить? Ты меня не разыгрываешь?

— Ну, даешь, — удивился Кит. — А так рыдала, я думал, твой и так немногочисленный мозг весь со слезами вытечет. Когда я спрятал этого уродца, с тобой случилась настоящая истерика. А теперь и глазом не моргнешь. Всегда ты так…

Казалось, он расстроился. Я наткнулась на вопросительный взгляд резко замолчавшего Кондратьева.

— А, — догадалась. — Какая-то игрушка из детского дома, которую ты когда-то стырил, а потом бережно хранил все эти годы? Но я, кажется, и в самом деле не знакома с этим медведем.

Детство я помню. Хоть и смутно, обрывками, какими-то пятнами. Свою кровать с синим покрывалом, шкафчик с безногим утенком. Кто-то еще до меня раскорябал дверцу, тем самым лишив рисунок лап. Еще помню, как бегу куда-то: очень яркое солнце, голубое блюдце пруда, брызги из-под босых ног. Я кричу: «Никита — корыто, Никита — дырявое корыто!», замирая от страха и свободного восторга. Знаю, что мне попадет от Ники за то, что обзываюсь, но еще жутче от того, что Кит сейчас догонит и…

— Зачем мне это? С чего мне тебя так тупо разыгрывать? — настоящий Кит, не из воспоминаний, прервал попытки погрузиться в прошлое.

— Только не делай вид, что никогда не пытался, — я засмеялась. — Не знаю ни этого медвежонка, ни когда именно ты его от меня спрятал, но прекрасно помню твои издевательства. Если уж говорить о том, кто и что испытывает, то я, между прочим, тебя жутко иногда боялась. Однажды ты чуть не утопил меня в пруду на Никиной даче. Или это была другая дача и другой пруд? Ника ведь познакомилась с Михаилом Ефимовичем, когда мы были уже подростками. Но помню берег, воду, и как ты гонишься за мной, скорее всего, чтобы оторвать голову.

— Она возила нас на озеро. В детдомовский старенький «пазик» набивалась куча ребятни. И мы все весело катили за город. Неужели не помнишь?

— Точно! Брызги были соленые, значит, не пруд на даче, он же пресный. И вода там пахнет не так.… Но все равно в этом озере ты меня чуть не утопил.

— Черт, Алька… Когда тебе исполнилось шесть, мне было восемь. Тебе, наверное, казалось, что я прямо такой большой и сильный, да?

Я кивнула. Мне и в самом деле так казалось. Пока не подглядела случайно, как Кит плачет. Конечно, его оправдывала сильно разбитая коленка, а еще — он думал, что вокруг нет ни души. Но все равно — Кит рыдал, размазывая кровь и грязь, тоненько повизгивая. В тот момент в моей иерархии авторитетов Кит стремительно потерял несколько пунктов. С первого места опустился на третье после Ники и Граудона, покемона, вызывающего извержения вулканов.

Кит больше не был для меня всемогущим, но я ему об этом никогда не скажу.

— Мы были детьми, — снисходительно произнесла я банальную фразу, которую обычно говорят, когда не хотят обсуждать что-то важное. — Ты его даже не постирал ни разу, — добавила с упреком, разглядывая замурзанную игрушку.

— Чего?

— Говорю, мягкие игрушки нужно стирать. Лучше вручную, но на крайний случай можно провернуть в машине.

Кит воззрился на меня с таким видом, словно я выдала сакральное библейское откровение, которое бережно хранили от посторонних ушей в скитах аскеты и адепты.

— Ладно, — махнула рукой. — Сама постираю. Раз уж это чудо-юдо попало в мои руки. Ты сегодня дежуришь?

Кондратьев вздохнул и нехотя полез из уютного кресла.

— Я понял, что мне пора, хотя ты даже чаем не напоила.

Понятливый Кит… Я улыбнулась:

— Сам же не захотел на кухню.

Он что-то проворчал нехорошим нудным голосом. И добавил уже четко и зло:

— Это Ника вдруг попросила меня вернуть тебе игрушку. Зачем ей это понадобилось почти через тридцать лет, черт знает. Только, если бы не она, я, может, и не вспомнил бы.

И ушел. А я вдруг и в самом деле подумала о прослушке. Мысль для нормального человека дикая, но если вы хорошо знаете Кондратьева, то такой вариант не кажется чем-то нереальным. Прощупала мягкий плюш. В одной из прорех, разъехавшейся под моими пальцами, что-то блеснуло.

— Ну, Кит, — прошипела я, поддевая ногтем малюсенький кругляшок с усиками.

Вовсе это оказался не жучок, хотя нечто близкое. Небольшой серебряный брелочек в виде паучка. Кажется, никакой материальной ценности он не представлял. И шпионской тоже. Потемневшее от старости ювелирное изделие из низкопробного металла. Наверное, был кому-то дорог как память. Возможно, и мне, если бы что-то о нем помнила. Но штучка была занятная. Я отчистила его от темного налета, приспособила к тонкой серебряной цепочке и надела на шею.

А потом все так закрутилось и распрямилось, врезав под дых, что мне стало совсем не до дешевого серебряного паучка, и уж тем более не до медвежонка с раскуроченным пузом.