Слезы пасмурного неба

Евгений Борисович Магадеев, 2015

На первый взгляд, Ярослав довольно-таки зауряден; по образованию он биолог, по профессии – официант, а по призванию – бас-гитарист. Даже его девушка Лена не догадывается о второй жизни Ярослава: каждую ночь юноша переносится в мир, населенный разумными лягушками, и тут ему наконец удается почувствовать себя сильным и значимым. Уже много лет героические сновидения уравновешивают серые будни Ярослава – но будет ли это равновесие вечным?..

А. Блок

© Евгений Борисович Магадеев, 2015

© Батыр Хабибуллин, иллюстрации, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Глава 1

Вопреки наметившейся в последнее время тенденции день был весьма погожим. Купающаяся в лучах долгожданного Солнца зелень сияла каждой капелькой росы, напоминавшей о былом ненастье. Пронизывая и без того палящий воздух, от земли призрачными потоками поднимался пар; он будто устремлялся к самой линии горизонта, заставляя ее причудливо извиваться.

Я шел по дороге, и мои лапы ощущали жар от каждого слияния с почвой, за многие годы огрубленной колесами повозок. Упругая набойка посоха, обыкновенно касавшаяся плодородного грунта без единого звука, тут ритмично постукивала, словно я опирался о булыжник, — но не соскальзывала, как это зачастую случалось на городских улицах.

— Эгей, монах! — окликнул меня из-за спины заливистый тенор, исполненный простодушного деревенского панибратства. — Отличная погодка сегодня!

Приветственно скинув капюшон, я сделал шаг навстречу нагнавшему меня путнику, обличье которого вполне соответствовало голосу: задорно прищуренные глаза-бусинки, едва заметное пивное брюшко, покрытое редкими буроватыми пятнами. Наверняка местный, хотя здесь, посреди леса, едва ли вообще кто-то жил.

— Доброго дня! — произнес я, учтиво улыбаясь. — Нечасто в такой глуши найдутся охотники до прогулок.

— Тоже мне глушь, — отмахнулся путник, машинально поправляя болтающуюся между лопатками берестяную торбу. — Пара часов — и я дома. Уж лучше пройтись пешком, чем искать извозчика подостойнее да подешевле. Вы, я гляжу, со мною согласны, — он весело хохотнул. — Куда держите путь?

— В Антипово, — ответил я, старательно соответствуя небрежному тону диалога. — Быть может, Вы знаете: это небольшая деревушка на реке Дуда, где еще русло сужается, — не сговариваясь, мы потихоньку двинулись дальше. — У тамошнего мельника погощу.

— Никак, по делу? Что же, в монастыре голодно стало?

— О нет, — я успокоительно улыбнулся. — Слава Второму брату, закрома полны. Это скорее визит вежливости. А Вы, я так понимаю, направляетесь на заслуженный отдых?

— Отработал неделю в городе, пора и семью навестить. Хотите муху?

— Да, пожалуйста.

Он не без труда стянул торбу с одного из массивных плеч и достал аккуратно свернутый бумажный кулек, полный аппетитных на вид мушек.

Парня звали по-простому — Иван. За тот час пути, что мы проделали вместе, он успел поведать едва ли не всю свою родословную, хотя история его жизни оказалась довольно-таки заурядной: будучи выходцем из малоимущей многодетной семьи, частично выкошенной репрессиями, Иван уже с малых лет занимался разнообразными ремеслами, однако нигде не мог осесть из-за кошмарной безработицы. Насколько я понял по сбивчивому рассказу, наиболее увлекательной ему некогда показалась резьба по дереву, — тут моего попутчика поглотили приятные воспоминания, от которых он даже мечтательно причмокивал, — но в итоге судьба завела парня в большой город и приобщила к издательскому делу; он даже достиг определенного признания на этом поприще. В ту пору многие открывали в себе неожиданные таланты: с рассеиванием политического мрака граждане внезапно ощутили, что на собственное будущее нужно как-то влиять.

Оканчивался маршрут Ивана в селе с потешным названием Резвые ключики — там его жена воспитывала двоих детей. Несложно было догадаться, что семья жила безбедно: молодое село имело славу прибежища нуворишей, по последней моде предпочитавших за умеренную плату обосноваться подальше от города, тем самым разделяя досуг и трудовые будни. Настроение понятное, ведь обстановка в государстве благоволила почитателям комфорта: экономика стремительно развивалась; тени невзгод, еще недавно казавшихся извечными и необоримыми, бесследно потонули в сиянии достатка, словно давешняя слякоть, уступившая место обычному летнему зною всего за одну ночь.

На перепутье мы расставались неохотно.

— Я несказанно рад нашей встрече! — тепло изрек на прощание Иван, зажав мою лапу между своими. — В такой компании дорога — сущее удовольствие. Замолвите за меня словечко Второму брату, коли не сложно. Да Матушке за детишек.

Пообещав непременно выполнить его просьбу и пожелав легчайшего завершения пути, я припустил по обочине дороги в сторону Антипова: жара сменялась вечерним холодком, ненавязчиво напоминая, что закату несложно меня опередить.

***

Из-за поворота несмело показались домишки, располагавшиеся на окраине деревни, — прямо скажем, на отшибе, — а вместе с ними и Захар, явившийся по мою душу в условленный час. Устало прислонившись к изодранному плетню, он, видимо, напевал себе под нос какую-то песенку, покуда не заметил моего приближения.

— Приветствую, Захар! — издалека бросил я. — Процветают ли Ваши дела?

— Монастырскими молитвами, Ярослав, — отстраняясь от забора, доброжелательно изрек он. — Мельница, слава Второму брату, мелет — и пускай не останавливается. Сильно в пути утомились?

Я перевел дух и позволил себе осмотреть единственного друга, не имеющего прямого отношения к церкви. Он не менялся с годами: поразительно тонкая талия придавала облику черты неувядающей юности; чуть раскосые глаза же будто хранили память о времени, когда каждый из нас еще не был обременен заботами, требующими зрелой пронзительности во взгляде.

— Мой путь украсила приятная беседа, — ответил я. — Между прочим, она зарекомендовала мое пребывание здесь как визит вежливости — так не удостоите ли ужина? Это было бы невероятно вежливо с Вашей стороны.

Захар негромко засмеялся и повел меня в глубину деревни, через широкий деревянный мост, из-под которого выглядывала прохладная гладь реки Дуды, относительно спокойной в это время года. Весна часто приносила в Антипово паводки, и этого бедствия жители боялись, пожалуй, более всего; даже возвращение смуты они почли бы за благо, если бы вдобавок им пообещали вечное содействие природных сил.

Мельница находилась чуть ниже по течению. Ее громадные детали величаво вращались под напором водной стихии — и в этом заключалась особая ирония: Захар был, наверное, единственным из коренных обитателей, кому в мерных потоках реки вместо угрожающей напасти виделся неиссякаемый источник жизни. Впрочем, никто не брезговал пользоваться услугами мельника, да и колодцев в окрестности не рыли, так что роптания гостили тут не слишком часто.

— Знаете, Захар, — начал я, дождавшись, когда хозяйка дома, обладательница потрясающе темного цвета зеленой кожи, столь горячо любимого южанами, накрыла на стол и удалилась почивать, освободив мужчин от присутствия лишних ушей. — Не верю я, чтобы Вы пригласили меня сюда лишь ради дани нашему знакомству. При всем уважении, разумеется.

— Любопытно, — мельник засмущался и даже отложил пирожок, от которого мгновением раньше собирался откусить. — И что навело Вас на такие мысли?.. Хотя — Вы угадали, разумеется. Я не уверен, имею ли моральное право просить об услуге, но, боюсь, положиться в этом вопросе мне больше не на кого.

Он покривил душой: мы оба согласились бы, что независимо от сути дела прав у Захара предостаточно. В далекие, но отнюдь не забытые времена этот, казалось бы, скромный ремесленник бескорыстно помогал монастырю всем, чем только мог; именно его исключительно щедрое подспорье позволило тогда прокормить около дюжины юных новобранцев, изъявивших желание прославлять имя Второго брата в надежде на его милость и снисхождение. Сам я, пребывая в ту пору далеко за пределами стен родного монастыря, ничего подобного не наблюдал, однако позже очевидцы прожужжали мне все уши, восхваляя деяния мельника-альтруиста.

— Мы многим обязаны Вам, Захар, — уверил я товарища. — Сама Матушка возлюбила бы Вас как собственного сына. Если что-то тревожит, говорите смело.

Он ощутимо замялся, но произнес довольно уверенно:

— Моей жизни угрожают. Некоторые персоны из ратуши — они выклянчивают себе долю с моей прибыли.

— А велика ли эта прибыль?

— Надо признаться, не слишком. Хотелось бы гораздо больше — да простит меня Матушка за эти слова.

— Полно Вам, Захар, однажды все мы сгинем навеки.

Под окном хижины послышалось лопотание на местном наречии, которого я не понимал, и мой собеседник поспешно захлопнул узорчатые ставни, погрузив комнату в мягкий полумрак. Его скованные движения выдавали тревогу — хотя я навряд ли угадал бы, чего больше страшится Захар: охотников до чужих секретов или божественного гнева. В конце концов, ему было свойственно принимать религиозные каноны чрезмерно близко к сердцу.

— Матушка плачет, когда мы уходим, не оставляя за собою ни следа, — отстраненно пробормотал мельник, полностью рассеяв мои сомнения. — Наши судьбы венчаются смертью — так учили проповедники, Ваши сводные братья. Боюсь, мой венец окажется постыдным.

— Конец еще не близок, Захар. Но и сейчас Матушка, взирая на Вас, не плачет, а ликует. Вы думаете, ей угодно, чтобы каждого из нас увековечивали в камне? Сохраниться в памяти немногих, искренне благодарных тебе, — вот о чем большинство не посмеет и мечтать.

— Ну если Вы так считаете… Спасибо, Ярослав, — я прочел во взгляде мельника нездоровое облегчение; его наклонности фанатика нередко пугали меня. — К слову, я могу вдохновляться Вашим же примером. То, на что Вы указываете, — благодарность от немногих — тут мы схожи, хотя мне до Вас далеко, почти как до небес. Вы, фактически, правили бы народами, если б захотели, — так почему же отказались от такой возможности? Неужели Матушке претит Ваше величие? Не пытайтесь меня в этом убедить.

Я не сразу нашелся с ответом. Помогая монастырю на протяжении смуты, Захар нечаянно узнал обо мне кое-какие подробности, которые сам я предпочел бы не афишировать. Иногда мне начинало казаться, что его разуму под силу сложить картину воедино и в итоге сорвать покровы с моего главного секрета, — но нет, это было решительно невозможно. Даже допустив мысли, соответствующие действительности, любой неповрежденный ум тотчас отбросил бы их как совершенно неправдоподобные. Да и стоило ли мне бояться разоблачения? Вряд ли оно что-то изменило бы в моей жизни.

— Некоторые эпохи лучше не воскрешать и не тормошить, — уклончиво парировал я. — Да и посудите, в кого превратила бы меня власть? Уж не в подобие ли Первого брата?

При упоминании бога-посмешища болотно-зеленые щеки Захара одобрительно вздулись. Он явно повеселел, и я поспешил вернуть его к разговору о деле.

***

Наступление темноты не принесло досадных неожиданностей: сообразно полуденным дарам великодушная природа расщедрилась и на приятную, мягкую ночь. Радуясь этому обстоятельству, многие селяне без колебаний отложили сон ради лишней дюжины глотков изумительно свежего воздуха: облюбовав узенькие тропинки, пролегающие между добротными избами, повсюду слонялись парочки; откуда-то издалека слышалось непристойное заливистое песнопение, намекавшее на изобилие пива. Импровизированному хору вторили редкие энтузиасты, а дружинники, безмерно ликовавшие оттого, что более не надо нести службу под сенью проливного дождя, вовсе не спешили унять виновников дебоша, степенно прогуливаясь поодаль.

Даже в себе я ощущал подверженность общему настроению, хоть и старался собраться с мыслями, не дававшими особого повода для торжества. Смена деревенского старейшины прошла для некоторых жителей далеко не безболезненно — чего и следовало ожидать. Я не имел чести познакомиться с тем, кого законы вынудили отказаться от полномочий из-за подкравшейся старости, — поговаривали, что родня тут же оплатила ему долгосрочное пребывание на престижном курорте, — но юношу, занявшего место ветерана, мне однажды представляли. В ту пору он только-только докарабкался до мелкого поста в канцелярии префектуры, чем невероятно гордился; примерно тогда же его уличили во взяточничестве — столь же мелком, как и сам пост. Обязательные попытки замять эту скандальную ситуацию были близки к успеху, и даже непосредственное начальство ходатайствовало о милости префекта… но тут неожиданно проявился едва заметный пушок и на его руководящем рыльце, и проблему затоптали радикально, дабы заведомо избежать огласки. Надо сказать, удаление незадачливого бюрократа на почтенное расстояние, равно как и последующие сомнительные махинации, не особенно выручили префекта: в тот же месяц его раздавила в лепешку тяжело груженная повозка. Видимо, боги решили вмешаться и устроили собственный суд.

Жил новый старейшина в паре шагов от ратуши. История умалчивала, как это вышло: то ли случайно, то ли вследствие безудержных амбиций молодого чиновника; а может, недавнее назначение попросту не стало для него сюрпризом. Так или иначе, место было на зависть удачным, хотя многие заявили бы, что начальство далеко от народа — вполне буквально. Да и огромные бревенчатые хоромы, украшенные абстрактными расписными фигурками, смотрелись на фоне традиционного архитектурного аскетизма неуместно и даже вычурно. В относительно скромном палисаднике скучал единственный охранник, облаченный в форменную, но изрядно потрепанную жилетку. Он восседал на лавочке, откинувшись на стену хозяйского дома, и лениво мусолил во рту какую-то травинку, погруженный то ли в мечты о грядущих выходных, то ли в полудрему.

— Добрейший вечер! — обратился я к нему. — Не спит ли уважаемый старейшина?

В ответ последовало невнятное мычание, вынудившее меня повториться. Перестав жевать, охранник заявил:

— Не спит, наверное. Можете сами проверить.

Изнутри жилище оказалось неуютным: от неприлично просторных комнат веяло пустотой и унынием, а тускло мерцающие свечи будто бы жадно набрасывались на каждый порыв захудалого сквознячка, поскольку другого источника свежести тут не было. Меня сопроводили в зал, имевший почти кубическую форму, и предложили подождать, указав на причудливое кресло, обитое непонятным ярко-красным материалом.

Новоиспеченный старейшина почтил меня присутствием довольно скоро. В чопорном домашнем халате он выглядел поистине респектабельно, несмотря на незрелый возраст и чрезмерно раскованную походку, неподобающую уважаемому гражданину.

— А я знаю Вас, — начал он, только переступив порог. — Вы Ярослав. Мы встречались пару лет назад на приеме у префекта. Мне тогда еще было крайне любопытно, что завлекло монаха в такое светское место.

— Просветление и свет неразделимы, уважаемый, — нарочито слащаво проговорил я и почтительно склонил голову. — К сожалению, миряне часто об этом забывают.

— Вы здесь не ради высокопарных афоризмов, не так ли? Время уже позднее, не будем растрачивать его понапрасну.

— Прошу прощения, старейшина, явиться в такой час — непозволительно нагло с моей стороны. Но, боюсь, дело не терпит отлагательства.

— Что ж, я внимаю.

Глава деревни выжидающе застыл, уперев лапы в бока. Оторвавшись от жесткого сидения кресла, я выпрямился в полный рост, и наши взгляды пересеклись на одном уровне. О да, старейшина боялся; его потуги укрыться за пренебрежительной грубостью ничего не меняли: сосредоточенная морда бесхитростно выдавала всю изнанку. Очевидно, любопытство на предмет обыкновенного монаха, зачем-то приглашенного на прием, уже удовлетворили, — это в полной мере объяснило бы трепет.

— Вы в курсе, чем я занимался раньше, — мои слова должны были излучать угрозу, и в подтверждение того, что задумка реализована успешно, скулы парня безвольно дрогнули. — Раз так, то утруждаться ненужными переговорами — совершенно безыдейно, правда? Захара нельзя трогать. Остальных — тоже, но это не моя забота. Полагаю, мысли изложены ясно и дальнейшего развития не требуют.

— Более чем ясно, — безропотно согласился старейшина, как-то сразу повеселев: похоже, его душу терзали и куда худшие предчувствия. — Вам не следует более тревожиться по этому поводу.

— Приятно, что мы так легко достигли взаимопонимания.

С одобрением улыбнувшись, я примирительно похлопал хозяина дома по плечу и направился к выходу. В последний момент он воскликнул:

— Постойте! Вы ведь не бог, и Вас тоже можно покалечить или убить — ужели не страшно?

— Только не здесь, — отрезал я и, шумно хлопнув межкомнатными дверьми, заточил недобросовестного чиновника наедине с недосказанностью.

***

Каждое утро я начинал с одного и того же движения — поначалу, должно быть, осмысленно, но с годами все в большей степени машинально: едва раскроются глаза, я потрясал перед ними ладонью, дабы сонный разум убедился в обретении реальности. Цвет кожи, пусть и не самый здоровый по общепринятой мерке, однозначно не был зеленым, — а значит, я уже вышел из образа прямоходящей лягушки в мире себе подобных. Моя привычка к этой нескончаемой серии сновидений укоренилась до такой степени, что навязчивость ее не только не обременяла меня, но даже не вызывала ни малейшего беспокойства. Тем не менее надежда на понимание со стороны окружающих была утрачена давным-давно: детские рассказы и жалобы воспринимались как естественное проявление буйной фантазии; подростка, говорящего о своей недоказуемой и неопровержимой особенности, объявляли чудаком — и опасались. Я, пожалуй, вовремя бросил попытки кому-нибудь открыться, более не распространяясь о таинственной цепочке снов, неотличимых от яви в плане правдоподобности. По крайней мере, уже старшие классы школы обошлись без непрерывных насмешек и прочих аналогичных неприятностей.

Никогда я не докучал подобными бреднями также и Лене, хотя мы встречались уже два года и даже изредка заводили разговор о создании семьи. Бывало, мне хотелось поделиться с нею своими переживаниями из чуждого мира, но каждый раз меня что-то останавливало; причиной тому — вовсе не стремление оставаться для девушки правильным и нормальным, ее мнение все равно формировали какие-то неведомые факторы. Просто так повелось.

Она лежала рядом со мною на спине, раскинув руки и ноги наподобие морской звезды; одеяло, лишь отчасти выполняя свою функцию, преимущественно волочилось по полу, застеленному ворсом пыльного ковра. Вьющиеся русые волосы беспорядочно заполняли пространство вокруг: обрамляли подушку, закрывали оголенную грудь. На щеках едва уловимо проступал утренний румянец.

Лена спала крепко, но разбудить ее труда не составляло. Осторожно поднявшись на колени, я переступил через нее за пределы кровати — послышалось недовольное бурчание, но веки так и не разомкнулись. Она продолжала спать и после того, как я оделся, почистил зубы и умял завалявшийся в холодильнике творожный сырок. Лишь у двери, шнуруя свои парадные ботинки, я боковым зрением выхватил из общей картины ухоженные босые ступни — отчего невольно вздрогнул.

— Уже уходишь? — заразительно зевая, протянула Лена.

— Пора, — гаркнул я в ответ, не придумав ничего умнее.

Она стояла в чем мать родила, прислонившись к обшарпанному дверному косяку, и внимательно наблюдала за моими приготовлениями, выжидая, когда я закончу; после — стремительно подошла и прильнула к моей груди. Я обнял ее одной рукой за ягодицы и, ощутив тепло хорошо знакомого тела, крепко прижал девушку к себе.

— Вечером увидимся? — спросила Лена с той надеждой в голосе, что никак не подразумевает возможности отказа.

— Увидимся, — неуверенно ответил я и поспешил закрепить обещание поцелуем.

***

На работу я еле успел: тарахтящий автобус четырежды надолго застревал посреди пробки, в иное же время двигался так неторопливо, что возникало желание выйти и подтолкнуть его сзади. В этом — и только в этом — отношении ночные смены бывали существенно приятней, особенно по будням, когда посетители заведения хоть и буянили, но не слишком.

Нацепив форменный черный фартук и связав его лямки неряшливым бантиком, я выскочил в основной зал кафе, где уже приступали к работе другие официанты. Нынче поставщики почему-то не завезли клубнику, входившую в состав доброй половины десертов, и это сулило массу неловких минут. Я непроизвольно перебрал в уме все те жалкие оправдания, которые мы применяли по такому поводу, и остался вполне доволен их ассортиментом.

— Алина сегодня в ударе, — прозвучал у меня над ухом раскатистый шепот бармена Кости, перевесившегося через стойку, видимо, исключительно ради этого замечания. — Ты так не умеешь.

Повинуясь его скрытому призыву, я поглядел туда, где мило щебетала с новоприбывшими клиентами низенькая, но потрясающе привлекательная молодая официантка. Ее темные ухоженные волосы были собраны в пучок на затылке, а лицо, вечно сияющее по-детски искренней улыбкой, несло на себе изрядный слой косметики, что, впрочем, нисколько не мешало его очарованию.

— Ой, я бы Вам не рекомендовала блинчики с вареньем, — голосок Алины, звонкий и жизнерадостный, был исполнен дежурного сожаления. — Он почти пустой, варенья совсем мало. Возьмите лучше вот этот, со сгущенкой.

Опрятного вида парни, сидевшие за столиком, восторженно загоготали, выражая свое согласие. Навряд ли они так сильно любили сгущенку, но то, что Алина им понравилась, не вызывало ни малейшего сомнения. По сути, она завораживала каждого здорового мужчину, имевшего счастье лицезреть ее, благо, возможности были у многих: помимо работы в кафе, девушка также позировала для фотокалендарей и местной рекламы, где выглядела еще ослепительнее. Тем не менее профессия официантки приходилась Алине особенно по душе, и отказываться от нее в пользу карьеры модели наша дива не собиралась.

— Не спи, Слава, третий столик, — назидательно прошипела мне в ухо пухленькая Оля и в сопровождение сентенции легонько ткнула меня в бок. Будучи женой коммерческого директора, она занимала почетную должность администратора зала, то есть, по большому счету, надзирала над нами.

Схватив со стойки увесистое меню, я направился в ту сторону, где начинала располагаться бледная худенькая дамочка неопределенных лет. Повесив неказистую куртку с пятисантиметровыми блестящими застежками на вешалку, стоявшую рядом со столиком, она деловито стягивала с себя шарф, обмотанный несколько раз вокруг шеи. Не смея отвлекать ее от этого занятия, я замер в ожидании, произнеся положенное приветствие.

— Сейчас, — она кивнула и, мимолетно взглянув на меня своими неестественно большими карими глазами, поспешно скомкала шарф и запихнула его в капюшон куртки.

Бегло осмотрев первую страницу меню, дамочка поинтересовалась:

— А бизнес-ланч у вас есть?

— Вообще-то да, но сейчас еще рано, — ответил я. — Приходите с часа до трех.

Она пошелестела разукрашенными страницами, нашла раздел «каши» и, немного поизучав картинки, выбрала рисовую. Сделав пометку на чистом листе блокнота, я принялся за оформление заказа, оставив дамочку любоваться открывавшимся из окна видом на желтеющие деревья.

***

Дверь кафе со скрипом затворилась — и за нею следом истошный звук издал и мой телефон. Очередное сообщение от Лены; должно быть, уже в десятый раз на дню она напоминала мне, как сильно скучает. Я усердно притворялся, что занят на работе и не слышу сигнала, отвечая лишь изредка, но на сей раз игнорировать Лену было бы глупо: она слишком хорошо знала мой график. Мерзнущими на ветру пальцами я набрал какую-то отписку в духе «Взаимно. Через полчаса буду на месте» и стремительно зашагал к остановке общественного транспорта.

На входе в гараж я галантно пропустил запыхавшуюся Лену вперед себя. Ребята уже ждали: Андрей настраивал гитару, а Леха, открыв нам ворота, поспешил обратно за ударную установку, громыхание которой мы слышали еще на подходе.

— Привет! — заголосили с дивана, втиснутого вдоль обвешанной тематическими плакатами стены. Там, как и следовало ожидать, комфортно расположилась девушка Андрея, которую мы во избежание путаницы называли Еленой, — что вроде бы немного задевало Лену, вынужденную довольствоваться уменьшительным именем.

— Добрый вечер, Елена! — откликнулся я и бросил ей свою куртку. — Вы давно здесь?

— Мы пораньше подъехали, — ответил за нее Андрей, откладывая гитару. — Примерно час уже. Ты пока подключайся, мы пойдем покурим.

Леха последовал за товарищем, освобождая мне пространство для маневра, и я принялся за распутывание шнуров, беспорядочно змеящихся по полу. Девушки перекинулись парой реплик и затихли в разных концах дивана — они, как правило, не общались.

Я обожал то ни с чем не сравнимое чувство, когда грубые басовые струны касались моих пальцев — огрубевших им подстать. Еще ребенком я непонятными судьбами очутился на концерте в рамках какого-то городского праздника и, наблюдая за движениями человека, держащего в руках самую большую гитару, влюбился и в сам инструмент, и в ту мощь, которой безраздельно повелевал музыкант. Я поклялся себе, что однажды окажусь на его месте, — и действительно сдержал это обещание, одно из немногих. Даже несмотря на то, что игра моя не дотягивала и до среднего уровня, та внутренняя гармония, которую она позволяла достичь, была для меня совершенной. Хотя бы за что-то я мог себя похвалить, не пребывая в образе амфибии.

Репетиция выдалась не слишком интересной: на протяжении полутора часов Андрей заставлял нас разучивать новую вещь, написанную им накануне. Ни мне, ни Лехе она, судя по всему, не понравилась. Было в этой вещи что-то отталкивающе одноцветное, безжизненное, не говоря уже о моей партии, которая включала в себя очень похожие друг на друга фрагменты, различий между которыми я не уловил, как ни пытался. Только Елена принимала на ура то, что слышала, — но в этом и не было ничего удивительного. Напротив, Лена сидела угрюмо всю репетицию, настойчиво требуя к себе внимания во время длинных пауз. Я старался не отказывать — и даже не выпускал ее из объятий, когда ребята устраивали перекур.

— Тоскливая песня, — пожаловалась она в один из таких моментов. — Совсем никакая.

— Ну подожди еще, мы вместе ее толком так и не сыграли, — урезонил я скорее себя самого. — И с вокалом будет гораздо интереснее.

Однако интереснее так и не стало. Под конец мы сыграли кое-что из старого репертуара и, как ни парадоксально, вполне довольные разошлись по домам.

— Поехали ко мне? — предложила Лена сразу, как мы покинули стены гаражного кооператива. — Оксана написала, что вернется только завтра.

Я согласился без раздумий, хотя родители не видели меня уже почти неделю.