Слезы пасмурного неба

Евгений Борисович Магадеев, 2015

На первый взгляд, Ярослав довольно-таки зауряден; по образованию он биолог, по профессии – официант, а по призванию – бас-гитарист. Даже его девушка Лена не догадывается о второй жизни Ярослава: каждую ночь юноша переносится в мир, населенный разумными лягушками, и тут ему наконец удается почувствовать себя сильным и значимым. Уже много лет героические сновидения уравновешивают серые будни Ярослава – но будет ли это равновесие вечным?..

Глава 4

Просторную залу, грубые бревенчатые стены которой покрывали связки чеснока и прочей иссохшей растительности, скудно освещала дюжина отекших восковых свечей; их пламя плясало будто бы в такт обосновавшемуся здесь музыкальному безумию. Трактир шумно праздновал, и я никак не мог разобрать, что именно: даже в те редкие моменты, когда всеобщий гогот сменялся относительной тишиной, никто не пытался произнести тост или иным образом коснуться цели попойки — вообще ничего однозначного не происходило. Царивший хаос поразительно контрастировал с откровенно спокойной ночью, проведенной мною в кафе наяву: несмотря на пятничный ажиотаж, клиенты вели себя умеренно; пили, конечно, подобающе концу трудовой недели, но все ушли на своих двоих. Наше кафе выгодно отличалось тем, что никогда не обслуживало ни свадьбы, ни всяческие корпоративные мероприятия. Из колеи выбивали разве что футбольные матчи, трансляции которых выводились на подвесные экраны, в изобилии развешенные у потолка таким образом, чтобы от каждого столика наблюдались хотя бы два.

Забрел я сюда совершенно случайно: оставаться в доме Владыки было безыдейно, а переход до ближайшего поселка пробудил мой голод до такой степени, что я не решился идти дальше, предварительно не отобедав. Аппетит не испортила даже встретившая меня вакханалия — более того, соблазнительный вид лившегося рекой пива только раздул огонек желаний, зарождавшихся в моем чреве. Заказав изрядную порцию жаркого, я не стал стеснять себя сомнительными условностями, прихватил с полки сразу две деревянные кружки по литру каждая и зачерпнул ими из разных бочек, стоявших посреди заведения.

— Силен, монах! — восторженно прокричали у меня над ухом. — Давай-ка залпом!

Под развязное улюлюканье внезапно обратившей на меня внимание толпы я осушил одну из кружек, но этого оказалось мало: народ затребовал продолжения.

— Пей еще! Пей еще! — скандировали они, обступив меня плотным кольцом и раскачиваясь из стороны в сторону. Многие едва держались на ногах и не падали исключительно благодаря поддержке соседей, так что этот нестройный хоровод то и дело норовил превратиться в кучу-малу.

— Помилуйте, братцы! — шутливо воззвал я, но на потеху зрителю пригубил и из второй кружки. — А за что же мы пьем?

— Дак у нас волею Второго брата нынче школа открылась — вот и обмываем! — объяснил здоровенный детина, почесывая шершавой лапой округлое пятнистое брюхо.

— Детишки теперь учиться будут, — добавила молоденькая барышня, выглядывавшая из-за его плеча, и шаловливо захихикала. Вряд ли она находила в обсуждаемой теме что-то забавное, но требовать адекватного мировосприятия от ее одурманенного сознания было бы по меньшей мере нелепо.

— Пей, неужели струхнул? — громогласно напомнили мне, и я, не желая больше испытывать терпение толпы, опрокинул в себя еще один литр хмельной жидкости. Трактир заполнился победным возгласом, к которому присоединились и те, кто вообще не ведал о происходящем; я же, прорвав оцепление, направился к занятому ранее месту, намереваясь по пути набрать немного компота или хотя бы воды — спиртного уже не хотелось.

— Теперь ты мой герой! — услышал я себе вдогонку пьяный женский голос. — Не хочешь поразвлечься?

— Я хочу! — отозвался кто-то, и мне даже не пришлось оборачиваться.

Жаркое уже дожидалось меня в простом, но по-своему изящном глиняном горшочке, крышка которого была прикрыта недостаточно плотно, а оттого пропускала поднимавшийся от содержимого пар. Не желая обжечься, я столкнул ее узорчатой деревянной ложкой на видавшую виды скатерть; крышка покатилась по столу, но до края не добралась, остановившись в одном обороте от падения.

Аромат был выше всяких похвал. Жадно втянув в себя резкий букет крупно нарезанного картофеля, моркови и чистых, без единой жилки, кусков курицы, плавающих в наваристом бульоне, я ощутил, как сильно проголодался на самом деле — и насколько опьянел после выпитого натощак.

— Примите глубочайшие извинения, — прозвучало у меня над ухом. — Мне очень стыдно за сородичей.

На лавку рядом со мной опустился импозантный мужчина далеко не молодых лет, одетый в новенький, слегка франтоватый костюм из серой ткани. С определенным трудом переключив на него свои мутные мысли, полностью занятые предстоящим кушаньем, я пробурчал что-то вроде «Право же не стоит, пускай народ веселится». Мой ответ, судя по всему, не убедил мужчину; глядя, как я наконец зачерпываю добрую порцию жаркого, он с сожалением произнес:

— Манеры селян оставляют желать лучшего. Знаете, как говорят в этих краях? Сделал дело — выпей смело, а не сделал — тоже выпей. У них, видать, остроумия не хватило вторую строчку зарифмовать.

— Вы не очень-то лестно отзываетесь о своих земляках, — заметил я, отправляя в рот очередную картофелину. — Должно быть, они немало хлопот Вам приносят.

— Куда больше, чем Вы думаете, — мужчина печально улыбнулся. — Я старейшина, уже седьмой год пошел. Звать меня Осип.

— Очень приятно. Меня — Ярослав. Я так понимаю, Вы не празднуете — неужели пришли последить за порядком?

— Я… праздную. Для этого не нужно напиваться. В конце концов, мы говорим об открытии школы — это событие, казалось бы, связано с повышением культурного уровня, а не наоборот. Вы так не считаете?

— Разумеется, считаю. В перспективе наверняка к повышению и приведет. Многие ли из пирующих обучены грамоте?

— Да разве что каждый третий.

— Так и незачем сокрушаться. Тут уж каждому свое: кто книжки читает, а кто возлияниям придается. Я вот, например, постыдно совмещаю — последуете примеру?

Мой собеседник приготовился пылко возмутиться — однако замешкался ровно настолько, чтобы успеть передумать, и, махнув лапой в знак капитуляции, поднялся из-за стола, чтобы вскоре вернуться с двумя полными кружками, одна из которых предназначалась мне.

— Ваша взяла, — заявил Осип, усаживаясь напротив. — Давайте выпьем.

***

Как оно всегда и бывало в подобных ситуациях, сразу после захода Солнца мне стало казаться, что уже чрезвычайно поздно и пришла пора серьезно озаботиться местом для ночлега. Я не имел ни малейшего понятия, где в этих краях можно было остановиться, — да и вообще остро ли стоит эта проблема, — но, по счастью, глава села по-прежнему находился прямо передо мною, вполне открытый для диалога. Более того, уже несколько часов кряду он трещал без умолку, и эта словоохотливость, побужденная далеко не самой опасной дозой спиртного, начинала изрядно утомлять.

— И тут она мне говорит: «Ни в коем случае! Это и мой ребенок тоже!» Представляете? — разгоряченно излагал мой новый знакомый, активно жестикулируя и периодически прикладываясь к пиву, плещущемуся на донышке стакана.

— Осип, — попытался остановить его я. — Нам надо обсудить один вопрос.

— Это точно! — неправдоподобно легко согласился он и, тут же забыв о моей реплике, продолжил: — «Мой ребенок тоже»… Как Вам это нравится? Можно подумать, я когда-то на него претендовал… Да ничего подобного!

Старейшина медленно и крайне спутанно рассказывал о своих похождениях на стороне, не стесняясь даже наиболее пикантных подробностей, имевшихся в изобилии. Его супруга, судя по всему, пребывала в счастливом неведении — что было крайне удивительно, учитывая, как легко достались мне откровения Осипа, которому, помимо всего прочего, даже не приходило в голову вести себя потише в присутствии прекрасно знавших его местных жителей. Последние, впрочем, заметно присмирели и даже постепенно начинали расходиться по домам, проявляя себя несравненно более сдержанно, нежели сам Осип, еще недавно обличавший их бескультурие.

— Послушайте меня, пожалуйста, — предпринял я очередную попытку обратить на себя внимание. — Время уже позднее, мне срочно нужен Ваш совет.

— Извините… — сдавленно пискнул старейшина, опять не заметив моего призыва, и, неожиданно вскочив из-за стола, стремительно затопотал в направлении выхода из трактира, по пути сшибая опустевшую посуду, не убранную за соседями. Залив себе в горло последние капли уже опротивевшего пива, я последовал за ним.

На улице было довольно темно, и редкие силуэты прохожих удавалось различить на фоне домов исключительно благодаря неярким отсветам далекого заката. Неуверенно держась за предательски болтающуюся ставню и пытаясь опереться на стену обветшалого здания трактира, Осип жадно глотал посвежевший к вечеру воздух. Судя по всему, его страшно мутило, и оставалось только гадать, какого цвета была бы сейчас его шкура, не будь она изначально зеленой.

— Вам лучше отойти, — посоветовал я и, подхватив старейшину за локоть, помог ему добраться до закоулка, где нас никто не мог видеть. — Изрядно Вы перебрали, уважаемый.

Надо сказать, я и сам чувствовал себя далеко не лучшим образом: лапы стояли на земле вполне уверенно и твердо, но головокружение вкупе с иногда подступающей тошнотой делали мир вокруг меня маленьким и сложным. Выпил я, пожалуй, вдвое больше незадачливого собутыльника, а потому мое состояние можно было расценивать как абсолютно приемлемое, тем более что свою меру я знал отлично: напиваться до потери сознания — как во сне, так и в реальности — мне приходилось неоднократно.

— Ярослав, — жалобно позвал Осип, казалось, уже недоумевая, где находится и что происходит. — Мне надо домой.

— Очень хорошо, — откликнулся я, прикидывая, как долго смогу тащить его на себе. — Где Вы живете?

Дорога оказалась не слишком близкой, тем более что передвигаться следовало окольными путями: я по-прежнему желал скрыть от общественности неподобающее состояние старейшины, заплетающиеся лапы которого непомерно усложняли эту задачу. Когда мы наконец ввалились в сени старомодного двухэтажного дома, я усадил свою ношу на первую попавшуюся лавку и, позволив себе расслабиться, скинул посох и походную сумку прямо на чистенький, без единой пылинки пол. Вышло довольно шумно, и, вероятно, заслышав эти звуки, внутри жилища кто-то зашевелился. Скоро хлипкая дверь, отделявшая нас от основных помещений, распахнулась, и в сени вбежал маленький лягушонок, одетый в короткие штанишки и плотный вязаный свитер.

— Папа! Папа! — восторженно заголосил он, набрасываясь на Осипа с объятиями.

Вслед за ребенком показалась и мама — стройная, неплохо сохранившаяся женщина, морда которой выражала если не вселенскую скорбь, то, по крайней мере, заботу обо всем, что только могло ее потребовать. Сразу оценив ситуацию, она бросила на мужа испепеляющий взгляд, полный не только осуждения, но и тревоги, после чего тут же переключилась на сына, повелев ему вернуться в тепло. Лягушонок попытался возражать, но, услышав безапелляционное «Не спорь, Алеша, ты же болеешь», поспешил скрыться в глубине дома.

— Прошу прощения, — обратился я к раздосадованной женщине. — Боюсь, это моя вина: он не стал бы пить, если бы я его не соблазнил.

— Не говорите ерунды, — отмахнулась она. — С ним такое регулярно случается. Бросает пить по полдюжины раз за год — и ходит с таким видом, будто в одночасье стал национальным героем. А потом опять срывается.

— Вот как? — удивился я и воззрился на Осипа, который уже тихо похрапывал, постепенно сползая по стенке. Теперь его морализм, столь внезапно сменившийся охотой до выпивки, стал совершенно понятен: подобное самовнушение, добротно приправленное самолюбованием, я не раз наблюдал в исполнении товарищей-музыкантов, публично бросавших курить.

— Вы только не подумайте чего дурного… Внутри-то он хороший, — вдруг начала суетливо оправдываться хозяйка дома, пытаясь растолкать мужа. — Ну выпивает иногда — с кем не бывает?

— Пожалуй, так, — согласился я, стыдливо припоминая недавние рассказы Осипа о его супружеских изменах.

***

Субботним вечером на репетицию собралась чисто мужская публика: Елена помогала родителям клеить обои, а потому пребывала дома; на ее месте в углу дивана развалился высокий, но немного инфантильный друг Лехи по прозвищу Грека. В руках он держал полуторалитровый баллон пива, по наполнению которого было ясно, что до конца действа живительного напитка никак не хватит.

— Два раза вспоминаем без вокала, потом пою, — объявил Андрей, отодвигая от себя микрофонную стойку.

— Вступаете на четыре удара или на два? — уточнил Леха.

— Давай пока на четыре.

Несмотря на это упрощение, сразу вступить не удалось: я перепутал первую же ноту, и, осознав ошибку, остановился. На второй раз запутался уже Андрей, но, видимо, понадеявшись, что этого никто не заметил, он продолжил играть, и мы дошли до самого припева, где я опять растерялся. Признав про себя, что почти наглухо забыл новую вещь со времен последней репетиции, я попросил:

— Андрюх, покажи еще раз, как там должно быть.

— Когда ты уже начнешь дома упражняться? — накинулся на меня Леха, покручивая барабанные палочки между пальцами. — Вот я прихожу сюда и играю, когда вас нет. А тебе даже из комнаты выходить не надо.

— На самом деле, Слава, — поддержал его Андрей. — Сколько уже играем — у тебя никакого прогресса. Еще и вещи не учишь.

По большому счету, они были правы: за последний год оба невероятно подтянули техническую сторону своей игры, уделяя инструментам львиную долю свободного времени. Я же почти не вырос, по-прежнему глупо спотыкаясь на всяком нетривиальном пассаже и предпочитая самые незамысловатые партии, каковых упорно избегал в последнее время Андрей. И все же мне стало обидно, так что я в сердцах воскликнул:

— Ребят, ну что вы от меня хотите? Я сегодня в ночную смену выходил, вернулся — в постель, а как проснулся — сразу сюда.

— Ну сегодня-то — понятно, — продолжал нападки Андрей, устанавливая гитару в специальную стойку и разыскивая по карманам сигареты. — А вчера что тебе помешало?

— Вчера… вчера я книжку читал.

— Серьезно? Ты же поди за всю жизнь и открывал-то две: букварь и зеленую.

Грека залился неприятным хохотом, напоминающим лай напуганной сторожевой собаки, но, видимо, обнаружив, что его никто не собирается поддержать, резко успокоился и задумчиво присосался к бутылке.

— Я Клайва Льюиса читаю.

— Кто этот человек? — удивился Леха. — Кулинар? Пособие по приготовлению пиццы в домашних условиях?

— Мы не готовим пиццу, — прервал его я, не желая слышать дальнейших острот по поводу моей работы в кафе. — «Хроники Нарнии» — смотрел?

В этот момент Андрей наконец нашел свои сигареты — они лежали во внутреннем кармане куртки, которая неприметно висела на гвоздике, вбитом в шумоизоляцию, — и, будто бы специально пропуская назревающую перепалку мимо ушей, буднично предложил:

— Давайте покурим — все равно пока не играется.

Давно завязав с табачными изделиями, я все же иногда составлял компанию товарищам, стоя рядом с ними и стараясь не вдыхать едкие пряди дыма. Пропустив Греку вперед себя, я покинул гараж последним, в проходе успев поглядеть на экран телефона, все еще пребывавшего в беззвучном режиме. За недолгое время репетиции к имевшимся непрочитанным сообщениям добавилось аж три новых, первое из которых гласило: «Будь счастлив со своей Алиной. Я не буду вам мешать».

***

Выйдя под открытое небо после двух часов музыкальных экзерсисов, мы тут же засомневались, не будет ли правильнее вернуться: тучи грозно изливали накопившиеся в них эмоции, иногда обрушивая на нас негодующие восклики грома. Когда все же было окончательно решено выдвигаться наперекор стихии, Андрей услужливо предложил подвезти меня до дома, чему я, разумеется, был очень рад: Леха и Грека жили в противоположной от меня стороне, а стоять на остановке под проливным дождем в полном одиночестве мне совсем не хотелось.

Выбравшись из старенького «Ниссана» и махнув рукой напоследок, я шустро добежал до подъезда, умудрившись при этом нисколько не промокнуть, и, ловко набрав привычную комбинацию на пульте домофона, ворвался внутрь. С грохотом захлопнувшаяся за мной металлическая дверь привлекла внимание подростка школьного возраста, переминавшегося с ноги на ногу в ожидании лифта, и он, чуть-чуть помешкав — видимо, в нерешительной попытке оценить, следует ли считать меня взрослым и достойным уважения, — все же бросил мне свое «здрасьте». За пазухой у него сидел кот, столь же мокрый, как и сам парень, и я, посчитав себя третьим лишним, проследовал к лестнице, пролеты которой были усыпаны бычками и крышечками от пивных бутылок, а в одном месте даже стоял неработающий телевизор с ламповым кинескопом.

Уходя из дома много после полудня, я не посчитал необходимым взять с собой ключ от квартиры, а потому немедля надавил на кнопку дверного звонка. Из глубины послышалось робкое треньканье, скоро уступившее место гробовой тишине, изредка прерывавшейся отчаянными криками глуховатых соседей, обитавших этажом выше. Определенно, никто не спешил отворить передо мною дверь, и, еще немного понажимав на кнопку с тем же успехом, я решил позвонить родителям, которые в моем представлении никуда сегодня не собирались. После девяти гудков, когда положение дел уже начинало казаться мне устрашающим, из трубки прозвучал полусонный голос мамы:

— Да, Слава, я тебя слушаю.

— Привет. Вы не дома?

— Нет, мы в сад уехали.

— В такой ливень?

— А тут сухо. Ты еще гуляешь?

— Я уже вернулся и хочу попасть домой. У меня нет ключа.

— Ооой, — неопределенно протянула мама. — Мы только завтра к вечеру приедем.

— И что мне теперь делать?

— К бабушке поезжай. Не знаю, что еще тебе посоветовать.

— Ладно, сейчас подумаю, — обреченно выговорил я и, пожелав доброй ночи, попрощался.

Конечно, у меня и в мыслях не было отправиться в такой час к бабушке, поскольку это было чревато весьма нежелательными приключениями: с юношеских лет у меня сложились далеко не самые безоблачные отношения с населением тех краев, и если со шпаной я еще мог бы договориться, то встреча со старшим поколением наверняка не сулила ничего хорошего. Многие из них, будучи моими ровесниками, не понаслышке знали разницу между следственным изолятором и колонией-поселением, а некоторые особо непонятливые познали ее даже дважды. Про этот забавный район, куда дедушка привез свое семейство еще во времена царя Гороха, шутливо поговаривали, что половина местного народа сидит, а вторая — уже сидела. Печально, но это звучало не так уж и неправдоподобно.

Поразмыслив над сложившейся ситуацией, я не нашел лучшего выхода, чем позвонить Андрею и спросить, далеко ли он успел от меня отъехать. Узнав о моей проблеме, он удивился:

— А чего же они тебя не предупредили?

Я понятия не имел, как ответить на этот вопрос: мне самому было крайне интересно.

***

— Сколько? — изумленно переспросил Андрей, плавно останавливая машину на перекрестке.

— Сорок три, — повторил я отчетливо. — Не считая тех, что были еще с вечера.

— С ума сойти! — он сокрушенно покачал головой, но глаза под сводом густых бровей едва заметно посмеивались.

— Это не рекорд. Помню, пару месяцев назад мы расстались — так она и по шестьдесят за день присылала.

— И не жалко денег… Что пишет хоть?

— А ты как думаешь? Все как обычно: сначала грязь выливала ушатами, объясняла, почему я плохой, а она хорошая. Потом заявила, что на сей раз мы разбегаемся окончательно и бесповоротно, ревность добавила.

— К кому?

— Да какая разница? — фыркнул я и указал Андрею на светофор, сменивший свой красный гнев на зеленую милость. Мы тронулись, и я, на мгновение залюбовавшись пустынными ночными улицами, продолжил: — Мне кажется, для ревности ей вообще не нужен объект. Это самодостаточная деятельность.

— И часто с ней такое?

— Нет, редко. Но иногда бывает. С тех пор, как у нас начала работать Алина, при необходимости ревнует к ней.

— Очень даже недурно, — усмехнулся Андрей, иногда заглядывавший в кафе то ли с похвальным желанием навестить меня, то ли, напротив, забавляя себя наблюдением товарища в «диких» условиях. — Прими ее слова за комплимент.

— Мне как-то все равно. Я никогда не давал повода для ревности — оправдываться тем более не собираюсь. Да Лена и сама себе не верит, я думаю.

— Уж наверное. Ты не переживай — успокоится через пару дней.

— Я не переживаю. Она уже просится назад.

— А ты?

— Нет, мне это не нужно. Я больше не хочу.

— Охладел? Устал?

— Просто не хочу. Не могу. Мне кажется, у меня теперь немного другие интересы.

— Вот как? Решил вплотную заняться чтением?

— Да не в этом дело… Но раз уж ты об этом вспомнил — у тебя нет «Принца Каспиана» в бумажном варианте?

— Есть. Могу тебе даже подарить — все равно сам уже не стану перечитывать.

— А как тебе вообще? Интересно?

— Да так себе, по правде говоря. Если надо, порекомендую что-нибудь получше.

— Нет, я все-таки эту хочу.

За окнами уже хозяйничала густая полновесная ночь, и ее непроглядность нарушали лишь фонари, которые, выхватывая из города отдельные крохотные сцены, окрашивали их в неестественные, но удивительно приятные оттенки желтого. Эти отдельные натюрморты под ровными колпаками света казались декорациями к старому голливудскому фильму — милыми и почти игрушечными, — и каждая скамейка будто бы находилась в ожидании, когда двое влюбленных, случайно проходя мимо, заметят ее и расположатся наблюдать по-осеннему неяркое, затянутое рваными облаками небо. Одна из таких одиноко стоящих скамеек ждала бы сегодня и меня, если бы Андрей не проявил чуткости. Его родители, в отличие от моих, ночевали дома, поэтому он не мог пустить меня к себе, однако легко согласился провести со мной пару часов в машине, где было все же не так холодно, как на улице. Разговоры крутились преимущественно вокруг моего разрыва с Леной — эта тема почему-то особенно занимала Андрея, — хотя зачастую мы переключались и на его собственные отношения, которые не в меньшей степени изобиловали червоточинами — от самых пустяковых до довольно-таки скверных.

— Ты знаешь, чего я никак не могу понять? — жаловался он. — Каждый раз, когда я заезжаю за Еленой перед репетицией, мне приходится ждать ее минут двадцать. Неужели она не понимает, что ставит меня в неудобное положение перед вами?

— Я помню, поначалу вы регулярно опаздывали, — подтвердил я, застегивая тугую молнию на куртке: не желая попусту расходовать топливо, Андрей заглушил двигатель, и салон машины начал заполняться неумолимой прохладой. — Потом как-то приноровились?

— Если это можно так назвать. Приезжаю за ней на полчаса раньше — вот и весь секрет. А по факту ничего не изменилось: говорит «уже иду» — и исчезает в неизвестном направлении. Ну почему нельзя начать собираться заблаговременно?

— Видимо, мешает тонкая чувственная натура. Я вот тоже всегда предупреждаю Лену, когда выхожу с работы и направляюсь к ней. Она спрашивает, что мне приготовить, хотя это глупый вопрос: в итоге все равно будут пельмени. Потом я минут десять иду до остановки, еду полчаса при хорошем раскладе — всего минут сорок получается… хотя нет, даже больше. И вот я прихожу — а ничего не готово. Уже при мне набирает воду, ставит кастрюлю на огонь. И так постоянно — сижу и жду с голодными глазами. А, казалось бы, что мешало начать пораньше? Ерунда, конечно, — но так приятно было бы почувствовать, что о тебе подумали, позаботились…

— Это точно. Вот из таких мелочей все и складывается.

Подобных рассуждений хватило на полночи, и увлеченность Андрея уступила вполне закономерной усталости только к четырем часам, когда он стал тонко намекать на свое намерение откланяться. Не имея наглости возражать, я проводил его до дверей квартиры, принял в дар обещанную книгу и, пожелав Андрею добрых снов, расположился в подъезде под лампочкой, где и предавался чтению до самого рассвета. Начало рабочего дня было уже близко, и, коротая остаток времени за весьма отчаянным пешим переходом, я мечтал лишь о замечательном миге воссоединения со своей теплой постелью, ласка которой так незатейливо ускользнула от меня этой ночью.