Осколки Сампо

Дмитрий Овсянников, 2017

Таинственная мельница Сампо нужна всем. Кому-то она приносит счастье, кому-то – богатство. Единственное, что непонятно – где она. То ли на дне моря, то ли в горах, а может, это всего лишь легенда? Путь к Сампо лежит через разгадывание загадок, которые скрывают руны финских племен. Но если один готов пройти этот путь, чтобы защитить мельницу, то другой намерен превратить ее в оружие. Рунопевец Антеро привык смотреть пристальнее и слушать внимательнее многих. Он из тех людей, которые не считают историю о Сампо выдумкой. В путь через все финские земли вместе с Антеро отправляются его племянник Тойво, веселый охотник Кауко и ворчливый кузнец Уно. Команде предстоит собрать осколки древнего знания воедино. Приключения в поисках Сампо начинаются.

Глава 2. Большой дом Сувантолы

Первые лучи солнца ещё не успели коснуться спокойной глади озера — они только-только показались над верхушками соснового бора, заблестели на редких косматых облачках в небе. Над Сувантолой занималось весеннее утро — погожее, ясное, удивительно тихое.

Почти полгода безраздельно властвует в Карьяле зима. Только южный ветер-хвоедёр может прогнать её на север. Силён тот ветер, и не знает меры его могущество. Где мчится он над озёрами и реками, там с грохотом лопается лёд, где ревёт он над бором, там гудят-стонут старые сосны, которые не всякий топор осилит. Срывает ветер хвою, за что и прозван хвоедёром, иной год и сами деревья с корнем из земли выворачивает.

Не выдерживает зима такого напора, отступает до поры до времени. Потому и любят люди южный ветер, и не ропщут на его подчас разрушительную силу. Уже отбушевал ветер, и пробудилась после зимнего сна земля Карьялы.

В небольшой ложбинке между двух холмов паслось стадо коз, принадлежащее роду Сувантолы. На гребне холма стоял и пастух — высокий худой паренёк лет пятнадцати, широколицый, голубоглазый и светловолосый, как и все карелы. Пастух был одет в серые холщовые одежды, шерстяную куртку, с лаптями на ногах, котомкой за плечами и посохом в руке. Звали пастуха Тойво, и был он младшим сыном сувантольского старейшины Кауралайнена.

С вершины холма Тойво привычно оглядывал округу — вот поросшие соснами склоны холмов, за холмами сосны стояли ещё гуще, становясь тёмным бором, а если взбежать на соседний холм, то вдали за соснами виднелось Сувантоярви и бурная, полноводная Вуокса. Внизу паслись козы, серые и лохматые, будто клочки облаков в небе.

Тойво повернулся к лесу, к тому месту, где в прошлом году бурей повалило высоченную сосну. Ствол дерева люди давно увезли, но огромный, чуть ниже человеческого роста, пень-выворотень так и остался торчать из песчаной земли, протягивая к небу узловатые корни. Издали, особенно в сумерках, могло показаться, что диковинный лесной житель вышел на опушку и остался стеречь границу бора. Возле выворотня пастух остановился и вынул из котомки горбушку серого хлеба и варёное яйцо, разложил их между корней и громко произнёс, обращаясь к лесу:

— Тапио, Хозяин леса, Миэлликки, Лесная матерь! Оградите стадо наше от пропажи и болезни, от тропы лесной недоброй, от звериной хищной пасти, от всякого лиха! Примите дары мои и низкий поклон! — С этими словами Тойво снял шапку и почтительно поклонился в сторону леса, чуть постоял и направился обратно к стаду.

Сам Тойво никогда не видел ни лесного бога Тапио, ни его жены Миэлликки, ни кого-то ещё из народа лесов, но искренне верил, что сами Хозяева леса прекрасно видят и слышат его, примут подарки и не оставят в своих владениях без помощи.

Живёт Тапио со своей хозяйкой Миэллики в самой чаще леса, в высоком тереме с золочёной кровлей. Много детей у лесных хозяев, и всё, что есть в лесу, им известно и послушно. Тапио добр к людям, что уважают лесное царство, и всякий, идущий в лес, будь то пастух или охотник, дровосек или грибник, взывает к милости лесного Хозяина, старается снискать его дружбу.

Нет пастуху лучшего подспорья, чем дружба с Тапио. Уж если договорился с Хозяином леса, то можно не тревожиться — будет скот сыт и здоров, и не пропадёт за год в лесу ни одна животинка. Бывает, что пастуху всего и заботы остаётся, что выгнать стадо поутру да загнать на ночь. Только не обижай скотину, ни бить, ни ругать не смей — пожалеет её Тапио, да себе и заберёт — не сыщешь её тогда и назад не выпросишь. Тойво и не ругал — он любил животных и умел ладить с ними. Правда, с Хозяином леса ещё договориться надо уметь, и за всё лето ни разу не прогневить его, не нарушить договора — то целая наука.

Конечно, Тойво не был настоящим пастухом, в той части, что пастушьим колдовством как следует не занимался. У взрослого пастуха-колдуна своя жизнь, особая, он только половинкой души дома, среди людей, а второй — всегда в лесу, в доме Тапио.

Пастух и видом на лешего похож, особенно по осени, потому что в пастбищную пору ни волос, ни бороды стричь нельзя — с тем сила колдовская теряется. У него и счёт с лесным царством свой — ни дрова рубить, ни ветки ломать, ни лыко драть Тапио пастуху не велит. Нельзя пастуху и охотиться, и даже грибы-ягоды собирать, разве что другие люди угощать станут.

Среди людей пастух как чужой — руки при встрече не подаёт, не борется, в баню и то один ходит. И одежда, и посуда у него своя, а дудку пастушью и посох заговорённый тронуть не моги — к ним сам Тапио руку приложил, для одного только человека трудился, которому оберегами владеть. С женщинами пастух тоже не знается, по крайней мере, с весны до осени. Нелёгкая жизнь у товарищей Тапио, однако уважение им люди оказывают немалое, и лес им благоволит.

Нет, жизнь Тойво была обычной — сложных заговоров он не творил, работал и жил бок о бок с сородичами, случалось, донашивал одежды старших братьев, из которых те выросли. Посох его был самым простым, дудки парень не имел вовсе, и пас он всего лишь коз, а не коров и не лошадей. Да и, признаться честно, не хотел бы Тойво заниматься пастушеством всю жизнь. У этого на вид простого карельского паренька было одно необычное свойство — память, крепче всего державшая сказки и легенды.

Эти вещи Тойво готов был запоминать без счёта. Конечно, в землях Карьялы такого добра хоть отбавляй, и оно известно каждому с детства, но по мере взросления люди оставляли сказки, всё больше уходя в дела насущные — тут не до сказок, когда для рода трудиться надо. Пускай их старики сохраняют, да ведуны с рунопевцами детям рассказывают. А Тойво хоть и был уже не ребёнок и рос наравне со сверстниками, а со сказкой не мог расстаться ни в какую, слушать любил и сам рассказывал охотно, а верил в сказки сильнее, чем все старшие сородичи. Да и как тут не верить, когда сказка вокруг тебя? Когда в лесу за околицей — владения Тапио и Миэлликки, в озере — водяной-ветихинен, и ещё много духов-хозяев и хранителей разных стихий?

Потому и говорил Тойво о разных чудесах чаще прочих, потому и мечтал сам попасть в руну о делах древних и своими глазами увидеть богов, героев и чудищ. Потому и посмеивалась над Тойво родня, считая его любовь к сказкам за странность. Смеялись, правда, беззлобно, но прозвищем Оутойнен^[17] наградили. Тойво не обижался. В конце концов, его собственное имя означало надежду^[18], а надежда — из тех чувств, которые тоже можно назвать странными.

Стоило ли обижаться, если таков был уклад жизни в доме Сувантолы, да что Сувантолы — любого хутора или деревни во всей Карьяле: большое семейство жило под одной крышей либо в нескольких домах рядом, люди всех возрастов вместе — старики, родители, их братья и сёстры, не успевшие обзавестись своей семьёй, многочисленные дети, опять же — разного возраста. Власть принадлежала старейшине — ижандо^[19], старшему сыну рода. Старик отец передавал ему бразды правления, когда считал нужным, после чего сам уже не правил, но жил, сохраняя прежние почёт и уважение.

В обиду свои не дадут, в беде не бросят, но и не скроешь от них ничего. Даже если захочешь скрыть. Дай повод — обсудят каждый твой шаг. «Куда собрался, Оутойнен? Опять к лешему в гости? Ты ж, поди, уже надоел ему хуже горькой редьки!» И попробуй объясни тогда старшим, что просто пошёл в лес за хворостом. А уж если угораздило родиться младшим — считай, до старости останешься для своих ребёнком. Будут опекать и заботиться, не думая о том, надо это тебе или нет. «Тойво, надень шерстяное! Тойво, иди домой, поздно!» И так постоянно.

До того, чтобы самому сделаться старейшиной, просто не доживёшь. Не нравится — дерзай, отделяйся. Найди подходящее место в ничейном лесу, приготовь подсеку для будущей пашни, заведи скот, построй новый дом, только побольше — ни одна женщина за тобой в землянку идти не согласится. Но поспешай — лето в северных краях недолгое, а зимой как следует не обустроишься.

Правда, Тойво в своих странностях был не одинок. Он дружил с рунопевцем Антеро, своим родным дядей по отцовской линии. Антеро так же, как Тойво, был младшим сыном предыдущего старейшины, так же считался чудаком — любил поболтать и посмеяться, знал множество сказок, рун и легенд, умело играл на кантеле^[20]. Много времени Антеро проводил в лесах и на болотах с ведуном Вироканнасом, и тот не возражал, притом что считал уединение великим благом. Поговаривали, что старый ведун понемногу передавал младшему родичу своё искусство. Но сам Вироканнас об этом молчал, его мысли оставались тайной для всех, и односельчане поглядывали на Антеро с усмешкой, хотя и любили его весёлые песни на праздниках.

В самом деле, мужчина тридцати лет, крепкий и здоровый, в прошлом путешествовавший по Варяжскому морю и в земли венедов, Антеро так и не завёл ни своего дома, ни своей семьи. Уже ушёл и поселился на другом берегу Сувантоярви средний брат, Урхо, но Антеро, возвратившись из странствий, по-прежнему жил в родительском доме вместе с семьёй своего старшего брата Кауралайнена, к тому времени ставшего старейшиной рода. Казалось, что Антеро (или Антти, как звали его по-родственному) и не думает жениться — на вопросы об этом он только смеялся да отпускал прибаутки.

Тойво знал, что под весельем Антеро таилась старая боль, загнанная им в самый глухой закоулок души и надёжно скрытая. Долгими осенними и зимними вечерами рвалась та боль наружу, прорастала сквозь память, застилая и без того тёмные небеса. В такие часы Антеро становился угрюмым и молчаливым, пропадал в укромных местах, где никто не тревожил его расспросами. Там он подолгу сиживал в одиночестве, и кантеле, верный друг и помощник рунопевца, плакало в его руках, но чаще издавало какие-то нестройные звуки.

Дней семь назад Антеро в числе ещё нескольких мужчин из рода Сувантолы ушёл на торг в Виипури, чтобы продать часть мехов, добытых зимой, и запастись у прибрежных ингров солью и вяленой морской рыбой. От Виипури до Сувантолы не так уж далеко — всего пара дней пути, но Тойво селение ингров казалось далёким и загадочным, потому что самому ему никогда не приходилось уходить так далеко от дома. Нет, приходилось, конечно, — на охоту или на рыбную ловлю со старшими, но то всё в леса да на озёра, а так чтобы к соседнему народу — ни разу. И хоть селение Сувантолы немалой величины — одних только жилых домов целых три, но в Виипури, говорят, домов в разы больше, а людей за день не перечесть, да ещё иноземцев столько! Вот бы отправиться в Виипури вместе с Антеро, а лучше — ещё дальше, за озёра и море! «А коз кто пасти будет? — тут же спросил изнутри кто-то строгий, очень похожий на отца. — А по хозяйству мне кто поможет? Давай все за море уйдём, а дом без нас как-нибудь выстоит!»

Да, с этим не поспорить. Работы по хозяйству дома хватит на всех, и ещё останется — и скот пасти, и хлеб растить, и рыбу ловить, и по дому… А всё-таки безумно хочется увидеть мир за пределами родного селения!

День подходил к концу, и Тойво гнал стадо домой по тропинке вдоль берега озера. Вот уже показалась знакомая развилка тропы — справа за деревьями виднеется частокол селения, слева — пристань, где хранятся лодки. И сейчас от пристани навстречу Тойво шло несколько человек — тех самых, что недавно уезжали в Виипури. Они только что вернулись и сейчас несли к селению припасы, купленные на торге.

— Кто вы, путники, и что привело вас к причалам Сувантолы? — зычно спросил Тойво, в шутку подражая героям рун.

— Опять Оутойнен балуется, — проворчал пожилой Кари. — Всё никак не повзрослеет!

— Всё бы тебе ворчать, дружище, — улыбнулся Антеро и так же зычно ответил: — Идём с делами благими! Домой, значит, возвращаемся из Виипури! Здравствуй, Тойво!

— Доброго вам вечера, сородичи! Здравствуй, дядя Антти! — Тойво улыбался до ушей. Он был несказанно рад видеть своего друга. — Как прошла дорога? Что нового в Ингрии?

— А о чём бы ты хотел услышать, Тойво?

— Обо всём, конечно!

— Помилосердствуй! — рассмеялся Антеро. — Если стану рассказывать обо всём прямо здесь, мы и к утру до дома не дойдём, ты меня знаешь! Ещё будет время, тогда и расскажу про всё как следует! Другой раз возьму тебя с собой, если отец твой разрешит, тогда сам всё увидишь. Да скажи мне, где он, наш ижандо, есть? Мне бы видеть его.

— Да вроде дома должен быть. — Тойво махнул рукой в сторону частокола. — Пойдёмте, я тоже домой возвращаюсь.

Селение стояло на холме недалеко от берега озера — три жилых дома, несколько амбаров и хозяйственных построек, новая баня, просторная, способная вместить сразу многих. Всё это окружал высокий частокол с мощными воротами, чтобы ни лихие люди, ни дикие звери не могли потревожить жизнь хозяев. В каждом из домов было по два этажа: внизу — хозяйственный двор: стойла для скота и мастерские, здесь же в сухом месте под потолком хранили сено, наверху — жильё хозяев. Всё было устроено для того, чтобы в непогожую пору как можно реже выходить на улицу.

Окна и крыши домов украшали резные доски с узорами солнца — нечастого, но самого желанного гостя на северных небесах, а срубы построек опирались на камни-валуны с берега озера. Выше прочих стоял дом ижандо — самый большой, старший в селении. Видно было, что к нему, как ко всему подворью, приложили руку заботливые люди — предки Кауралайнена строили на совесть.

Под стать предкам был и сам старейшина — домовитый, крепкий хозяин. Десять лет назад возглавил Кауралайнен род Сувантолы и с тех пор трудился не покладая рук, с первых лет снискав уважение сородичей. Под его началом селение росло и крепло, рядом с жилым домом выросло ещё два новых, дремучие леса уступили людям немало места для пашен, двор заново обнесли частоколом выше и прочнее старого. Род умножался и богател, а ещё недавно маленький лесной хутор уже обещал стать деревней, дело за малым — вести о славной жизни в Сувантоле разойдутся по окрестностям, люди пожелают присоединиться, построят новые дома, распашут земли и нарожают детей. Тогда можно будет сказать, что не напрасно старался Кауралайнен, и ещё долго будут ставить его в пример подрастающему поколению. А посему — вперёд, старина, за работу! Рассиживаться некогда.

Была у усердия старейшины и оборотная сторона, незаметная в дни его молодости. Заботы ли тому виной, почтенный возраст или собственный нрав, сказать нельзя, но со временем Кауралайнен сделался властным и невероятно упрямым. Он часто ворчал и хмурился, даже если не было на это видимых причин, а уж если случалось Кауралайнену заупрямиться, то переубедить его было не под силу никому, даже если старейшина был неправ. Приходилось ждать, пока он сам придёт к верному решению, а это могло случиться нескоро. Единственным человеком, с которым Кауралайнен не спорил никогда, был местный ведун Вироканнас — добродушный и скромный старец, живущий уединённо и почитаемый всеми жителями Сувантолы.

Антеро застал своего старшего брата за работой — Кауралайнен колол дрова возле бани. Наступающий вечер принёс прохладный ветерок с озера, но плотную куртку старейшина сбросил, оставшись в одной рубахе, закатав рукава по локоть — ему было жарко. Часто стучал тяжёлый топор, трещали, разваливаясь под ударами, поленья. Ижандо работал молча, лишь изредка бормотал что-то себе под нос.

— Приветствую тебя, брат!

Кауралайнен поднял голову и улыбнулся — неуловимо, одними глазами да кончиками густых усов.

— Антти? Здравствуй, дорогой, рад видеть тебя! Что расскажешь нового? Какие вести из Виипури?

— Торг, купцы, гости — всё как обычно. Только тревожно мне. Странных руотси видел этот раз.

— Что такое?

— Странные. Они обычно другие — спесивые, по-нашему говорят еле-еле, смотрят свысока, торгуются до последнего. И чуть что — готовы схватиться за оружие. А эти точно сваты какие — приветливые, учтивые. Покупают много и не спорят о цене, даже подарки и угощение для местных припасли.

— Так купцы ведь, им любезными быть лучше всего. Устал ты, Антти, с дороги, вот и тревожишься. Тебе бы в баньку да выспаться как следует.

— В баньку — это верно, да прежде поговорить с тобой надо о делах важных. Лучше — вместе с Вироканнасом. Он в селении?

— Куда там! Как снег сошёл — старик опять по лесу блукает. Пойдём, поищем. — С этими словами Кауралайнен поставил топор к чурбаку для колки дров и накинул куртку.

Они направились к лесу, что темнел за воротами — два брата, одновременно похожих и непохожих друг на друга. Тяжёлой поступью шагал Кауралайнен — старший сын в семье, человек могучий и кряжистый как старый дуб. Большие мозолистые руки были твёрдыми как камень, а глубоко посаженные синие глаза смотрели из-под косматых рыжих бровей пристально и строго.

Антеро был младше своего брата на двенадцать лет и рядом с ним казался совсем юным — несколько выше ростом, но не так широк в плечах, с открытым лицом, небольшой окладистой бородой и едва заметными усами. Взгляд таких же синих, как у брата, глаз был спокоен и задумчив. Несмотря на усталость, Антеро шёл лёгкой походкой, поминутно замедляя шаг, чтобы старший сородич поспевал за ним.

— Так чем тебя удивили те руотси? — спросил старейшина.

— Разговоры они вели необычные, — ответил Антеро. — Вожак их, по всему видно, с хяме дружбу водит и говорит на их языке чисто. Всё расспрашивал в Виипури, нет ли в наших краях жёрнова, что мелет золото. Весь вечер сказки и руны про это слушал. Я подумал, руотси решили раздобыть Сампо. И теперь мысли о Сампо не дают мне покоя.

— Сампо? — весело переспросил Кауралайнен. — Как там… В первый день муки намелет, в день второй намелет соли, а на третий — много денег? Мелет меру на потребу, а вторую — для запасов, третью меру для пирушки? Ох уж эти мне руотси! Ох уж сказочники! Сложи про них потешную руну да спой на ближайший праздник, повесели народ!

Антеро промолчал. Видно было, что он не разделяет веселья брата.

Ведун Вироканнас был едва ли не самым старым человеком во всей Сувантоле. Никто не мог сказать точно, сколько ему лет — знали только, что Вироканнас пришёл на берега Сувантоярви одним из первых карелов, положивших начало нынешнему селению. У ведуна просили совета, лечили недуги, искали защиты от злых духов, и Вироканнас никому не отказывал в помощи. Как и всякий ведун или чародей, он пользовался всеобщим уважением, однако не был ни гордым, ни тщеславным — наоборот, старика отличал тихий и кроткий нрав. Он не желал власти, не стремился подчинять себе других и обычно был неразговорчив, но тем выше ценилось каждое его слово — спокойное, доброе, но способное мгновенно погасить самый жаркий спор. И не было ни разу, чтобы ведун обратил своё искусство во вред людям.

Вироканнас жил в селении лишь зимой и осенью — как только становилось теплее, ведун переселялся в лес, в свою особую маленькую избушку. Часто случалось Вироканнасу уходить совсем далеко — там он строил себе нехитрые шалаши, а то и вовсе ночевал под открытым небом.

Избушка ведуна стояла на небольшом пригорке недалеко от селения, однако увидеть её можно было, лишь подойдя вплотную — так надёжно скрывал её от чужих глаз густой ельник на склонах. Сам ведун — невысокий старик с белой всклокоченной бородой во всю грудь и длинными, изрядно поредевшими волосами сидел на обрубке бревна у входа и сосредоточенно толок что-то в небольшой ступке. Бурая сосновая хвоя и прошлогодние берёзовые листья густо облепили поношенный кафтан ведуна и даже застряли в бороде.

— Доброго вечера тебе, Вироканнас! — окликнул старца Кауралайнен. — Прости, что беспокоим!

— Ижандо и Антти! Здравствуйте, здравствуйте! — Ведун поднялся навстречу гостям. — Проходите в дом, ребята! Что расскажете нового?

— Пусть сказывает младший, — отвечал старейшина. — Видел он что-то эдакое, теперь тревожится.

Все трое прошли в избушку. Вироканнас указал братьям на низенькую скамью, а сам уселся на старую попону поверх вороха еловых лап, служивших ему постелью. Над очагом закипал котелок, из-под потолка густой бородой свисали пучки сушёных трав, наполняя жилище ведуна приятным запахом.

— Ну, Антти, рассказывай.

— Я только что вернулся из Ингрии. В Виипури мне встретились руотси, что на пяти ладьях шли торговать с венедами и на торге держались на редкость дружелюбно. Даже пировали с местными, чего раньше не бывало, и всё о чудесных жерновах расспрашивали. А ещё шли они к венедам из Бирки, а попали в Виипури, то есть слишком на север забрались, в знакомом-то море. Я тогда и понял, что им нужна волшебная мельница Сампо. Руотси её ищут.

— И пусть ищут. — Кауралайнен привычно нахмурился. — Говорят: меньше знаешь — крепче спишь. А я бы сказал: меньше знаешь — больше выдумываешь глупых сказок. Для руотси и венедов мы сплошь колдуны и прорицатели, далеко на юге сказывают, что у нас по одной ноге на брата и что зимой мы спим, как медведи, в берлогах под снегом! Что тебе за дело, брат, до небылиц? Хотя ты-то без небылиц как без рук…

— Они с инграми по-доброму, — продолжал Антеро. — А между собой лихое говорили, да всё больше намёками, просто так не понять. Я положил в огонь рябиновый прут…

— Кровь? — встревожился Вироканнас.

— Вода. Только горькая очень.

— Чудак, ты другой раз чесноком заедай! — усмехнулся старейшина. — Рябина — она обыкновенно горькая!

— Как знать, друзья. — Ведун, разглаживая бороду, смотрел в очаг, где шипел и трещал, исходя влагой, сырой хворост. — Как знать… Я вам честно скажу, что сам ни разу не видел, чтобы из рябины выступала кровь. Рассказывают, что так бывало у великих чародеев прошлого, а самому мне перед боем гадать не приходилось. Да и не было в том нужды, не было сомнений, когда шли на нас с мечами в открытую. Горькая вода, значит? Не угроза ли в будущем?

— Вот и я о том же. Руотси хотят от Сампо золота, и побольше. А оно им для одного нужно — для войны да разбоя.

— Удивил! — фыркнул Кауралайнен. — У них сроду ничего другого и в мыслях нет. Сами же себя «виикинки» называют, разбойниками, значит, да ещё гордятся этим. Только с чего нам разбойников бояться? Ограда высокая, люди сильные, луков и стрел у нас вдоволь, топоров тоже. Случись война — отобьёмся.

— Если придёт сразу много, не отобьёмся. Ведь викинги — не только руотси, ещё норья и даны, и саксы, пожалуй, от них не отстанут, если викингам достанется Сампо. Их рати станут неисчислимыми. Но народов Калевы не меньше. Собрать их вместе, заключить союз — и тогда можно не опасаться нашествия. У венедов так.

— Наши не соберутся, — отрезал ижандо. — У нас не то что племена — каждая семья старается обособиться, чтобы подальше друг от друга. Да и почему руотси вдруг должны умножиться? Неужто от Сампо, которого нет и не было?

— Было, брат. Руны не для детских забав сложили. И окажись Сампо здесь — оно сплотило бы вокруг себя все народы Калевы — карелов, вепсов, саво, ижор…

— Они бы передрались за сокровище между собой.

— Нет. Щедрот Сампо хватило бы на всех.

— Да ты где же собрался его искать, ответь, Антти? Я тебе вот что скажу — делать тебе, братец, нечего. Займись чем полезным — и не до сказок станет.

— Ты меня бездельником не чести. Я не хуже прочих на пашне и на подсеке, в лесу и в лодке.

— Только в сказки веришь.

— Что в том худого? Я тебе вот что скажу — глядеть бы людям чуть повыше! Только о еде вся забота, как у зверей лесных!

— А как бы мы жили, рунопевец, не будь у нас хозяйства? Летом — на подножном корме, а зимой — в берлогу, спать, чтобы не так голодно? Вот это были бы звери! А мы оттого и люди, что не ленимся ради лучшего!

— Хозяйство нужно, не спорю. Только есть в этом мире тайны и загадки важнее нашего амбара. Разгадать их — сколько пользы людям!

— Мудр не по годам!

— Ребята, мне выйти? — ласково спросил Вироканнас.

Голос старца звучал негромко, взгляд был добрым и чуть усталым. Ведун не проявил ни угрозы, ни раздражения — так дедушка мог бы угомонить расшумевшихся не ко времени внучат, — и двое мужчин, только что горячо споривших, разом притихли. Братья смотрели на ведуна, ожидая его слова, и в этот миг в самом деле были похожи на детей.

— Дело непростое, — заговорил Вироканнас, выдержав паузу. — Я сам не раз думал о Сампо, но, сколько ни живу на свете, никогда не слышал о нём всего того, что нужно знать человеку о вещи. О Сампо в землях Калевы знают все — и как следует не знает никто. Все сходятся в том, что Сампо несёт изобилие и счастье своим обладателям; в наших рунах Сампо называют жёрновом, волшебной мельницей, а другие племена изображают это чудо иначе. Похоже, что некогда единое знание по какой-то неведомой причине оказалось раздробленным и осело понемногу у каждого народа. Владеет ли кто-нибудь целым знанием, я не ведаю. — Ведун закрыл глаза, ненадолго умолк и продолжил: — Не ведаю также, было ли Сампо на самом деле. У тебя, Антеро, есть вера в Сампо — это уже немало, и тебе решать, как поступать с этой верой. Ты можешь жить, как прежде, в своем доме, ожидая вестей извне, но тогда не взыщи, если за целую жизнь не дождёшься того, о чём хотел услышать. Под лежачий камень вода не течёт.

Братья молча переглянулись.

— Другими словами, ты предлагаешь Антеро идти по всей земле Калевы, расспрашивая встречные народы, в поисках Сампо? — спросил старейшина.

— Не предлагаю. Просто рассуждаю вслух, — ответил Вироканнас. — Из рассказа Антеро я понял, что именно поиском занялись руотси, встреченные им в Виипури. Антти прав — добра от этого народа нам ждать не придётся, ибо превыше всех занятий руотси ценят разбойную войну. Сейчас они мирные, но зачем-то ищут Сампо, а кто ищет — тот всегда находит… Но что бы ни было на уме у руотси, они здесь чужие, а мы у себя дома. С нами наши боги, с нами Мать-Земля, и пока это так, а не иначе, мы сильнее руотси в любых поисках, стоит только начать их.

— Значит, стоит начать. — Антеро поднялся со скамьи. — Благодарю за совет, почтенный Вироканнас.

— Благодарю, — коротко поклонился Кауралайнен.

Братья попрощались с ведуном и поспешили к селению. Солнце уже спряталось за верхушками сосен; его последние лучи ещё освещали небосвод, когда лес погрузился в сумерки.

— Я не сомневаюсь более. Вироканнас зря говорить не станет, — сказал Антеро, обращаясь сам к себе.

— Так бы сразу и сказал, что снова решил пойти странствовать, — с облегчением отозвался Кауралайнен. — Что ж, добро. Хотя, по мне, остался бы лучше дома да семью завёл.

— Ты забыл, брат, почему я один? — внезапно глухим голосом спросил Антеро.

— Прости… — сразу отступил старейшина. — Только не возьму я в толк, куда ты идти собрался.

— Сам пока не знаю. О Сампо говорят разное, и чую, искать его нужно по всей Карьяле и дальше. Вироканнас прав, придётся расспрашивать все народы — ведь каждый знает понемногу, а вместе тех знаний ещё никто не собирал. Ты напрасно беспокоишься, я не зову с собой других. С моим уходом Сувантола не обезлюдит. Вот если бы Тойво со мной пошёл…

— Сына мне не порти! У самого ум в чаду, и парня туда же? Он и так чудной, точно ты в юности!

— Потому и говорю о нём. Он бы понял. Но я не требую, только прошу.

Кауралайнен надолго задумался.

— Что ж, будь по-твоему, — наконец сказал он. — Оутойнен бегает за тобой хвостом, не пущу — сам уйдёт следом. Спокойнее будет отправить всех чудных разом. Беда мне с вами, младшими. И откуда это у вас…

— Благодарю, брат, — кивнул Антеро.

— Да чтобы вернулись живыми! — проворчал ижандо. — Мёртвых на порог не пущу!

После ужина Антеро подозвал к себе Тойво.

— Радуйся, дружище. Ижандо дал добро, мы с тобой идём в поход. Тише, прошу тебя! — Тойво с трудом сдержал радостный возглас. Широко раскрытые глаза восхищённо горели. — Не поднимай шума, а то не дадут нам уйти спокойно, пол-Сувантолы в котомку засунут точно. Нас двое, ты да я. Завтра мы соберёмся, уйдём послезавтра на рассвете. А сейчас — всем спать.

Примечания

17

Странный, чудной (от финск. outo — «странный»).

18

Распространённое у карелов и финнов мужское имя Тойво переводится как «надежда».

19

Карельское ižanda, финское isäntä — «хозяин» (в женском роде — «emäntä»). Так могли величать старейшину рода в древней Карелии и Финляндии.

20

Карело-финский музыкальный инструмент, похожий на гусли. Под аккомпанемент кантеле исполнялись руны.