Сокровище Вильгельма Оранского
Заскрипел ворот. Толстая, и без того туго натянутая веревка, пропущенная через блок, поползла вверх. Подвешенный за руки человек резко вскрикнул, закачавшись из стороны в сторону. После затих, уронив голову на грудь.
— Прикажете добавить грузы? — Заплечных дел мастер повернулся к высокому седобородому сеньору, сидевшему в кресле. Тот руководил допросом. На него же посмотрели двое других, помладше, так же, как и он, облаченные в дублеты офицеров испанской армии. Секретарь, сидевший чуть поодаль, снова обмакнул перо в чернильницу — было видно, что с самого начала допроса ему нечего заносить в протокол.
Седобородый молча взглянул на дыбу, прищурился на испытуемого. Затем сделал останавливающий жест рукой.
— Я не понимаю твоего упорства, Ханс. — Обращаясь к подвешенному, сеньор заговорил по-брабантски. Было видно, что местная речь, хоть и знакомая, дается ему не без труда — верно подобранные слова звучали с сильнейшим испанским акцентом. — Принц Вильгельм Оранский, твой хозяин, сбежал, даже не позаботившись забрать тебя с собой. Оставил тебя на милость… впрочем, оставил там, где тебе место, в твоем родном городе. Под властью законного государя.
Испытуемый промычал что-то невнятное.
— Ты не беглец и не мятежник, — продолжал седобородый. — Ты честный человек не в пример своему господину. Возможно, ты даже не еретик, а добрый католик, но речь не о твоей вере. Поверь, Ханс, мне нет до нее никакого дела. А тебе ни к чему запираться. Взгляни, куда привело тебя твое упорство. Оно привело тебя на дыбу. Нехорошо, Ханс!
Испытуемый молчал.
— Меня не занимает ни твоя вера, ни твое собственное имущество. Я лишь хочу знать о живописном триптихе, том, что видели не более двух месяцев тому назад в Большом зале дворца. Где он, Ханс? Где он сейчас?
— Я… не знаю… — процедил сквозь зубы Ханс.
— Неужели? — поднял брови испанец. — Ты двадцать лет возглавлял дворцовую стражу, был на хорошем счету. Ты стерег сокровища принца и не знаешь, где они сейчас? Ты честный человек, Ханс, но сейчас я не могу поверить тебе.
Седобородый коротко взмахнул рукой. Скрипнул ворот. Подвешенный вскрикнул и застонал.
— Я, господин… — Он поднял на испанца затуманенные глаза. — Я человек невежественный. Что мне знать об искусстве?
— Что ж, Ханс, это похоже на правду, — кивнул седобородый. После повернулся к палачу: — Снимите его и оставьте здесь. Привести сюда младшего. Его можете расспросить с грузами на ногах.
— Не надо! — Ханс забился, насколько позволяли веревки. — Он не знает!
— Твой сын невежественен, подобно тебе, — кивнул испанец. — Однако не слеп. И наверняка более внимателен. Он не раз бывал в Большом зале вместе с тобой, не так ли? Вижу, бывал. Юноша не упустил бы из виду широкую доску, средняя часть которой густо расписана небывалыми чудесами и обнаженными девицами.
* * *
— Дворцовые стражники не отвечают даже под пытками. — Один из двух капитанов, присутствовавших на допросе, выглянул в окно, стараясь разглядеть сквозь тучи неяркое осеннее солнце. После того, как это не получилось, он произнес несколько непотребных фраз, щедро смешивая испанскую ругань с фламандской, нечистых зверей со змеями, а кальвинистов — с чертями и евреями. Впрочем, завершить трескучую тираду ему не удалось — в комнату вошел седобородый сархенто-майор. Капитан резко оборвал поток слов — его начальник терпеть не мог ругани. Даже с простыми солдатами сархенто-майор вел себя с изысканной вежливостью, впрочем, это не мешало ему держать подчиненных в страхе.
— Что так возмутило вас, дон Диего? — Седобородый, без сомнения, слышал все, что успел выпалить капитан.
— Только то, что еретики упорствуют, сеньор. Мне думается, герцог будет недоволен.
— Допрос еще не завершился. — Сархенто-майор говорил приветливо, и капитан перевел дух. — К тому же мы на верном пути. Любое сокровище можно найти, любому упрямцу можно развязать язык. Главное, правильно подобрать к нему ключ.
— Сеньор?
— Да, капитан.
— Вот-вот начнутся бои.
— Считайте, уже начались. Ведь не зря численность верных королю войск в Семнадцати провинциях увеличена вдвое?
— Безусловно, не зря, сеньор. У меня дурное предчувствие.
— Так поделитесь им.
— Вожди мятежников Эгмонт и Горн схвачены. Вильгельм Оранский пока еще на свободе, но и его черед наступит. Однако вы сами видите, как сопротивляются горожане. Пока еще подспудно.
— Поэтому мы здесь, капитан. Герцог Альба сумеет убедить кого угодно, поверьте моему опыту!
— Эта война не будет легкой! — с жаром продолжал капитан. — А мы тем временем ищем какой-то триптих. Неужели эти доски с голыми девками настолько ценные?
— А как вы полагаете, капитан? — Глаза седобородого недобро сверкнули. — Если принц не бросил их просто так, а соблаговолил упрятать неизвестно куда? Впрочем, скоро будет известно. Если герцог Альба лично распорядился заняться их поиском и известить его о находке?
— Позвольте узнать, сеньор, что на том триптихе? Памфлет, любимый еретиками, который надлежит уничтожить?
— Отнюдь, капитан. Триптих следует отыскать, чтобы спасти.
— Я не понимаю.
— Триптих создан в старые времена, когда в этих землях еще не расплодилась кальвинистская ересь. И создан добрым католиком. Его написал именитый брабантский живописец из города Хертогенбоса. Мастер Иеронимус ван Акен — вам что-то говорит это имя?
Капитан отрицательно покачал головой.
— Неудивительно, если учесть, что мастер Иеронимус больше известен как Босх. Так он прозвал себя в честь родного города. Босх пользовался немалым уважением при жизни — его работы заказывали для множества храмов, в Хертогенбосе и за его пределами. Вельможи считали за честь украсить ими свои дворцы — вот и принц Вильгельм не стал исключением.
В комнату скользнул луч солнца — оно показалось как будто лишь затем, чтобы снова спрятаться за тучами.
— Карамба, до чего оно тусклое, — проворчал капитан. — Солнце еретиков!
— Вы не слушаете, — заметил сархенто-майор. И, убедившись в обратном, продолжил: — Почтение к Босху настолько велико, что и сейчас, спустя полвека после кончины мастера, множество проходимцев кормятся на его имени — выдают подделки за оригинал его кисти. А легковерные богачи из мещан готовы разориться, лишь бы обзавестись подобным. Да и маститые художники не стесняются подражать ему. Здесь же, в Большом зале дворца, без сомнения находился оригинал — принц Вильгельм мятежник, но не легковерный простак!
— Но, если мастер так почитаем, почему его работу нужно спасать? Что может грозить ей?
— Все та же ересь, будь она проклята. Предавшиеся ей мыслят и действуют ничуть не лучше турок. Кальвинисты считают искусство, созданное для нужд матери нашей католической церкви, идолопоклонством. А траты на него — расточительством. Вы слышали о том, что учинили еретики год назад в церкви Богоматери в городе Антверпене?
— Да ведь они ободрали стены едва ли не до кирпичной кладки! Не пожалели дорогого убранства, разбили статуи святых! И они смеют называть себя христианами!
— Предположим, мне нет дела до того, как хотят молиться еретики, — продолжал седобородый. — Если бы весь их вред заключался только в этом! Воля их, пусть молятся хоть в свином хлеву. Но нельзя оставлять на растерзание еретикам то, чего они не ценят, — и здесь я согласен с герцогом. Мы непременно завершим порученные нам поиски!
— Сеньоры, — в комнату вошел второй капитан. — Ханс сознался. Он готов показать тайники принца.
— Идемте, господа. — Сархенто-майор шагнул к выходу. — Для Вильгельма триптих — сокровище, но оно неизбежно погибнет, если останется в руках еретиков. Этого нельзя допустить.
— Сеньор, а вы сами видели работы мастера Босха?
— Я не видел. Но герцог Альба видел их в Эскориале. И был потрясен.
