И пожнут бурю

Дмитрий Кольцов (2025)

Один из самых больших XXI веке, и уж точно самый большой за последние 15 лет роман, написанный на русском языке. Результат многолетнего исследования автора, посвященного истории становления циркового искусства в Европе. Последние годы Второй империи. Молодой арабский партизан, боровшийся за независимость своего народа от колонизаторов, взят в плен французскими солдатами. Позже он оказывается продан в качестве раба в самый большой в мире цирк, которым управляет жестокий Хозяин, готовый лить кровь своих сотрудников ради денег и влияния. Попав в цирк с блаженным названием «Парадиз», герой становится свидетелем всего ужаса, что творится в нем. Цирк — это отдельное государство, отдельный маленький мир со своими законами и порядками. Состоящий из двух разных половин, перекрытых ширмой, он абсолютно не такой, каким кажется посетителям, ведь страх правит в нем. Почему он захватил души обитателей цирка? И почему еще ни один сотрудник не смог покинуть цирк живым?

Глава X

Благо, ждать пришлось всего один день. Однако теперь уже и Жёв, и сам Омар страстно желали поскорее сесть на корабль и отправиться в путь. Каждого из них жгло и травило кислое чувство обиды, напоминавшее по вкусу недоспелые сливы, залитые уксусом, если бы это чувство имело обличие фрукта. Интересно получается, что обида обладает кислым вкусом. Тогда можно поразмыслить над тем, каким вкусом обладают иные человеческие чувства. Например, вина. О да, это чувство — едва ли не самое тяжелое из всех, что когда-либо доводится испытывать человеку, поскольку он сам себя испытывает, сам себя порицает и ненавидит. И это психологическое самоистязание не прекращется даже во снах. Словно Орест, преследуемый мсительными эриниями, человек, одолеваемый жуткими мыслями о своей вине, надеется на скорейшее прекращение чудовищных мук, что подталкивает его порой на страшные поступки, призванные как можно быстрее дать ему покой. Так какой же вкус должен быть у чувства вины?.. Это должен быть вкус крови, отдаленно напоминающий холодное железо. Вкус этот способен свести сума или вызвать рвотный позыв одной только каплей, но чувство вины включает странную систему подавления рефлексов, мешающих терзаниям человека. Холодное железо превращается в крошку и смешивается с кровью, попадая в истощенный организм, чтобы окончательно довести его до безумия. Если же сравнивать чувство вины с чувством обиды, то окажется, что они совершенно антагонистичны друг другу. Испытывающий чувство обиды винит в совершении грехов других людей, а испытывающий чувство вины считает грешником только себя одного. А потому, как бы отвратно это ни звучало, жить с чувством обиды все же немного легче. Кислая слива в уксусе как-то приятнее железной крошки в легких.

Однако наиболее объективной причиной ускорившейся подготовки к отплытию стал временной фактор. Ведь, как читателю уже известно, майору необходимо было явиться в Марсель пятнадцатого декабря, в то время как к началу настоящей главы с пугающей быстротой приближалось двенадцатое. К утру все грузы оказались в трюмах кораблей, и осталось лишь спустить на воду «Сен-Жоржа». За этим событием Жёв решил понаблюдать лично. Он приехал в порт к девяти утра, отплытие же было назначено на час пополудни. Когда майор вышел из коляски, доставившей его до места назначения, там уже оказался Лассе, к раздражению Жёва. Помимо вечно докучавшего адъютанта встретил Жёва и почетный караул, а также мэр Орана. Сухо поприветствовав градоначальника, к большущему удивлению последнего (обычно они крепко обнимались и целовались), майор, одетый в походный мундир безо всяких наград, кроме Почетного легиона, мирно висевшего на груди, размеренным шагом отправился к фрегату, все еще находившемуся в сухом доке. На пути старику попадались матросы, разевавшие рты при виде своего коменданта, а также служилые люди, привыкшие видеть начальника почти каждый день, поскольку он частенько посещал весьма недешевый ресторанчик, что был на углу между центральной улицей города, прямо ведущей от порта к мэрии, и улицей, носившей имя еще живого маршала Мак-Магона. Простые матросы не могли позволить себе удовольствие, хотя и не совсем уж такое большое, посещать это заведение, а вот офицеры, нередко бравшие взятки за протекцию увеселительных заведений в городской полиции, и предприниматели, разбогатевшие за счет лова и торговли рыбой, а также рыболовными снастями, частенько заглядывали в ресторанчик. Примерно два раза в неделю посещал его и Оскар Жёв, любивший выпить и поесть, причем выпить и поесть обязательно хорошо, так, чтобы вставать не хотелось после трапезы или попойки. Поэтому служивым людям было не в диковинку лицезреть фактического правителя города, и они нисколько не удивлялись тому, что он пришел участвовать в спуске корабля на воду.

И когда майор подошел к капитану корабля, тот подробно описал суть прошедшего ремонта, все затраты и прочую малоинтересную информацию:

— Ваше превосходительство, согласно вашему поручению, ремонт корабля закончили в ускоренные сроки. И несмотря на быстрый темп работы плотников и других мастеров, нам удалось его полностью восстановить, без единого изъяна. Отчетность по смете уже предоставлена господину Мирабалю. Поэтому с определенной уверенностью и честью заявляю Вам, что пароходофрегат оранской эскадры алжирской флотилии французского императорского флота «Сен-Жорж» готов к спуску на воду и к дальнейшей эксплуатации!

— Премного рад это слышать, капитан! Если все готово, то поручаю спустить корабль на воду! — громко отчеканил Жёв и отдал честь капитану. Тот, в свою очередь, повторил жест командира и побежал на корабль.

Команда сразу принялась за дело. Корабль стоял в сухом доке правым бортом к воде, поднятый с помощью специальных кранов-подъемников и более чем сотни здоровых мужиков, крутивших рули кранов. Тоннаж судна был огромен, поэтому тогда потребовалось сразу десять кранов, причем в процессе подъема три из них оборвались и упали в воду, став навсегда погребенными под толщей воды. Как только «Сен-Жорж» был поднят на нужную высоту, тросы кранов натянулись до предела, готовые в любой момент оборваться и сбросить громадину. Но дальше, благо, корабль был опущен немного, чтобы еще сотня мужиков могла, обмотав его крепкими веревками, потащить вверх по спуску, по которому обычно как раз корабли и спускали, в сухой док. Четыре часа потребовалось для того, чтобы дотащить «Сен-Жоржа» до нужного места и зафиксировать в надежном положении. Также, по приказу Жёва, сухой док, по которому корабль поднимали, вскоре был разобран, чтобы фрегат спустить поперечным свободным способом. Для этого были сооружены особые поворотные балки, являющиеся одновременно опорной поверхностью строительного стапеля. По приказу капитана сложный механизм был приведен в действие. Мужики надавили на опрокидывающий момент, который заставил корабль наклониться под собственным весом. Уже под весом судна наклонилась поворотная балка, и через несколько секунд произошло совмещение спусковых салазок со спусковыми дорожками, которые представляли из себя засаленный деревянный путь, длиной в несколько метров, идущий по наклонной и резко обрывающийся у воды на высоте трех метров, в отличие от предыдущей дорожки, идущей даже еще чуть ниже уровня воды. Те же мужики вмиг освободили курки задержников балки, и «Сен-Жорж» по насаленным дорожкам спрыгнул на воду, создав большую волну, намочившую всех работяг-мужиков, к их веселью и радостному смеху.

Корабль же снова уверенно стоял на поверхности воды, готовый к отплытию. Майор Жёв очень обрадовался и дал указание Лассе «сиюжесекундно притащить всех необходимых людей». Ему очень хотелось поскорее зайти на борт своего флагмана, посетить главную каюту, оказаться за штурвалом. Но это предстояло сделать завтра, что и жгло старика, поскольку ожидание хорошего или плохого, без разницы, для него было одним из худших наказаний.

Теми необходимыми людьми, которых приказал привести Жёв, являлись те самые купцы, что упросили майора сопроводить их товарные корабли до Марселя. Когда они явились, то получили в знак приветствия тренировочный залп из трех орудий «Сен-Жоржа», которые попали в старый сарай, находившийся в непосредственной близости от купцов. Те от этого ужаснулись и начали медленно пятиться назад, однако их остановил стражник комендатуры.

— Полюбуйтесь, господа торговцы! — с широкой улыбкой на лице произнес Жёв и указал на корабль. — Вот это творение Господа будет защищать ваш товар в течение всего пути в Марсель! Ни одно суденышко не посмеет даже близко подплыть к эскадре, не то что угрозу предъявить! Будьте покойны, доставим в целостности и сохранности!

Купцы, продолжая пребывать в смятении и страхе перед легким сумасбродством Жёва, поклонились майору и поспешили сесть в свои коляски, чтобы уехать в гильдию. К Жёву же подошел Лассе и что-то нашептал на ухо. Да так тихо, что призрак не услышал бы. Сразу после этого оба оседлали лошадей и, в сопровождении охраны, вернулись в крепость. Перед этим Жёв дал указание готовить все до конца, назначив на завтра отплытие.

Многим из вас покажется странным, и вы наверняка пару раз точно задавались вопросом, интересный факт, что оранская эскадра французского флота в конце 60-х годов девятнадцатого века оставалась полностью парусной, не имея ни единого парового судна, кроме «Сен-Жоржа». Но ответ на сей вопрос лежит там, где вы вряд ли бы подумали только думать. А именно в казначействе министерства финансов, которое отказало генерал-губернатору Алжира в просьбе предоставить колонии хоть одно новое судно с паровым двигателем. Причиной отказа послужила завершившаяся еще тринадцать лет тому назад война с Россией. Если не углубляться в историю, то можно без труда выловить ответ министерства: «Принимая во внимание ваше прошение о предоставлении средств на строительство пяти пароходофрегатов, а также ваше желание обезопасить морские границы колонии, вами управляемой, министерство приняло решение обратиться за позволением Его Императорского Величества для выделения вам суммы, втрое меньше той, которую вы запросили. Также вам будет выслано письмо военного министерства с указанием строить не паровые корабли, ввиду их излишней дороговизны, проявившейся во время войны с Российской империей, а также весьма недешевой эксплуатации, а обычные парусники, поскольку нет объективных причин в замене парусного флота на паровой. В связи с этим министр лично рекомендует вам истратить полученные средства более разумно, чем заплатить за постройку паровых кораблей. С уважением, МФ»

Генерал-губернатор Алжира был в бешенстве, сравнимом с бешенством Господа на людей, строивших Вавилонскую башню. Он прекрасно понимал, что зажравшимся ленивым чинушам, желавшим лишь иметь хороший заработок и просторную двухэтажную квартиру в доме на улице Риволи, где по утрам приносили бы булочки с шоколадом и кофе с газетами, в которых писалось бы только о последствиях Всемирной выставки двухлетней давности, совершенно не было дела до интересов французских колониальных войск, и уж тем более их не заботило состояние алжирской флотилии и оранской эскадры. Но ему ничего не оставалось, кроме как оплатить строительство обычных парусников, безнадежно устаревших под натиском ревущей от неистового темпа паровой революции, единственным проблеском которой уже почти три десятка лет для оранской эскадры оставался «Сен-Жорж», спущенный на воду почти одновременно со знаменитым «Декартом»²⁹, которого уже два года как не числилось в составе флота. А когда полномочия по обновлению и поддержанию целостности оранской эскадры получил майор Жёв, все позабыли о паровых судах, в геометрической прогрессии распространявшихся по всему миру, поскольку старик был человеком взглядов консервативных, и не понимал преимуществ паровой машины над тысячелетиями использовавшимися парусами. А объяснять ему этих преимуществ никто не хотел и боялся, так что все дружно ходили под парусами, принимая щедрую помощь великодушного ветра. Омар и тот вовсе никогда не видел паровой машины, и при рассказах о ней представлял мелких чертей, скачущих в колесе и своей магией разогревающих дьявольский механизм, а угли для них служить в таком случае должны были в качестве пищи. Но такая «отсталость» араба была вполне оправдана. И не было никаких потешаний в его сторону.

Когда Оскар Жёв вернулся в крепость, чтобы выспаться перед отплытием, ему не дала этого сделать одна тревожная мысль, засевшая в голове у него еще утром. С этой мыслью он решил посетить Омара, находившегося все так же, в комнате надзирателя тюрьмы. Спустившись в нечто среднее между подземельем и обычной высоты зданием, Жёв прошел мимо храпевших стражников так тихо, что те даже не шевельнулись. Бесшумно отворив тяжелую деревянную дверь комнаты надзирателя, майор вошел внутрь нее. Омар также не спал, он лежал с закрытыми глазами и очень громко дышал, будто представляя себе что-то очень тревожное, как мысль, задевшая Жёва. Разумеется, араб услышал, как в комнату кто-то вошел, но не подал этому виду. Майор присел на свободный стул, стоявший в метре от кровати, на которой расположился бен Али, и стал осматривать помещение. Не ослепнуть от ночной темноты старику помогал большой старый канделябр, наполненный свечами, не догоревшими еще наполовину даже, вероятно, потому, что зажжены были сравнительно недавно. Комната надзирателя гарнизонной тюрьмы представляла из себя, если выразиться совсем уж образно и грубо, камеру повышенной комфортности. Слишком немного удобств отличали ее от сырых подвальных помещений, в которых содержались преступники. Среди таких удобств, в первую очередь, выделялось большое окно, дающее возможность наполнить комнату теплым солнечным светом, а также достаточно мягкая кровать, с двумя перьевыми подушками, тонким одеялом и с тумбочкой подле, в отличие от больших деревянных досок с такими же «деревянными» подушками, повсеместно наставленных в камерах. Присутствовал в комнате и письменный стол, небольшой и трухлявый, но позволявший за ним есть и писать. На этом удобства заканчивались. Стены комнаты были лишь слабо побелены, о краске не могло идти и речи, тюрьма как никак. Осмотрев комнату, Жёв направил свой грозный, но очень уставший взгляд на Омара, лежавшего в кровати обутым, в своей легкой арабской одежде. Майору показалось странным, что Омар лежал на спине, заложив руки за голову, и при этом не двигаясь совершенно. Молча понаблюдав за ним пару минут, старик нарушил мрачную тишину, царившую здесь.

— Ты же не спишь, верно?

— Ты прав, — без признаков сонливости ответил араб. — Зачем пришел сюда? Да и в такой час?

— Меня одолела одна мысль, которой мне бы хотелось поделиться с тобой.

— Ну так делись, не медли, утром отплытие, сам знаешь.

— Верно…

Майор устало вздохнул и с минуту помолчал, обдумывая свой вопрос. Когда черная туча отплыла на некоторое расстояние от Луны, и одинокий сизый луч пробился сквозь маленькое окно, озарив лицо Омара, Жёв вдруг забыл (а может и нарочно передумал) о той мысли, что всего несколько минут назад не давала ему покоя и привела его сюда. Он решил задать совершенно другой вопрос:

— Скажи мне, Омар, ты испытываешь сейчас горечь?

От этого вопроса араб вскочил с кровати и обомлел. Уже сидя на ней, он с непонимающим взглядом уставился на майора, все так же устало глядевшего, но уже не на него, будто страшась прямого столкновения глаз, а на свечи, горевшие в канделябре.

— Что ты имеешь ввиду? Какую еще горечь?

— Самую обыкновенную человеческую горечь, Омар. За столько месяцев, недель и дней ты испытал много всего. Потерял брата, потерял свободу, чуть было не потерял жизнь. За это время ты хоть раз задавался вопросом, не горестно ли тебе?

— Зачем ты это спрашиваешь? Ты напился что ли? — Омар испытывал явное раздражение к докучавшему ему майору, но выгнать пока не смел. — Какой тебе интерес до того, что я чувствую?

— Я хочу понять, какая у тебя душа, Омар. По крайней мере, какой она теперь является… Я обучил тебя стольким языкам, наукам, искусствам, подарил кров, привил манеры и нормы, а ты меня предал! Ты вероломно воспользовался моим к тебе доверием, чтобы сохранить в тайне наглую диверсию брата-повстанца. Тебе едва удалось удержать его от осуществления массовой резни, а не подоспей я, то ты без колебаний сбежал бы с ним и выдал все секреты крепости. Как можно быть таким слепым и хитрым одновременно, Омар? Что ты за человек? Обладаешь ли ты хотя бы ростками совести или все годы лишь умело притворялся добропорядочным учеником, играл роль вставшего на путь эволюции дикаря, чтобы потом нанести удар в спину? Объясни, есть ли в тебе вообще душа?

Омар нашел в себе силы с отвращением проглотить весь шквал обвинений со стороны столь нежелательного сегодня собеседника и не броситься сейчас же на него с кулаками. Но кровь уже забурлила, мозг возбудился, а язык жаждал боя. Молниеносно встав напротив майора, бен Али начал ответную речь:

— Хм, я скажу. Начиная с того дня, когда я по твоей вине зарезал собственного брата, когда не сумел осмелиться на то, чтобы убить тебя и весь твой гарнизон, я пребываю в отчаянии. Я целыми сутками молюсь всемогущему Аллаху, чтобы он простил меня за бессмысленное братоубийство — за тягчайший грех! Я искренне мечтаю сбежать ото всего мира, скрыться в пустыне, жить бедуином, в молитве найдя себе смысл жить дальше. Но ты разрушил мечту. Ты продал меня какому-то дельцу из Марселя! Я каждый день, каждую минуту желаю твоей смерти, Оскар Жёв! Ты хочешь понять, какая у меня душа? Она уже вся черная от скорби и ненависти, она полна грехов, полна лжи, полна отчаяния и смерти! Но у меня душа хотя бы есть! А вот что касается тебя… Это у тебя ее нет! У тебя нет души! Вот поэтому ты так бессердечно отдаешь приказы о пытках и убийствах! Поэтому ты поощрал кровавую работу «охотников»! И я знаю, что ты не хочешь моей казни лишь потому, что тебя потом будет мучить жалкий остаток твой гнилой совести! И я был бы счастлив быть повешенным, потому что я бы встретился с братом и молил бы его о прощении, но ты не дал мне такой возможности, предпочтя продать в рабство! Какой же это благородный поступок?! Это самая настоящая, неприглядная жестокость! Я бы придушил тебя прямо сейчас, вот здесь, но боюсь, что не получу уже от этого удовольствия и ничего не добьюсь…

Жёв был в нескрываемом изумлении от слов Омара. Может, от старости, а может, от офицерской спеси он не видел собственной ошибки в произнесенных им словах. Более же он ничего сказать не мог, дожидаясь завершения речи Омара, которая резко оборвалась, словно гитарная струна, лишь для того, чтобы накопить заряд гортанной мощи и завершиться громовым криком, повергнув слушателя в яму унижения. Бен Али, с налитыми кровью глазами, стоял напротив майора и держал в руках канделябр, готовый применить его как оружие.

— Оставь меня, мерзкий двуличный старик, я не хочу загубить себе оставшиеся часы своей последней ночи в родном краю. Нам и так несколько дней в море плыть на одном корабле. Одного Иблиса мало, чтобы вечно тебя в Аду мучить! Ведь ты такой же демон, без сердца и совести! Убирайся в свое логово! Оставь меня одного!

Не приходя в себя от слов, будто ударивших обухом по голове, Жёв медленно встал со стула и, мельком посмотрев на Омара, пятясь, спешно покинул комнату. А Омар повертел канделябр в руке, что-то громко крикнул по-арабски и швырнул его в стену с такой силой, что звуки грохота оказались слышны во всех камерах и даже на улице. После этого он без сил упал на кровать и сразу же заснул, считая правильным то, что высказал майору.

Майор Жёв, покинув тюрьму, решил пройтись по гарнизону. Сон так и не пришел к нему, даже напротив, после исповеди Омара мелкие весточки сна окончательно покинули организм старика. Единственное, чего ему хотелось, так это избавиться поскорее от этого неблагодарного мальчишки, получившего жизнь и не желавшего хоть на минуту забыть свою дурную веру и радоваться каждому дню. Пребывая в легкой, если можно так выразиться, прострации от унижения, нанесенного арабом ему, благородному офицеру, майор старался все же отогнать мысли и желания раскроить бен Али череп за такое, пусть и непубличное, но все-таки болезненное оскорбление. Он сам того не заметил, как оказался около кузницы, в которой часами, а то и днями пропадал совсем недавно Омар. Жёва удивило, что начальник кузницы, старик Фуле, в такое позднее время все еще находился на месте, что-то читая под тусклым светом масляной лампы. Он не заметил, как майор подошел к своеобразному прилавку и стал рассматривать всякого рода ножи, кинжалы, шпаги, сабли, топорики и прочую военную атрибутику. На прилавке все эти разновидности холодного оружия лежали с двойной задачей: как декор, привлекающий внимание, а также как образец того, что каждый служащий гарнизона мог заказать у кузнеца за определенную плату. А что было делать, жалование не могло в полной мере покрыть всех расходов кузни и лично Фуле, поэтому он упросил Жёва позволить торговать своими изделиями и услугами. За это вояки прозвали Фуле жидом бескостным, но тот не стал обижаться, потому что давно потерял всякое желание испытывать какие-либо яркие эмоции, променяв разноцветные краски на серую шпаклевку.

Вначале у Жёва было сильное желание поговорить со старым кузнецом, однако спустя минуту, майор присмотрелся к глазам Фуле и заметил, что они закрыты. Поняв, что старик тихо дремлет, Жёв еще минут пять постоял у прилавка и удалился к себе, надеясь хоть там немного поспать.

Добравшись до кабинета так, чтобы его никто не услышал, майор, не снимая мундира и сапог, сел в кресло для гостей и стал думать. Не налив по обычаю себе коньяка и не закурив сигары. Стал думать. Думать о словах Омара, вырезавших на сердце Жёва большой рубец. Стал думать о предстоящей дороге в Марсель. Однако ничего путного в голову не приходило. Виски пульсировали с неистовой силой, не давая возможности напрячь мозги. В итоге так, с раскрытыми глазами, с пустым взглядом, с почти не соображающей головой, Жёв просидел еще около часа, совершенно не обращая внимания на то, что до подъема оставалось всего четыре часа.

Но все-таки что-то внутреннее убедило майора прикрыть глаза, и пожилой организм тихо уснул. Там же, в кресле для гостей.

Примечания

29

«Декарт» (фр. Descartes) — пароходофрегат французского флота, спущенный на воду в 1844 году. Один из первых удачных парусников с паровой машиной. Изначально именовался «Гомером». Принимал участие в Крымской войне. Списан в 1867 году.