Записки стороннего наблюдателя

Диана Александровна Чеснокова, 2021

История трагических страстей, связавших меж собою обитателей холодного Петербурга, заставляет читателя задуматься, задаться вопросами, на которые, к большому сожалению, нельзя дать решительно никакого ответа. Северная столица включает в себя люд разнообразный: здесь и воры, и мелкие жулики, и карточные шулера, и убийцы… Однако сами ли они выбрали такой путь? И возможно ли всегда оставаться человеком?

Глава первая. Окно

В Петербурге уже начались холодные дни. Ледяной ветер пронизывал переулки и дворы, не пропуская ни одного уголка, не оставляя ни одного прохожего без сурового, недовольного взгляда.

Человек в черном длинном плаще вышел со станции метро"Площадь Восстания"и направился в сторону большого белого дома на Невском проспекте. Пытаясь укрыть лицо, он закутывался в теплый шарф, края которого ветер беспощадно выхватывал из замерзших пальцев.

Небо низко нависало над домами, укрывая тяжелыми облаками зеленые крыши. Лабиринт темных зданий казался в тот момент непроходимым. Гигантами они возвышались над улицами, точно грозились вот-вот рухнуть вниз, раздавить все, что на их фоне казалось просто ничтожным. Множество людей сновало туда сюда вдоль широкой улицы, шум машин перебивал все мысли, не давая сосредоточиться даже на пути домой.

В тот день наш герой не брал с собой зонта, поэтому, увидев темные тучи, которые нависали над городом, словно волны разбушевавшегося моря над одиноким кораблем, ускорил шаг в надежде побыстрее попасть в…

… свою однокомнатную квартирку с пожелтевшими от влажности стенами, на которых местами отклеивались обои, зеленым старым диваном в рваной обивке и одним единственным окном, выходившим прямиком во внутренний двор, где круглые сутки работали ресторанные вытяжки, не давая побыть в тишине хотя бы мгновение. Находясь в этой квартире дольше пары часов днем, когда серый свет льется непрерывным потоком из окна, можно было сойти с ума, наблюдая всю эту картину в деталях. Лишь ночью, когда нельзя увидеть ничего вокруг от усталости и нехватки света, было возможно сохранить душевное равновесие.

Человек остановился. До дома было рукой подать — пройти через мост и свернуть налево. Кто-то толкнул его, но он остался на месте, лишь повернул голову в сторону канала Грибоедова, по которому даже в такое время ходили катера, наполненные веселыми туристами, в вечерние время освещавшими город вспышками своих фотоаппаратов. В этот же миг сильнейший порыв ветра сорвал с человека его черный шарф и унес в неизвестном направлении. Однако он снова остался стоять.

Пошел дождь. Сначала мелкими, елеощутимыми каплями он падал на тротуары, людей, машины. Но с каждым мгновением он набирал и набирал силу так, что человек, все еще стоявший посреди моста, уже через минуту промок до нитки. И продолжил стоять.

Вечерами бывали такие моменты, когда после всех выполненных обязанностей, сделанных дел, решенных проблем, он, уставший до изнеможения, голодный и прихрамывающий на левую ногу, все же не хотел идти домой. Он знал, что придет, запрет дверь, включит свою единственную тусклую лампу, и все, что ему останется — слушать гул аппаратов кондиционирования. Это оглушало даже больше той страшной тишины, что приходит каждую ночь, если не получалось вовремя уснуть. Это создавало ощущение полной пустоты, которая убивает любое другое ощущение. Человек уже не чувствовал боли, сожаления, печали. Он чувствовал лишь равнодушие, если его вообще можно чувствовать, и сетовал на свое безразличие, хотя абсолютно неискренне, скорее из-за принятых моральных норм, которые соблюдались уже просто машинально.

Оттого и пустота, что разум продолжал работать, а что-то другое, что сложнее устроено, к чему практически невозможно подобрать детали, давно сломано…

Захлопнув за собой дверь, человек прошел на центр комнаты и осмотрелся. В квартире было холодно: он забыл закрыть окно, когда уходил. На подоконнике накопилась большая лужа воды из-за косого дождя. Человек с безразличием посмотрел на эту лужу, снял пальто и кинул поверх нее. Вдруг вспыхнуло в нем то неприятное чувство, которое можно ощутить, совершив необратимую ошибку, глупую, до невозможности глупую ошибку, но назад воротить дело уже нельзя. Это чувство поднимается откуда-то из живота и комом крадется к горлу.

Человек бросился к подоконнику и стал обшаривать карманы плаща. Сигареты. Последние две сигареты. Нельзя допустить, чтобы они промокли. Он вынул помятую пачку и с облегчением вздохнул, увидев, что та суха.

Достал одну, закурил. Человек растягивал каждую затяжку, держал тяжелый черный дым в легких, пока глаза не начинали слезится. Ему было больно дышать. Он смотрел на острые капли дождя, рассекающие воздух и вонзающиеся в крышу дома напротив. В середине прямоугольника двора безнадежно мигал желтым светом фонарь, словно он бился в огонии, но даже страдая не желал тухнуть, выдавливал из себя последние лучи света.

Петербургские колодцы. Дворы, в которых всегда стоит гробовая тишина. Зайдя в такой двор с шумного проспекта, можно ненароком словить легкое головокружение от контраста звукосочетаний. Веселый турист, для которого это будет интересной особенностью города, улыбнется, сделает пару фотографий и уберется восвояси. Но герой этой истории отнюдь не беззаботный путешественник. Попади он в такое место вечером, идя домой, он бы вряд ли нашел выход.

Дождь становился все сильнее, заглушая даже звуки, издаваемые ресторанными вытяжками. Человек сел на мокрый подоконник. Окно он так и не закрыл. Колодец постепенно наполнялся водой, эхо, создаваемое желтыми стенами домов, давило все сильнее.

Но человеку не становилось хуже. Он уже давно не видел разницы. Он всегда слышал одно и то же… тишина, а где-то далеко-далеко голос. Он зовет его, но так тихо, что слов не разобрать.

Человек сел за свой стол с подкошенной ножкой и открыл на случайной странице книгу, которую нашел в метро пару недель назад."Медный Всадник". Прочитав первые несколько строк, человек вдруг улыбнулся. Если уж Пушкина оставили на скамейке в метро…

Человек встал из-за стола и достал последнюю сигарету. Перед тем как закурить, он закрыл окно и сел на диван.

Он крутил сигарету в руках и смотрел на нее, боясь зажечь спичку. Пальцы его дрожали, то ли от холода, то ли от страха. Дождь с такой же силой барабанил по хрупким крышам, словно намеревался пробить их, сорвать и унести последние укрытие, последний шанс на спасение.

Человек чиркнул спичкой, та вспыхнула, на мгновение осветив заплесневелые стены комнаты. Тени заиграли разными формами, и человек вздрогнул. Спичка потухла, забрав все очертания с собой. Он гневно бросил ее на пол и дрожащими руками зажег новую.

Закурив, он посмотрел на небо, которое всегда казалось темным и очень низким. Однако сейчас человек не увидел неба. Ни луны, ни звезд. Потоки воды, непрерывно обрушавшиеся на улицы Петербурга, скрывали собой даже фонарь, который все еще боролся за жизнь, отгоняя от себя темноту непродолжительными вспышками.

Человек даже не пытался растянуть последнюю сигарету. Он докурил и оставил бычок на подоконнике.

Человек посмотрел на настенные часы, томно тикающие из угла комнаты. Три часа ночи.

Его мучило ощущение присутствия в жизни незаконченного и очень важного дела. Возможно, это даже было похоже на угрызения совести. По щеке человека пробежала холодная слеза. Он вдруг подумал обсудить квартплату с той женщиной, у которой он снимал квартиру.

То была добродушная, но довольно строгая дама, всю жизнь прожившая в Петербурге и вечно носившая черную шляпу с широкими полями. Будучи человеком глубоко моральным, она никогда не обсуждала своих квартирантов, иногда даже прощала им долги, а под вечер, увидев, как кто-то из ее жильцов идет домой, еле перебирая ногами от усталости, могла и вовсе постучаться с подносом еды в руках.

В подъезде замигала и лопнула последняя лампочка. Человек не обратил на это никакого внимания: за полгода жизни здесь он привык. Подойдя к стене напротив, он остановился и потер руки. Потом развернулся и скрылся за желтой дверью своей квартиры.

Наутро в квартире было пусто, хотя из нее никто не выходил. Окно было распахнуто, листы бумаги, исписанные вдоль и поперек набросками статей, летали по полу. На столе с подкошенной ножкой стоял белый стакан, а под ним обрывок страницы из той книги. На нем одно единственное слово, криво написанное черной ручкой.

«Простите».