Я – Мелантэ

Джо Смит (2024)

Александра приехала на Итаку, чтобы разгадать тайны древнего мира, но её ждёт не просто археологическое открытие. Во время раскопок она находит странный артефакт — кусок метеорита с символом Афины, — и внезапно видит образы из прошлого: море, дым, сражения… и голубоглазого юношу с медными волосами. Вскоре ей становится ясно: находка гораздо больше, чем просто реликвия. Это ключ к событиям тысячелетней давности, к тому, что действительно происходило в эпоху легенд. На стенах древнего святилища Александра обнаруживает росписи: Пенелопа в ожидании мужа, Одиссей на корабле… и тот самый юноша, Телемах, загадочный и манящий. Когда Александра понимает, что этот мир прошлого зовёт её, она сталкивается с выбором: вернуться к привычной жизни или рискнуть всем, чтобы узнать, кем она была и почему её так тянет к древней Итаке. Она должна разгадать тайну своей связи с этим местом… и понять, кто она на самом деле: Александра или Меланте?

Глава 1

С самого детства я привыкла к запаху старинных книг, чернильных чертежей и горячего песка. Они окружали меня, как невидимая броня, которую я несла с собой, когда мир за пределами моего дома казался слишком ярким, слишком громким. Моё детство прошло в мире, где время было не преградой, а приглашением. Приглашением заглянуть в прошлое, шагнуть за кулисы истории, в лабиринты мифов и легенд.

Мой дядя, Микаэл Каллис, был археологом, настоящим рыцарем древних миров. Он воспитывал меня с того дня, как я появилась на свет. О моих родителях он говорил немного, лишь упоминал, что они были словно утренний туман: пришли, чтобы дать жизнь, и исчезли, оставив меня в его заботливых руках. Я никогда не спрашивала больше. Дядя был для меня всем — наставником, другом, путеводной звездой.

Каждое лето мы путешествовали по миру, выслеживая древние тайны, как охотники за сокровищами. Мы раскапывали римские монеты в пыльных полях Испании, исследовали руины храмов в Турции, но больше всего дядя любил Грецию. Она была его вечной музой. Именно там он впервые рассказал мне об Одиссее.

"Это не просто история, Александра," — говорил он, держа в руках старое издание с выцветшими страницами, — "Это карта, через которую мы можем увидеть не только миры героев, но и наши собственные души."

Мы зачитывались Гомером по вечерам, под звуки сверчков и треск огня. Дядя восхищался Одиссеем, его хитростью, его волей к жизни. А я… я всегда была очарована Телемахом.

Он был для меня чем-то большим, чем сын героя. В нём была странная энергия, недосказанность. Что-то в нём цепляло меня, будто он был не просто героем, а чем-то большим — фигурой, пронзающей время. Я часто задавалась вопросом: что чувствовал Телемах, когда ждал отца? Когда видел, как мать борется с наглыми женихами? Может, он мечтал не просто о возвращении Одиссея, а о том, чтобы самому стать героем своей истории?

Эти размышления стали для меня чем-то большим, чем просто детские фантазии. Они были началом пути, который я не могла предугадать. Даже после того, как дядя покинул этот мир, его любовь к древним мирам осталась во мне. Я выбрала археологию, словно хотела продолжить его дело. Но вместе с этим во мне жила другая страсть — любовь к невозможному, к историям, которые раздвигали границы времени и пространства.

Дядя часто говорил, что время — это самая великая загадка. И, может быть, где-то в его словах скрывался ответ на вопрос, который я задаю себе до сих пор: почему я не могла избавиться от чувства, что Телемах — это не просто имя на страницах древней поэмы? Почему я ощущала, что он ближе ко мне, чем любой другой герой?

Я всегда думала, что это лишь воображение. Но теперь, когда я оглядываюсь назад, я понимаю: история началась задолго до меня. И её нити вели не только в прошлое, но и в будущее, в миры, которые мне ещё только предстояло открыть.

Итаку я представляла иначе. Для меня этот остров всегда был больше, чем просто точка на карте — символ дома, места, где время и вечность пересекались. Здесь Одиссей строил свои планы, защищал свою землю и свою честь. В университетской библиотеке, погружённая в книги о микенской культуре и линейном письме Б, я воскрешала в воображении его пейзажи: вечнозелёные кипарисы, холмы, украшенные древними храмами, ветер, напоённый ароматами лавра. Но реальность оказалась совсем другой.

Сквозь грязные окна трясущегося автобуса я видела не романтическую Итаку, а пыльные дороги, серые холмы и старые тракторы, забытые вдоль обочин. Водитель изредка выругивался на коз, лениво переходящих дорогу, а я сжимала в руках блокнот — свою путеводную звезду, в которой до сих пор жила вера в великие открытия.

Профессор Лазаридис, давний знакомый моего дяди, был настойчив. Его сообщение не оставляло мне выбора: «Ваше участие в экспедиции крайне важно. Это может быть крупнейшим открытием нашего времени». Я представляла себе величие того, что нас ждёт, но по пути к раскопкам казалось, что я заблудилась в пустоши.

Три дня я скрупулёзно очищала керамические осколки, сортировала обломки амфор и спорила о датировках с другими студентами. Каждый день был похож на предыдущий. Шум лопат, монотонный ритм щёток, сухие замечания Лазаридиса… В сердце росло чувство утраты: где магия, которой был наполнен мой мир в детстве? Но на четвёртый день всё изменилось.

— Александра! Сюда! — донёсся голос одного из студентов.

Я бросила щётку и поспешила к месту, где несколько человек уже столпились вокруг чего-то, скрытого в земле. В углублении виднелись обугленные деревянные балки. Лазаридис, присев на корточки, склонился над плитой, едва видимой под слоем почвы.

— Это может быть перекрытие, — предположила я, чувствуя, как внутри поднимается знакомое волнение.

— Взгляни сюда, — ответил Лазаридис и указал на поверхность каменной плиты.

Символы, вырезанные на ней, казались знакомыми, но одновременно чуждыми. Я осторожно провела пальцами по линиям, стараясь разобрать текст.

— Линейное письмо Б… — начала я, но тут же осеклась. — Нет. Это что-то другое.

Среди символов микенского письма были грубые, резкие знаки, как будто их вырезал кто-то, не знающий истинной системы письма.

— Это не микенское, — выдохнула я. — Эти символы… они будто из другого времени. Или мира.

Лазаридис кивнул, его глаза вспыхнули от азарта.

— Сравни формы. Это напоминает протосемитское письмо. Такое находили в Леванте, но здесь… — Он замолчал, словно разглядывал глубже, чем я могла увидеть.

Его слова зацепили. Протосемитское письмо? Здесь, на Итаке? Я вспомнила о загадочных народах моря, разрушивших цивилизации бронзового века. И если их следы остались в Леванте, почему бы им не оказаться здесь?

— Это может быть список, — задумчиво сказал Лазаридис. — Посмотри, как расположены символы. Это имена.

Мой палец скользнул по первым строкам: Антиной, Евримах. Имена, знакомые каждому, кто читал Гомера. Но дальше шли слова, которых я не знала: Закрум, Шубалу.

— Женихи Пенелопы? — спросила я, хотя интонация больше напоминала заявление.

Лазаридис не ответил. Но тишина говорила больше слов. Мы наткнулись на нечто невероятное.

Поздним вечером, когда лагерь затих, я вернулась к раскопкам. В свете фонаря плита выглядела ещё более загадочной. Я склонилась над ней, пытаясь снова разглядеть символы, и вдруг заметила небольшой предмет в углу.

Металлический осколок, вкрапления ржавчины… На его поверхности была выгравирована сова — символ Афины. Я подняла его, ощутив холод металла. И в тот же миг мир вокруг изменился.

Свет погас, тишина накрыла, словно плед, а в моей голове вспыхнули образы. Корабли под парусами, люди в бронзовых доспехах, женщина в синем хитоне с глазами богини. Рядом с ней стоял юноша, чьи голубые глаза будто смотрели в самую душу.

Мир закружился. Я выронила артефакт, и видения исчезли. Осталась лишь темнота. И понимание, что это была не просто находка. Это была дверь. Дверь в прошлое, которое я едва начала понимать.

Имена на той табличке преследовали меня даже во сне. Закрум, Шубалу… Эти слова звучали, как эхо далёких берегов, шёпот неизведанных миров. Они не были греческими, в этом не оставалось сомнений. Каждый раз, когда я закрывала глаза, передо мной вставали образы народов моря — странников, завоевателей, пиратов. В университетской библиотеке я часами разглядывала карты их путей, пытаясь понять, кем они были: разрушителями великих цивилизаций бронзового века или лишь последней главой трагедии, которая началась задолго до их прихода.

Лазаридис однажды упоминал, что их следы можно найти по всему Средиземноморью, но я никогда не думала, что они могли добраться до Итаки. И вот я стояла здесь, перед плитой, на которой эти имена, словно узоры на древнем ковре, намекали на связи, которые мне предстояло разгадать.

Ночью лагерь утих, но я не могла уснуть. Луна заливала всё мягким серебром, и звуки ночи, обычно такие успокаивающие, сегодня казались тревожными. Каждый шорох, каждый скрип палатки напоминал мне о древних тайнах, спрятанных буквально в нескольких метрах под землёй.

Я не выдержала. Встав с кровати, я осторожно вышла из шатра, стараясь не разбудить остальных. Фонарик в руке дрожал, его пятно света прыгало по камням, будто само боялось заглянуть в тьму. Когда я добралась до плиты, ветер стих, а воздух наполнился странным, гнетущим спокойствием.

Сначала я просто стояла, разглядывая плиту, будто пытаясь заговорить с её молчаливыми символами. Но что-то внутри меня — не просто любопытство, а почти животный инстинкт — подталкивало меня к действию. Я наклонилась ближе и заметила, что один из краёв плиты слегка приподнят. Сердце замерло.

Монтировка лежала неподалёку, оставленная кем-то из наших. Я схватила её и осторожно, миллиметр за миллиметром, начала поддевать плиту. Камень двигался неохотно, с протестующим скрежетом, но, наконец, поддался, и под ним открылось узкое отверстие. Из темноты пахнуло древней пылью, тёплой и густой, как сама история.

Логика подсказывала мне остановиться, позвать Лазаридиса, но что-то более сильное — зов, который я не могла объяснить, — заставило меня пролезть внутрь. Это был узкий проход, ведущий в подземное помещение, которое, казалось, ждало меня тысячи лет.

Фонарик выхватил из темноты стены, покрытые росписями. Цвета поблекли, но линии оставались удивительно чёткими. На одной стене была изображена женщина в синем хитоне, с холодным, почти божественным взглядом. Я уже видела её раньше — во сне или видении, что мучило меня после того, как я нашла металлический артефакт.

На другой стене — мужчина в плаще, стоящий на фоне кораблей. Его глаза, нарисованные с пугающей точностью, словно следили за мной. Одиссей. Я была уверена.

Но именно третье изображение заставило меня застыть. Юноша с медными волосами и голубыми глазами смотрел на меня из глубины веков. Его лицо было обрамлено завитками декоративных линий, как у героя древней фрески. Рядом с ним я заметила символ, который Лазаридис назвал протосемитским.

«Кто ты?» — прошептала я, чувствуя, как холодный пот стекает по спине.

И тут я увидела надпись под изображением. Слова были странной смесью микенского письма и незнакомых мне символов. Я склонилась ближе, чтобы разобрать: Телемах.

Имя, которое я знала с детства. Сын Одиссея. Но что он делал здесь, на Итаке, в этом святилище, о котором никто не знал?

Мой взгляд скользнул дальше. Ещё слова, сложные и загадочные, повторялись в виде зашифрованных фраз. Правда. Возвращение. Долг. Всё это казалось отголоском чего-то важного, недосказанного.

Я сделала несколько снимков, чувствуя, как в груди разгорается странное, лихорадочное волнение. И вдруг за моей спиной раздался звук. Шорох, неестественный для этой тишины. Я обернулась, и в тусклом свете фонаря увидела тень человека, стоявшего у входа.

Тень у входа была неподвижна, но её присутствие заполнило всё пространство святилища. Я попыталась унять дрожь в голосе.

— Кто здесь? — спросила я, хотя уже знала ответ.

Тишина длилась слишком долго. Потом фигура шагнула вперёд, и свет фонаря выхватил из тьмы знакомое лицо.

— Лазаридис? — облегчение смешалось с лёгким разочарованием. Я даже не знала, чего ожидала, но это было не он.

Он молча смотрел на меня. Лицо оставалось в тени, но голос — низкий, с почти ощутимой усталостью — разрезал тишину.

— Александра, что ты здесь делаешь?

— Вы должны это увидеть, — я показала на росписи, чувствуя, как меня вновь захлёстывает азарт.

Лазаридис шагнул внутрь, его взгляд мгновенно упал на изображение юноши. Лицо его едва заметно изменилось, будто он увидел нечто, что не должен был видеть.

— Телемах, — прошептал он, и это имя повисло в воздухе, будто древняя мантра.

— Я нашла его имя, — мои пальцы дрожали, когда я показала на надпись под росписью. — Но это не просто имя. Что-то здесь не так… Всё это… Закрум, Шубалу… Как они могли оказаться на Итаке?

Я пыталась говорить спокойно, но мысли вихрем неслись в голове.

— Народы моря обвиняют в разрушении цивилизаций, — задумчиво сказал Лазаридис. — Но, возможно, они были не только разрушителями. Может быть, они соединяли культуры, которые иначе никогда бы не встретились.

Его слова эхом отдавались в моём сознании.

— Но если это так, — я медленно провела рукой по стене, — что они делали здесь?

Лазаридис взглянул на меня, его глаза блестели в слабом свете.

— Возможно, Одиссей был не просто героем, Александра. Может, он был мостом. Проводником.

Я почувствовала, как внутри что-то щёлкнуло. Его теория казалась безумной, но она слишком хорошо вписывалась в этот момент.

Я собиралась ответить, но вдруг воздух снова дрогнул, как лёгкий ветерок из ниоткуда. Лазаридис напрягся, прислушиваясь.

— Это не просто ветер. — Его голос стал тише, почти шёпотом. — Здесь есть ещё один вход.

Мы начали исследовать стены. Лазаридис остановился первым, заметив панель, едва различимую в полутьме. На ней были вырезаны те же символы, что и на плите.

— Это замок, — он провёл рукой по вырезанным знакам. — Древний, как и всё здесь.

Я посмотрела на артефакт с совой, который держала в руках. Металл холодил кожу, но что-то подсказывало мне, что он — ключ.

— Попробуй, — сказал Лазаридис, не отрывая взгляда от панели.

Я приложила артефакт к символам. Сначала ничего не происходило, но потом металл потеплел в моих пальцах, и знаки на панели начали светиться. Золотой свет разливался по поверхности, словно древняя энергия оживала.

С глухим скрежетом панель начала сдвигаться. За ней открылся узкий проход, ведущий вниз, вглубь земли.

— Нам нужно идти, — голос Лазаридиса звучал одновременно настойчиво и торжественно.

Я заколебалась лишь на мгновение, прежде чем шагнуть за ним. Тьма сомкнулась вокруг нас, но я знала одно: где-то там, в самом её центре, была разгадка.

Телемах.

Его имя, как древний пароль, отозвалось эхом в моём сердце. Кто он? И почему кажется, что вся эта история — ключ и к его тайне, и к моей?