Трудности перевода

Джо Смит (2024)

Они — две невозможности в разных концах невозможной вселенной. Его маски, не поддающиеся пониманию. Ее культурные коды, плохо поддающиеся переводу. Они встретились случайно. И, словно строки из разных книг, оказались на одной странице. Ия — преподавательница английского из Москвы, для которой язык — мост между мирами. Эдриан Фолкнер — британский актёр, мастер игры и иллюзий. Их встреча становится столкновением менталитетов, иронии и искренности, где разница между "быть" и "казаться" имеет значение. Когда Эдриан предлагает провести Рождество в Лондоне, Ия оказывается перед выбором: рискнуть всем ради того, чтобы узнать, кто он без масок, или остаться в своей безопасной реальности. Это история о любви, которая рушит границы. Это история о языке, который не всегда нужен для понимания. И о смелости принять другого, оставаясь собой.

Эпизод 5

Приглашение приходит по почте. Дама-почтальон, женщина с вечным выражением недовольства на лице, протягивает мне увесистый конверт, обклеенный множеством разноцветных марок. Она хмурится, будто лично выдавала их из своих запасов, и недовольно разглядывает меня, пока я расписываюсь в бланке.

— Спасибо, — выдыхаю я, едва удерживаясь от того, чтобы вырвать конверт из её рук.

— Долго же оно до вас летело, девушка, — протяжно тянет она, убирая бланк в свою поцарапанную сумку.

— Да уж, — машинально соглашаюсь, почти не слыша её слов.

Мои пальцы дрожат, пока я вскрываю конверт. Бумага мягко поддаётся, и уголок марки отлетает на пол.

— Из Англии? — любопытствует она, заглядывая через моё плечо.

— Эй, дамочка, вы как?

Её голос тянет меня обратно в реальность. Я осознаю, что стою с открытым конвертом и невидящим взглядом уставилась на бумаги внутри.

— Всё в порядке, спасибо, — отвечаю я, торопливо закрывая дверь.

В тот же момент меня захлёстывает такое напряжение, что я буквально сползаю на пол, прижимая конверт к груди.

— Глеб! — зову я, чувствуя, как голос дрожит.

— Мам? — он тут же выглядывает из своей комнаты. В руках у него планшет, наушники повисли на шее. Увидев меня, он слегка хмурится. — Всё нормально?

— Собирай чемодан, солнце, — выдыхаю я. — Нам вылетать завтра.

Он смотрит на меня чуть дольше, чем обычно, словно пытается понять, серьёзно ли я говорю.

— Хорошо, мам, — отвечает он наконец.

И уже по пути в свою комнату оборачивается, бросая свою обычную фразу:

— Самолёты падают очень редко, не бойся.

Его спокойствие одновременно раздражает и успокаивает. Как он умудряется так легко относиться ко всему?

Я остаюсь сидеть у двери, чувствуя, как сердце всё ещё бьётся где-то в горле. Я должна радоваться. Так ведь? Разве это не повод? Но вместо радости — липкий, живой страх.

Через три дня. Маникюр. Чемоданы. Глебу тоже нужно собираться.

Но я не могу даже встать с пола, не могу заставить себя пошевелиться. Почему? Потому что этот конверт и письмо внутри — больше, чем просто приглашение. Это возможность, обещание чего-то нового. И одновременно — бездна, в которую нужно сделать шаг, чтобы проверить, научишься ли ты летать.

Глеб появляется на пороге своей комнаты.

— Мам, — говорит он мягко, будто знает, что я только что потерпела внутренний крах. — Точно всё нормально?

Я оборачиваюсь к нему. Он высокий, уже почти догнал меня ростом, но в глазах всё ещё мальчишеская наивность, смешанная с чем-то совсем взрослым.

— Всё хорошо, — отвечаю я и пытаюсь улыбнуться.

Он внимательно смотрит на меня ещё пару секунд, а потом кивает.

— Ладно, мам, — говорит он уже бодрее. — И помни: всё будет круто.

Он исчезает за дверью, а я слышу, как в его комнате начинают играть биты — кажется, это опять его любимые Muse.

Собирайся, Ия, говорю я себе. Завтра вылет.

Ну да, страх летать — это, конечно, моя самая «большая» проблема. Просто невероятно, насколько сейчас это меня не волнует.

Почему тогда, перед первой встречей, всё было иначе? Почему я почти летела туда на крыльях, едва ли не мечтая о чём-то большем, чем просто спектакль? От того ли, что тогда Эдриан был для меня лишь актёром, экранным образом, который, казалось, не мог существовать в реальности?

Или дело в том, что никто до него не обращался ко мне вот так? Никто не говорил таким голосом, который буквально заполнил всё вокруг, стал музыкой в голове. Никто не двигался так, как он. Никто не смотрел с такой внимательной теплотой, будто видел не только меня, но и мои мысли, мои страхи, мои мечты.

Достаю телефон, всё ещё не вставая с пола. На экране сразу открывается наш бесконечный диалог, и я снова проваливаюсь в него, как в любимую книгу. Вот он прислал сонет Шекспира:

«Shall I compare thee to a summer's day? Thou art more lovely and more temperate…»

А вот мой ответ — строчка из Пушкина:

«Я вас любил: любовь ещё, быть может, в душе моей угасла не совсем…»

Это не просто переписка, это поединок. Он изящно и точно выбирает слова, отвечает так, будто мы играем в шахматы — ход за ходом. Здесь мы обсуждаем «Илиаду», где он неожиданно говорит о том, как боготворит Гомера, но считает Ахилла слишком гордым.

«Ахилл — это излишество. Красивое, конечно, но всё-таки излишество. Моя симпатия всегда была на стороне Гектора», — пишет он.

Здесь он делится мыслью о Чехове:

«Он не просто рассказывает истории, он подводит нас к самому краю человеческой природы и оставляет там, глядя в бездну. Разве не это делает литературу вечной?»

Я пишу о своих мыслях, но мои ответы в сравнении с его изысканностью кажутся немного простыми, слишком личными. Он отвечает безупречно вежливо, даже сдержанно, но в каждом слове сквозит интеллигентное внимание.

И всё же, как бы изящно он ни выбирал фразы, я каждый раз мысленно раздеваю его, под каждым словом улавливая нечто большее, чем просто учтивость. Такие дела.

Возвращаюсь к сборам, хотя в голове царит полный хаос. Чемодан всё ещё наполовину пуст, а мои мысли наполовину переполнены им.

Пока я сворачиваю шарф, телефон пиликает. Это он.

«Милая, надеюсь, ты получила письмо. В аэропорту тебя встретят и проводят в отель. Прости, что не могу сделать это лично. Сейчас я не в Лондоне, но обещаю вернуться как можно скорее».

«Милая». Он снова так меня называет. В его тоне слышится что-то почти старомодное, будто он, обращаясь ко мне, действительно вкладывает в это слово тепло. Я улыбаюсь, не замечая, как пальцы сами собой начинают печатать ответ.

«Эдриан, я так рада, что ты написал. Письмо получила, всё в порядке. Не волнуйся, я всё понимаю. Очень надеюсь, что у тебя найдётся время, чтобы увидеться».

Телефон падает на кровать, но я не могу оторвать взгляд от экрана. Написать ему, что со мной едет Глеб? Может, это лишнее. Вдруг это изменит его планы. Может, он даже передумает?

«Трахнуть он тебя там хочет», — всплывает в голове жёсткая, прямолинейная фраза Милы. Она как заноза. Внешне я никак не отреагировала, когда она это сказала, но внутри её слова застряли, заставляя сомневаться.

Неужели я беру Глеба как щит? Чтобы не позволить себе лишнего? Чтобы создать безопасное пространство? Это нормально — прикрываться сыном?

Я продолжаю кидать вещи в чемодан, остервенело и бессистемно. Из комнаты Глеба доносится музыка. Muse. Конечно, он готовится к Англии по-своему.

— Глеб, ты молодец, — шепчу я сама себе, чувствуя, как впервые за день улыбка становится искренней.

Нет, назло всему и всем я поеду. Покажу ему Лондон, расскажу о том, что этот город — не только Биг Бен и красные автобусы, но и маленькие книжные магазины, уютные парки и невероятные запахи кофе в кафе.

И плевать, чего там хочет Эдриан Фолкнер.