Сборник рассказов. Избранное. Они действительно начинают воплощаться

Денис Запиркин

О чем эта книга? А о чем обычно пишутся книги? О жизни, о любви, об отношениях, о том, без чего их не бывает, об эмоциях и о том, во что они порой превращаются. И, конечно, о творчестве и предназначении.

Третий шар

Этой ночью он видел странный сон. Он несколько раз просыпался, смотрел в окно, и сон испарялся как дым. Потом он снова засыпал, и видел то же самое. Многосерийные сны приходили к нему не часто. И этот был такой же. Засыпаешь, и снова видишь все то же самое с продолжением. Какие-то шары-ежики с колючками, которые он катает в своих ладонях, с надписями на каждом, лежащие на деревянной полочке. Непонятные события, яркие и сменяющие одно другое, и снова эти мячики, которые он берет с полки, катает, что-то видит, развивается какой-то сценарий, потом кладет шар на полочку, просыпается, засыпает, и снова берет в руки новую колючую сферу с надписью, видит новую историю, возвращает шар назад и просыпается. Сон долго и медленно таял, когда он окончательно открыл глаза, пытаясь удержать в памяти яркие истории. Но через полчаса все испарилось, оставив лишь поверхностные намеки от воспоминаний.

Он прошел мимо нее, о чем-то задумавшись. Сначала он ее вообще не заметил. Дул сильный ветер, какой бывает в метро из тоннеля. Его обдал едва уловимый запах перегара. Такое бывает в метро, и он, не придавая этому значения, сделал еще несколько шагов. Развернулся, чтобы посмотреть на часы в другом конце перрона.

Она не выделялась из толпы. Обычная джинсовая юбка. Обычные балетки. Обычные коричневые волосы ниже плеч. Обычные очки, придерживающие длинную челку.

Но взгляд, поначалу быстро скользнувший по ней, почему-то притянуло снова.

В ней что-то было не так.

Необычная худоба. Сморщенные ободки кожи над коленками. Неестественно темные круги под глазами, которые, скорее всего, она обычно прячет под большими темными стеклами очков. Синяк на ноге. Еще один. Красные стопы, возможно, от нарушенного кровообращения. Бледность на лице. Неуверенные движения рук, выдающие тремор…

Она стояла, делая вид, что никого и ничего не замечает, в то же время чувствуя на себе неуютные скользящие взгляды, что усиливало ее дискомфорт и резкие ломаные движения рук.

Ничего и никогда не вызывало такой нежности и такого желания помочь, согреть, обнять и сказать что-то ободряющее. Вся ее неловкость, вся жалость, казалось, кричала на десятки метров вокруг. Но она оставалась в молчании, продолжая нервно двигать в разные стороны опущенными большими глазами.

То ли это была подсветка на станции, то ли его фантазия, но порой вокруг нее появлялось едва уловимое сияние. Оно еле дрожало, возможно, в такт ее холодным пальцам. В ней что-то неимоверно притягивало..

И тут он понял: Это же девушка моей мечты!

Не было никаких сомнений.

Да, это она, она сейчас нуждается в моем тепле, моем добром слове. Это я смогу снять с нее жуткий ореол болезненного похмелья. Я. И никто другой. Только сейчас. Прямо сейчас.

Действовать, — единственная мысль мелькнула у меня в голове.

Тут подошел поезд, они вошли в разные вагоны, и все закончилось.

Сон второй.

Он думал об этой девушке. Она запала ему в память. И неожиданно появилась во сне. Сон был сумбурный. Какие-то грузчики в каком-то магазине таскают какие-то пивные бутылки. Они неаккуратно их кантуют, часто впопыхах стукая днищем одних о пробки других. Потом он видит погнувшиеся пробки и пару шипящих бутылок, которым повредили герметичность. Мерчандайзер двигает их в конец полки в торговом зале. Покупатели берут их, дотягиваясь в глубину, смотрят, встряхивают, слышат шипение и снова задвигают подальше. Проходит время. Меняется сцена. И вот, почему-то в сон приходит она. Темные мешки под глазами. Возможно, похмельное утро. Она берет бутылку, не обращая внимания на срок годности и на поврежденную пробку. Бутылка едет по залу в корзине для покупок. Пара месяцев окисления сделали ее отравленной убийцей. В процессе воздействия открытого воздуха постепенно расплодилась всякая дрянь, сделав содержимое не только горьким, но и полным слизистого налета, радостно ожидавшего возможности свести желудок счастливого обладателя и расплодиться морем бактерий в кишечнике. Она подходит к кассе…

Он и она в непонятном помещении. Вокруг горят свечи. Темнота кроется по стенам и по углам. Танцующие тени. Он снимает с полки шар, катает его между ладоней, чувствует легкое покалывание. Поворачивается к ней, думая, что она тут делает, потом забывает эту мысль, и видит, как она принимает из его рук шар с иголками, на котором написано что-то, что он не может разобрать. Она улыбается ему. И почему-то сильно сжимает шар в правой руке. Всплывает часть надписи: избежать.. (далее неразборчиво).

Следующая сцена без него. То есть он все видит, но его там нет. Девушка открывает бутылку, и, запрокинув голову, льет себе в рот отравленный напиток, делает несколько глотков, давится, кашляет, наклоняется с искореженным лицом. Все меняется, и вот они уже в скорой, которая, включив сирену, мчится к реанимацию. Девушка лежит на носилках. Ее глаза на позеленевшем лице неподвижно смотрят вверх.

Та поездка в метро была полна отвратительных воспоминаний. Ей наговорили кучу гадостей. К ней относились как к телу. Она отбивалась, и ей пришлось закричать, чтобы на компанию в парке отдыха, севшей на пластиковые стулья под тентом кафе, обратили внимание. Ребята были нетрезвые. Их развезло от жары, и это придавало им сил и уверенности. Они оценивали ее как новую легкую жертву, которую нужно было еще немного напоить, и они могли бы увезти ее на такси, зажать в углу и сделать все, что хочется. Что-то внутри подсказывало ей о растущей опасности. Эти типы, с которыми она познакомилась, поедая мороженое после аттракционов, ей не понравились, но делать было совершенно нечего, она скучала, а они так шутили и проявляли внимание, что ей пришлось пойти с ними. Решение отвязаться от них пришло, когда шутки и настойчивые поглаживания под столом, сальные намеки и взгляды на ее коленки, стали невыносимы. Она что-то громко сказала, люди обернулись на нетрезвую компанию, она резко встала, и развернувшись, пошла к выходу, пользуясь паузой, когда они зависли от неожиданного проявления «нет» и внимания окружающих.

Она вошла в свой подъезд с пакетом из магазина, и, не заходя в квартиру, вышла на лестничную клетку, достав сигареты и только что купленную бутылку. Прикуривая, она стала ее открывать, и, совершенно неожиданно, когда у нее заслезился глаз от поднимавшегося от сигареты дыма, она выронила бутылку. Ей показалось, что в ее руке что-то кольнуло, и поэтому кисть с бутылкой разжалась, будто в страхе схватить нечто опасное, круглое, покрытое острыми иглами. С шипением и треском разлетелись осколки, жидкость растеклась коричнево-желтой лужей по полу, обрызгав стену и ее щиколотки. Пару секунд она смотрела на это, соображая что дальше и сожалея о потраченных 50 рублях. Потом сквозь запах никотина уловила тошнотворные испарения от лужи, выругалась, бросила бычок на ступеньки, и пошла домой.

Они оказались в одной очереди на прием. Напротив друг друга. Подпирая стены, дожидаясь вызова. Она привлекала внимание своей особенной статью. Она ни разу никому не посмотрела в глаза. В грудь, в живот, в обувь, но не в глаза. Когда он начинал пристально и часто поглядывать в ее сторону, ее взгляд не только шел в дверь и в стену, он еще как-то постепенно становился исподлобья. В этом была какая-то сплошная замкнутость. Смотреть было некуда. Книжка, что он держал в руках, становилась все скучней. Он отрывался, вглядываясь в ее сторону все чаще. Сначала реакция выражалась в ее нахмуренности. Потом в смотрении по сторонам. Хорошенькая. С милым гармоничным макияжем и прической каре. С едва заметной полосочкой под глазным мешком, выражающим регулярную компенсацию алкоголем молчаливости, замкнутости и необщительности.

Через какое-то время он поймал ее взгляд у себя на кисти, удерживающей книгу. Потом — на плече. Поняв, что он пытается перехватить и притянуть ее взгляд, она отвела глаза в сторону.

Она зевнула вслед за ним. Кто-то пошутил в очереди, она приоткрыла намек на живость, глазами увлажнив готовность улыбаться. Лицо оставалось беспристрастным.

Он стал ее разглядывать чаще, пытаясь вызывать на встречный взгляд, но она была упорна.

Через какое-то время носок ее ступни смотрел в его сторону. Поворот тонкой шеи, голова, глаза — вбок. Одна рука, державшая сумочку на плече, и другая, — образовывали намертво закрытую позу. Когда ей нужно было повернуть голову в другую сторону, проводя глазами по нему, она опускала подбородок, смотрела в пол и на ноги.

Он покачался, разминаясь от долгого стояния. Через несколько секунд она уставилась в стену рядом с его головой. Он посмотрел на нее в упор, она ему в грудь, потом в сторону.

Он тайком стал замечать, что она разглядывает его, когда он отвлекается, но тут же резко уводит взгляд в другом направлении, когда замечает, что он снова поворачивается к ней.

Ни слова. Ни ответа на вопросы подходящих к двери. Только закрытая поза в сторону. И покой. Напряженный, это видно, покой. Сдержанный.

В действительности, она очень живая, — подумал он, только сильно закрытая, интересно было бы раскачать, расшевелить ее, хотя бы встретиться с ней глазами и посмотреть туда, пару минут в этот закрытый и таинственный мир.

Она даже конфету-сосалку доставала медленно, скромно, потупившись, и клала ее в рот ненароком. Едва приоткрыв ротик, туда, не касаясь губами и зубами, и снова смотря вниз.

Она наконец заговорила. В очереди возникло возмущение, и она наконец сказала первую за все время фразу. «Долго», — с выдохом и движением плечами.

Ну наконец-то. Попалась. Нашелся какой-то повод, пошел вопрос, комментарии, смешки и движение. Переглядки на реакцию. И она стрельнула в него, а он принял. Был готов. И вот они, черные бездонные, бесконечные, блестящие, всепоглощающие. Она быстро посмеялась легким горловым, кинестетическим смехом. Секунду. И снова оделась в маску.

Он стал смотреть совсем пристально. Она терпела. Потом отвернулась.

У нее потрясающе получалось подолгу находиться в одной позе. Глотала она тихо, тайком, тайно, скромно.

Потом наступила ее очередь, и связь между ними оборвалась.

Сон третий.

Он снова был в этой комнате. Снова нет окон. Темный полумрак. Старая деревянная мебель. Свечи на столе. Полка с колючими шарами. Мысли не шевелились. Он просто созерцал обстановку. Потом все изменилось, и его перенесло в следующую реальность.

Теперь он наблюдал кровавую сцену какой-то аварии. Смятый капот. Разбитое лобовое стекло. Шокированное лицо бледной девушки, сидящей неподвижно за рулем, пристегнутой ремнем безопасности. Осколки на асфальте. Растекшиеся жидкости. Труп старушки, отброшенный на несколько метров в стороне. Ее туфли, валяющиеся один под багажником, другой в стороне. Ощущение страха и безвозвратно изменившихся судеб. Толпа наблюдателей. Мигающие маячки скорой и полиции. Носилки с покрывалом для лежащих останков. Гидравлический консервный нож спасателей для вызволения девушки из авто.

Теперь он снова в темной комнате, снимает следующий шар. Но сейчас в комнате еще кто-то есть. Он сначала видит это по второй тени на стене, а потом — самого человека. Это молодая девушка с прической каре. Она стоит, плотно обняв себя руками под грудью. Похоже, она не понимает где она, и что с ней. Освещенное лицо полно ужаса. Она не хочет брать из его рук протянутый предмет с надписью. Он старается улыбнуться ей, и снова показывает жестом, что это нужно взять. Он чувствует, что должен любой ценой передать ей предмет. Какое-то время длится пауза, он напрягает мысли, и они расцепляют ее закрытую позу. Она протягивает обе ладони, и принимает в них шар.

Она ехала по широкому проспекту. Был прекрасный яркий день. Солнце под углом светило в салон, слепя глаза и разогревая торпеду и кисти рук, спокойно лежавшие на руле. Машин было немного. Она наслаждалась скоростью, радуясь отсутствию будничных пробок на этой дороге. Впереди, в ее ряду, ехала большая бетономешалка, странным образом совершая обгон по третьему ряду. Скоро большой перекресток. Грузовик, закончив маневр, начал перестраиваться в среднюю полосу. Скорость была приличная. Пришло время принимать решение о продолжении движения или остановке у перекрестка перед светофором. Как на зло, большая махина загородила зеленый сигнал. Что теперь? — подумала она, — Успею, или тормозить? Внезапно, ее ошарашил маневр Камаза.

Боевая бабулька нетерпеливо ждала свой зеленый. Она слышала в новостях об ужесточении правил, и о том, что пешеход на переходе всегда прав. Счетчик напротив отсчитывал назад красные секунды. 02, 01, 00, загорелся зеленый. «Пешеход всегда прав», — подумала она, и смело зашагала по белой зебре. Ей совершенно было все равно на водителей, они должны соблюдать правила. Мне зеленый, так что вперед! Водитель бетономешалки, занятый перестроением из ряда в ряд и наблюдением в правое зеркало за дистанцией за легковушками, в последний момент увидел загоревшийся желтый. Инерция была колоссальная, и тормозов не хватало, чтобы остановиться. Он решил проскочить пустой перекресток, пока встречные на поворот не начали движение. И тут волосы на его голове зашевелились. Прямо перед ним, на свой зеленый смело шагала боевая бабулька с тележкой, и не думающая посмотреть по сторонам. Принимать решение времени не было. Он выбрал единственно возможный вариант. Не сбавляя скорости, он резко перестроился в левый, третий ряд, и с грохотом пронесся в сужающемся пространстве между встречкой и безумной бабкой. Ее обдало ветром пронесшейся махины, она прокричала что-то вслед, размахивая кулаком с зажатой палочкой.

Покалывание в ладонях, — вот что она чувствовала сейчас, проехав по стоп-линии, завизжав резиной по асфальту. Перед ее взглядом желтый переключился на красный, и она увидела, как из-за огромного Камаза появилась кричащая и размахивающая престарелая мадам с сумкой-тележкой. На секунду у нее похолодело в животе, и откуда-то из глубин сознания всплыл вчерашний сон, где какой-то средневековый мудрец в темной комнате при свечах передал ей колючий шар с неведомой надписью. Ее прошиб пот, и она задышала, часто и напряженно. Она избежала страшной аварии.

Сон четвертый.

В ту ночь ему снился всякий бред. Он ворочался. Часто просыпался. Снова тревожно погружался в сон, и снова просыпался. Под утро, когда за оконом начали краснеть и желтеть облака, он забылся. И черное небытие накрыло его на пару часов. Прозвонил будильник. Со стоном он открыл глаза, повернулся, не глядя нажал на «отбой», лег на другой бок, и попытался снова заснуть. На этот раз он опять был в темной комнате со свечами. Это выглядело как старинная лаборатория алхимика. На столе лежали разбросанные бумаги, исписанные латынью, вразнобой стояли круглые и цилиндрические стеклянные колбы. У стен расположились деревянные ящики и сундуки с пустыми стекляшками и торчащей соломой. В шкафу стояли банки с формалином и непонятными пожелтевшими существами. И снова эта полка с шарами, покрытыми пупырышками в форме конусов, зазубренные к окончанию. Точнее, в этот раз, на полке был только один шар. Надпись на нем была расплывчатая. Больше в помещении никого не было. Стояла тишина, лишь потрескивали дрожащие свечи, оплывшие воском. Он пригляделся к бумагам, но ничего не мог в них понять. Текст, который он пытался зафиксировать в памяти, сменялся новым, как будто листы выдавали новые надписи, схемы и картинки, сделанные от руки с каллиграфическими пометками. Его взгляд вернулся к полке. Все так же лежал один шар. Надпись на нем плыла и дрожала как свет свечей. Ему захотелось протянуть руку и взять оставшийся круглый предмет, но, будто он был духом из другого параллельного мира, ему никак не удавалось его ухватить. Рука проходила сквозь. Новые попытки ни к чему не привели. Он сосредоточился, полный желания на этот раз взять предмет с полки, и в момент, когда его кисть практически ухватилась, начался новый сон. Он летел в каком-то темном туннеле вниз. Ощущение полета более походило на ускоряющееся падение. Его несло все дальше и все быстрее туда, вниз. Стали разборчиво видны стены и стремительно приближающееся дно. Он постарался сгруппироваться перед ударом, и тут, от дернувшихся ног, рук и импульса в напрягшемся животе, он проснулся.

— Ты ничтожество! Ты мразь! — она гневно вращала глазами и, брызгая слюной, кричала на него со всей силы. — Я потратила на тебя столько лет своей жизни! А ты, сволочь, ты все превратил в прах. Я ненавижу тебя.

Он попытался что-то сказать, но она еще больше повысила голос, срывая связки, чтобы услышали соседи, понимая, что до него уже не докричаться.

Он стоя выслушивал ее оскорбления, понимая, что это невыносимо, что это продолжается регулярно, и каждый раз ее вопли становятся все громче, а оскорбления все агрессивней.

— Я ненавижу тебя, твоих проклятых родственников, которые воспитали тебя таким уродом! Я ненавижу, что поддалась тогда на твои слова о будущем и о нашем счастье. Ты испортил мне жизнь, лучшие годы я потратила впустую на то, чтобы изменить нашу жизнь, но ты профессионально и цинично, всеми силами, убиваешь этот мир и все вокруг себя. Урод! Как же я всех вас ненавижу. Она взяла со стола массажный резиновый шар с колючками, и запустила со всей силы ему в голову.

В последнее время истерики стали чаще и интенсивней. Изученная им система, что стоит лишь потерпеть 45 минут, а потом все стихает, дала сбой.

Попытка поговорить по душам, рассказать ей, что его волнует, обратилась полным провалом.

Грязные вопли неслись на него, часть отваливалась, ударившись в него, но некоторые проходили сквозь слух, он чувствовал их не только ушами, но и кожей, и это било сильно и жестко, учащая сердцебиение и ломая накопленные правила и систему ценностей. Ощущение, что что-то внутри рушится и разваливается, было осязаемым.

Он понял, что больше этого не выдержит.

Ее вопли резонировали по всему телу, разносились по стенам, отражались от предметов, и снова ударялись в него.

Развернувшись, он выдохнул, повернулся к ней спиной. Она продолжала что-то кидать вслед. Он дошел до двери, повернул замок, вышел, закрыл поскорее дверь ключом, чтобы не выплеснуть из квартиры ее эмоциональный крик, подошел к лифту, достал пачку сигарет, и нажал кнопку вызова.

Курить в лифте не хотелось. Ожидание недовольства соседей, которые могли зайти на нижних этажах, оставило его с не зажженной сигаретой в зубах. Открылись двери лифта, и он шагнул вперед. Всем весом наступив на пол, он услышал и ощутил хруст опоры, и, как в замедленной съемке увидел, что его нога проваливается вниз. Пытаясь удержаться, он раскрыл руки, но схватиться было не за что. Он больно ударился челюстью о треснувший пол, и, на секунду застряв в отверстии, начал падать в темную шахту. Он летел, видя перед собой канаты и кабели, ощущая соленый привкус прикушенного языка. Вниз. Все быстрее и быстрее мелькали перед ним технические детали, и приближалось дно.

Он не хотел кричать.

Он просто смотрел и думал.

Хотелось вспомнить жизнь, хотелось закурить, хотелось что-то сделать…

Но было ясно, что он не успеет ни того, и другого.

На дне шахты лифта лежало неестественно скрюченное человеческое тело. Из приоткрытого рта текла струйка крови.

Сверху летела неприкуренная сигарета, которую несколько секунд назад сжимало в зубах недвижимое тело несостоявшегося волшебника.

Пупырчатый шар для массажа прокатился вдоль стены и замер.