Забытые-2: Тишина взаймы

Дарья Гущина, 2021

Колдовская зима набирает силу. Тени прошлого обретают очертания и становятся всё ближе. Живее. И страшнее. Вскрываются древние кладовые, полные тёмной силы. Появляются люди, чья цель – вернуть Забытых. Сердце, центральный город Серединной равнины, уничтожен в первый день зимы. Мир призывает на помощь безлетных, чтобы выиграть время для своих помощников. Пользуясь случаем, Верна изучает останки Сердца. И находит доказательства существования третьей силы. Той, что некогда остановила Забытых и дала миру время набраться сил – время тишины. И сила эта готова вернуться вслед за Забытыми. Вторая книга цикла.

Глава 3. Пепел силы

— Ось, а что это? — Зим усердно искрил вопросами.

— А на что похоже? — я уже плела из искр верёвку.

— Город из песка, — немедленно отозвался он. — Дети на морских побережьях такие строят. Видела?

Я кивнула. Да, похоже. Оплавленные камни — что мелкий мокрый песок, слитый в хрупкие башни. И только их мне и не хватало, чтобы понять, куда подевался острог-Сердце. И всё, что я о нём узнала — и накануне в Гостевом, и от Зима, — теперь сложилось в узнаваемую картину.

Надо было не вокруг каждой сплетни бегать, а сгрести их в одну кучу и посмотреть на всё сверху.

— Но зачем он здесь, я не понимаю, — развёл руками знающий.

— Я — вниз, — я сбросила верёвку. — Догадка есть, но пока недоказуемая. Хочу покопаться в памяти. Но прежде, Зим. Ты сам в Сердце заезжал?

— Конечно, — нахмурился знающий. — И много раз. К чему эти вопросы?

— И оставался на ночлег? — я настойчиво гнула своё. — Как надолго задерживался?

— Вообще ни разу не ночевал… кажется, — и он сам этому удивился. — Так, перекусил — и в путь.

— А наши знающие там работали? — и сразу отругала себя за то, что не уточнила этот момент раньше. Но кто бы знал, что он окажется важным…

— Не уверен, — протянул Зим, и его светлые глаза стали подозрительными. И подозревающими. — Не понимаю, к чему ты клонишь, но точно к чему-то нехорошему.

— Я-то сама в Сердце ни разу не заглядывала, — пояснила я. — Прежде всё на юге работала или ближе к морям. Однако, Зим, посчитай странности. С людьми из Сердца никто не роднился. В Сердце никто долго не находился — об этом мне рассказали в Гостевом. И вообще его недолюбливали и считали странным, обходили стороной. Потом там случилась вспышка. А теперь на месте вероятного взрыва нет ни камней, из которых строились дома и стены, ни пепла — от вещей хотя бы. И неизвестно куда исчезли люди.

— Хочешь сказать, города… не было? — изумился Зим. — Но это же!..

–…Зной, — я указала на оплавленные камни. — А Зной — это жара. Пекло. Перегрев. Расплавленный мозг. Затмение. И морок. Как в пустыне. Слышал о них? Когда от жары и жажды в раскалённом мозгу рождаются странные образы, и глаза видят их как наяву? И пьют воду — и верят, что это вода, хотя на самом деле они не держат в руках ничего, даже пустой кружки?

— Но… — знающий не мог в это поверить. — Но — целый город, Ось!.. Огромный торговый город!..

— И Зной, — снова напомнила я. — Забытый. Ты, кажется, обещал в них поверить. И даже заявил, что веришь.

…явно опрометчиво.

Да, он обещал. И честно пытался. Но разума хладнокровного, не привыкшего к волшбе и чарам, особенно к мощным чарам, не хватало, чтобы осознать личность Забытого и его способности. Зим понимал лишь то, чем владел сам, а то, что находилось за границами его возможностей, не умещалось в рамках его восприятия. Он попросту не понимал. И не мог понять… как понять.

И я сама тоже кое-что поняла. Знающие — те же люди, что и Зим. И в Забытых они будут верить по-людски — как в туманную сказку, страшную в прошлом и невозможную сейчас. А такая вера — прямой путь на Гиблую тропу. И если я помогу Зиму понять, что такое Забытые, то у него получится объяснить это, по-своему, по-человечьи, другим людям. И тогда у нас есть шанс справиться. Вместе.

Всё, Шамир. Извини, я больше не буду… Видишь, до меня дошло…

Я приплавила конец верёвки к карнизу, спрыгнула вниз и закачалась, упершись ногами в стену. Посмотрела снизу вверх на подавленного знающего и тихо сказала:

— Я не научу тебя верить. И память прошлого тоже вернуть не смогу. Но если ты очень захочешь, то сделаешь это сам. И первое, Зим, и второе. Нет ничего невозможного. Есть лишь то, что ты таковым считаешь. Я уйду в свою память, а ты… Ты ведь смог поверить в свою новую силу после Гиблой тропы? Смог её обуздать? Смог стать кудесником? Так что тебе мешает поверить в то, что есть чаровники сильнее тебя? Я, например, да, — я драчливо ухмыльнулась. — Не как знающая, но как искра. Хочешь, докажу?

— Хочу! — Зим уцепился за мои слова, как утопающий за всплывшую корягу.

— Потом. Сначала — память, — повторила я и оттолкнулась ногами от стены, съезжая вниз.

Нашла укромное местечко у стены, села и закрыла глаза. И перед внутренним взором снова появился оплавленный городок. И я смотрела на него, смотрела, смотрела, смотрела до головной боли, силясь вспомнить.

Верно Снежна сказала: всё, чем владели Забытые, они позаимствовали у нас. Всё, что умели они, умели и мы. И всё, что они знали, — всё наше. И этот городок, и затмевающее разум марево — оно всё есть в нашей памяти. Надо только нырнуть глубже, и ещё глубже, и ещё…

И там…

…Стены и крыши домов, каменистые дорожки, кусты под настежь распахнутыми окнами — всё колыхалось зыбким маревом. И всё, до последнего камешка, было маревом. Бесплотным — и плотным, как перенасыщенный жаром густой, душный воздух, дрожащим — и настоящим, и протяни руку, коснись, чтобы ощутить пальцами горячее дерево.

— Думаю, хватит, — чужой голос прозвучал безликим эхом в глубоком колодце. — Ставьте метки.

И рядом с каждым углом дома появились высокие тонкие столбики, размечая землю под строительство новой улицы.

…И меня вышвырнуло обратно в пещеру.

Я жадно хватанула ртом воздух.

Пёс сидел напротив меня, склонив голову набок, а рядом с ним таращила испуганные глазищи Вёртка.

Я слабо улыбнулась верной подруге и хрипло сказала:

— Морок. Всё-таки это знойный морок.

Да, иное обозначение домов — тут камень-дом, там камень-угол. Да, иное место — тут под землёй, там на земле. Да, иная цель чар… Но чары-то те же самые. А как Зной вывел морок из-под земли, и было ли основой хоть что-то настоящее — хоть пара домов для верности вместо огромного города, где бы народ ночевал?..

— Неужели и на вас это подействовало? — я села на пятки и посмотрела на пса. — Вы, безлетные, наверняка не раз проезжали Сердце. Ладно, люди… А вы? Неужели и вы не распознали обман?

Пёс задумчиво прищурился, встал, махнул хвостом и скрылся за ближайшим столбом. И понимай это, как хочешь.

— Ось, а подойди! — раздалось оттуда же. — Я кое-что нашёл!

Я осторожно встала, держась за стену. После погружения слегка мутило, но память услужливо подсказала, что это скоро пройдёт. И я неторопливо побрела на голос Зима, мысленно вернувшись к своему последнему маленькому открытию.

Значит, Шамир не просто так пихает мне в напарники хладнокровное.

Значит, я всё-таки смогу кое-чему обучить и кое-что подсказать.

Значит, надо вспомнить, что люди старой крови — это в первую очередь люди, а уже потом — старой крови. И, кроме двух рук, двух ног, головы и красной крови, у нас должно быть ещё что-то общее. Хотя пока я видела между нами бездну.

И, пожалуй, для начала Зиму надо показать именно её — разницу между нами. Чтобы он понял, какие ещё силы обитают на Шамире. Чтобы воочию увидел и безоговорочно поверил.

Дурнота наконец отпустила. Я облегчённо выдохнула, обошла столб и обнаружила Зима по пояс в яме. Шамир знает, зачем, но он раскрошил каменный пол у основания столба и теперь вдохновенно что-то там рассматривал.

— Давай сюда, — знающий махнул рукой. — Пёс посмотрел и промолчал, так, может, ты знаешь.

Да, как мы потеряли способность быть людьми и общаться с хладнокровными, так и безлетные, похоже, потеряли способность общаться с нами. И, вероятно, мы для них — то же самое, что и хладнокровные для нас. С той лишь разницей, что искр безлетные побаивались.

Я спрыгнула в яму, выпрямилась и сразу же заметила надпись. Косая вязь слов вилась по камню, будто грифелем на бумаге написанная — внятная, неторопливая, объясняющая. И это не чары, нет. Это записка. Снова подтверждающая то, что я увидела в колодце памяти.

— Ты зачем сюда полез-то? — я искоса глянула в нетерпеливо мнущегося Зима.

— Сам не знаю, — признался он. — Подсказало что-то.

Я медленно, оттягивая время, провела пальцем по словам, повторяя изгибы букв.

Шамир, возможно ли это?.. Что тебя слышит хладнокровный? Старая кровь-то в большинстве своём забыла, что с тобой надо общаться — и забыла, как надо общаться, а люди и подавно не знали. Они верят в тебя тихо и покорно, и на этом ваше «общение» заканчивается.

Но этот…

«…не привык быть один. Не могу быть один. Мне тошно в общине. И я ненавижу одиночество. Довольна?»

Нечаянное признание, вырванное у Зима в Ярмарочном, теперь объясняло ещё кое-что — очень, очень важное. Знающие всегда в дороге, всегда в работе — и всегда в одиночестве. Даже когда заканчивается сезонная сила. Потому что ни для кого из нас община не заменила утраченную семью и потерянных друзей. Потому что даже среди своих мы до жути одиноки.

И потому что мы и на пороге Гиблой тропы оставались всё теми же людьми, которые нуждаются в дружбе, в семье, в любви. Так я от тоски по дому начала разговаривать с Шамиром больше и чаще, чем обычно. И договорилась до того, что стала слышать его чаще, понимать глубже и чувствовать острее. И договорилась явно не я одна.

Шамир вдруг померещился снежной птицей — он сидел на карнизе, крошечный, невесомый, сияющий, склонив голову набок. И Зим добил меня внезапным:

— Ось, а кто это? Вот там, на карнизе? Откуда мы слезли?

Я повернулась и прямо сказала:

— Это Шамир.

Знающий проглотил своё извечное «что?!» и посмотрел на меня жалобно, как заблудившийся ребёнок, которому показывают верную дорогу домой, но он уже слишком устал, чтобы идти.

— Ничего, привыкнешь, — пообещала я. — Шамир решил, что ты ему нужен, так гордись этим. Но имей в виду, что работать на него придётся больше и без бутылки. И отказ он не примет.

Зим сглотнул, снова посмотрел на сияющую, дружелюбно распахнувшую крылья птицу и понятливо кивнул.

— Доконать тебя или пожалеть? — я отвернулась от надписи и с любопытством уставилась на своего новоявленного (надеюсь, лишь на время Забытых) спутника.

Знающий кашлянул и сипло спросил:

— А что здесь написано-то?

— Это старое наречие искр, — пояснила я. — Здесь говорится, что города над нами нет и никогда не было. Что морок этот сделан для отвода глаз. Его сила проводит незримую границу с запада на восток, чтобы дальше Сердца не прошмыгнул ни один Забытый или его приспешник. И если однажды город исчезнет, это будет означать лишь одно — кто-то из Забытых хотел прорвать границу и проникнуть дальше в Обжитые земли. И тогда то, что казалось городом, сменит обличье и встанет непроходимой стеной с запада на восток.

Зим моментально сделал свои выводы из содержания записки:

— То есть Сердце сотворил не Зной?

— Видимо, нет, — нехотя признала я. — Я покопалась в памяти и увидела такой же морок, который создал кто-то из старых искр. Но тогда это, должно быть, работа нескольких старых и опытных искр. Один бы такое не сотворил… наверное.

— Или всё-таки Зной? — возразил знающий вдохновенно. — Который пошёл против остальных? И который был искрой?

— Забытые, Зим, были людьми, — отрезала я. — Хладнокровными. Это единственное, что мы помним о них достоверно. И не только мы. Пишущие, говорящие — тоже. За безлетных не скажу — они давно замолчали. А эта записка и наши чары… Это просто помощь из прошлого от кого-то из моего народа. В то время, пока одни прятались, другие рискнули и поставили заслон. И может быть, именно он когда-то не пустил Забытых дальше Ярмарочного.

Я замолчала и вздохнула — и с облегчением тоже. Потому что в предательство верить слишком больно. А вот в помощь… В помощь из прошлого верилось. Что кто-то из древних и мощных искр, у кого достало времени, сил и знаний, успел помочь. Поставил стену. И предупредил: «Это будет означать лишь одно — кто-то из Забытых хотел прорвать границу».

— Кто-то из Забытых уже здесь… — Зим озвучил мои мысли и поёжился.

— Да. Стужа. Спорю на что угодно. Не зря же зима началась раньше положенного.

…и именно в ту ночь, когда с карты Обжитых земель исчез, породив недоумение, смятение и страх, крупный центральный острог — Сердце. Я грешила на дыхание Стужи, но… Ошибся Силен. Стужа всё-таки появилась. Но и угадал — из спячки.

Записка утратила важность, и я вылезла из ямы. Заметила пса, сидевшего у противоположно столба, и вопросительно подняла брови. Он, как обычно, не ответил, лишь улёгся устало, положил голову на передние лапы.

— Ось, — раздалось любопытственное, — а про Забытых в записке прямо сказано — что «кто-то из Забытых», или ты их так сама назвала, чтобы мне понятней было? Как их называл тот, кто писал?

— Сама, — проворчала я. Вот дотошливый-то… — В те времена их называли иначе.

— Как? — Зим тоже выбрался из ямы и отряхнулся.

— Вернувшиеся.

И меня как накрыло осознанием — и страхом…

Где-то среди людей в самом обычном и затрапезном облике гуляет Стужа — Забытый из прошлого, явно пробудившийся, как и предполагал Силен, явно выжидающий… Что делать, если наши пути сойдутся?.. Я же с ним не справлюсь, хоть и поклялась убить… Я даже с этим безлетным не справлюсь, а по глупости и малолетству на Забытого замахнулась!..

— Здесь есть ещё что-нибудь важное? — я в упор посмотрела на пса.

Тот открыл льдистые глаза, медленно потянулся и снова расслабился, зажмурился. Видимо, нет. Но я всё же поищу. Пепел силы наверняка сохранился. Те, кто сотворил столь мощный морок, поди, порядком наследили. И я очень надеюсь, что это именно «те». Один такое не создаст… да, если это не Зной. Но в Зноя верить не хотелось. В такой роли он рушил всё, что я знала, и всё, во что верила. А мне слишком страшно, чтобы оставаться без главной своей опоры. Поэтому пока…

— А я бы ещё поискал, — поддержал меня Зим и смерил взглядом следующий столб, явно собираясь устроить очередной подкоп. А потом таким же взглядом смерил и меня: — Ты вроде хотела меня чем-то доконать?

Да. Разница. И древние силы Шамира. Может, это вернёт мне веру в собственные силы… Хотя в победе над тем, кто заведомо слабее, не найти ни чести, ни понимания себя. Ни уверенности в грядущем поединке с тем, кто сильнее.

Но — знающему будет полезно увидеть, какими Шамир создал первых своих кудесников. И кого повторяли те, кто творил Забытых.

Я сжала кулаки, и вокруг них вспыхнули искры. Пока неопасные, тусклые, вялые.

Зим оживился:

— Значит, ты — тот чаровник, который сильнее меня? А места нам хватит?

— Вполне, — я улыбнулась. — И мы даже ничего не разрушим.

Знающий недоверчиво хмыкнул, но трещины на его руках засияли снежным серебром, вокруг плеч завихрилась вьюга. Но, конечно, ему не хватит знаний использовать снег против меня так, как использовала бы Стужа. И, да, ещё и этому я могу его научить.

Ведь если проснулась Стужа, то и Зной… не за горами. И, зуб даю, именно тогда Забытые и проснулись — чуть больше двух лет назад. Знать бы, отчего…

— Ось, сейчас врежу, — Зим заметил, что мыслями я отвлеклась, и, кажется, обиделся.

Предупредил — привлёк моё внимание — и, да, врезал. Вьюга собралась в кулак, размахнулась и ринулась на меня. Я усмехнулась и пренебрежительно сплюнула. Струя искр поднялась стеной солнечного пламени, и от вьюги остались лишь вялые испарения.

Знающий нахмурился и поступил очень правильно — вместо следующей ненужной атаки попятился и задумался.

— Это первое, что я хотела тебе показать, — объяснила я негромко, гася стену, — разницу между чарами людей и старой крови. Разницу между тем, как используем силу мы, а как — вы. Потому что Забытые всему научились у нас. И развили в себе то, чего изначально в них не было. Что было только нашим.

Я снова сплюнула потоком искр. Зим посмотрел на свои руки и сообразил. Я продолжила:

— Вы используете сырую стихийную силу мира — либо грубо направленную, либо загодя заключённую в сплетённые чары. То, что знающим даёт Шамир, вы не трогаете — да, по себе осенней знаю, не трогаете. Этой силы едва хватает, чтобы пропитать солнцем кровь. Внутренний осколок силы в знающем — это мостик между человеком и стихиями Шамира. Поэтому все осколки силы в знающих одинаковы. Для создания чар они не нужны. Но они дают вам способность чаровать. Понимаешь?

Знающий напряжённо кивнул.

— Мы же используем силу внутреннюю. Так, — я показала язык с мерцающей на кончике искрой. — Или так, — тряхнула головой, и искры посыпались из ушей. — Или так, — и, втянув носом воздух, выпустила из ноздрей искристые потоки. — Или так, — пристально посмотрела на рукав Зимовой куртки, и тот задымился. — Как хотим, — заключила, подмигнув. — И чары для этого нам плести не нужно — многое в нас есть уже готовое. На срочные, опасные для жизни случаи.

Знающий, прихлопнув дымок снежком, на всякий случай отступил на шаг. Будто это ему поможет…

— А вот и второе. Самое главное, — я глубоко вдохнула, понижая мощность своего солнца, — и вспыхнула.

Он инстинктивно закрыл рукой глаза, отшатнулся и едва не рухнул в собственную яму. Вёртка спасла, обвившись вокруг его ног и мягко уронив на пол. И заодно, пользуясь подходящим моментом, выполнила моё поручение.

— Твою ж душу, Ось… — Зим сердито тряхнул головой и заморгал.

— Вот и всё, — я села рядом с ним и похлопала знающего по плечу. — Считай, ты мёртв.

Он скривился, часто-часто моргая.

— Сейчас пройдёт, — пообещала я, — и зрение вернётся. Не паникуй. И глаза не три. И, да, именно так и сгорела Горда, если что. И ты бы сгорел, если бы я решила от тебя избавиться. Всего, Зим, одна вспышка. И это не чары.

— А что? — Зим снова тряхнул головой и протёр слезящиеся глаза.

— Мы называем это своим солнцем, — и на моей ладони засияло лучистое солнышко. — Вроде этого, и оно в нас… как сердце. Второе сердце. Когда нам хорошо, оно горит ровно, а когда страшно — вспыхивает сильнее. И иногда спасает, а иногда сжигает. И это то, чего у людей нет. И никогда не будет. Знающий-летник — это тот, кто погрелся в лучах солнца искры, набрался жара и наплёл из него чар про запас. Я не шутила, когда говорила, что одолею любого Мудрого. И мне хватит одной вспышки. В отличие от знающих, наша сила с возрастом и опытом увеличивается. Постоянно.

— Хочешь сказать, у Забытых это есть? — к знающему наконец вернулось зрение, и он уставился на меня со скрытым страхом.

— Капли воды, соединяясь, становятся ручейками, а ручейки — лужей, озером, рекой, — я нервно покатала солнце по ладони. — Забытые накопили столько силы, что в них появилось… что-то. Мёртвое солнце. Мёртвое — потому что Забытые не сгорают в мощных вспышках, как мы. И достаточно сильное, чтобы сжечь две трети мира.

— Кто же… — Зим сглотнул. — Кто же с вами справится?.. С искрами?..

— Хвала Шамиру, старая кровь никогда не пыталась выяснить, кто сильнее и как кого одолеть, — тихо ответила я. — Мы жили дружно и всегда поддерживали друг друга. Но у каждого народа есть что-то, что поможет одолеть ту же искру. Говорящие, например, на ты с Уводящей, и если успеют позвать на помощь, если Уводящая захочет помочь, то искра сгорит, не успев вспыхнуть. А в любом безлетном раз в десять больше силы, чем в самой старой искре, и он возьмёт той же направленной мощью своего ледяного солнца.

— А… с Забытыми?.. — и знающий посмотрела на меня так, будто я знала ответы на любые вопросы.

— Мы постараемся, — я снова похлопала его по плечу. — И всё пока. На сейчас. Я хочу поискать следы тех, кто создавал Сердце. А тебе советую поразмыслить над одним замечательным свойством снега и льда — над тем, благодаря которому они искрятся в лучах солнца. Думай.

Вёртка уже ждала меня в тени противоположного столба. Я встала и последовала за верной подругой — мимо одного столба, второго, третьего, вглубь «города». Она не торопилась — значит, не нашла ничего ценного и важного. Но всё же хотела что-то мне показать.

«Башня» возвышалась в центре «острога» оплавленным свечным огарком — кособокая, в подтёках, в кольце из застывших капель. Выше остальных камней раза в три. И крохотная искорка мерцала в ней ярче, заметней. Бросишь случайный взгляд — искра покажется неподвижной, мёртвым насекомым, застывшим в янтаре. А понаблюдаешь — заметишь, что она движется. Осторожно, медленно, робко.

Мне терпения не хватило следить за ней, поэтому я посмотрела на Вёртку:

— Что здесь?

Пока мы с Зимом говорили об одних делах прошлого, моя подруга кое-что выяснила о делах настоящего. Подпрыгнув, она зависла в воздухе и поплыла, оставляя мерцающий след — быстрее, чем искра в камне, но явно повторяя её путь. Получился символ, которому я и удивилась… и не очень. Словно ждала, что вот-вот его увижу.

Солнце. Вечное солнце Шамира.

— Остальные искры тоже ползают? — я указала на ближайший столб.

Вёртка важно кивнула.

— Рисунок одинаковый?

Она встревожилась и метнулась к одному столбу, к другому. В считанные мгновения она сделала то, на что я потратила бы день, — крохотной молнией облетела весь «город». Вернулась ко мне и снова кивнула, выпучив от важности глазищи.

Я вздохнула. Искра-искра… Как бы я ни гнала от себя болезненное понимание, сколько бы ни находила фактов против… Ты всё-таки была одна, сотворившая этот «город» и морок Сердца.

Одна.

Все искры «подписывались» солнцем, но разные руки начертят его по-разному. У кого-то больше круг получится, у кого-то меньше, у кого-то — короткие лучи, у кого-то — длинные. А одинаковые рисунки — это одна и та же рука. Я лишь надеюсь, что ты, искра, была очень-очень старой и опытной. И долго работала над этими сложнейшими чарами. Потому что…

Нет, здесь и сейчас я не готова терять свою опору. Но я приготовлюсь. Сдаётся мне, что та память о Забытых, которую мы сберегли, которой так гордились, на самом деле никакое не полотно. А лишь жалкий его клочок, который к тому же нуждается в серьёзной проверке. На истинность. На достоверность.

Где же мой кровный наставитель-то?.. Порыться бы в его памяти хорошенько… Вдруг хоть там что-нибудь полезное сохранилось?

Зим, судя по шумной возне, опять что-то выкапывал, но раз молчал, то безрезультатно. Я вновь растёрла по ладони искру, притягивающую к себе огрызки чар, и отправилась на прогулку по пещере. Столбы, стены, пол… Искра-творец оказалась неприятно внимательной — ни одного обрывка.

Подняв голову, я в задумчивости посмотрела на потолок. Мелкие снежинки, сияя, висели в воздухе, озаряя пещеру. Потолок… Не может быть, чтобы совсем ничего не осталось. Какая-нибудь мелочь — «нитка», «пуговка»… Из-за своей незначительности и слабости моих чар она может и не притянуться, как та, что обнаружилась в воронке. Но это не значит, что я не способна её найти.

И я её нашла. И даже не на потолке, а на карнизе. Причём в том же месте, откуда за нами наблюдал Шамир. Там, где обнаружился огрызок чар, на карнизе мерцали следы птичьих коготков.

Прости, я буду внимательней… И запомню впредь, что одним делом ты делаешь несколько.

Сев и свесив вниз ноги, я растянула между пальцами тонкий полупрозрачный огрызок чар. Подняла его к снежному свету и, прищурившись, рассмотрела обрывки символов. Достала второй и тщательно изучила. Символы были те же самые. Одна рука.

Как же вовремя мы заговорили об этом — Сердце, пепел, следы… Научившись находить и читать огрызки ещё в раннем детстве, я быстро забросила этот навык — случаев не было подходящих для отработки, в мир-то меня не выпускали. И за ненадобностью он оказался запрятан так далеко, что и без Гиблой тропы я не сразу бы о нём вспомнила.

Воспоминания и знания — что запасы на зиму в кладовой. Что-то требуется постоянно — и оно всегда рядом, под рукой, а что-то — редко, и о нём напрочь забываешь. Пока не понадобится. Или пока не начнёшь делать в кладовой уборку.

Когда очень много знаешь и помнишь, невостребованное постоянно убираешь подальше и поглубже, чтобы не сбивало с толку. Хорошо, что у помнящих ничего не пропадает.

Вёртка, обшарив карниз, заинтересованно вытянулась столбиком рядом со мной и уставилась на огрызки.

— Никогда прежде такого не видела? — переспросила я рассеянно, пристраивая огрызки на колене. — Хочешь понять, как они получаются? Ну, для начала такие штуки остаются после очень-очень сильных чар. Из моего? — я весело хмыкнула в ответ на молчаливый вопрос. — Нет, я ничем сильным не владею. От моих чар остаётся один след — волна тепла, которую чуют и ощущают всякие «недо-» и прочие звери. А она со временем рассеивается в мире и становится частью Шамира. А вот мощные чары…

Я задумалась, подбирая понятные образы, но нашла лишь один — да, понятный, но неприятный. Особенно для Вёртки как для особи.

— Мощные чары на раз-два не создашь, — объяснила я. — То есть… они помещаются в эдакое… тело. Их надо много, и силы надо много. И быстро, — на моей ладони снова вспыхнула солнце, — вот так, например, их не сделаешь. Они плетутся, как те же сезонные руны чаровников. Долго готовятся. Но знающие хранят их на коже, а искры… — я запнулась, но Вёртка уже поняла.

Её глаза вспыхнули ярко-ярко, сердито-сердито.

— Да, — сдалась я. — Такие чары носит или «хвост», или «крыло». Или все вместе. А когда они срабатывают, остаётся вот это, — я осторожно коснулась огрызков. — Кожа. Ваша. И на ней сохраняются следы как… ожоги. Хотя искры, чтобы не расстраивать своих спутников, называют их клочьями чар. И далеко не все из вас знают об этом способе.

Вёртка посмотрела на меня очень жалобно. Сияющие солнышки глаз — на мокром месте.

— Нет, — успокоила я, — я с тобой так не поступлю. Это… бесчеловечно. Но да в старых искрах, говорят, человеческого оставалось мало. Долгожительство развивает силу и опыт, но сжигает душу.

Моя подруга вытянулась и боязливо коснулась кончиком хвоста тонкой кожицы. И сразу же отдёрнулась, и её глаза стали ещё грустнее.

— Да? — я нахмурилась. — Узнаёшь своих? Значит, искра.

…и чтоб ей икалось посмертно за такое обращение с друзьями…

— Сможешь теперь понять, как их находить, эти… клочья? — я посмотрела на Вёртку.

Подруга сосредоточенно начертила кончиком хвоста несколько непонятных символов, покрутилась на месте, снова что-то начертила и возбуждённо кивнула. И сразу же метнулась молнией прочь — опробовать новые чары. А я снова подняла оба лоскута к свету и прищурилась, разбирая символы. Знойными мороками мы не занимались слишком давно. Можно попробовать изучить эти чары в дороге, между делом.

«Хвост», одно «крыло»… или два «крыла». При сильной искре обычно находилось три паразита. Остался третий. Не факт, что здесь, в подземелье… но поиски покажут.

Я присмотрелась, заметила рядом с «башней» Зима, очень чем-то своим занятого, и по верёвке спустилась вниз. Пёс по-прежнему дремал и явно не собирался уходить, то есть в других пещерах Сердца больше делать нечего. Ему. А у меня осталось одно дело. Нет, два. Раз уж мы так глубоко забрались, это тоже надо использовать.

У ближайшего же столба я остановилась и прижала ладонь к камню. И он, как живой, прильнул ко мне тёплым боком. Ещё тёплым — но уже остывающим. День-два, и искры погаснут. Чары умрут. Камни осядут. Пещера обрушится. И на древнее волшебство не останется даже намёка. Лишь наши воспоминания.

Я закрыла глаза и позвала искру. В сильные чары, говаривал дед, искры вкладывают душу. И поэтому иногда они отзываются. Что-то в них хранится — не то частичка души, не то её отражение. И если в чарах осталась хоть капля силы, если подобрать нужные слова, если очень захотеть услышать…

Ладонь обожгло, и я снова рухнула в колодец.

…Ветер гнал по выжженной пустоши облака пыли. Солнце, скрытое мутной пеленой, светило тускло и багрово. Зной в перегретом воздухе давил, душил, сжигал.

Хорошее место. Открытое. Просторное. Но люди должны его покинуть. Лишь тогда здесь появится новый город. Обманный. В вечном тепле даже зимой, с земляными постройками для отвода глаз. Правда, от гор далековато… Но лишь здесь пока нет меток вернувшихся. Поставь стену там, где есть хоть одна, — разорвёт чары, гиблой гнилью разъест до прорех.

Пусть далеко. Лучше спасти меньше, чем совсем никого.

…Жаль «крылья». Но парни сделали свой выбор. Был ли другой способ? Они знали, что нет. И всё решили сами. И я всю жизнь буду жалеть об этом — и о том, что позволил себя убедить, и о том, что не смог придумать ничего лучше. Но вот «хвост»… сберегу. Понял? Даже не дёргайся. Больше сложных чар здесь не будет. А с простыми я и сам справлюсь.

Тише, дружище. И на твой век хватит подвигов.

Ничего ещё не закончено. Полмира в руинах — но всё только начинается.

…Время замерло.

Утро, день, вечер, ночь…

Дни затянула пыльная завеса, жизнь стала пепельно-мутной, солнце — бесконечно багровым. Всё потеряло смысл, кроме одного — последнего вернувшегося. Он петлял, как перепуганный заяц, и мне никак не удавалось его догнать.

Паутина дорог снова и снова ложилась под ноги. Пути расползались безликими и беспомощными тенями. Она послушно приводила туда, куда нужно — но всегда поздно.

Слишком поздно.

Шамир жался к моей руке перепуганным щенком — мелким, глупым. Сначала изорвал всё в клочья и лишь потом испугался. Я старался сердиться на него, но не мог.

Он ведь ещё такой молодой, наш мир. Старый годами, но юный делами. У него нет самого главного — свободы. И жизни. Мы учимся на своём опыте каждый день, ошибаясь, делая выводы, снова пробуя. У Шамира такой возможности нет и не будет, ведь каждая его ошибка — всегда катастрофа для живых существ. Он может только наблюдать.

Теперь он это понимает. И скулит, что больше так не будет.

Вероятно.

Но нам и этих бед — с лихвой. И даже более чем.

…Опять остывшие следы. Мёрзлые. Мёртвые. И очень давние.

Похоже, тварь всё-таки спряталась. Залегла где-то в пределах. Поняла наконец, что я не отступлюсь. Решила выждать. И — кто дольше протянет, у кого больше запас жизни.

Но ничего. Если я не успею, моё дело продолжат потомки. Беспомощными жертвами искры больше не будут.

Стужа — так его уже называют в народе. И под таким именем запомнят. И под этим же именем он вернётся. Снова.

В прошлом же его звали…

— Ося! — орало на ухо.

— Твою мать, Зим!.. — рявкнула я зло. — Ты нарочно, что ли?!

— Конечно! — не понимая сути, огрызнулся знающий. — А как иначе до тебя докричаться! Нашла, где и когда спать!

Я села и протёрла глаза. Конечно, я лежала. Конечно, у столба. Конечно, я казалась спящей.

— Не твоё дело, где и когда я сплю! — в моей ладони яростно вспыхнуло солнце. — Ещё раз разбудишь — спалю к Забытым, понял?!

Зим отшатнулся:

— Ты чего это?..

— Я не сплю, глупое ты хладнокровное! — я сердито сверкнула глазами, и куртка на знающем задымилась. — Я вспоминаю! Или, может, ты и этого не знаешь — почему искр называли помнящими? А?

— Вы — хранители всей памяти Шамира, — нервно протараторил Зим. — И можете вспомнить всё что угодно. Что случалось с любой искрой. Это мне Травна написала, — добавил виновато.

— Вот и представь себе, что именно сейчас, через последнюю искру в чарах, я почти вспомнила, как на самом деле звали Стужу, — едко поведала я. — Но ты разорался, и я проснулась. И живи теперь с этим всю жизнь, болван! И получится ли сно… — я обернулась к столбу и замолчала.

Искры погасли. Все.

— Она к тебе в руку прыгнула, я видел! — снова затараторил знающий. — Я ещё и поэтому, в общем…

Я быстро осмотрела руки и выдохнула с облегчением. По левой ладони расплывалась угольно-чёрная многолучевая звезда. Я провела по ней пальцем, и она подмигнула робкой искоркой. Хвала Шамиру, прицепилась… Значит, есть шанс досмотреть воспоминание.

— А зачем ещё? — спросила я устало. — Почему — «и поэтому»?

— Вот, — он поспешно вытянул из кармана куртки цепочку. — Покопался. В пятой, что ли, яме было… Это не его — не создателя? Похож на наши «имена».

Я взяла амулет и протёрла его рукавом. Многогранник, весь во вмятинах, пара уголков сбита, ледяной на ощупь — но я его узнала. Как узнала и материал — серебристое стекло. Амулет искры.

— Сначала такие штуки появились у нас, у старой крови, — я снова тщательно и осторожно протёрла находку Зима. — Но из-за Забытых носить их стало опасно, зато «имена» появились у знающих — благодаря всё тем же безлетным. Мы, однако, носили амулеты не для имени — а для обозначения себя, то есть к какой ветви старой крови принадлежим. Имена на амулетах точно писали все говорящие. А остальные — по желанию. И здесь…

Я снова запалила солнышко. Зим боязливо попятился и бочком-бочком придвинулся ко мне, юркнул за мою спину. И заинтересованно вытянул шею, уставившись на свою находку. А я вертела амулет и щурилась, пытаясь разглядеть среди вмятин и трещин имя. И нашла-таки.

— Ну что? — оживился знающий, когда я сунула амулет в карман штанов.

— Ясен, — тихо ответила я.

— Это же парень из твоей сказки, — сразу сообразил Зим. — Который из искр с неба… ссыпался. Но он же… выдумка?

— Видимо, нет, — отозвалась я ещё тише. — Видимо, он всё же существовал. И, видимо, именно обрывки его воспоминаний я недавно увидела.

— А что там… ну?.. — он замялся.

И пусть помучается. Такое знание из-за него упустила…

— Обманный город из пыли и зноя, — я пожала плечами. — Вечная жара даже зимой и земляные времянки для ночлега вместо Сердца. Долгая охота за Стужей. Ясен, кажется, был не из тех, кто убегал и прятался. Он выслеживал Забытых. Стужу — точно. И точно знал, что Стужа залегла в спячку, — поколебалась и добавила: — И всё-таки Стужа — это мужчина, да. И Ясен откуда-то знал, как его зовут.

Зим опустил глаза и пошёл красными пятнами.

— Не обещай, что больше так не будешь, — сухо предупредила я. — Просто не делай.

— Прости, Ось, — искренне попросил он. — Я учту.

Меня качнуло. Два погружения подряд, пожалуй, слишком… Я опёрлась плечом о столб и неожиданно для себя сообщила:

— Меня зовут Верна. Осю придумал мой наставитель, Ветрен, когда я ещё плохо соображала после Гиблой тропы. И она меня раздражает. Как собачья кличка.

— Верна… — повторил Зим. — Спасибо. Я, к сожалению…

Как говорил Силен, лучший способ прийти в себя — начаровать что-нибудь интересное. И с меня не убудет. Наоборот, работа с кровью, хоть и то же погружение, придаёт сил.

— Это можно вспомнить, — я протянула руку. — Забывают голова и душа, не кровь. Я восстановила часть своей памяти через собственную кровь. Хочешь, в твоей покопаюсь? Пока мы здесь? Это довольно сильные чары, и лучше ими заниматься под землёй.

— Ты меня простила… — с облегчением улыбнулся знающий. — Я, правда, больше не… Да, хочу.

— Нет, не простила, — на моих пальцах появились искры-колючки. — Но у тебя есть и память, и мозги. И мне хочется верить, что ты небезнадёжен. Надо только знаний набраться. Сядь. Кровь пущу.

И уселась на пол первой. Зим сразу плюхнулся рядом и любопытственно протянул руку. Из-за столба обиженно пискнула Вёртка: мол, а я-то зачем кровь брала? Ничего, мысленно объяснила я, может, ещё пригодится. И как напророчила… зло.

Кровь Зима не показала ничего из старого прошлого. Ни-че-го. Я раз за разом погружалась в образы, но видела лишь бесконечную череду лиц знающих или обитателей Солнечной долины. И лишь раз подобралась близко к воспоминаниям о Гиблой тропе, но вместо новых образов — сплошная снежная пелена. Снег стоял стеной и не пропускал дальше.

Я вспотела, взбодрилась, устала, снова взбодрилась, вновь устала, но пробиться через снежную круговерть к памяти прошлого так и не смогла. Её словно не существовало.

Но ведь так не бывает!

— Ну что? — донёсся издалека голос Зима.

Я открыла глаза и мрачно признала своё поражение:

— Ничего. Твоя память сокрыта. Или стёрта. Не знаю. И не понимаю, как это возможно. Ты вообще ничего не помнишь?

— Мне тоже всегда казалось, что со мной что-то не то, — знающий хмуро качнул головой. — Все вокруг меня понемногу вспоминали — кто старое имя, кто семью, кто родной город… Через три-четыре года, но хотя бы имя всплывало. А у меня…

–…снег, — я спалила остатки крови и отряхнула руки. — Стеной. И не ври мне теперь о пределах Забытых и мечте детства. Зачем тебе туда надо? И не там ли ты погиб, а?

Зим опустил глаза и глухо произнёс:

— Там. На перевале, недалеко от пределов. Это правда. И, наверное, всё же от любопытства. Там я очнулся после Гиблой тропы. И…

— Ну-ну? — я заинтересованно прищурилась: остро запахло новой тайной.

Знающий помедлил, а потом быстро стянул с себя куртку, расстегнул рубаху и стащил её с плеча:

— Вот. Любуйся.

На белой коже под ключицей льдисто поблёскивала… карта. Я подсела ближе и присмотрелась. Припомнила карту Обжитых земель и поняла, что нет, этот отрывок явно не отсюда. Две вертикальные черты рядом, полукруг третьей сверху, над ними… Горы, явно. И «верхние» горы находились не на севере, а на юге. Клочок земель по ту сторону наших безымянных гор. Пределы Забытых.

— Это я нашёл, когда очнулся, — пояснил Зим. — Не знаю, откуда она взялась. Не знаю, кто её сделал и зачем. Но раз она есть, то куда-то ведёт. И я очень хочу узнать, куда. На Обжитые земли непохоже — значит, пределы.

— А почему раньше туда не сходил? — я выпрямилась. — В пределах не так жутко, как говорится в сказках. Порождения чар Забытых, конечно, встречаются, но редко. Искры давно извели большую часть гадости, испытывая новые чары.

— Страшно было, — он поморщился и натянул рубаху на плечо. — Без силы-то я человек. Зимой работы навалом, а потом — ни капли чар. А просить кого-то… Объяснять придётся. А об этой карте даже наставительница Снежна не знает. Никто не знает.

— И правильно, что скрыл, — одобрила я и встала. И верно, полегчало после работы с кровью. — Ладно. Давай на выход. Всё, что мы могли здесь найти, нашли. Есть хочу.

— А есть? — оживился Зим.

Я вспомнила, где бросила вещи:

— Немного. По дороге сгрызём.

И помыться хочу, да. Всю ж пещеру на карачках проползла… Рубаху и штаны — только выбрасывать. Но прежде — в сугроб.

Пёс уже ждал нас у входа-выхода. Мы шустро собрались и, напоследок оглянувшись на пещеру, отправились за безлетным. И обратный путь не заметили, истребляя мои припасы. А пока рот Зима был занят едой, я напряжённо обдумывала его тайну. Скрытая память, карта пределов… и Шамир, конечно же. То, что он видит Шамира, очень важно. И, кажется, у меня есть тому объяснение.

«Если я не успею, моё дело продолжат потомки…»

Если дело Забытых дожило до наших дней, то почему бы не дожить делу Ясена? Он ведь тоже мог собрать группу тех, в ком желание помочь Шамиру было сильнее страха. И они тоже могли передать дело потомкам. А потомки — всплыть сейчас, подобно мне рассмотрев в тенях на снегу следы новых старых Забытых. И кто-то из них мог вернуть Зима с Гиблой тропы. Чтобы дать знающим ключ. К чему? Сходим — проверим.

Хотя… К Зиму, скорее всего, приложил руку безлетный. Снег покровом на памяти, ледяная карта на коже, глаза хладнокровного, способные видеть то, что не видят ни пишущие, ни говорящие, да и не каждая искра заметит… Что-то ещё есть в нём, кроме карты. Или в карту вшиты чары, которые мне ни за что не распознать. А вот искре постарше… Ладно, об этом я думать не буду. Пока. И без того голова кругом.

Однако безлетные, истинные знающие, конечно, были на стороне Ясена и Шамира. И хоть так смогли оставить подсказку.

Ух, хочу в пределы, хочу-хочу-хочу…

Но сначала всё-таки зачарованная стена. Нет, сугроб. Нет, стена, в туманном кольце же нет снега.

— Зим, а стена видна?

— Не-а. Никто не видел. Только ощущали чары и не могли пройти. Упирались во что-то. Ну и чары её не брали.

Никто не видел — а я увидела. Как искре не увидеть работу искры?

Стена тянулась с запада на восток, в версте от воронки. Стена — это водопад мелких искр, льющихся с угрюмых утренних небес, и его край был так высоко, что не рассмотреть.

Зим тоже попробовал пройти, причём с разбега и с какими-то чарами, но бодро отлетел обратно, с «душой» и «матерью» приземлившись в ледяную грязь. Я же рисковать не стала. А вдруг пройду. Или чары на меня непредсказуемо подействуют. Или я — на чары. И по-прежнему на всю округу — ни одного обработанного камня.

— Я иду обратно, — сообщила, развернувшись. — К Норову и псу.

— А я ещё попробую, — предсказуемо решил Зим, потирая ушибленное седалище.

— Тогда до встречи у саней, — я оправила грязную шубку. — Но если вдруг не застанешь, то я в сугробе. Моюсь. И чтоб не подсматривал!

Знающий смерил меня насмешливым взглядом и многозначительно фыркнул. Да, этот мой облик такой же страшный, как и все нынешние. Но знал бы он, как выглядят искры на самом деле… И так хочется верить, что Силь прав и однажды ко мне вернётся моё лицо…

Я бросила тоскливый взгляд на стену искры, развернулась и побрела обратно. Помыться, переодеться, почистить верхнюю одежду и обувь, поспать… Примитивно, но сейчас я поняла, что готова всю жизнь жить по такому простому плану, лишь бы не было никаких Забытых. И лишь бы мы сейчас справились.

Пёс уже вернулся в своё тело и грел Норова. Который, впрочем, и так не замёрз — моя искра давала много тепла. Зато он проголодался, соскучился и рвался на подвиги. Я согрела извозчику харчи из Гостевого и предупредила, что мы ждём Зима. И бегом, разгоняя усталость, поспешила в вожделенный сугроб.

И, отмывая себя снегом, остро ощущая, как разгорается кровь и вспыхивает внутреннее солнце, я впервые задумалась о том, была ли в искре такая реакция на холод изначально. Или её вложил в нас — в прежних нас — Шамир, чтобы мы могли противостоять Стуже?

Если так… то среди почитателей Забытых были и безлетные. Наверное. Но то, что сейчас они, истинные знающие, молчат…

Говорящие, пишущие, поющие… молчащие?

Весна — пора будущего: тает снег, определяются работы — и составляются примерные планы, предсказываются пишущими вероятные дела. Лето — пора настоящего, это работы и песни, ведущие и облегчающие путь. Осень — пора прошлого, обсуждения, бесед, воспоминаний и метких уточнений, помогающих и прошлое понять, и настоящее с будущим через прошлое. А зима? Всё-таки вневременное молчание?

И снова же впервые я задумалась: как ещё называли безлетных? В них тоже должна быть сила — и направляющая чары, и защищающая от них же. Может, это молчание — касающееся тех знаний, которые они хранили в себе со времён собственного сотворения? Может, никто, кроме них, не должен знать?..

Или их молчание — что «островки» в крови помнящих. Не то Шамир запретил им рассказывать… не то самим не хочется. А о чём не хочется говорить и вспоминать, от чего хочется спрятаться — в теле пса, в облике вестника или на Гиблой тропе, подальше от живых? О том, за что стыдно. А коль так… то безлетные в деле. И тогда карта на коже Зима обретала такой же смысл, как и активность направляющего меня Шамира. Они не смогли остаться в стороне… ибо виноваты.

Зим сказал, что он среди знающих лет пять — и уже с картой. Тот, кто её сотворил, узнал обо всём раньше Шамира и оставил предупреждение. А кто мог предупредить? Кто точно знал, что скоро кое-что завертится? Да, безлетные — как истинные знающие. Или те, кто следовал за Ясеном. Или…

А если это ключ не к правде, а к западне? И сделал её Стужа? А мы найдём и…

Ух, мама-мамочка…